Личное дело приходило иногда много времени спустя, да и раскрывать его уже никто не спешил: командира знали и так. А когда раскрывали, биография человека, события прошлой его службы представали как бы в свете того, что он уже успел сделать здесь. И нередко помогали понять - как смог сделать.
      У большинства командиров соединний 62-й армии были яркие, запоминающиеся биографии. Вместе взятые, они заставляли думать о том, как богат наш народ дарованиями, в том числе военными, о богатырских его силах, раскованных Великим Октябрем. В этих командирских биографиях отражался путь, пройденный всей Страной Советов.
      Людников, сын азовского портового грузчика, нанявшийся одиннадцатилетним мальчонкой на шахту, был прирожденным военным по натуре. И сама революция указала ему его призвание. В пятнадцать лет он стал красногвардейцем, а затем бойцом регулярной Красной Армии. "С этого, говорил Иван Ильич, - и началась моя родная военная жизнь". Он был кавалеристом, моряком Азовской флотилии, пулеметчиком на тачанке. Мечтал поступить после гражданской войны в артиллерийское училище, но со своими тремя классами сельской школы едва попал в пехотное. Зато окончил его одним из первых по списку. А в Академии имени М. В. Фрунзе зарекомендовал себя так, что его оставляли там преподавателем. Однако Людников предпочел вернуться в строй, и война подтвердила, что именно тут его настоящее место.
      У Родимцева, росшего в оренбургской степной глуши, военные способности проявились не так рано. Рассказывая о детстве, он вспоминал, как его вечно ругали за то, что стаптывает слишком много лаптей - далеко было ходить в школу... До самого призыва в армию он был батраком. Только новобранцем увидел в первый раз железную дорогу. А десять лет спустя возвращался Героем Советского Союза из Испании. Еще через три года стал генералом.
      "Карьера" стремительная, с крутым взлетом. И в то же время закономерная у нас, отнюдь не исключительная.
      Батюк, сверстник Родимцева, в один с ним год начавший срочную службу, почти так же быстро прошел путь от красноармейца до командира дивизии. И комдив он был талантливый, смелый в решениях и действиях. Батюк принадлежал к командирам, особенно глубоко понимавшим специфику городского боя, его природу. Комдив-боец, он в критические дни, случалось, сам водил солдат в контратаку - обстановка оправдывала ц это.
      Гурьев, как и Людников, пошел сражаться за Советскую власть с донецкой шахты, принадлежавшей до революции бельгийскому капиталисту. Семнадцатилетний забойщик был одним из тех, про кого потом пели: "Уходили комсомольцы на гражданскую войну..." На двадцать втором году жизни, уже давно кадровый красный командир, он стал коммунистом ленинского призыва.
      И остальные - это характерно для них всех - встали в ряды большевиков очень молодыми. Они гордились, что партия посылала их туда, где дело защиты Родины требовало особых усилий, полагалась на них там. Гурьев и Родимцев были в числе коммунистов, направленных (один - из мотострелковой части, другой - из любимой своей конницы) в создававшиеся воздушно-десантные войска. А Соколов, командовавший в Сталинграде 45-й дивизией, в ту пору перешел в военное училище из университета: так было нужно - над страной нависала грозная опасность.
      Июнь сорок первого большинство их встретило близ западной границы. Некоторые, в том числе Людников, уже тогда командовали дивизиями, другие, такие, как Батюк, - полками. Их части принимали на себя удары чудовищной силы, редели в неравных боях, вырывались из окружений, спешно переформировывались, чтобы встать насмерть на новых рубежах. Одно то, что выпало им между Доном и Волгой, на подступах к Сталинграду и в самом городе, казалось, должно было до конца исчерпать любые человеческие силы. Но если бы меня спросили, чем определялось после этих тяжелейших боев состояние духа наших комдивов, я бы ответил: жаждой активного боевого действия, неуемным, нетерпеливым стремлением бить врага.
      Это отражало общее настроение их подчиненных, всей армии. Командирам дивизия, разумеется, было известно, что такими силами, какие оставались у них, наступательных действий вообще-то не ведут. Но о том, чтобы наступление в Сталинграде обошлось без нас, вряд ли кто мог и помыслить.
      Никаким обычным представлениям не соответствовало ведь и то, что такими силами были удержаны наши последние оборонительные рубежи. А на что способны люди сверх этого, комдивы не просто знали, а ощущали всем сердцем.
