И действительно, наша армия получила тогда одну из лучших своих дивизий, которой командовал превосходный командир. Должен сказать, что уже от первой встречи с полковником Леонтием Николаевичем Гуртьевым (через два месяца он стал генерал-майором) у меня - и, мне кажется, также у командарма - осталось чувство большого уважения к нему.
      Гуртьев был старше всех остальных наших комдивов - ему перевалило за пятьдесят - и дольше кого-либо из них находился на военной службе - с девятьсот пятнадцатого года, когда студент петроградского Политехнического института стал прапорщиком-фронтовиком. Потом Гуртьев прошел в Красной Армии все строевые должности до своей теперешней, причем там, куда сейчас привел дивизию, воевал, оказывается, еще командиром взвода, участвуя в Царицынской обороне. Правда, его боевой опыт в нынешней войне ограничивался теми пятью-шестью неделями, которые 308-я дивизия провела под Сталинградом: до того как Гуртьеву поручили ее формировать, он возглавлял Омское пехотное училище. Однако и такой стаж, приобретенный на сталинградском направлении, значил немало, тем более для такого опытного командира.
      Сказав об уважении, которое внушал к себе этот немолодой худощавый полковник, я имел в виду не только его годы и послужной список. Не требовалось долго разговаривать с ним, чтобы ощутить его недюжинный ум, эрудицию, общую культуру. Несомненные волевые качества, большая сдержанность, а как потом все мы убедились, и подлинное бесстрашие сочетались у Гуртьева с какой-то особой тактичностью, прирожденной мягкостью.
      Бывший командир артиллерийского полка 308-й дивизии (кстати, отлично подготовленного артполка!) Г. А. Фугенфиров, воспоминания которого лежат сейчас передо мною, отзывается о своем комдиве так: "Это исключительно хладнокровный и спокойный человек, никогда ни на кого не повысит голоса. Но ему достаточно изменить интонацию, чтобы ты понял - надо делать свое дело лучше". Я привел эти строки потому, что за ними так и встает живой Гуртьев.
      Части дивизии, начавшие переправляться в ночь на 1 октября, продолжали прибывать из-за Волги следующей ночью (артиллерийский полк Фугенфирова был оставлен на огневых позициях на левом берегу). Они выдвигались в поселок завода "Баррикады", расположенный к северу от поселка "Красного Октября", на исходные рубежи для контратаки, которой мы рассчитывали помочь орловской группе Андрюсенко и вместе с тем хоть немного оттеснить противника от заводов.
      * * *
      Заводы... Мы продолжали так называть и "Красный Октябрь", и "Баррикады", и Тракторный, и стоявший по соседству с ними "Силикат", хотя ни одно из этих предприятий больше не действовало. На заводских территориях и вокруг все было настолько искорежено бомбежками, что тут стало почти невозможно ориентироваться по плану города.
      Но если опустели разбомбленные и выгоревшие жилые кварталы, то разрушенные заводы все-таки не обезлюдели.
      И после эвакуации за Волгу городских и районных партийных и советских органов в Сталинграде оставались оперативные группы райкомов партии Краснооктябрьского, Баррикадного, Тракторозаводского. Оставались небольшие подразделения МПВО, заводской охраны, ополченцы старших возрастов. Они боролись с пожарами, оберегали невывезенное оборудование, приходили на помощь нашим минометчикам, артиллеристам, танкистам, разыскивая и подгоняя сохранившиеся на складах или в мастерских запасные части, детали боевой техники, найти которые не сумел бы, кроме них, никто.
      На "Баррикадах" эти рабочие поддерживали в порядке железнодорожные пути, по которым маневрировала железнодорожная артбатарея - три тяжелых орудия на специальных платформах с расчетами из моряков. Если не ошибаюсь, в свое время батарея предназначалась для какого-то другого участка фронта, но не успела туда уйти. В Сталинграде это были самые дальнобойные орудия, способные поражать цели, недосягаемые для других. В каждом отдельном случае батарея вводилась в действие только по приказанию начарта армии. Произведя короткий огневой налет, она меняла позицию, оставаясь в пределах обширной заводской территории. Батарея не выходила из строя, пока не израсходовала весь свой боезапас - тысячу с чем-то снарядов.
      Сталинградские заводы, даже такие, какими они стали, для остававшихся там рабочих были дороже родного дома. И они готовились их защищать вместе с войсками, вместе со своими призванными в армию товарищами. А раз враг оказался у порога заводов, не пришла ли пора считать весь состав рабочих отрядов, дружин, команд бойцами 62-й армии?
