Чтобы понять страх, надо рассмотреть не только физические страхи, но и обширную сеть психологических страхов. Возможно, нам удастся вникнуть в это. Вопрос: как возникает страх? — что его поддерживает, обеспечивает ему продолжительность, и можно ли положить ему конец? Физический страх понять довольно легко. На физическую опасность следует немедленная реакция, реакция эта является ответом многих веков приспособления, тренировки, того обусловливания, без которого физическое выживание, жизнь были бы невозможны. Физически человек должен выживать — и традиция тысяч лет говорит: «Будь осторожен», память говорит: «Будь осторожен, здесь опасность, действуй немедленно». Но является ли этот физический ответ на опасность страхом?

Пожалуйста, следите за всем этим внимательно, поскольку мы собираемся рассмотреть нечто весьма простое и в то же время сложное, и если вы не уделите этому всё своё внимание, понимание невозможно. Мы спрашиваем, является ли этот физический сенсорный ответ на опасность, который включает в себя немедленное действие, страхом? Или это разум — и потому вообще не страх? Является ли разум продуктом развития традиции и памяти? Если да, тогда почему же разум не действует в полную мощь и в психологической области (как ему следовало бы делать), где человек столь многого боится? Почему тот же самый разум, который мы обнаруживаем при виде опасности, не действует также и в случае психологических страхов? И применим ли этот физический разум к психологической природе человека? Речь идёт о том, что существуют страхи различного рода, которые всем нам известны: страх смерти, страх темноты, страх перед тем, что скажет или сделает жена или муж, что подумает сосед или начальник, — вся паутина страхов. Мы не собираемся вдаваться в детали различных видов страха, нас интересует страх как таковой, не его разновидности. А когда есть страх и мы начинаем его сознавать, имеет место движение избавиться от него либо подавлением, либо бегством в различные виды развлечений, включая развлечения религиозные, либо развивая в себе мужество — которое является сопротивлением, противодействием страху. Бегство, развлечение и мужество — всё это различные формы сопротивления реальному факту страха.

Чем страх сильнее, тем сильнее сопротивление ему, и таким образом создаются различные невротические проявления и действия. Существует страх, а ум — или «я» — говорит, что «страха быть не должно», и тем самым имеет место двойственность. Есть «я», которое отлично от страха, которое убегает от страха и сопротивляется ему, которое накапливает энергию, строит теории или идёт к психоаналитику; и есть «не-я»! «Не-я» — это страх; «я» отделено от этого страха. Поэтому существует непосредственный конфликт между страхом и «я», которое преодолевает этот страх. Имеется наблюдающий и наблюдаемое. Наблюдаемое — это страх, а наблюдающий — это «я», жаждущее избавиться от этого страха. Поэтому существует противостояние, противоречие, разделение и, следовательно, имеет место конфликт между страхом и «мной», желающим избавиться от этого страха. Мы понимаем друг друга?

Так что проблема — в конфликте между «не-мной» (то есть страхом) и «мной», который считает себя отличным от страха и сопротивляется ему; или пытается победить его, убежать от него, подавить или проконтролировать его. Это разделение неизбежно приводит к конфликту, так же, как это случается и между двумя народами с их армиями, с их флотами, с их отдельными суверенными правительствами.

Итак, есть наблюдающий и наблюдаемое — и наблюдающий говорит: «Я должен избавиться от этой ужасной вещи, я должен разделаться с ней». Этот наблюдающий всегда в сражении, всегда в состоянии конфликта. Это уже стало нашей привычкой, нашей традицией, нашей обусловленностью. И нет ничего труднее, чем избавиться от привычки, любой привычки, так как нам нравится жить в привычках, — таких, как курение, выпивка, сексуальные привычки или привычки психологические; так же и с народами, с суверенными правительствами, которые говорят «моя страна — ваша страна», «мой Бог — ваш Бог», «моя вера — ваша вера». В нашей традиции — бороться, сопротивляться страху, но это только усиливает конфликт и продлевает жизнь страху.