      В сталинградской обстановке было немало такого, что постигалось и выверялось обостренным внутренним чувством, доходило до сознания "через сердце". Если нашим комдивам, командирам полков, комбатам порой удавалось совершать невозможное, то, убежден, большое, горячее сердце значило для этого не меньше, чем железная воля и ясный ум.
      Задумаешься о том, что сделали тогда, что осилили основные соединения 62-й армии, измотанные до крайнего предела и все же боеспособные, и вновь встают перед глазами их доблестные командиры. Ныне, многие годы спустя, сознаешь еще отчетливее, что к великому сталинградскому испытанию подготовила этих людей вся прежняя их жизнь. Наверное, только такие командиры - поднятые на свои посты революцией из самых недр народа, закаленные большевистской партией, кровно причастные ко всему, что пережила и совершила за четверть века Советская страна. - наверное, только они и могли это испытание выдержать.
      Все эти мысли, навеянные воспоминанием о первой за долгое время встрече командиров дивизий на армейском КП, относятся, конечно, и к тем, кого уже не было в тот день в Сталинграде. И к Леонтию Николаевичу Гуртьеву, отбывшему за Волгу переформировывать, а по сути дела - комплектовать заново свою 308-ю стрелковую. И к Виктору Григорьевичу Жолудеву, геройскому комдиву 37-й гвардейской, которая приняла на себя главный натиск врага на Тракторном, а потом, передав соседям немногих оставшихся в строю бойцов, была - чисто символически, потому что дивизии, как таковой, не существовало, - выведена в резерв. И к другим командирам, кто, отвоевав уже в Сталинграде, исполнил именно здесь, может быть, самое большое и значительное в своей жизни.
      В двадцатых числах декабря мы расстались с командиром 193-й стрелковой дивизии - она также выводилась в резерв Ставки - Федором Никандровичем Смехотворовым.
      Мне очень редко удавалось отлучаться с КП, и вышло так, что, познакомившись с генералом Смехотворовым той сентябрьской ночью, когда его дивизия к нам прибыла, я вновь увидел Федора Никандровича только через три месяца, когда пришла пора прощаться. Но голос его я слышал в телефонной трубке каждый день, часто - по нескольку раз. Даже если бывало отчаянно тяжело, этот голос оставался спокойным, сдержанным, не слишком громким, и человек, которому он принадлежал, стал для меня олицетворением надежности, "прочности". А возглавляемую им дивизию мы числили таковой до конца, хотя ее остатки давно уже были сведены в один небольшой полк, прикрывавший подступы к переправе. Из Сталинградской битвы 193-я стрелковая вышла Краснознаменной.
      * * *
      О каком комдиве ни подумаешь, сразу представляется и его начальник штаба. У Родимцева - полковник Тихон Владимирович Бельский, у Гуртьева подполковник Михаил Иванович Тарасов, у Людникова - полковник Василий Иванович Шуба, у Соколова - подполковник Иван Васильевич Малеев, у Смехотворова - майор Александр Павлович Чумаков... Видеться с ними мне случалось редко. Еще реже, чем с комдивами. Но каждый из начальников штабов дивизий, как и я, почти круглые сутки находился у своих телефонов, и за день, за, ночь нам приходилось переговорить не раз. Понимать друг друга научились с полуслова.
      Штабы соединений работали напряженно. Обстановка требовала анализировать, осмысливать все происходящее не только глубоко, но и быстро, напористо - иначе любые оценки и выводы могли устареть. Ведь изменение положения в каком-нибудь одном доме, через который проходил передний край, часто таило в себе угрозу для большого участка обороны или открывало возможность нанести действенный удар противнику. Мы очень настойчиво добивались, чтобы штабная информация была оперативной, точной и вполне достоверной. Такая информация помогала разгадывать намерения врага, не опаздывать с ответными мерами.
      Штабы предельно приблизились к боевым порядкам войск - все они размещались в нескольких сотнях шагов от передовых окопов. Штабисты - и не только дивизионные, а также и армейские - доходили до роты, до штурмовой группы, до гарнизона укрепленного дома.
      Испытания решающих недель Сталинградской обороны еще крепче сплотили коллектив оперативного отдела штарма. Там царила атмосфера высокого товарищества и молодой, немножко задорной отваги. На наиболее трудные задания всегда находились добровольцы. Если кого-то реже других посылали в войска (имевших лучшую штабную подготовку берегли для операторской работы), он откровенно завидовал товарищам и обижался на начальство...
