Глава IV

В столовой Герда Кристоу рассматривала ногу ягненка и думала, что ей делать. Нужно ли жаркое отправить на кухню и подогреть, или нет. Если Джон еще задержится, то мясо совсем остынет. Но, с другой стороны, если он поднимется сейчас — ведь ушла последняя больная — то он не сможет сразу же сесть за стол. Он войдет и скажет тоном, которого она так боится, — так он говорит, когда с трудом удерживается, чтобы не всплыть, — он скажет:

— Ты же знала, что я сейчас приду.

Если она отошлет блюдо в кухню, мясо будет пережаренное и сухое. Он этого не любит, но он не любит также и остывшее жаркое.

Герда не приняла никакого решения и чувствовала себя несчастной. Сейчас для нее вся вселенная была в этой бараньей ножке, которая остывала.

По другую сторону стола сидел двенадцатилетний Теренс. Он сообщил, что соль борной кислоты горит зеленым пламенем, а хлористый натрий — желтым. Герда посмотрела на маленькое лицо, усыпанное веснушками. Она не имела ни малейшего понятия, о чем только что говорил ее сын.

— Разве ты об этом не знаешь, мама?

— О чем, дорогой?

— О том, о чем я только что говорил, о солях. Глазами Герда поискала солонку, которая оказалась на столе. Перечница — тоже. Как-то на прошлой неделе их забыли поставить, и Джон возмутился…

— Это химические опыты, — продолжал Теренс. — Это очень интересно.

Зена, девяти лет, шумно вздохнула.

— Я хочу есть! Можно, мама?

— Подожди немного. Нужно подождать папу.

— Но, — заметил Теренс, — мы могли бы начать. Зачем ждать папу? Он всегда ест так быстро.

Герда отрицательно покачала головой.

Может быть, разрезать? Но она никогда не помнила, с какой стороны следует приниматься за ногу. Если она ошибется, Джон будет очень недоволен. Можно просто прийти в отчаяние! Она всегда совершает ошибки, которых хотела бы избежать. Вот уже и соус начал остывать! Нет, необходимо отослать блюдо в кухню. Но если сейчас придет Джон? Он может войти в любой момент…

Мысли в ее голове шли кругом…

А Джон в своем кабинете не шевелился. Он рассеянно постукивал пальцами по столу. Он знал, что его ждут в столовой, но не мог найти в себе силы, чтобы подняться.

Сан-Мигуэль… голубое море… запах мимозы… солнце… жара… любовь… страдание…

— Нет, нет! — пробормотал он. — Хватит об этом. Все кончено и давно кончено.

Ему вдруг захотелось обо всем забыть, о том, что он когда-то любил Веронику, что женился на Герде, что знает Генриетту…

Мамаша Крэбтри одна стоила их всех, вместе взятых. На прошлой неделе ей стало хуже. Он был очень ею доволен, все шло так хорошо, и вдруг — резкое ухудшение. Когда он подошел к кровати, она повернула к нему свое бледное лицо и посмотрела на него маленькими лукавыми глазами.

— Я ведь служу вам подопытным кроликом, правда, дорогуша доктор? Это ведь еще один эксперимент?

Он улыбнулся:

— Мы хотим вас вылечить!

Мамаша Крэбтри сделала гримасу.

— Вы прежде всего хотите увидеть, чего стоят ваши новые штучки. Ничего плохого со мной не случится, можете продолжать. Ведь надо, чтобы кто-то начал, верно? Когда я была еще совсем девчонкой, мне сделали завивку-перманент. В то время это было совсем не простым делом. Я могла бы запросто закосить под негра. По волосам было не провести гребешком! Но меня это не забавляло. Если вас забавляет это, то можете продолжать! Все выдержу!

Джон проверил ей пульс. Ему вдруг захотелось рассказать ей о своей жизни.

— Вы не очень хорошо себя чувствуете? — спросил он.