Если это ясно, мы можем перейти к следующему этапу, то есть: существует ли, в данном конкретном случае, какое-либо действительное различие между наблюдающим и наблюдаемым? Наблюдающий думает, что он отличается от наблюдаемого, то есть от страха. Но существует ли какое-либо различие между ним и тем, что он наблюдает, или оба они — одно и то же? Очевидно, что оба они — одно. Наблюдающий есть наблюдаемое — если происходит нечто абсолютно новое, то наблюдающего нет вообще. Но поскольку наблюдающий опознаёт свою реакцию как страх, который он знал ранее, возникает это разделение. Рассматривая, исследуя это очень, очень глубоко, вы открываете для себя — надеюсь, что вы сейчас это и делаете, — что наблюдающий и наблюдаемое по существу одно и то же. Следовательно, раз они идентичны, вы полностью устраняете противоречие, «я» и «не-я», и вместе с ним вы также полностью отбрасываете всякое усилие. Но это не означает, что вы принимаете страх или отождествляете себя с ним. Есть страх, — наблюдаемое, — и есть наблюдающий, который является частью этого страха. Так что же делать? (Вы работаете так же интенсивно, как работает ведущий беседу? Если вы просто слушаете слова, тогда, я боюсь, вам не удастся всерьёз разрешить эту проблему страха.) Существует только страх, и нет никакого отдельного от этого страха наблюдающего: наблюдающий и есть страх. Здесь имеется несколько обстоятельств. Прежде всего, что такое страх, как страх возникает? Мы не обсуждаем последствия страха, его причин, его способность окрашивать чью-то жизнь в мрачные тона убожества и уродства. Мы спрашиваем: «Что такое страх, как страх возникает?» Нужно ли анализировать страх шаг за шагом, чтобы открыть его бесчисленные причины? Ведь когда вы начинаете анализировать, тогда анализирующий должен быть абсолютно свободным от всех предрассудков и обусловленности; он должен смотреть, наблюдать. Если же с самого начала имеется искажённое суждение, тогда по мере продолжения анализа искажение это только усиливается.

Поэтому все попытки избавиться от страха с помощью анализа не приводят к прекращению страха. Я надеюсь, здесь присутствуют и психоаналитики! Дело в том, что когда мы открываем причину страха и действуем затем на основании этого открытия, причина становится следствием, а следствие становится причиной. Следствие, и действие на основе этого следствия для нахождения его причины, и открытие причины, и действие в соответствии с этой причиной — всё это становится следующей стадией. Это становится и следствием и причиной в бесконечной цепи причин и следствий. Если же мы отказываемся от выяснения причины страха и от анализа страха — тогда что нам делать?

Знаете, это не развлечение, но в открытии реальности есть огромная радость, в понимании всего этого заключена великая радость. Так что же порождает страх? Время и мысль порождают страх перед грядущим — время в виде вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего: потеря работы, смерть, уход жены или мужа, рецидив болезни и боли. Во всё это вовлечено время. Время, включающее то, что мой сосед может сказать обо мне завтра, или время, покрывающее нечто, совершённое мной много лет назад. Я опасаюсь, что мои тайные желания могут и не реализоваться. Итак, время связано со страхом, страхом неизбежной в конце жизни или, возможно, уже поджидающей за углом смерти, и это страшно. Итак, время, страх и мысль — всегда вместе. Времени нет, если мысль отсутствует. Размышление о том, что случилось вчера, боязнь, что это может повториться завтра — так рождается и время и страх. Наблюдайте это, прошу вас убедиться в этом самостоятельно — не надо ничего принимать или отвергать; но, слушая, выясняйте сами истину этого и идите дальше, не останавливаясь на уровне слов, на уровне согласия и несогласия. Для того, чтобы найти истину, вам надо иметь чувство, страсть выяснять, огромную энергию. Тогда вы обнаруживаете, что мысль порождает страх; размышление о прошлом или будущем, будь это следующая минута, завтрашний день или же то, что будет через десять лет, делает это событием. Размышление о событии, которое было приятным вчера, поддерживает или продолжает вчерашнее удовольствие, сексуальное, чувственное, интеллектуальное или психологическое; размышление о нём, создание образа — как делает большинство людей — придаёт этому событию прошлого продолжение через мысль и порождает дополнительное удовольствие.