      Наши офицеры связи были первыми, кто сумел проползти в белых маскхалатах под носом у немцев к "острову Людникова", как только на протоке Денежная Воложка начал образовываться ледовый припай. А те, на кого возлагалась доставка отчетной карты в штаб фронта, добирались на левый берег и тогда, когда считалось, что сообщения через Волгу практически нет.
      Карту готовил обычно Барановский, а отвозил за Волгу, на фронтовой КП, Семиков. Ко мне он являлся, уже снарядившись по-походному, с трофейным парабеллумом на ремне. Внизу, под откосом, его ждала лодка (говорю о времени, когда Волга еще не стала), на том берегу - машина. Карту мы отправляли после двадцати трех часов, а возвращался офицер связи часам к двум ночи. Если, конечно, не задержит где-то бомбежка, не попадет в свежую воронку машина...
      Бывали, впрочем, задержки и по совсем иной причине. Иногда - после очень трудного боевого дня, и особенно если при этом где-то обрывались провода и нельзя было переговорить с нами по ВЧ, - офицера связи из 62-й армии требовал к себе не только начальник штаба фронта, но и сам командующий.
      Наверное, в оперативном отделе подобрались люди не просто смелые, но и удачливые. Из скольких переделок выходили они невредимыми! Случалось, и "воскресали" друг для друга. Как-то потребовалось срочно выяснить действительное положение флангов двух соседних частей - в донесениях концы не сходились с концами, и я поручил это ветеранам отдела Барановскому и Семикову. Часа через три передо мною лежал оттиск плана города - помятый, запачканный землей и гарью, но с точным обозначением фактической обстановки, сделанным прямо на месте. Семиков, явившийся с этим планом, доложил, что Барановский, с которым они ненадолго разошлись по ходу работы, бесследно пропал во время сильного огневого налета и, вероятнее всего, погиб. С тем и отправился Семиков на следующее задание: повез отчетную карту в штаб фронта. Однако Барановский все же сыскался, и даже не раненный, только оглушенный. Надо было видеть, как кинулись они друг другу в объятия, когда Семиков вернулся ночью из-за Волги!
      Ко второй половине декабря наш КП у Банного оврага был уже неплохо оборудован. В блиндажи командования провели даже электричество от движка вместо светильников из снарядных гильз (а фитили - из зимней портянки), которыми все обходились на первых порах. Офицеры связи, недавно еще жившие в земляных норах, нередко ими самими и вырытых, переселились в отдельную большую штольню оперативного отдела. Как и другие, она глубоко врезалась в береговой откос. Вход прикрыт от осколков защитным козырьком, по бокам тесного коридорчика - выгородки для начальника отдела и его заместителя, дальше - довольно просторное помещение для всех остальных. Тройные нары с соломенной подстилкой, покрытой брезентом, рабочие столы на шатких козелках, вдоль свободной стены - земляная лавка, похожая на завалинку... А уютным все это казалось, должно быть, оттого, что жили и работали тут очень дружные люди.
      Если где-то вновь начинал активничать противник или по другим причинам требовалось непрерывно следить за каким-нибудь участком фронта, я часто сам перебирался к операторам. Работать рядом с ними было удобно: все доходит до тебя быстрее, нужные люди под рукой без всяких вызовов, связь с дивизиями непрерывная... Но меня, не стесняюсь в этом сознаться, тянуло сюда и в самые спокойные минуты, когда можно было ненадолго оторваться от дел.
      Любил заглянуть в эту штольню "просто так" и Николай Митрофанович Пожарский. (Кстати - уже не начарт, а командующий артиллерией армии. Его должность стала называться по-новому как раз с того знаменательного дня, когда тысячи советских орудий возвестили о начале нашего контрнаступления у Волги, со дня, который сделался после войны ежегодным праздником артиллеристов, а затем и ракетчиков.) Генерал-майор Пожарский был желанным гостем в любом блиндаже штаба. Живой, общительный, остроумный, он мог, появившись на четверть часа, дать людям чудесную душевную разрядку. Сколько сердечной теплоты вкладывал он в любимое свое обращение: "Эх, голуба ты моя!"
