Насколько дорожил этой частью фронт, явствовало из переданных нам строгих указаний: использовать танки пока только для ведения огня с места (вряд ли это было лучшим их применением, но в тогдашних условиях позволяло дольше сохранить машины в строю), заранее подготовить для каждого танка огневую позицию, назначить на каждый отдельного проводника. КВ и Т-34 разрешалось грузить на паромы лишь по одному.
Больше всех радовался танковому подкреплению, разумеется, Матвей Григорьевич Вайнруб. Вместе с командиром бригады он сам выбирал позицию для каждого танка.
Из-за трудностей с плавсредствами переправа бригады затянулась. В первую ночь мы получили только пятнадцать легких танков. Но и они, расчетливо расставленные в заводских поселках, в боевых порядках дивизий Гуртьева и Жолудева, явились ощутимой поддержкой пехоте. В том числе и моральной: если рядом стоял танк, бойцы чувствовали себя увереннее.
Эти танки прибывали в присутствии генерала Голикова. Бывая у нас в армии, Филипп Иванович всегда подробно интересовался тем, как проявляет себя такая-то часть, такой-то командир. Все дивизии и бригады, поступившие на усиление армии в сентябре и начале октября, прошли на том берегу через его руки. Непосредственно ведая отправкой к нам подкреплений, он встречал их за десятки километров от переправы, первым знакомил командиров со сталинградской обстановкой, с тем, что их тут ждет. Должно быть, еще там у него складывались определенные представления о соединениях, о людях, которые Голиков стремился потом проверить.
То октябрьское посещение Ф. И. Голиковым 62-й армии оказалось последним. Скоро стало известно, что он возвращается на Воронежский фронт, которым уже командовал раньше.
После Голикова заместителем командующего фронтом стал Г. Ф. Захаров, но он занимался главным образом армиями левого крыла, которым отводилась более активная роль в готовившемся контрнаступлении. Начальником штаба Сталинградского фронта был назначен генерал-майор И. С. Варенников, прибывший с юга, где он возглавлял штаб 37-й армии.
Должен сказать, что за те три без малого месяца, в течение которых (до передачи 62-й армии Донскому фронту) Иван Семенович Варенников был моим начальником по штабной линии, видеться нам не приходилось.
Но уже через несколько часов после вступления в должность он соединился со мною по ВЧ:
- Здравствуйте, Николай Иванович! Вашу утреннюю сводку получил, имею кое-какие вопросы. А если есть что-то новое, то с него и начинайте...
Мы стали разговаривать каждый день не по одному разу. Если армейские отчетные документы где-нибудь задерживались, Иван Семенович сам записывал основные данные об изменениях в обстановке, которые я докладывал ему по своей рабочей карте. Его всегда интересовали не только факты как таковые, но и наша оценка их, а главное - как на них реагируем. Очень дорого было, что Варенников охотно выслушивал возникавшие у меня соображения, не отказывал в совете, готов был дать, в пределах возможного, дополнительную информацию об общем положении дел. В условиях армии, действующей изолированно от остального фронта, все это имело особое значение.
Потом бывало, что телефонная связь с фронтовым КП прерывалась, и не на один день. И тогда начальник штаба фронта, не имея возможности переговорить с командармом или со мною, сам принимал и выслушивал нашего офицера связи, переправившегося через Волгу с отчетной картой и другими документами. Впрочем, нередко генерал-майор Варенников требовал к себе прибывшего из Сталинграда офицера связи и в дни, когда линия ВЧ работала: его интересовали все детали сталинградской обстановки.
Как уже говорилось, И. С. Варенников совсем подавно сам был начальником штаба армии. Мы с ним имели одинаковые звания, были примерно одних лет. Вероятно, и эти обстоятельства способствовали тому, что наши заочные отношения с новым начальником штаба фронта, не в ущерб должностной субординации, как-то сразу стали простыми и непринужденными. Но прежде всего это зависело, конечно, от общего стиля работы генерала Варенникова.
С его приходом (говорю, разумеется, о своем субъективном ощущении) словно сократилось расстояние между нами и заволжским селением Красный Сад, где размещался штаб фронта. Находясь там, общаясь со мною только по телефону, Иван Семенович Варенников стал для меня близким боевым товарищем.