Мысль порождает страх, как порождает она и удовольствие; они оба означают время. Таким образом, мысль является творцом этой медали с двумя сторонами: удовольствием и страданием — которым является страх. Но тогда что же делать? Мы поклоняемся мысли, которая стала столь невероятно важной, что мы думаем, будто чем она хитрее и изощрённее, тем лучше. В мире бизнеса, в религиозном мире или в кругу семьи интеллектуал увлечённо использует мысль, украшая эту потёртую монету гирляндами слов. Как почитаем мы людей, которые интеллектуально, на словах, демонстрируют свой ум в рассуждениях! Но именно мышление ответственно за страх и за то, что называют удовольствием.

Мы не говорим, что нам не следует иметь удовольствие. Мы не пуритане, мы пытаемся понять его, и в самом понимании всего этого процесса страху приходит конец. Когда это происходит, вы видите, что удовольствие есть нечто совсем иное, и мы тщательно исследуем это, если у нас будет время. Итак, мысль ответственна за это мучение; одна сторона медали — мучение, другая — удовольствие и его продолжение, потребность в удовольствии и погоня за ним, — включая и религиозную и любую другую форму удовольствия. Что же в этом случае делать мысли? Может ли она прекратиться? Правильна ли постановка вопроса? Кто это — тот, кто собирается остановить мысль? «Я», который не является мыслью? Но ведь «я» — результат мысли, значит мы имеем всё ту же проблему с «я» и «не-я», проблему наблюдающего, который мечтает, что стоит ему остановить мышление, как для него начнётся совершенно иная жизнь. Но существует только мысль, а не наблюдающий с его заявлением: «Я хочу прекратить мысль», ибо наблюдающий — продукт мысли. Как возникает мысль? Нетрудно видеть, что мысль — ответ памяти, опыта и знания, то есть ответ мозга, хранилища всего этого. Когда мозг о чём-то спрашивают, он отвечает реакцией памяти и опознавания. Мозг является результатом миллионов лет эволюции и обуславливания — мысль всегда стара, мысль никогда не бывает свободной, мысль — это реакция всей обусловленности мозга.

Что же делать? Когда мысль осознаёт, что она не в состоянии что-либо сделать со страхом, поскольку сама же и создаёт страх, возникает молчание — исчезает малейшее движение, ведущее к страху. Поэтому ум, включающий и рассудок, наблюдает весь этот феномен привычки, противоречия, борьбы между «я» и «не-я». Он осознаёт, что наблюдающий есть наблюдаемое. И видя, что страх не может быть просто проанализирован и отброшен, что он всегда будет здесь, ум видит также, что и анализ не является выходом. Тогда человек спрашивает себя: «Каково происхождение страха? Как он появляется?»

Мы сказали, что он появляется через время и мысль. Мысль является ответом памяти, мысль также порождает страх. И страх не может окончиться путём простого контроля или подавления мысли или через попытки превращения мысли во что-то другое или усердным использованием всех трюков и фокусов, которыми человек обманывает себя. Осознавая всю эту структуру в самой себе, безвыборно, объективно, видя всё это, сама мысль говорит: «Я буду спокойной без всякого контроля или подавления», «Я буду тихой». И тогда наступает конец страху, что означает конец печали и понимание себя — самопознание. Без познания себя нет конца печали и страху. Только ум, свободный от страха, может встретить реальность лицом к лицу.

Возможно, теперь вы хотите задать вопросы. Задавать их нужно — эти вопросы, это раскрытие здесь себя самому себе, необходимы; и надо также задавать вопросы самому себе, когда вы сидите в своей комнате, гуляете по саду, едете в автобусе — вы должны задавать вопросы, чтобы постигать. Задавать, однако, следует правильные вопросы, и в самой постановке правильного вопроса уже заложен правильный ответ.

Участник беседы: Понять самого себя, свою боль, свою печаль, — это правильно? — это то, что следует делать?

Кришнамурти: Как человеку можно принять себя таким, каков он есть? Вы хотите сказать, что принимаете своё уродство, свою жестокость, свою склонность к насилию, свою претенциозность, своё лицемерие? Вы можете принять всё это? И не хотите изменить? — в самом деле, не должны ли мы изменить всё это? Как можно принять установленный порядок общества — с его моралью, которая аморальна? Разве жизнь — это не постоянное движение изменения? Когда живёшь, нет никакого принятия, есть только жизнь. Тогда мы живём с движением жизни, и движение жизни требует перемены, психологической революции, мутации.

