Долго раздумывать я все-таки не стал. Быть начальником штаба фронта, что и говорить, лестно. Генералов, занимавших такие посты, можно было перечесть по пальцам. Но я решил, что смогу принести больше пользы, оставшись в армейском звене. Против перевода со штабной работы на командную я не возражал.
      В тот же день меня пригласили к А. И. Антонову еще раз.
      - Верховный Главнокомандующий дал согласие на назначение вас командующим армией, - сообщил он. - Поздравляю!
      Я был назначен в 21-ю армию, передававшуюся из резерва Ставки Западному фронту, а вскоре переведен в 5-ю. Она участвовала в освобождении Смоленщины, Белоруссии, Литвы, сражалась в Восточной Пруссии. Поело разгрома фашистской Германии мне, уже в звании генерал-полковника, довелось снова попасть в те края, где без малого четверть века назад я начинал свою службу девятнадцатилетним комбатом: наша 5-я армия перебрасывалась на Дальний Восток. Внеся свой вклад в победу над японскими милитаристами, она закончила боевые действия на полях Маньчжурии.
      Курган вечной славы
      В октябре 1967 года, ровно через двадцать пять лет после тяжелых октябрьских дней сорок второго, когда защитникам Сталинграда было труднее всего выстоять, на земле, обильно политой их кровью, происходило большое торжество. При участии руководителей Коммунистической партии и Советского государства, в присутствии многих ветеранов гремевших здесь боев на Мамаевом кургане был открыт величественный мемориальный ансамбль в честь Сталинградской победы, в память ее героев.
      Время давно уже определило место этой победы среди великих свершений всемирной истории. Сталинград стал олицетворением неодолимой силы советского народа и его армии, бессмертным символом непобедимости нашей социалистической Отчизны.
      Все это успело прочно войти в сознание людей, в наши представления о прошлом и настоящем. И все равно я был охвачен глубоким волнением, когда слушал (к сожалению, издалека, по радио, ибо служебные обязанности главкома Ракетных войск не позволили мне быть в тот день в Волгограде) митинг на Мамаевом кургане, речь, произнесенную там Леонидом Ильичом Брежневым.
      "Победа под Сталинградом, - говорил он, - была не просто победой, она была историческим подвигом. А подлинная мера всякого подвига может быть справедливо оценена лишь тогда, когда мы до конца представим себе - среди каких трудностей, в какой обстановке он был совершен".
      Гитлеровская Германия бросила в Сталинградское сражение больше половины всех своих танковых и без малого две пятых всех пехотных частей, действовавших на восточном фронте. Против наших войск, когда они начали контрнаступление, был сосредоточен миллион вражеских солдат...
      Мне особенно запомнились слова Леонида Ильича о том, что подготавливало нашу победу у Волги и без чего ее не могло быть:
      "...Для того, чтобы все это свершилось, армии, сражавшиеся в Сталинграде, должны были выдержать, вынести на себе неимоверную тяжесть многомесячных оборонительных боев за каждую пядь земли".
      О боях, действительно неимоверно тяжелых, которые велись под Сталинградом и в самом городе со святой верой в нашу победу, когда до нее было еще далеко, мне прежде всего и хотелось рассказать в своих записках. И часто мучила мысль, что показываю лишь частицы изумительного массового подвига, свидетелем которого довелось быть, а охватить его весь - не в моих силах.
      И снова подумалось об этом, когда весной 1970 года увидел Мамаев курган, преображенный монументальными сооружениями мемориала, увенчанный исполинской фигурой Родины-матери с мечом, поднятым под самые облака.
      Сверкающий в небе меч над курганом я увидел еще с борта самолета, заходившего на посадку. Мы прилетели с моим адъютантом Николаем Афанасьевичем Домочкиным. Военный комендант города, обеспечивший нас машиной, дал слово никому обо мне не докладывать. Я мог провести в Волгограде считанные часы и хотел навестить памятные по грозной године места, никого не отрывая от дел. Памятные, но уже с трудом узнаваемые... Город весь преобразился. Разросшийся центр слился воедино с заводскими поселками - они застроились такими же многоэтажными домами. Широко раскинулись новые бульвары, почти исчезли знаменитые овраги. Исчезли и последние руины. "Дом Павлова" - обыкновенный жилой дом, чистенький, аккуратный. Только старый особнячок над Волгой, где помещался 'КП Людникова, так и стоит с проломами в стенах, с повисшим пролетом лестницы, обнесенный, как боевая реликвия, оградой. А в центре оставили искореженную снарядами и бомбами краснокирпичную громаду паровой мельницы - наш опорный пункт на левом фланге обороны и незаменимый передовой НП, где дневал и ночевал Родимцев.