      Так поставил вопрос перед Военным советом начальник поарма бригадный комиссар Васильев.
      - Эти люди, сколько бы им ни было лет, фактически уже стали солдатами, - говорил Иван Васильевич. - Они готовы выполнять боевые приказы, а со своих заводов все равно никуда не уйдут. Им ли, знающим там каждый закоулок, не быть сейчас в гарнизонах опорных пунктов на "Баррикадах", "Октябре", Тракторном!
      Спорить тут было не о чем. Военный совет постановил зачислить в Красную Армию и поставить на все виды довольствия рабочие формирования трех заводов, а также истребительный отряд Тракторозаводского района. Каждое из этих формирований подчинялось командиру той дивизии, на которую возлагалась оборона данного завода. В постановление Военного совета был включен и такой пункт: в случае перегруппировки войск рабочие отряды оставлять в районе своих заводов, переподчиняя прибывшему туда соединению.
      Речь шла не бог весть о какой силе. Ко многим тысячам сталинградцев, влившимся в армию раньше, прибавлялось еще несколько сотен бойцов, к тому же - непризывного возраста. Но решение зачислить их в армию, по сути дела, означало: в пролетарском Сталинграде "штатских" больше нет. Все, кто способен держать оружие, - в едином строю защитников города.
      Архивные справки свидетельствуют о том, какие люди пришли в ряды нашей армии с этим последним рабочим пополнением. Был в их числе, например, механик Алексей Миронович Иванов, участник обороны Царицына, который привел с собой и сына. Вместе с 16-летним сыном воевал и бывший красный партизан Михаил Федорович Палагушкин... По отзывам командиров дивизий, в подчинении у которых находились рабочие отряды, сражались они доблестно.
      Коренные сталинградцы, знавшие в своем районе каждый двор, каждый закоулок, нередко становились добровольными помощниками войсковой разведки. Были среди них и женщины. Военный совет армии наградил орденом секретаря заводоуправления Анну Ремневу, неоднократно приносившую важные сведения из расположения противника. Отличилась как разведчица и медсестра городской больницы № 5 Леонида Заварюха. При штабе бригады полковника Горохова возникла молодежная группа зафронтовой разведки, донесения которой помогали командованию увереннее ориентироваться в обстановке. Имя одной из разведчиц бригады лаборантки СТЗ комсомолки Дуси Дмитриевой, погибшей при возвращении с боевого задания и посмертно награжденной орденом Ленина, носит теперь улица в Тракторозаводском районе Волгограда.
      * * *
      Как мы уже знали, к переправе в Сталинград готовилась еще одна дивизия - 37-я гвардейская.
      Несмотря на все сентябрьские потери, общая численность стрелковых частей армии за этот месяц увеличилась на десять тысяч человек и составляла на 1 октября 43 тысячи бойцов и командиров. При этом у нас удвоилось число станковых пулеметов, противотанковых ружей, орудийных стволов. А так как фронт армии сократился, то плотность огня, которую мы могли создавать, возросла еще больше.
      Создание такой плотности обеспечивала прежде всего артиллерия, стоявшая за Волгой. Там находились теперь почти все дивизионные артполки. Это было "не по правилам": никакими тогдашними наставлениями не предусматривалось, чтобы стрелковая дивизия, переправляясь через широкий водный рубеж, оставляла свою артиллерию на другом берегу. Но в Сталинграде многое приходилось делать не так, как в обычных условиях, и мы - я имею в виду весь Военный совет армии - постепенно пришли к твердому убеждению, что в сложившейся обстановке на правом берегу Волги следует держать лишь батальонную и полковую артиллерию, и конечно - противотанковую. Дивизионная же должна быть на закрытых позициях на левом берегу, имея на правом, на переднем крае, свои наблюдательные пункты.
      С тех пор как в поле боя превратился сам город, становилось все труднее размещать и эффективно использовать орудия, не предназначенные для того, чтобы бить прямой наводкой. Маневр огнем ограничивали коробки высоких зданий, маневр колесами крайне осложнялся тем, что ни на механическую, ни на конную тягу рассчитывать в Сталинграде было уже нельзя. Артиллеристы стали прилаживать к орудиям третье колесо - под лафетом. Однако и оно не очень-то помогало передвигать вручную тяжелые пушки среди развалин. Кроме того, не всегда гарантировалась доставка из-за Волги достаточного количества боеприпасов.