* * *
После того как главные события переместились к заводам, на нашем левом фланге, у Родимцева, крупных боев не происходило. Но это не значит, что на участке 13-й гвардейской дивизии стало спокойно. Какое уж спокойствие, если от переднего края до Волги максимум 500 метров! А окопы полка Панихина местами проходили почти по самому краю обрывистого берега. При этом враг держал перед позициями гвардейцев части двух пехотных дивизий и много артиллерии.
Родимцеву не удалось, не хватило сил отбить район причалов бывшей Центральной переправы. Однако и гитлеровцы не смогли продвинуться там дальше. На полоске берега, которая выглядела на карте длинным суживающимся языком (фронт 13-й дивизии превышал 6 километров, что составляло после потери орловского выступа примерно четверть всего фронта армии), в условиях, осложнявшихся еще тем, что противник владел рядом высоких зданий, откуда все просматривалось, была создана надежная, жесткая оборона. В прочности ее фашистам пришлось еще раз убедиться, когда они 1 октября опять попытались вклиниться здесь в наши боевые порядки.
Устойчивость вытянутого левого фланга много значила для положения армии в целом. И дивизии Родимцева вновь и вновь подтверждалась задача: удерживая занимаемую часть города, укрепляя свои позиции, освобождать новые кварталы, последовательно уничтожать противника в захваченных им зданиях, действуя мелкими штурмовыми и блокирующими группами. В штадиве, в штабах полков планировали такого рода действия инициативно и изобретательно. Тон в этом задавал сам Александр Ильич Родимцев, не забывший, надо полагать, как били фашистов в Университетском городке Мадрида.
В 13-й гвардейской дивизии проверялись и отрабатывались многие приемы городского боя, переносившиеся потом в другие соединения. Не могу не отметить: рождавшуюся в боях новую тактику активно пропагандировали вместе с командирами также и политработники, зачастую - личным примером. Участвуя в действиях штурмовых групп, были тяжело ранены начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Г. Я. Марченко, военком 34-го стрелкового полка батальонный комиссар П. В. Данилов.
Памятен ночной штурм здания Госбанка. Это был один из первых успешных боев по овладению укрепленным опорным пунктом противника. Проведенный минимальными силами, он потребовал тщательной подготовки, детальнейшего плана.
Это огромное - двести с лишним метров по фасаду - четырехэтажное здание с засевшими в нем неприятельскими снайперами, пулеметчиками, артиллерийскими наблюдателями нависало над позициями стрелкового полка Елина. Толстенные каменные стены и глубокие подвалы (банк есть банк) защищали гитлеровцев от артогня. Вдобавок двери выходили на сторону противника, и с нашей стороны дом представлялся прямо крепостью. Овладеть им обычным способом, вероятно, удалось бы лишь в ходе более широких наступательных действий, для которых еще не пришло время.
Изучение конкретной обстановки подсказало выход: пробить в стенах бреши зарядами взрывчатки. В каждую из сформированных для захвата здания трех штурмовых групп включили (потом это стало обычным) саперов-подрывников. От того, смогут ли они благополучно подползти к дому со своим тяжелым грузом, зависело все последующее.
Задача, возложенная на восьмерых саперов, была, пожалуй, самой трудной. Но их сумели хорошо прикрыть автоматчики, а также расчеты орудий, бивших прямой наводкой по окнам, и саперы сделали свое дело, оставшись невредимыми.
Внезапные взрывы так ошеломили гарнизон дома, что оттуда в течение двух-трех минут не раздалось ни одного выстрела. За это время штурмовые группы ворвались в здание. А исход боя за лестничные клетки, этажи, отдельные помещения решали в основном гранаты. Здание было очищено от гитлеровцев и превратилось из их опорного пункта в наш.
Достигнутый успех, если брать его отвлеченно, выглядит более чем скромным, особенно в масштабах армии: отбит у противника один дом... Но тогда говорили: "Целый дом! Да еще какой!" В городском бою овладение одним зданием может значить больше, чем в полевом - тактически важной высотой. А в данном случае приходилось еще помнить о ничтожной глубине обороны на левом фланге. Насколько увереннее должны были почувствовать себя бойцы, за спиной которых находилась Волга, оттого что такой дом стал нашим!