      На улицах, ведущих к набережным, там и сям видны строгие квадратные башенки с миниатюрными изображениями танков наверху. Цепью этих башенок обозначено, где проходил по городу наш передний край в самое трудное время, когда плацдарм 62-й армии сжался до последнего предела. И от многих башенок дойдешь до Волги гораздо раньше, чем отмеришь тысячу шагов...
      Вспомнилось, как сразу после окончания боев в городе я пролетал тут на связном самолетике в Бекетовку, в штаб соседей. С птичьего полета сталинградские руины выглядели еще более жутко. И я, глядя на них как бы со стороны, невольно спрашивал себя: можно ли поверить, что под бешеным огнем, сокрушавшим камни, живые люди месяцами держались на этой узенькой полоске волжского берега? Какие же это должны были быть люди?
      Тому, как выстояли защитники Сталинграда, посвящена вся эта книга. А на вопрос, какие люди могли тут выстоять, есть исчерпывающий, мне кажется, ответ, который я всегда давал и даю самому себе.
      Даже тогда, когда мы подолгу не получали крупных пополнений и наши дивизии и полки особенно редели от потерь, в армии было много коммунистов. Да, их часто первыми сражали пули и осколки, потому что они первыми поднимались навстречу врагу, и все равно их не убывало: на смену павшим появлялись новые. В октябре - ноябре, в эти самые тяжелые, все решившие месяцы, в Сталинграде было вручено без малого пять тысяч партийных билетов. Коммунисты - бойцы и командиры - были не только носителями, но и творцами того высокого духа мужества и отваги, который господствовал в армии.
      Вот где ключ к пониманию того, как сталинградцы выстояли. И как, выстояв, смогли без передышки, не дожидаясь подкреплений, наступать.
      ...На проспекте Ленина, у подножия Мамаева кургана, выходим из машины. Отсюда начинается широкая - сама как проспект - некрутая лестница. Она ведет к далекой еще вершине, куда поднимались, бывало, по извилистому оврагу, по соединенным с ним траншеям. И на всем протяжении лестницы - люди. Поодиночке и группами, старые и молодые, многие с букетами первых апрельских цветов, идут они медленно и безмолвно вверх по каменным ступеням.
      Сняв фуражки, идем и мы с Домочкиным в общем людском потоке. И с каждым шагом память оживляет, выхватывает из прошлого то одно, то другое. Выхватывает большое и совсем незначительное, трагическое и светлое: памяти не прикажешь.
      Где-то вон там, в стороне от нынешнего парадного входа на курган, находился блиндаж армейского КП, памятный началом боев на ближних подступах к городу и первой встречей с прибывшим из-за Волги Василием Ивановичем Чуйковым. А, должно быть, в той вот лощинке ниже по склону, покрытой, как и тогда, густым кустарником, мой заботливый ординарец Володя Ковтун собирал дикие груши, чтобы угостить меня сваренным на костре "фруктовым супом"...
      Пытаюсь отыскать глазами по всплывающим в памяти приметам места наших наблюдательных пунктов. Они были на "плечах" кургана, боковых его выступах, оставшихся такими же, как прежде. Но вот на самой вершине, за которую, сменяя друг друга, упорно дрались и гвардейцы Родимцева, и бойцы из дивизий Ермолкина и Горишного, и дольше всех - сибиряки Батюка, все так изменилось, что не сразу угадаешь, где были характерные "верблюжьи горбы". Вершина выровнена и стала заметно выше.
      Каменная лестница прерывается аллеей пирамидальных тополей. Проходим площадку, где огромные скульптуры запечатлели людей-великанов (а сталинградцы и были по сути своей великанами!) в мгновения напряженнейшей, смертельной борьбы. Затем нас обступают стены-руины, словно поднявшиеся на курган со сталинградских улиц, какими они были в разгар боев. Это не безжизненные, не опустевшие руины - из камня повсюду выступают человеческие фигуры и лица. Высеченные рядом слова звучат как их голоса.
      "Я - из 62-й" - и этим уже все сказано.
      "Граната вперед, а ты за ней!" - это из памятки бойцам штурмовых групп, которую все знали наизусть.
      "Из всех оправдывающих причин будет признаваться уважительной только одна - смерть" - это из резолюции комсомольского собрания перед боем.
      "За Волгой для нас земли нет!" - крылатые слова, выразившие предельно ясно общую решимость выстоять...
      Из невидимых, где-то скрытых динамиков слышатся боевые команды, лаконичные донесения, фразы из сводок Совинформбюро. Их перекрывают пулеметные очереди, гул орудийных залпов.
      Мне кажется, что я слышу и песню. Ее нет на включенной сейчас пленке, но, пробужденная нахлынувшими воспоминаниями, она зазвучала в ушах сама собою:
      Тучи над Волгой клубятся, бой от зари до зари,
      Все мы теперь сталинградцы, все мы теперь волгари...
      Неизвестно кем сложенная, она стала в Сталинграде любимой солдатской песней, и знали ее, наверное, все.