      Размещение артполков на левом берегу имело и свои минусы. Во-первых, происходила порядочная потеря дальнобойности: батареи отдалялись не только на километровую ширину Волги, но и еще на километры, так как их надо было рассредоточить и укрыть в заволжских дубравах, а это означало, что какие-то цели в глубине расположения противника, в его тылах становились недосягаемыми. Во-вторых, нелегко было поддерживать проводную связь между артиллерийскими НП и столь далекими огневыми позициями. Однако выгод все-таки было больше. Обеспечивался широкий маневр огнем, а в случае необходимости - и быстрая смена позиций. В результате паша главная огневая сила, чья поддержка для войск являлась решающей, практически была весьма малоуяввимой для неприятельской артиллерии.
      Все это, конечно, становилось более ясным по мере того, как проверялось боевой практикой. Сначала на левом берегу оставляли артполки лишь некоторых дивизий - так сказать, в виде исключения (в первый раз его сделали для дивизии Родимцева), а потом это стало у нас общим правилом.
      Группировка артиллерии, сложившаяся к октябрю, мне думается, наиболее отвечала тогдашним потребностям армии, специфике ее действий в Сталинграде.
      Батальонная и полковая артиллерия - как правило, рассредоточенная поорудийно - находилась, по сути дела, в боевых порядках пехоты, нередко в двухстах - ста метрах от вражеского переднего края. Артогонь с таких дистанций по хорошо видимым целям бывал очень эффективным, а порой, особенно если открывался внезапно, просто ошеломлял противника. Конечно, орудия, используемые так, часто сами попадали под удары, выводившие из строя и материальную часть, и расчеты. Дальнобойная же артиллерия, стоявшая за Волгой, была приближена к пехоте тем, что ее наблюдательные пункты располагались под рукой у общевойсковых командиров и те могли направлять огонь на нужный участок.
      В то же время генерал Пожарский всегда имел возможность, взяв управление на себя, сосредоточить огонь всех или почти всех дивизионных артполков, а также истребительно-противотанковых и гвардейских минометных там, где это оказывалось необходимым. С прибытием каждой новой дивизии огневая мощь армии все возрастала.
      У начарта был сплоченный, четко работавший штаб, который при всех обстоятельствах умел содержать в должном порядке наше расширявшееся огневое "хозяйство". Я знал, что никогда не подведет свежая карточка-схема, лежавшая у меня на столе и показывавшая, какие артиллерийские части могут в данный момент поддержать ту или иную дивизию, нанести удар на таком-то участке фронта.
      Штаб артиллерии возглавлял полковник Николай Максимович Бреховских. Но примерно в то время, о котором идет сейчас речь, он выбыл из 62-й армии, тяжело раненный осколком авиабомбы. Обязанности начштаба перешли к его заместителю подполковнику Владимиру Фомичу Хижнякову, недавнему начарту 95-й дивизии (Пожарский, познакомившись с начартом, открыл в нем прирожденного штабиста и забрал у Горишного).
      Хижнякову тогда только-только перевалило за тридцать, однако он казался старше. Может быть, из-за своей обстоятельности и привычки докладывать о чем бы то ни было спокойно и неторопливо, взвешивая каждое слово. В штабе армии часто называли его по отчеству - Фомич, как величают в товарищеском кругу людей, которые уже в летах. Когда соблюдать особую официальность не требовалось, так называл его и я. Пожарский не ошибся в наклонностях Хижнякова: на штабном поприще он проявил себя отлично. Продолжая службу в артиллерийских штабах, Владимир Фомич стал впоследствии генерал-майором.
      Если артиллерии и минометов у нас становилось все больше (на 25 сентября армия имела 809 стволов, а к 1 октября 881), то потери в танках пока не восполнялись. Матвей Григорьевич Вайнруб давно уже вел счет возглавляемым им бронетанковым войскам не на бригады, а на отдельные машины, помня и номер каждого "ходового" танка, и где находится, и сколько раз побывал в ремонте, производить который на правом берегу становилось все труднее. В конце сентября случались дни, когда в армии не было вовсе ни одного танка на ходу и оставались только неподвижные, используемые как доты.
      Мы с нетерпением ожидали обещанную командованием фронта новую танковую бригаду. Очень ждали также усиления поддерживавшей и прикрывавшей наши поиска авиации. Ее стало больше, однако господствовать в воздухе продолжал враг.