Участник беседы: Я не понимаю.

Кришнамурти: Простите. Возможно, когда вы употребили слово «принимать», вы не сознавали, что в повседневном английском языке это слово означает принимать вещи такими, какие они есть. Не лучше ли вам задать вопрос на голландском?

Участник беседы: Принимать вещи по мере их прихода.

Кришнамурти: Буду ли я принимать вещи по мере их прихода, когда меня бросает моя жена? Когда я теряю деньги, когда теряю работу, когда меня презирают или оскорбляют — буду ли я принимать всё это? Приму ли я войну? Чтобы принимать вещи по мере их прихода, действительно, а не теоретически, человек должен быть свободен от «я», от «мне». И это то, о чём мы говорили всё сегодняшнее утро — об освобождении ума от «я» и «вы», от «мы» и «они». Тогда вы можете жить от момента к моменту, — бесконечно, без борьбы и без конфликта. А это и есть подлинная медитация, подлинное действие, не конфликт, жестокость или насилие.

Участник беседы: Мы должны думать — это неизбежно.

Кришнамурти: Да, понимаю, сэр. Вы считаете, что вам предлагают вообще не думать? Но вы должны думать, чтобы сделать конкретную работу, и вы должны думать, чтобы добраться до своего дома. Существует также и общение с другими с помощью слов — которое также невозможно без мысли. Так какое же место занимает мысль в жизни? Мысль должна действовать, когда вы что-то делаете. Пожалуйста, проследите за этим. Чтобы делать какую-то техническую работу, чтобы функционировать на уровне компьютера, — даже если и не так эффективно, — требуется мысль: ясная, объективная, неэмоциональная, без предрассудков и без умозаключений. Мысль необходима, чтобы действовать чётко и понятно. Но мы также знаем, что мысль порождает страх и что именно страх мешает нам действовать эффективно. Итак, встаёт вопрос: «Может ли человек действовать без страха, когда мысль необходима для этого действия, и оставаться безмолвным, когда мысль не требуется?» Вы понимаете? Может ли человек иметь такие ум и сердце, которые понимали бы весь этот процесс страха, удовольствия и мышления, — понимали бы тишину ума? Может ли человек действовать, используя мысль, когда она необходима, и без неё, когда она не нужна? Это ведь довольно просто, не правда ли? Иначе говоря, может ли ум быть настолько внимательным, чтобы, бодрствуя, думать и действовать, когда это необходимо, и в этом действии оставаться бодрствующим и бдительным, не засыпая и не работая чисто механическим образом?

Итак, вопрос не в том, следует ли нам думать или не следует, а в том, как оставаться бдительным. Для этого требуется глубокое понимание мышления, страха, любви, ненависти, одиночества. Необходимо быть полностью вовлечённым в эту жизнь таким, какой ты есть, но с полным пониманием. А понять их глубоко можно только тогда, когда ум бдителен, полностью бодрствует и свободен от всякого искажения.

Участник беседы: Не хотите ли вы сказать, что в момент опасности вы просто реагируете, исходя из опыта?

Кришнамурти: А вы — не так? Когда вы видите опасное животное, разве вы реагируете не из памяти, не из опыта? — возможно, это даже не ваш личный опыт, но опыт многих поколений, который говорит: «Будь осторожен».

Участник беседы: Именно это я и имел в виду.

Кришнамурти: Так почему мы не действуем столь же эффективно, когда мы видим опасность национализма, войны, отдельных правительств с их суверенными правами и армиями? Это ведь наиболее опасные вещи — так почему же мы не реагируем, почему не говорим: «Давайте всё это изменим»? Это означало бы, что вы изменяете самого себя, своё знакомое бытие; что вы уже не принадлежите какой-то нации, какому-то флагу, стране или религии; это означало бы, что вы — свободный человек. Но именно этого мы и не делаем. Мы реагируем на физическую опасность, однако игнорируем опасность психологическую, которая намного более опустошительна. Мы принимаем вещи такими, какие они есть, или мы бунтуем против них в надежде построить некую фантастическую Утопию, которая наделе оказывается тем же. Видеть опасность внутри и видеть опасность вовне — это одно и то же, это означает быть бдительным, бодрствующим — то есть быть разумным и чутким.

Амстердам, 10 мая 1969