      Иногда мы с Пожарским, присев на земляную лавку-завалинку, вспоминали Дальний Восток, где служили в одни и те же годы, события, связанные с конфликтом на КВЖД... А иногда кто-нибудь из присутствующих делился известиями, полученными от семьи - хорошо, если добрыми, или тревогой о том, что известий долго нет.
      Чего не отдал бы, чтобы у подчиненного, которого посылаешь в огонь, не болела душа за самых близких людей! И горько бывало, если не в твоих это силах.
      Не забуду, как перед последним штурмом Севастополя направленец штаба нашей Приморской армии майор Харлашкин узнал, что в эвакуации, в Средней Азии, погибла при несчастном случае его жена. Командование армии направило местным властям просьбу позаботиться об осиротевших детях. Но отпустить в такую даль для устройства семейных дел самого майора мы тогда не могли. Да Харлашкин и не заговаривал об этом. Вскоре он пал смертью храбрых. И хотя мне не в чем было себя упрекнуть, эта потеря воспринялась еще тяжелее оттого, что майор не успел даже узнать, как устроены его дети.
      Все это вновь вспомнилось, когда мне стало известно о беде в семье капитана Николая Величко: умерла его мать, жену свалил тиф, маленькая дочка осталась одна. И не за тридевять земель от Сталинграда, а в приволжском поселке, куда можно было добраться с попутными оказиями за сутки с небольшим. Было это еще в октябре, в очень трудное для армии время. Но все-таки я решил дать Величко короткий отпуск, знал, что это за ним, как говорится, не пропадет. Вызвал капитана, спрашиваю:
      - Пять суток вам хватит, чтобы для семьи что-то сделать? Если хватит, собирайтесь. Консервов возьмите, я прикажу.
      Человек он был волевой, мужественный. Посылая его на такие участки, куда даже добраться непросто, я привык не сомневаться: и дойдет, и все, что надо, сделает. И каково бы там ни было, доложит спокойно и обстоятельно, ничего не упустив и не сгущая красок.
      А тут, не услышав немедленного ответа, взглянул на него и впервые увидел растерянным: не рассчитывал капитан на отпуск... В долгу перед службой он не остался.
      * * *
      Прошло время, когда все жили одним - не дать врагу сбросить нас в Волгу. Теперь мы переживали, что медленно продвигаемся вперед.
      Показания пленных свидетельствовали: солдаты Паулюса теряют надежду вырваться из котла, им все больше известно о провале попыток деблокировать окруженную группировку. Имея еще много боеприпасов, фашистские войска испытывали возрастающие трудности с продовольствием. В немецких частях варили раз в день суп из конины, норму хлеба сократили сперва до трехсот, а затем до ста граммов. И все же враг сопротивлялся ожесточенно, предпринимал контратаки, расчетливо перегруппировывал огневые средства. Потеснить его где бы то ни было стоило огромных усилий.
      Из рук в руки переходили выгоревшие домики, а иногда и целые поселковые кварталы за "Красным Октябрем", где действовали гвардейцы Гурьева и дивизия Соколова. Батюк смог с начала наступления продвинуть свой правый фланг на 700 метров, а левый - только на 300.
      Смириться с такими темпами очищения Сталинграда от фашистских захватчиков труднее, чем кому-либо из нас, было, наверное, горячему по характеру Василию Ивановичу Чуйкову.
      Напряженно думая над тем, как ускорить дело, он еще в середине декабря выдвинул идею нанести противнику удар из. расположения нашей Северной группы, из района поселка Рынок, в направлении Разгуляевки и Городища, западных сталинградских пригородов, иными словами - попробовать обойти с тыла позиции немцев в заводском районе и в центре города, за которые те дрались с таким отчаянным упорством.
      Нанести удар имелось в виду, конечно, не силами самой Северной группы, насчитывавшей к тому времени меньше тысячи бойцов. Однако взять из основного боевого ядра армии тоже было нечего. Поэтому все зависело от того, сможет ли фронт дать нам примерно 20 тысяч пополнения, что позволило бы возродить две дивизии - допустим, 37-ю гвардейскую Жолудева и еще одну из тех, штабы которых, выведенные за Волгу, еще числились тогда в составе 62-й армии. Артиллерии было достаточно, и соответствующая ее перегруппировка проблемы не представляла. Докладывая эти свои соображения командующему фронтом (две телеграммы, где они излагались и уточнялись, лежат сейчас передо мною), Чуйков просил разрешить ему отбыть в Рынок и развернуть там вспомогательный пункт управления.