      Приведенные сведения о состоянии 62-й армии позволят читателю представить, какой вступила она в тяжелые октябрьские бои.
      Мне остается добавить, что к этому времени наш Юго-Восточный фронт был переименован в Сталинградский. А прежний Сталинградский, расположенный севернее нашего, стал называться Донским. При этом два соседних фронта больше уже не возглавлялись, как в предшествующие полтора месяца, одним командующим. В командование Донским фронтом вступил генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский, а нашим командующим остался генерал-полковник А. И. Еременко.
      Что эти организационные мероприятия связаны с разрабатываемым в Ставке планом будущего общего контрнаступления под Сталинградом, мы тогда, естественно, не знали. В первом полученном после переименования фронта приказе подтверждалась ближайшая задача 62-й армии - удержать Сталинград. И то, что фронт, куда входила армия, стал Сталинградским фронтом, как бы подчеркивало нашу ответственность за это.
      Еще раз - кто кого?
      Там, куда в ночь на 18 сентября был перенесен из царицынской штольни армейский КП, саперы давно уже соорудили минимально необходимое количество блиндажей, соединили их ходами сообщения. Все это было неплохо замаскировано.
      Мы находились здесь уже дольше, чем пробыли на Мамаевом кургане, гораздо дольше, чем у Царицы. К новому командному пункту успели привыкнуть, обжили его.
      Высокий выступ волжского берега частично защищал расположение КП от вражеских снарядов. Но, конечно, не от авиабомб. И поскольку глубоких, непробиваемых убежищ тут не имелось, были и убитые и раненные непосредственно на командном пункте. Инструктора политотдела Круглова сразило осколком, когда он входил в блиндаж ко второму члену Военного совета армии полковнику В. М. Лебедеву. Опасными местами считались оборудованные на старой барже банька и туалет. Случалось, вылавливали мелкие осколки из принесенных с кухни мисок с супом...
      И все-таки гитлеровцы били по этому участку берега не больше, чем по соседним. Хотя КП и штаб армии работали в двух километрах от переднего края, мы довольно долго были почти уверены, что точное их место противником не раскрыто.
      Но все - до поры до времени... На район командного пункта обрушился вдруг удар, поставивший нас на грань потери управления войсками.
      Выше на берегу стояло несколько закамуфлированных нефтебаков. Вблизи заводов их вообще было немало. При первых, августовских, бомбежках Сталинграда, когда - горел весь город, вокруг поврежденных хранилищ топлива возникали особенно сильные пожары, не прекращавшиеся по многу дней. Из уцелевших тогда крупных резервуаров мазут, как правило, спускали или куда-то перекачивали. Не помню, на чьи сведения мы положились, но у меня, например, не было сомнения в том, что торчавшие невдалеке баки - пустые.
      На нашу беду, дело обстояло не так: в каких-то из этих баков оставался изрядный запас нефти. И вот в одно злополучное утро фашистские самолеты сильно пробомбили наш участок берега - теперь уже, по-видимому, не наугад, не случайно, а вслед за тем по нефтебакам ударила артиллерия. Хорошо еще, что баки не взорвались! Но они были пробиты осколками, вырвавшаяся наружу нефть воспламенилась и потекла вниз по береговому склону.
      Как это началось, я не видел: сидел у себя в блиндаже, прикидывая что-то на карте. Разрывы бомб и снарядов от работы не отвлекали: к ним все привыкли. Однако сейчас донесся совсем необычный звук - какой-то зловещий громкий шорох, и от входа пахнуло жаром. Еще не сообразив, что происходит, я выскочил из блиндажа и остановился, ослепленный бушевавшим вокруг пламенем, едким дымом.
      Потоки огня, устремившиеся к Волге, растекались по берегу, заполняла ходы сообщения, брали в кольцо блиндажи. В дыму мелькали фигуры людей. Кто-то ухватил меня за рукав, пытаясь увлечь за собой. Я вырвал руну, отмахнулся. Нужно было понять, что делать.
      Василий Иванович Чуйков утверждает, что он, тоже выбежав из своего блиндажа, услышал, как я громко подаю команды. Смысл их, по его словам, сводился к следующему: никому никуда не уходить, вернуться в уцелевшие блиндажи, устанавливать связь с войсками по радио...