— Попали в точку, — ответила больная. — Все идет не совсем так, как вы думали, да? Пусть это вас не беспокоит! Я бывала и в худших передрягах!

Он снова улыбнулся.

— Какая вы замечательная! Если бы все мои пациенты были на вас похожи!

— Я просто хочу поправиться, — ответила она. — Моя мама прожила восемьдесят восемь лет, а бабушка девяносто. В нашей семье все живут до глубокой старости.

Джон ушел расстроенный и неуверенный. Где-то допущена ошибка. Он был слишком уверен в том, что все пойдет хорошо, но получилось совсем не так. И вот, когда он спускался по лестнице, его вдруг охватила огромная усталость. Он почувствовал отвращение к медицине, к своим клиническим исследованиям, и его мысли обратились к Генриетте, единственно потому, что она была красивой, свежей, потому что от нее веяло здоровьем и радостью жизни, потому что волосы ее пахли полевыми цветами.

Джон позвонил домой, сказал, что его вызвали на срочную консультацию за пределами Лондона, и отправился к Генриетте. Он обнял ее сразу же, как вошел в мастерскую, обнял и крепко прижал к себе. Это было что-то новое в их отношениях. Генриетта внимательно и удивленно посмотрела на него своими большими глазами и ловким движением освободилась.

Она стала готовить ему кофе и одновременно задавала вопросы, на которые он не стал отвечать. Какое для нее имело значение, пришел ли он прямо из больницы или нет. Если он был здесь, у нее, значит, не для того, чтобы беседовать о своей работе, а для того, чтобы ухаживать за ней и забыть все: и больницу, и мамашу Крэбтри, и болезнь Риджуэй, и свои исследования — все это, от чего он так страшно устал.

Однако, шагая по мастерской, он начал говорить именно о медицине. Джон читал настоящую лекцию, все больше увлекаясь. Иногда он прерывал ее, чтобы объяснить Генриетте непонятные выражения в более доступной форме.

— Вы понимаете, Генриетта, эта реакция должна была быть…

— Положительной, я знаю. Это реакция ДЛ. Продолжайте!

— Как вы узнали о существовании реакции ДЛ?

— В книге.

— В какой?

Генриетта принесла книгу.

Он бросил на нее короткий взгляд.

— Это ничего не стоит. Автор во всем ошибается. Если вы действительно хотите получить об этом представление, то лучше прочитать…

Она прервала:

— Я хотела получить только общее представление и узнать смысл некоторых слов, которые вы употребляете, чтобы не надоедать вопросами. Продолжайте, пожалуйста! Теперь я буду хорошо себя вести!

Джон продолжал свою речь и в течение двух часов провел анализ своей проблемы: он пересмотрел свои теории, выдвинул новые предположения. Он совсем забыл о присутствии Генриетты. Она несколько раз сказала вслух то, о чем он говорить боялся. Вернулась вера в себя, в свои силы. Он не ошибся. Надо бороться дальше! Можно попробовать еще один вид лечения.

Наконец, он почувствовал, что сказал все. Все ему было теперь ясно. Завтра же он попросит приготовить растворы нового состава и назначит новую схему лечения. Он — прав, он — победит!

Он сел на диван, через две минуты крепко уснул и проснулся только на следующее утро. Генриетта готовила чай. Они друг другу улыбнулись.

— Вот чего не было в программе, — сказал он.

— Все в порядке, — ответила она. Его взгляд упал на полки с книгами.

— Если этот вопрос вас интересует, я принесу вам книги об этом.

— Они меня совершенно не интересуют! Меня интересуете только вы, Джон!

— Только, пожалуйста, не читайте больше ту книгу, ее автор — шарлатан.