Овладеть Госбанком удалось малой кровью, что свидетельствовало о больших возможностях штурмовых групп. Штаб армии позаботился, чтобы опыт этого боя, начиная с планирования и подготовки, был изучен: не только в полках 13-й гвардейской дивизии.
На участке того же 42-го стрелкового полка полковника И. П. Едина, в районе тогдашней площади 9 Января, в конце сентября появился опорный пункт, известный как "дом Павлова".
Вряд ли нужно подробно рассказывать его историю: опубликованы воспоминания и тех, кто входил в его гарнизон, и их ближайших начальников. Замечу лишь, что этот опорный пункт создавался фактически за нашим передним краем, в ничейной полосе. И то, что он продержался столько, сколько понадобилось, - до тех пор, пока не отодвинулась дальше линия фронта (а это произошло без малого через два месяца), сделало его символом; сталинградской стойкости, сталинградской боевой активности.
Этот наш форпост возник в напряженнейшей обстановке, когда жесткая оборона была для дивизии Родимцева задачей, еще не решенной, а опасность расчленения дивизии и уничтожения ее по частям (не отпавшая вообще-то и потом) очень велика. Но и командиром полка, оценившим выгодное расположение четырехэтажного жилого дома, оказавшегося между неприятельскими и нашими позициями, и непосредственными организаторами опорного пункта - комбатом А. Е. Жуковым, командиром роты И. И. Наумовым (последний пал смертью храбрых на этом участке, когда мы уже наступали, и его имя носит теперь соседняя улица) руководило одно стремление - выстоять во что бы то ни стало.
Ну а сержанта Якова Павлова, который был послан с тремя бойцами только разведать "объект", но, застав там врасплох небольшую группу гитлеровцев, сумел очистить от них дом, то же стремление выстоять побудило остаться в здании и взять на себя без всякого приказа ответственность за оборону дома, пока не подойдет подкрепление.
Разведчики обороняли дом более суток - прислать им помощь сразу не смогли из-за того, что отражалась новая попытка гитлеровцев прорваться к Волге. Потам на передовой опорный пункт были проведены и размещены там пулеметный взвод лейтенанта Ивана Афанасьева, бронебойщики, минометчики, снайперы - всего около пятидесяти человек. Связисты протянули туда телефонный провод. Но кто бы ни становился в гарнизоне дома старшим, он оставался для полка, дивизии, армии "домом Павлова". "Триста метров западнее дома Павлова..." - говорили наши операторы, докладывая обстановку.
Под таким названием дом и вошел в историю Сталинградской битвы. И это справедливо уже потому, что смелое решение сержанта - не уходить из здания, которое ему и его товарищам удалось занять почти с ходу, без потерь, позволило упредить гитлеровцев: в ближайшие же часы они наверняка сумели бы там закрепиться, создать свой опорный пункт, и тогда овладение им могло обойтись нам дорого.
. Дом представлял собою весьма ценную в тактическом отношении позицию. Оттуда просматривались и простреливались захваченные врагом улицы на километр в западном направлении, а на север и юг - еще дальше. На этом участке Елин смог продвинуть передний край своего полка ближе к противнику. Легче стало удерживать расположенное поблизости высокое здание паровой мельницы с оборудованными в нем наблюдательными пунктами.
Немцы множество раз пытались отбить у нас "дом Павлова", предпринимая иногда по нескольку атак в течение дня. Но дом оброс наружными огневыми точками с системой траншей и даже подземных ходов, был приспособлен для круговой обороны, обеспечен неснижаемым запасом патронов, мин, гранат, продовольствия и воды. А главное - люди, которые несли там дежурство по сменам, как на боевом корабле (часть личного состава могла в часы затишья отдыхать в подвале, где оборудовали даже ленинскую комнату), сознавали свою ответственность перед всей армией.
На отправляемой в штаб фронта отчетной карте изо дня в день обводился красным карандашом врезавшийся в расположение противника удлиненный прямоугольник, и это означало - "дом Павлова" по-прежнему в наших руках.
Он стал как бы Сталинградом в Сталинграде, сделался той частицей нашей обороны, где, может быть, особенно отчетливо проявлялись черты, присущие ей в целом. И значение этого опорного пункта не исчерпывалось связанными с ним тактическими выгодами. Скольких бойцов воодушевлял сам тот факт, что обыкновенный жилой дом превращен в бастион на переднем крае, овладеть которым фашисты не могут!