      Этих своих распоряжений я, честно говоря, не помню. Помню только, что мною владела одна мысль: мы никуда не уйдем, уходить сейчас нельзя, тем более что нет подготовленного запасного КП. Помню, как рядом со мною оказался Чуйков и как это меня обрадовало, ободрило. Мы обменялись несколькими словами, и сразу отпали последние сомнения, потому что думали мы одинаково.
      Положение было еще совершенно неясным, степень риска, на который идем, не поддавалась учету так быстро. Но что-то подсказывало - нужно оставаться на месте. Если это сработала интуиция, то она нас не подвела.
      Огненная стихия унесла на командном пункте не одну жизнь. Однако не потому, что было приказано оставаться тут. Несколько человек из батареи управления штаба артиллерии и несколько бойцов роты охраны погибли в блиндажах, залитых и выгоревших в первые же минуты. А большинство блиндажей все-таки уцелело. Отчасти этому помогло то, что много траншей, ходов сообщения в расположении КП было отрыто (должно быть, из-за спешки, в которой командный пункт оборудовался) не зигзагом, а прямолинейно и нефть, не задерживаясь, стекала по ним к Волге.
      Там, на воде, огонь быстро охватил еще большее пространство, чем на берегу. Горело скопление стоявших на приколе барж, полыхала поверхность самой реки - растекавшуюся по ней нефть относило все дальше течением. Над Волгой и берегом клубился черный дым. Как все это выглядело со стороны, можно было представить по пожарам вокруг первых разбомбленных нефтехранилищ - тем пожарам, что были видны из Карповки.
      Если гитлеровцы действительно узнали, где находился командный пункт армии, они должны были считать его уничтоженным.
      О нашей судьбе и местонахождении вновь и вновь запрашивали из штаба фронта. А получив подтверждение, что мы на старом месте, начинали требовать сведений о положении войск. Однако об этом мы сперва мало что могли доложить: телефонные провода сгорели, связаться со всеми дивизиями по радио удалось не сразу. Какое-то время не было связи даже с совсем близкой 13-й гвардейской, и генерал Родимцев, увидев над расположением армейского КП столб черного дыма, выслал по берегу спасательную партию...
      Не знаю, сколько нефти вытекло из баков. Пожар, постепенно стихая, длился больше трех суток. Все это время главной нашей заботой было не потерять управления войсками, не упустить, не прозевать что-нибудь существенное.
      Пришлось превратить в офицеров связи абсолютное большинство работников штаба. Они, конечно, не просто собирали донесения. Штабисты проверяли выполнение отданных приказаний, в том числе об укреплении всеми возможными средствами занимаемых позиций, помогали организовывать эти работы. Тем же занимались политотдельцы.
      То в одну, то в другую дивизию уходил командующий. Василий Иванович Чуйков всегда считал, что вовремя переговорить с командиром, даже самым опытным, и дать ему почувствовать общую обстановку столь же важно, как послать в нужный момент подкрепление. А если резервов нет или вообще положение трудное - переговорить еще необходимее.
      Я почти все время оставался на КП. Тут было душно, смрадно. С неба валились тяжелые хлопья копоти. Люди вовсе забыли об отдыхе и сне. Иногда ветер дул так, что дым, поднимавшийся оттуда, где нефть еще не выгорела, закрывал решительно все вокруг. Хуже всего было, если в такой час вновь начинала прерываться связь с войсками.
      - Так можно и фашиста не заметить, пока он не залезет к тебе в блиндаж... - невесело шутил Кузьма Акимович Гуров.
      Облегчало положение лишь то, что бомбить этот участок берега гитлеровцы перестали: очевидно, уверились, что целей для их бомб здесь больше нет.
      В общем, огненную осаду КП выдержал. Когда 5 октября к нам прибыл заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант Ф. И. Голиков, в расположении командного пункта был уже наведен маломальский порядок. Правда, еще дымило мазутное "корыто" - открытый бетонный резервуар, устроенный в выемке берега на некотором расстоянии от баков. Что в "корыте" есть нефть, было известно и раньше, но хлынуть оттуда на КП она не могла. И дым от нее, не такой уж сильный, приносил даже известную пользу как дополнительное средство маскировки.
      - А переносить отсюда командный пункт все-таки придется, - сказал, осмотревшись, Филипп Иванович. - За этим местом немцы будут следить и покоя вам тут не дадут.
      Такого мнения были и мы. Командарм доложил, что помещение для КП уже подготовлено.