Она засмеялась. Он подумал, что нет ничего смешного в том, что он строго осудил своего коллегу. Вот это его всегда поражало: Генриетта могла над ним смеяться! Он к этому не привык. Вероника всегда думала только о себе. Герда относилась к нему чрезвычайно серьезно. А Генриетта отбрасывала голову назад и смотрела на него с Улыбкой, нежной и насмешливой, как будто бы говорила:

«Нужно изучить эту странную особу по имени Джон, какой он все-таки смешной!» — «Она смотрит на меня так же, как рассматривает свои произведения, — подумал он. — Она думает обо мне совершенно отвлеченно, без всякого чувства». Ему хотелось другого…

Снова появился маленький демон и стал нашептывать: «Ты от нее требуешь как раз того, что тебя так раздражает в Герде…»

Он понимал, что совершенно нелогичен, что не знает, чего хочет. Опять появилась эта нелепая фраза: «Я хочу домой!» Что это значит?

Через несколько часов он покинет Лондон, он забудет про всех больных, у них какой-то кисловатый противный запах. Он будет дышать чистым осенним воздухом, езда на машине на предельной скорости его успокоит. Хотя нет, все будет совсем не так! Ведь он вывихнул запястье, и машину поведет Герда. Она никогда не научится держать руль! Он заставлял себя молчать и сжимал зубы, по опыту хорошо зная, что его замечания ничего ни исправят, наоборот! Никто не смог научить Герду переключать скорость, даже Генриетта от этого отказалась.

У Генриетты было терпение, которого не было у него Она обожала автомобиль. О своей машине она говорила восторженно, даже лирично, как говорит поэт о весне или о первых снежинках.

— Это прекрасно, Джон! Она летит по дороге, как птица! На третьей скорости она забирается на этот крутой холм удивительно легко! Вы только прислушайтесь к ритму ее мотора!

Однажды эти разговоры вывели его из себя.

— Может быть, — воскликнул он, — вы чуть меньше будете думать о своей машине и чуть больше обо мне?

Он всегда жалел потом об этих вспышках гнева, стыдился их, но избежать не мог. Они появлялись тогда, когда он меньше всего этого ожидал. Как гром с ясного неба…

Одна ссора с Генриеттой произошла тоже неожиданно. Он согласен — у нее талант, даже большой талант. Но ее произведения он ненавидел, одновременно восхищаясь ими.

Однажды Герда сказала:

— Генриетта попросила меня позировать ей.

— Тебя? — тон его ничего хорошего не предвещал.

— Да, — ответила она. — Завтра я пойду к ней в мастерскую.

— Что хорошего она из тебя сможет сделать?

Да, он говорил с ней не слишком любезно, но она этого даже не заметила. Он подумал, что это в духе Генриетты — делать всем приятное. Герда, наверное, хотела, чтобы сделали ее бюст.

Действительно, этот бюст, маленькую гипсовую статуэтку, Герда принесла домой примерно через десять дней. Герда сияла. Вещица была хорошо выполнена и выглядела красиво, как все, что выходило из рук Генриетты. Это была идеализированная Герда, и модель осталась очень довольна.

— Это просто очаровательно! — восхищалась Герда.

— Неужели это сделала Генриетта? Даже не верится, — сказал Джон.

— Наверное, это очень отличается от других ее произведений, от того, что она делает обычно. Но это очень хорошо!

Он не стал спорить. Ему не хотелось портить радость Герде, но при первом удобном случае он высказал свое мнение Генриетте.

— Зачем вы сделали этот смешной бюст Герды? С вашей стороны это неблагородно. Ведь обычно вы делаете хорошие вещи.

— Та вещь не так уж плоха, и Герда ею довольна.

— Она в восторге. Но вы же прекрасно знаете, так же, как и я, что она не понимает разницы между цветной фотографией и акварелью.

— Это не такая уж плохая скульптура, Джон. Маленький бюст, без претензий…

— У вас нет привычки терять время на такие безделушки…

Он не закончил фразу, неожиданно увидев деревянную статуэтку, даже статую, высотой метра полтора.

— Это что такое?

— Это для международной выставки, грушевое дерево. «Обожающая».

Их взгляды встретились, и сразу же разразился его гнев.

— Значит, вот для чего вам была нужна Герда? Как вы посмели?!