А когда впоследствии, в ноябре, попробовали хотя бы приблизительно подсчитать потери гитлеровцев на подступах к этому сталинградскому дому, получилось, что они сравнимы с потерями вермахта при захвате некоторых европейских столиц.
Чтобы была ясна обстановка во всем районе к югу от заводов и заводских поселков, надо добавить, что ни на один день не прекращались бои за Мамаев курган. К началу октября западная его сторона и вершина с водонапорными баками находились в руках противника. Восточную сторону удерживали подразделения дивизии Батюка. На командной высоте, откуда просматривался не только весь Сталинград, но и Заволжье, шла борьба за каждый бугорок, за отдельные окопчики, за мелкие ответвления ведущих наверх овражков.
В штабе у Батюка вынашивались планы - как овладеть вершиной кургана и выйти на его западные скаты. Однако пока это была еще задача не сегодняшнего, а завтрашнего дня.
Участок фронта за северной окраиной Сталинграда, где в конце августа создалось критическое положение, стал затем - после того как мы вернули поселки Спартановка и Рынок - самым стабильным в полосе армии. Оперативные сводки многих дней сентября начинались с привычной уже фразы: "На северном участке прочно удерживаются занимаемые позиции".
Группа полковника С. Ф. Горохова хорошо закрепилась на рубежах, которые отбила у врага августовскими контратаками. Имея собственную переправу, действовавшую пока даже более надежно, чем наша основная, она бесперебойно получала из-за Волги боеприпасы и прочие грузы. Потери в группе были относительно невелики, пополнений практически не требовалось. Наоборот, отсюда не раз брали то роту, то батальон на участки соседей. К исходу сентября в 124-й стрелковой бригаде насчитывалось четыре тысячи штыков, в 149-й - без малого три с половиной тысячи, примерно три четверти первоначального состава.
Стабильность фронта на северном участке не означала затишья. Хотя бои здесь некоторое время и не были такими тяжелыми, как на левом фланге и в центре армейской полосы, но шли они тут непрерывно. С этими боями связаны выдающиеся примеры солдатской стойкости, командирского мастерства.
Не могу не рассказать о 1-м стрелковом батальоне 124-й стрелковой бригады, которым командовал капитан С. П. Цибулин. Еще в начале сентября, когда я исполнял обязанности командарма, на него была возложена оборона высоты с отметкой 97,7 между долинами Орловки и Мокрой Мечетки, у кромки лесопосадок, окаймлявших окраины города. Удержанию высоты придавалось большое значение: она прикрывала на этом направлении подступы к Тракторному заводу (и была единственным тогда в расположении группы Горохова местом, где ее части оборонялись фронтом не на север или запад, а на юг). Противник изо дня в день яростно бомбил высоту, обрабатывал ее артогнем, многократно пытался овладеть ею. Но батальон капитана Цибулина - ему, естественно, обеспечивалась надлежащая огневая поддержка - все эти попытки срывал. Скромная возвышенность Ергенской гряды была превращена в серьезное препятствие на пути врага.
Безуспешные для гитлеровцев бои за высоту 97,7 велись более месяца. И Военный совет 62-й армии имел все основания представить комбата Цибулина первым из защитников Сталинграда - к ордену Александра Невского, только недавно, в июле того же года, учрежденному Президиумом Верховного Совета СССР. Этим орденом награждались командиры за личную отвагу и умелое командование. Вышло так, что капитан Степан Петрович Цибулин стал одним из двух первых кавалеров этого ордена во всей Красной Армии.
В Северной группе много времени в качестве представителя командования армии проводил мой заместитель полковник С. М. Камынин. Мне же обстоятельства не позволили побывать за Мечеткой и в сентябре. Знакомство с комбригами С. Ф. Гороховым и В. А. Болвиновым, с комиссарами бригад В. А. Грековым и Л. Г. Подольным, с начальниками штабов оставалось заочным. Но подумать, что мне так и не придется встретиться с кем-то из этих товарищей, о которых уже много знал, я не мог.
А в один из трудных октябрьских дней, когда на правом фланге, как и в центре наших позиций, все было в огне, когда к Тракторному уже выдвигались переправившиеся полки дивизии Жолудева, поступило сообщение, что фашистские танки и автоматчики отрезали наблюдательный пункт подполковника Болвинова на окраине рабочего поселка СТЗ, где находилось все командование 149-й бригады. Связь с нею прервалась.