      Ответ генерал-полковпика Еременко поступил быстро: "В Рынок Вам выезжать нельзя. Пополнения немного дадим". Это следовало понимать как отклонение предложения Чуйкова.
      Нет смысла гадать о возможных результатах предлагавшейся операции (сопряженной, несомненно, со многими трудностями, степень которых не учтешь заранее). Раз командование фронта не могло выделить необходимые подкрепления, вопрос отпадал. А "немного дадим" немного и означало.
      Когда упомянутое предложение еще вынашивалось, я и Н. М. Пожарский по поручению командарма побывали в расположении Северной группы. Добирались туда через волжские острова и по молодому, но уже окрепшему льду. Выйдя снова на правый берег, ощутили себя на Большой земле: наши правофланговые бригады уже две недели как сомкнулись с частями 66-й армии и бок о бок с ними вели наступательные бои. Настроение у людей было отличное.
      По привычке мы еще говорили "группа Горохова", хотя самого его здесь уже не было. Несколькими днями раньше Ставка назначила полковника Сергея Федоровича Горохова заместителем командующего 51-й армией. Он первым из наших командиров соединений пошел на повышение, получил звание генерал-майора.
      Начальник штаба 124-й бригады подполковник П. В. Черноус и другие товарищи рассказали нам немало, интересного, поучительного, чему не всегда находилось место с донесениях и оперсводках. Тогда же я более подробно узнал и о делах группы разведчиков из местных комсомольцев, о которой уже упоминал, познакомился с их начальником младшим лейтенантом Даниловым.
      * * *
      Во второй половине декабря наши потери были относительно невелики, однако и они не восполнялись. Боевой состав армии продолжал сокращаться и к концу месяца дошел до 8300 человек (без артиллеристов на левом берегу). Но боевая активность частей и подразделений росла. Стремление истребить как можно больше гитлеровцев, раз они не желают капитулировать, сделать для этого все мыслимое и немыслимое было всеобщим.
      Тысячи бойцов - отнюдь не только снайперы - имели специальные карточки, куда заносились и скреплялись подписью командира роты достоверные данные о числе фашистов, уничтоженных этим красноармейцем или сержантом. Что касается снайперов, то их подготовили уже больше, чем имелось винтовок с оптическим прицелом, и в декабрьских боях они действовали исключительно активно. Свои Зайцевы появились во всех дивизиях, причем кое-кто - например, сержант Анатолий Чехов в 13-й гвардейской - догонял в боевом счете самого Василия Зайцева, истребившего уже больше двухсот неприятельских солдат и офицеров. Хорошим снайпером, помню, стал даже один военфельдшер, настойчиво просились в снайперы кое-чьи адъютанты... А если говорить об общем уроне, нанесенном ими врагу, то меткие стрелки, уничтожавшие фашистов внезапными одиночными выстрелами, еще до начала нашего наступления выбили у Паулюса, по меньшей мере, полдивизии.
      Насколько тревожили сталинградские снайперы гитлеровское командование, свидетельствовал тот факт, что в 6-ю немецкую армию был откомандирован руководитель берлинской школы снайпинга майор Конингс, довоенный чемпион Европы по пулевой стрельбе. Об этом мы узнали из показаний двух пленных. Они же сообщили, что Конингс не только занимается обучением снайперов, но и сам выходит на огневую позицию где-то в районе Мамаева кургана. Командир 284-й дивизии полковник Батюк - это был его участок - поставил лично Василию Зайцеву задачу: убрать берлинского "гостя".
      Появление у противника особо меткого стрелка, искусно маскировавшегося в ничейной полосе, не обошлось для нас без потерь. Не буду рассказывать, как обнаружили его позицию - ячейку, вырытую почти на ровном месте под листом железа, и как лучший сталинградский снайпер вступил в борьбу с немецким "асом". Это описал в своих воспоминаниях Герой Советского Союза Василий Григорьевич Зайцев. Скажу лишь, что их дуэль длилась четыре дня. Зайцев со своим напарником Куликовым в конце концов перехитрили гитлеровского майора, заставили высунуться на мгновение из укрытия, а этого хватило, чтобы уложить его точным выстрелом. Ночью труп Конингса доставили в наше расположение. Вместе с документами, удостоверявшими его личность, из кармана майора извлекли пачку специальных талонов, которые выдавались немецким снайперам за убитых советских офицеров.