— Я думала, вы не узнаете…

— Я не узнаю Герду? Да это же она, без всяких сомнений! — Он прикоснулся к развитым мускулам шеи «Обожающей».

— Мне были нужны плечи и шея, и эта манера наклоняться вперед… Покорность… И этот взгляд… Великолепно!

— Это отвратительно! Неужели вы не могли оставить Герду в покое?!

— Но она об этом ничего не узнает. И никто, и тем более она сама, не смогут ее в этом узнать. Это — не Герда, это — никто!

— Я ее очень хорошо узнал!

— Вы — другое дело. Вы видите то, чего другие не видят.

— Нет, я этого не выдержу, неужели вы не понимаете, что этого делать нельзя!

— Почему же?

— И вы не понимаете? Вы, всегда такая чуткая.

— Нет, это вы не понимаете, Джон, и вряд ли поймете, что такое желание художника изобразить то, что ему нужно. Так часто я видела у Герды линию этой шеи, эту группу мышц, этот тяжелый подбородок… Каждый раз, когда я ее встречала, это была ужасная пытка. Мне это было нужно, я этого хотела и наконец получила.

— Без всяких угрызений совести?

— Если есть такое непреодолимое желание, приходит момент, и вы не можете этого не взять.

— Вы ко всем так относитесь! Для вас все как Герда!

— Не говорите глупости, Джон! Я сделала бюст Герды, он доставил ей большое удовольствие. И вы действительно думаете, что она себя узнает в этом?

Гнев Джона угас. Он долго смотрел на статую, на это странное лицо женщины, обожающей какое-то невидимое божество, на которое она устремила свой взгляд, слепой взгляд безумного восхищения, взгляд фанатика…

— Да, — наконец произнес он, — в этом есть даже что-то страшное…

— Вы правы.

— На что смотрит эта женщина? Кто перед ней? Генриетта колебалась, но слегка изменившимся голосом все же тихо сказала:

— Я не знаю. Джон. Но я думаю, что это можете быть вы.

Глава V

В столовой юный Теренс утверждал уже другую научную истину:

— Соли свинца лучше растворяются в холодной воде, чем в горячей.

Он без особой надежды ожидал реакции матери. Родители были-люди странные и непонятные.

— Ты об этом знаешь, мама?

— Нет, дорогой, я ничего не понимаю в химии.

— Если бы ты почитала книгу, ты тоже могла бы научиться!

Это была просто констатация факта, без намеков, но Герда и без того думала совсем о другом. Еще утром она проснулась совершенно несчастной — наступил день, которого она так страшилась. Через несколько часов ей придется покинуть Лондон, чтобы на конец недели отправиться в «Долину». Пребывание там было для нее кошмаром. Она там совершенно терялась. Больше всего она боялась Люси, ее неоконченных фраз, ее любезностей… Но и остальные были не лучше. Эти выходные в «Долине» были для Герды мучением, которое она терпела ради Джона. Он так радовался сегодня утром, что им предстоит эта поездка.

«Я так счастлив, что сегодня мы уедем из Лондона! И для тебя, Герда, это будет полезно, тебе тоже нужен свежий воздух».

Она невольно улыбнулась и ответила тоном, который мог показаться искренним, что рада предстоящей поездке. Она печальным взором окинула свою спальню. Туалетный столик красного дерева, зеркало, которое всегда плохо отражало. Ковер веселого голубого цвета, она его так любит. Гравюры на стенах с пейзажами Озерного края… Все эти дорогие сердцу вещи она до понедельника больше не увидит.