Только через два-три часа выяснилось, что комбриг Болвинов жив и старается с помощью командования группы восстановить положение. А военком бригады старший батальонный комиссар Л. Г. Подольный и начальник штаба подполковник Н. М. Миловидов погибли у своего НП, отбиваясь от вражеских танков.
Почти одновременно у завода "Баррикады" попал под удар КП 339-го стрелкового полка дивизии Гуртьева. Ни танки, ни автоматчики противника туда не прорвались - все управление полка вывела из строя авиабомба, пробившая перекрытие блиндажа.
Доложив по телефону, что убит командир полка подполковник Михалев и еще шестнадцать человек, Леонтий Николаевич Гуртьев добавил: "Шонин погиб тоже..." Это был помощник начальника штаба полка, лейтенант, имя которого знала, наверное, вся 62-я армия. О его доблести писала наша армейская газета, сообщало Совинформбюро. Потом ему посвятила передовую статью "Комсомольская правда".
Боевые подвиги комсомольца Бориса Шонияна не имели прямого отношения к штабной должности, на которую его недавно выдвинули. Просто он неоднократно - и в Сталинграде, и под Котлубанью, где дивизия действовала раньше, - попадал в такую обстановку, когда всем находящимся на полковом КП, независимо от должностей и званий, приходилось браться за оружие. И на личном счету молодого помначштаба за короткое время появилось четыре или пять уничтоженных фашистских, танков. Два из них он подбил из ПТР вблизи того блиндажа, где затем погиб от авиабомбы.
Шонин был посмертно награжден орденом Ленина. Противотанковое ружье, из которого лейтенант стрелял в последний раз, вручили лучшему бронебойщику-комсомольцу полка как оружия героя. А сейчас мне подумалось: одного того факта, что ПТР стало для полкового штабиста чем-то вроде личного оружия, пожалуй, достаточно, чтобы представить условия работы штабов в Сталинграде.
К тому времени все командные пункты и штабы располагались в непосредственной близости от переднего края.
И ни один КП или штаб, не исключая и армейского, не мог быть гарантирован от внезапного появления перед ним фашистских танков!
Новый командный пункт 339-го полка, в командование которым после гибели Михалева Гуртьев приказал вступить дивизионному интенданту майору И. А. Кушнареву, занимавшему строевые должности в гражданскую войну, оборудовали в проходившей по заводской территории широкой бетонной трубе. Некоторое время спустя пришлось отбиваться от блокировавших вход в эту трубу немецких автоматчиков. Хорошо, что на КП держали под рукой несколько ящиков гранат!
А из тех случаев, когда штабы гибли от прямых попаданий бомб, сделали вывод, что блиндажи котлованного типа (в которых долго работал и штаб армии) в сталинградских условиях малоприемлемы.
Гораздо надежнее были блиндажи, врезанные "минным способом" в склоны пересекающих город оврагов и балок или в откосы волжского берега: их защищали несколько метров плотной, иногда даже скальной, породы. Ни один такой блиндаж не был пробит бомбой или засыпан. Наши инженерные подразделения сооружали их добротно - с запасными выходами, с вентиляцией. Но, конечно, не сразу командные пункты и штабы всех соединений и частей могли быть обеспечены такими убежищами.
* * *
Как бывало и в Севастополе, мне подчас очень недоставало личных впечатлений о том или ином участке фронта, живого общения с комдивами и комбригами.
На армейском КП они появлялись только в исключительных случаях, и то лишь из ближайших соединений. А выбираться к ним мне удавалось куда реже, чем командарму или Гурову, - такова уж доля начальника штаба. Подолгу не видя многих командиров и дивизионных штабистов, я помнил и различал их по голосам в телефонной трубке.
Вот и сейчас, столько лет спустя, подумав о 308-й дивизии, словно опять слышу молодой, бодрый голос начальника ее штаба подполковника Михаила Ивановича Тарасова. Он был, наверное, только немногим старше Бельского из 13-й гвардейской, самого молодого среди начальников штабов дивизий, и обладал неистощимой работоспособностью. Казалось, просто невозможно не застать его бодрствующим в какое бы то ни было время суток. Мне нравились в Тарасове активность мысли и прямота суждений, беспощадная честность в анализе собственных промахов.