      От Голикова, как всегда при посещениях им армии, узнали разные новости, касавшиеся фронта в целом.
      После того как не удалось пробиться к Сталинграду с севера и соединиться с нами войскам, входившим теперь в состав Донского фронта, нас особенно интересовали действия южных соседей. Рассчитывать на скорое соединение с ними было еще трудно, но какую-то часть неприятельских сил, штурмовавших город, они оттягивали.
      Голиков рассказал про контрудары 51-й и 57-й армий, которые за последние дни потеснили противника в нескольких десятках километров южнее Сталинграда, в районе озер Сарпа и Цаца. Вновь и вновь предпринимала контратаки своим правым флангом 64-я армия - ближайшая к нам с юга. Окажись более успешным ее последний удар в направлении Песчанки и Воропонова, нам сразу стало бы легче. Но преодолеть разделявшие нас километры пока не удавалось - не пришло время...
      В полосе обороны 64-й армии находилась южная окраина Сталинграда Кировский район. Там, по словам Филиппа Ивановича, не было таких бомбежек и таких пожаров, как в нашей полосе, и рядом с фронтом, под вражеским огнем, могла продолжаться городская жизнь, похожая на ту, которую называли нормальной в осажденном Севастополе. Большую часть населения района, конечно, эвакуировали, но оставались на своих местах райком партии и райисполком, давала ток СталГРЭС (должно быть, гитлеровцы еще надеялись захватить ее неразрушенной), работали хлебозавод и некоторые другие предприятия, ремонтировались танки, речные корабли.
      Отрадно было, что есть в Сталинграде район, где не все обращено в руины, где рабочие смены встают к станкам... Но заместитель командующего фронтом подчеркивал, да мы и сами это знали: та часть Сталинграда, владение которой определяет, кто владеет городом вообще, - здесь, в расположении нашей армии. Недаром только за последние десять дней сюда были переправлены'четыре дивизии.
      - С боевым составом, за исключением танков, у вас теперь стало получше, не то что полмесяца назад, - говорил Голиков. - Главное сейчас - создать подлинно жесткую оборону, превратить в крепость каждый стоящий на линии фронта дом.
      Вместе с тем от армии требовалась постоянная готовность к частным наступательным операциям.
      Перспективами скорого изменения общей обстановки у Сталинграда Филипп Иванович не обнадеживал. Только когда речь зашла о том, что нашей армии стали слишком уж скупо отпускать артиллерийские снаряды, он, не сказав, правда, ничего определенного, дал понять: на это есть основания, и жалеть об этом в конечном счете не придется.
      Голикова, как и нас самих, тревожило положение правого фланга армии, где до недавнего времени фронт был наиболее стабильным, а теперь бои, разгоревшиеся в заводских поселках, начинали перемещаться на территории заводов.
      Я еще не сказал, что в первых числах октября мы потеряли Орловку. Контратаки, предпринятые в помощь группе полковника Андрюсенко, переросли в тяжелые встречные бои, в которых дал себя знать численный перевес противника. Предотвратить окружение группы Андрюсенко не удалось, причем отдельные ее части были отрезаны друг от друга. Прилетавшие из-за Волги У-2 сбрасывали им боеприпасы и продовольствие, но несколько сотен бойцов, зарывшихся в землю в долине речки Орловка и примыкающих к ней оврагах, не могли долго продержаться в сжимающемся вражеском кольце. В ту ночь, когда мы переходили на новый КП, орловской группе был передан по радио приказ прорываться из окружения.
      К утру штаб группы и остатки одного из батальонов 115-й стрелковой бригады пробились на окраину поселка СТЗ. В последующие дни выходили к своим и другие подразделения. Их личный состав был влит в 124-ю бригаду Горохова.
      Потом мне не раз встречались в показаниях пленных немцев признания исключительного упорства защитников орловского выступа. Овладение районом Орловки стоило Паулюсу по меньшей мере двух тысяч солдат, нескольких десятков танков. Своей стойкостью в неравных боях группа Андрюсенко на неделю с лишним задержала удары противника на северном участке заводского района - по поселку СТЗ и самому Тракторному. А за это время там прибавилось наших сил.
      Именно для обороны Тракторного завода предназначалась 37-я гвардейская стрелковая дивизия. Приказом по фронту ее включили в нашу армию 2 октября, а переправляться она начала в ночь на 4-е. Мы получили еще одно соединение "крылатой", или "голубой", пехоты, сформированное из воздушнодесантников ("голубой" потому, что они продолжали носить петлицы своего прежнего рода войск). Правда, эта дивизия, как и 39-я гвардейская, прибывшая раньше, уже далеко не полностью состояла из бывших десантников. Она тоже воевала последние полтора месяца севернее Сталинграда.