Завтра она проснется в чужой комнате, рано утром явится горничная, поставит на столик поднос с завтраком, откроет занавески и обязательно переложит по-своему всю одежду, это особенно бесило Герду. Она все это вынесет. Она будет повторять про себя: «Еще два дня, еще день…» Совсем как в школе, когда она считала дни, оставшиеся до каникул. Дома она не была счастлива, а в школе ей приходилось еще хуже. Все девочки были более живыми, проворными, умными… Они не были злыми, но им не хватало с ней терпения. До сих пор она еще помнит, как они говорили: «Герда, поторопись! Не поручайте этого Герде, она за сто лет с этим не справится! Герда ничего не понимает!» Так продолжалось до тех пор, пока она не нашла выход. Когда ей говорили: «Нужно быть полной идиоткой, чтобы этого не понять…», она делала круглые глаза, придавала лицу бессмысленное выражение, и к ней больше не приставали.

Она чувствовала свое внутреннее превосходство Она вовсе не была такой дурой, какой ее считали. Часто она говорила, что не понимает, а сама прекрасно все понимала. Игра ее даже забавляла. Герда испытывала удовольствие от мысли, что вполне справилась бы с тем, на что ее считали неспособной. Но такое поведение не годилось для «Долины». Там все были такие высокоразвитые, что казалось, это какая-то другая порода людей. Она их ненавидела. А Джон там очень любил бывать, он возвращался из «Долины» отдохнувший, освеженный и менее раздражительный.

Дорогой, милый Джон! Он же замечательный, это все говорят. Он хороший врач, он гробит себя на работе, он принимает не только богатых людей, он еще возится в больнице с бедняками. Джон — бескорыстный, благородный человек!

С самого начала она поняла, что ему нужно во всем подчиниться. Он выбрал ее, а мог бы сделать и более блестящую партию. Она не была ни красивой, ни особенно умной, но он на это не посмотрел. Он сказал: «Я буду с вами и я буду о вас заботиться! Это обязанность мужчины». И это просто чудесно, что он выбрал именно ее! Он ей сказал, конечно, что всегда будет поступать по-своему, она не возражала. Никогда и ни в чем она ему не возражала. Она во всем старалась ему подчиниться, особенно в последнее время, когда он стал таким нервным и трудным. Все его раздражало, ничем ему нельзя было угодить. Но на него нельзя сердиться, у него столько дел, он так устает.

А тут еще это жаркое. Давно пора было отправить его на кухню. Джон так и не идет. Он всегда говорит, что она неспособна принять правильное решение. Снова она почувствовала себя очень несчастной. Баранья ножка! Эти дни в «Долине»!

У нее началась сильная головная боль. Мигрень! Только этого еще не хватало! Джон терпеть не может, когда у нее мигрень, и не хочет ее лечить. Ведь мог бы дать что-нибудь для облегчения боли, разве это трудно? Нет, он говорит: «На это не рассчитывай, я не хочу отравлять тебя всякой дрянью, лучше иди погуляй»

Ножка! Теперь она думала только о ней. Ножка. Ножка. Ножка.

На ресницах у Герды появились слезы. Почему она всегда ошибается, почему ничего не может сделать правильно?

Теренс тоже смотрел на остывающее жаркое. «Почему мы не можем начать есть? — думал он. — Какие взрослые глупые». Громко он сказал:

— Николсон из нашего класса и я приготовили нитроглицерин, он пока у них в доме.

— Это, наверное, очень интересно, — сказала Герда, думая о ножке. Пока еще есть время отправить эту злосчастную ножку в кухню.

Теренс смотрел на свою мать и удивлялся. Он сам смутно чувствовал, что изготовление нитроглицерина — занятие, которое взрослые одобрять не должны. Это — удобный случай! Это случайно полученное согласие при случае ему пригодится! Вдруг будет неудача, вдруг этот нитроглицерин произведет то действие, которое от него ожидают? Тогда он скажет, что предупредил свою мать. Но эта удача не доставила ему радости. «Неужели мама не понимает, что такое нитроглицерин?» — думал он.

Теренс глубоко вздохнул. Такое впечатление, что он один на белом свете! У отца никогда нет времени его выслушать. Мать не обращает внимания на то, что он говорит, а Зена всего лишь маленькая девчонка. Он занимается какими сложными химическими опытами, но ведь это никому не интересно!