Вообще, если 308-й стрелковой, как мы считали, повезло на комдива, то самому Леонтию Николаевичу Гуртьеву посчастливилось на ближайших помощников.
Спокойного, уравновешенного комдива хорошо дополнял горячий, темпераментный и такой же близкий к людям военком Афанасий Матвеевич Свирин (вскоре, в соответствий с Указом об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров, он перешел на положение заместителя командира по политической части). Дивизия имела опытнейшего, хваткого в своем деле начальника разведки - Владимира Евгеньевича Ленчевского, чьи данные о конкретных намерениях противника не раз сослужили службу всей армии. Уже потом я узнал, что в гражданскую войну Ленчевский состоял в разведчиках у Чапаева.
Дивизия Гуртьева, прибывшая в Сталинград со значительным некомплектом личного состава, после недели кровопролитных боев находилась в тяжелом положении. Стрелковых полков в ней было уже только два. Остатки третьего, понесшего наибольшие потери, поделили между ними еще 4 октября, когда был тяжело ранен его командир майор Маркелов. А теперь требовалось переформировать ряд батальонов, пополнить их хотя бы за счет дивизионных тылов.
Серьезные потери понесла и 37-я гвардейская дивизия Жолудева, прибывшая из-за Волги последней. А все имевшиеся у нас сведения подтверждали, что противник накапливает силы именно перед правым крылом армии, особенно - на подступах к Тракторному. Для уплотнения боевых порядков на наиболее угрожаемых участках стало необходимым передвинуть ряд частей слева направо по фронту обороны.
Перегруппировка, уже спланированная штабом армии, представлялась, однако, почти неосуществимой при такой напряженности на переднем крае (и учитывая слишком малую глубину нашей обороны). Позарез нужны были хоть два-три относительно спокойных дня. И мы их все-таки получили, вырвали у врага!
Как уже говорилось, еще 6 октября противник оказался вынужденным приостановить наступление на Тракторный. Удары с воздуха, особенно по боевым порядкам дивизии Жолудева, которая перекрыла участок назревавшего прорыва, не ослабевали, но наземные атаки здесь прекратились. Однако тогда - лишь на один этот день.
7 октября противник предпринял попытку врезаться танками и пехотой в поселок СТЗ с юга - со стороны поселка, "Баррикады". Этот натиск пришлось принять на себя опять-таки дивизии Жолудева, и немцам удалось на 300-400 метров вклиниться в ее позиции. Вражеские атаки на других участках были безуспешными. За день защитники Сталинграда уничтожили 16 фашистских танков и, по примерным подсчетам, до четырех батальонов пехоты.
Запись, сделанная вечером в армейском журнале боевых действий, констатирует: "Несмотря на безраздельное господство в воздухе, превосходство в танках и живой силе, противник песет исключительно большие потери и не может развить наступление".
Очевидно, и в штабе Паулюса поняли, что продвинуться дальше не удастся, не перегруппировав атакующие нас силы и не подтянув свежие. Так или иначе, новых атак, к отражению которых наши войска, как обычно, приготовились за ночь, утром 8 октября в заводском районе не последовало.
Не возобновлялись они тут и еще в течение пяти дней. Перед Тракторным заводом, в поселках "Баррикады" и "Красный Октябрь" гитлеровцы были остановлены героическими дивизиями Жолудева, Гуртьева, Горишного, Смехотворова, Гурьева, оперативными группами Андрюсенко и Горохова.
Пехоте помогла выстоять артиллерия. Ее у нас все прибавлялось, увеличивались и возможности массировать огонь.
Когда были получены достоверные сведения о том, что на окраине поселка СТЗ и в районе завода "Силикат" противник сосредоточил и готовится двинуть в наступление до двух дивизий с танками, удалось - с помощью штаба фронта, который ввел в действие свои артгруппы, - организовать артиллерийскую контрподготовку небывалой еще в полосе нашей армии силы: в ней участвовало более 300 стволов и - сверх того - пять полков "катюш".
40-минутная артиллерийская контрподготовка сделала свое дело сосредоточенные на этом участке неприятельские части в наступление не двинулись. Пожарский ходил именинником.