      Ближе к вершине врос в землю Мамаева кургана суровый, похожий очертаниями на гигантский блиндаж Зал воинской славы. В центре его трепетный факел Вечного огня, замершие бойцы почетного караула. А на стенах сверху донизу - имена павших в великой битве. Многие тысячи имен. Но и стены такого зала, конечно, не вместили всех.
      Тихо льется скорбная музыка. К горлу, как ни крепись, подступает давящий комок. Старая женщина в темном платке становится на колени. Кому пришла она поклониться - мужу, сыну?.. И у многих-многих из тех, кто проходит здесь нескончаемой чередой, сейчас на устах дорогие имена близких.
      Еще выше - святая святых кургана-памятника, братские могилы. Это над ними, охраняя их покой, стоит с мечом Родина-мать. Вдоль дорожки, опоясывающей новую, насыпную вершину кургана, выступают из свежей травы плиты с именами прославленных сталинградских героев.
      Герой Советского Союза гвардии рядовой Петр Алексеевич Гончаров.
      Сталевар завода "Красный Октябрь" Ольга Кузьминична Ковалева.
      Герой Советского Союза гвардии генерал-майор Виктор Григорьевич Жолудев.
      Герой Советского Союза гвардии генерал-лейтенант Степан Савельевич Гурьев.
      Герой Советского Союза генерал-майор Леонтий Николаевич Гуртьев.
      Генерал-майор Николай Филиппович Батюк...
      Не все они покоятся здесь. Гуртьев пал при освобождении Орла, Гурьев в бывшей Восточной Пруссии, а ныне - Калининградской области, где его именем назван город. Но все они - сталинградцы и заслужили право на то, чтобы вечно сияли их имена на вершине кургана, который в дни, когда у Волги решалась судьба страны, кто-то назвал главной высотой России.
      Война убивает людей по-разному. Гуртьева сразил осколок снаряда. Так же, управляя боем, погиб на Украине Камынин - будучи уже не заместителем начальника штаба армии, а командиром прославившейся в Сталинграде 39-й гвардейской дивизии, которую принял от Гурьева, ставшего командиром корпуса. А Батюк, остававшийся невредимым, когда сам водил солдат в контратаки, скоропостижно умер на своем посту. И вслед за ним, в том же сорок третьем году, - незабвенный Кузьма Акимович Гуров. Вскоре после войны безвременно скончался Николай Митрофанович Пожарский... Но и бесстрашный комдив, и член Военного совета, навсегда ставший для меня образцом большевистского комиссара, и главный наш артиллерист были смертельно ранены еще в Сталинграде, сделав здесь то, что превысило меру отпущенных человеку сил.
      Долго стоял я на зеленеющей вешней травой вершине Мамаева кургана, вспоминая дорогих боевых товарищей - и мертвых, и живых. И заново радовался в душе за тех, кому посчастливилось дойти от Волги до Берлина или других победных рубежей. За нашего командарма Василия Ивановича Чуйкова, за доблестных сталинградских комдивов Людникова, Родимцева, Смехотворова, за лихого танкиста Вайнруба, за снайпера Зайцева, метко бившего фашистов и на немецкой земле, за самоотверженных моих помощников в армейском штабе Калякина, Велькина Мережко.., И еще за многих-многих, с кем познакомил читателей этой книги и о ком рассказать не смог.
      Вспомнил и Александра Семикова, смелого и удачливого офицера связи, в которого как-то сразу очень поверил при первом знакомстве в Карповке и которого столько раз посылал, что называется, и в огонь и в воду, твердо зная - пока жив, не подведет.
      Расставаясь в сорок третьем году с 8-й гвардейской армией, я попросил командарма Чуйкова послать капитана Семикова в Академию имени М. В. Фрунзе, на ускоренный курс, куда открывался тогда набор. Оттуда он вернулся в свою армию, подступавшую уже к границам Германии, принял полк и отличился в боях у Одера. Полковник Александр Иванович Семиков закончил войну Героем Советского Союза. К этому надо добавить, что полк его - 227-й гвардейский входил в 79-ю гвардейскую дивизию, бывшую 284-ю стрелковую, - дивизию покойного Батюка.
      Я не в состоянии познакомить читателя с тем, как сложились после Сталинграда судьбы всех героев моих воспоминаний: для этого потребовалась бы новая книга. Но дальнейшая военная судьба рядового штабного офицера Семикова, его командирский рост характерцы для многих, воевавших в Сталинграде. Ведь переломный сталинградский рубеж Великой Отечественной войны примечателен и тем, что удержавшие его люди уже очень много узнали о том, как добывается победа, и крепче, чем когда-нибудь, верили: завоевать ее - нам под силу.
      Примечания
      {1} Великая победа на Волге. М., 1965, с. 123.
      {2} ЦА МО, ф. 96, он. 2011, д. 22, л. 324, 325.
      {3} Там же.