      В Севастополе, где снайперское движение тоже было очень развито, крупные портреты лучших истребителей фашистов выставлялись на щитах у Приморского бульвара. В Сталинграде не было подходящего места для такой галереи, но имена и боевой счет передовых снайперов знала и тут вся армия.
      Из командиров дивизий кроме Батюка особенно много занимался снайперами Родимцев. Его дивизия долго имела наименьшую в полосе армии глубину обороны, и было время, когда снайперы противника просто не давали здесь никому высунуться из окопа. А затем, когда в каждой роте появились свои снайперы, наступило нечто обратное: высунуться, пока не стемнеет, не смел ни один немец. Именно у Родимцева, в 13-й гвардейской, состоялся первый дивизионный слет снайперов, посвященный обмену опытом.
      Боевая практика показала, что выгодно располагать группы снайперов на участках ожидаемых вражеских атак. Снайперам отводилась ответственная роль во многих операциях штурмовых групп. Отнюдь не уменьшилось (вопреки представлениям, существовавшим на этот счет прежде) значение боевой работы снайперов и после перехода к наступательным действиям всей армии. В ряде случаев оказалось целесообразным размещать их на флангах атакующих подразделений - с задачей выводить из строя расчеты неприятельских огневых средств и попадавших в поле зрения командиров.
      Все это относится к наступлению в специфических условиях в городе. Но вести его в Сталинграде пришлось достаточно долго. А впереди лежали другие города, которые предстояло очищать от врага. С учетом этого мы и подходили к накапливавшемуся опыту - проверяли его, осмысливали, брали на вооружение прочно.
      * * *
      В армейских оперсводках за последние дни 1942 года отмечалось, что наши войска, отбившие у противника "Красный Октябрь" (кроме нескольких зданий в северозападном углу заводской территории), оттеснили гитлеровцев за проходящую по городу железную дорогу. Севернее Банного оврага их отбросили на рубеж Рабочей улицы... Эти успехи, если измерять их отвоеванным пространством, были невелики. Большая часть города еще оставалась в руках врага. 62-я армия продолжала действовать изолированно, отделенная справа пятикилометровым коридором от 66-й, а слева восьмикилометровым - от 64-й.
      Мы говорили себе: хоть на шаг, но вперед! И делали эти трудные шаги, переживая, что продвигаемся так медленно и, по существу, лишь сковываем фашистские дивизии, закрепившиеся на нашем отрезке фронта окружения.
      Наверное, только время могло помочь каждому из нас до конца понять, сколь важно было до определенного момента выполнять эту задачу активного сковывания противника малыми силами, позволяя тем самым направлять резервы на другие участки. А тогда порой бывало все-таки обидно, что армия, выдержавшая в Сталинграде главные удары врага, пока не в состоянии сделать большего для полного его разгрома.
      Развязка
      Судьбу окруженной группировки Паулюса окончательно и бесповоротно решили события, развернувшиеся во второй половине декабря на котельниковском направлении и на Среднем Дону.
      Со стороны Котельниково наступала армейская группа "Гот" - ударный кулак неприятельских сил, собранных для деблокирования армии Паулюса. И были дни - 22-23 декабря, когда ее авангарды находились всего в 35-40 километрах от края сталинградского котла. Но неделю спустя остатки группы "Гот", которой наши войска нанесли сокрушительное поражение, оказались отброшенными далеко в Сельские степи. Так завершились тяжелые бои юго-западнее Сталинграда, куда Ставка вовремя повернула 2-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского, предназначавшуюся сперва для усиления внутреннего фронта окружения, для операции "Кольцо". Сорвалась спланированная гитлеровскими стратегами "Зимняя гроза", не прогремел задуманный ими "Удар грома" (эти кодовые обозначения прорыва к Сталинграду от Котельниково и намечавшегося встречного удара из котла стали известны потом).