О том, как воспринималась эта боевая работа артиллеристов у нас на переднем крае, рассказывает в своих неопубликованных воспоминаниях В. Г. Белугин - тогда политработник, а затем командир 347-го стрелкового полка:
"И вот началось, раздались первые залпы. Даже как-то не верилось, что они - с левого берега, из-за Волги. Артиллерийского огня такой силы я еще никогда не видел. Все впереди заполыхало, вместе с клубами дыма в воздух взметнулись пыль и щебень. Наши бойцы поднялись из своих щелей, широко и радостно улыбались. Мы торжествовали победу сегодняшнего дня - боевые порядки врага были разбиты..."
Конечно, значение урона, нанесенного противнику на том или ином участке, нельзя было переоценивать. "Несмотря на большие потери, способен вести активные наступательные действия" - так оценивалось его состояние в выводах декадной разведсводки для штаба фронта, которую мы с полковником Германом подписали 10 октября.
По нашим данным, непосредственно перед фронтом армии находились пять немецких пехотных дивизий (71, 94, 100, 295 и 389-я) и две танковые (16-я и 24-я) плюс еще не менее ста танков неустановленного подчинения. Все это только в первом эшелоне. Имелось много свидетельств того, что дивизии противника интенсивно пополняются, что усиливается поддерживающая их артиллерия. Из Германии перебрасывались по воздуху саперные батальоны (номера нескольких из них наш разведотдел успел установить), специально обученные действиям в условиях города.
Так что не приходилось сомневаться: надо ждать нового натиска, еще одного штурма, который гитлеровское командование наверняка будет рассматривать как последнее усилие, необходимое для овладения всем городом.
Затишье было весьма относительным. Над нашими позициями то и дело появлялись фашистские бомбардировщики - правда, сейчас небольшими группами. Разрывы бомб и снарядов не смолкали. Продолжалась борьба за здания, участки улиц. На левом фланге дивизии Родимцева пришлось отбивать еще одну попытку гитлеровцев прорваться к Волге.
И все же армия смогла, как говорится, перевести дух, подготовиться к новым тяжелым боям. Были ускорены работы по инженерному оборудованию позиций. Сделать требовалось еще много, особенно на участках, где изменялась линия фронта. Но, обсудив вечером 8 октября ход работ, Военный совет назначил жесткий срок завершения всего намеченного - к утру 10-го.
Немалую сложность представляло создание противотанковых и противопехотных минных заграждений в ничейной полосе, ширина которой часто не превышала нескольких десятков метров. Тут не могло быть и речи, например, о том, чтобы пробивать для мин ямки в уличном асфальте. Саперы приспособились ставить мины "по-городскому". Где можно - зарывали в щебень, подсовывали под камни или клали прямо на асфальт, маскируя тем же щебнем, разными обломками. И все это саперы делали в темноте, лежа, передвигаясь только ползком... Саперы-охотники - так мы их называли - из армейского батальона инженерных заграждений пробирались с противотанковыми минами и в кварталы заводских поселков, занятые противником.
Одновременно осуществлялось решение командующего о перегруппировке войск на правом фланге и в центре армейской полосы. В ночь на 9 октября вся 95-я дивизия полковника Горишного была снята со своих позиций между заводом "Красный Октябрь" и Мамаевым курганом (оборона склонов высоты полностью передавалась Батюку) и выведена берегом на участок между Тракторным и "Баррикадами" - в стык дивизий Жолудева и Гуртьева.
Перед "Красным Октябрем" 193-я дивизия Смехотворова, имевшая большие потери, передавала часть своих рубежей гвардейцам Гурьева. А 112-я дивизия Ермолкина, старейшая в списках 62-й армии и давно уже единственная из тех, что входили в ее состав на Дону (она оборонялась теперь на небольшом участке фронта у Мокрой Мечетки, между 37-й гвардейской Жолудева и группой Горохова), пополнилась своим же 524-м стрелковым полком. От него после сентябрьских боев остался фактически один штаб, который был отправлен за Волгу, где и укомплектовал полк заново в дивизионных тылах. Правда, по числу штыков он соответствовал не более чем батальону. Но для Ивана Ефимовича Ермолкина и такое подкрепление было существенно. Полк этот выдвигался на подступы к Тракторному.