      Не могу не упомянуть, что в числе войск, преградивших путь группе "Гот", была и знакомая читателю 87-я стрелковая дивизия полковника А. И. Казарцева, доблестно сражавшаяся на дальних и ближних подступах к Сталинграду в составе нашей армии. Доукомплектованная после вывода в резерв, но с прежним костяком командиров, она вошла в 51-ю армию и вот - вновь показала отменную стойкость. Особенно отличился 1378-й стрелковый полк подполковника М. С. Диасамидзе, который, отбив в течение пяти суток десятки вражеских атак у хутора Верхпе-Кумский, помог тем самым выиграть время для подтягивания мощных резервов. Подробности этих боев дошли до нас позже, но буквально через несколько дней в газетах появился Указ о присвоении Диасамидзе звания Героя Советского Союза.
      Почти одновременно подверглась разгрому опасная по ее расположению неприятельская группировка в районе городка Термосин севернее Котельниково. А в результате завершенной, тоже к концу декабря, крупной наступательной операции Юго-Западного и Воронежского фронтов на Среднем Дону, известной под названием "Малый Сатурн" ("Малый" - потому, что сперва готовилась операция еще более широких масштабов), фактически перестали существовать две армии гитлеровских союзников - 8-я итальянская и 3-я румынская и внешний фронт окружения, обращенный на запад, отодвинулся от внутреннего на 200 и больше километров.
      Все это означало, что фашистские войска, взятые в кольцо у Сталинграда, изолированы надежно и никакой реальной возможности пробить к ним коридор у немцев больше нет. Уплотнялась и блокада армии Паулюса с воздуха. Внутри котла оставалось еще достаточно посадочных площадок, однако все меньше самолетов с грузами могло туда прорваться.
      Что касается Сталинградского фронта, то он, как таковой, закончил свое существование вместе с уходившим в историю грозным 1942 годом. На его базе, с тем же командованием и штабом, был образован Южный фронт, и первейшей его задачей стало наступление на Ростов.
      А ликвидация окруженной неприятельской группировки полностью возлагалась на Донской фронт. В связи с этим в его состав передавались с 1 января 1943 года армии, блокировавшие войска Паулюса с юга и востока, - 57, 64 и наша 62-я.
      Едва эта новость успела до нас дойти, как командующий Донским фронтом генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский и член Военного совета генерал-майор К. Ф. Телегин прибыли в расположение армии. Чтобы добраться к нам, им пришлось дважды пересечь Волгу, пройдя часть пути пешком (машины могли проехать не везде) в сопровождении проводника и саперов, имевших при себе доски и веревки, - ледовая дорога обстреливалась вражеской артиллерией, и там случалось всякое.
      Ни Василию Ивановичу Чуйкову, ни мне не доводилось раньше встречаться с Рокоссовским. Но мы слышали, конечно, о его огромном росте и узнали издали: Рокоссовский был на голову выше своих спутников. Обратили внимание и на довольно необычную при таком росте легкость походки. А вблизи заметили рано побелевшие виски.
      Константин Константинович Рокоссовский обладал большим человеческим обаянием, и оно ощутилось с первых минут общения с ним. Располагали к нему простота, с которой он держался, открытый взгляд, вдумчивая внимательность ко всему, что он видел и слышал, мягкая сдержанность жестов и речи, непредвзятость суждений, да и многое другое. Некоторая скованность, обычная при встрече с незнакомым начальником, исчезла как-то сразу. Очень понравилась мне и манера анализа Рокоссовским обстановки, изложения боевых задач и иных распоряжений - немногословно, глубоко, исчерпывающе четко. Выло ясно, что над всем высказываемым он много думал.
      Забегая вперед, хочу сказать, что стилю командующего вполне соответствовал стиль работы штаба Донского фронта, с которым у нас быстро установилась - несмотря на трудности сообщения - хорошая связь. Возглавлял штаб фронта генерал-майор М. С. Малинин, человек с широким оперативным кругозором и сильным характером, воевавший вместе с Рокоссовским с лета сорок первого. А руководители армейской артиллерии Пожарский и Хижняков были тронуты заботливым вниманием со стороны командующего артиллерией фронта генерала В. И. Казакова.
      К моменту перехода в состав Донского фронта в списках 62-й армии числились шесть стрелковых дивизий - 13-я гвардейская А. И. Родимцева, 39-я гвардейская С. С. Гурьева, 45-я В. П. Соколова, 95-я В. А, Горишного, 138-я И. И. Людникова, 284-я Н. Ф. Батюка - и три стрелковые бригады (две из них, составлявшие Северную группу нашей армии и все еще разъединенные с ее главными силами, 3 января были переданы в 66-ю армию, с частями которой они уже больше месяца действовали бок о бок).