      Комдив 37-й Виктор Григорьевич Жолудев оказался рослым молодым генерал-майором. Орден Красного Знамени, крупный "инструкторский" значок парашютиста с запоминающейся цифрой "100" на подвеске и золотистая нашивка за тяжелое ранение на его полевой гимнастерке говорили сами за себя. В ночь нашей первой встречи он показался мне удалым и веселым. Тогда даже подумалось, что хмуриться ему, наверное, вообще не свойственно, как бы ни было трудно.
      А трудной была уже сама переправа дивизии. Не обошлось без потерь, остро не хватало плавсредств. Насколько помню, сам Жолудев и его начальник штаба майор И. К. Брушко добирались до правого берега на рыбацкой лодке. А основной состав штадива к утру еще не прибыл. Задержалась также противотанковая артиллерия - ее не на что было погрузить.
      Между тем надежды на то, что дивизия сможет более или менее спокойно занять оборону на назначенном ей рубеже, не оправдались. Начав наступление на поселок СТЗ, противник потеснил малочисленную 112-ю дивизию (при последних перегруппировках она была передвинута на северный участок заводского района, став соседом группы Горохова), а также правый фланг 308-й. Обе эти дивизии должны были передать часть своих позиций 37-й гвардейской, которой отводилась полоса обороны между ними. Теперь же сюда вклинился враг, и полки Жолудева вводились в бой с задачей отбросить его назад и восстановить положение.
      Не успевших переправиться дивизионных штабистов временно заменили оперативные работники штаба армии. Для поддержки дивизии выделялись два истребительно-противотанковых артполка. Вместе с зенитками, которые также годились против танков, на этот участок было выдвинуто за ночь 110 орудий.
      Все пришлось делать в большой спешке, и от этого усиливались обычные тревоги, всегда связанные с вводом в бой нового, только что прибывшего соединения. Утром я убедил командарма, что мне следует самому побывать в расположении дивизии.
      Командный пункт 37-й гвардейской разместился совсем недалеко от нашего, в овраге южнее Тракторного. Гитлеровцы остервенело бомбили и территорию завода и его поселок - пожалуй, сильнее, чем когда-либо после массированных августовских налетов. Но войскам, втянувшимся в ближний бой, доставалось от бомбежек меньше, чем тылам, - у переднего края немцы опасались ударить по своим.
      Начав прямо с контратак, дивизия Жолудева за прошедшие часы уже кое-чего добилась. Ее правофланговый полк - 109-й гвардейский подполковника Ф. С. Омельченко - вышел к устью Орловки (она сливается с Мокрой Мечеткой примерно в трех километрах от Волги). На других участках успехи были скромнее, но во всяком случае гвардейцы нигде не давали продвигаться противнику. Молодой генерал Жолудев управлял боем увлеченно, напористо. В том, как он откликался на любые изменения обстановки, как маневрировал своими небольшими резервами, чувствовалась быстрота реакции истинного десантника.
      В душе я невольно восхищался двужильной выносливостью "голубой" пехоты. Не истекло еще и пяти суток с тех пор, как эта дивизия сражалась в составе 4-й танковой армии у Дона. Затем последовали форсированный марш к Волге, две переправы, одна другой тяжелее, - на левый берег и тотчас же снова на правый, в Сталинград. А тут - с ходу, не переведя дыхания, пришлось вступить в тяжелый бой в необычных городских условиях и повести его так, что на неблагополучном, прорывном участке положение быстро начало выправляться.
      Создавалось впечатление, что появление нашей новой дивизии на подступах к Тракторному оказалось для немецкого командования неожиданностью, основательно спутавшей его карты. Что так оно и было, потом уже не оставалось сомнений: 6 октября противник прекратил атаки в этом районе на целые сутки, очевидно не считая возможным продолжать их, не подтянув резервы.
      Вслед за 37-й гвардейской дивизией стала переправляться 84-я танковая бригада полковника Даниила Никитича Белого. К тому времени у нас почти не оставалось даже тех латаных-перелатаных танков, которыми армия обходилась последние недели. Поэтому нет нужды говорить, что значило получить полсотни исправных боевых машин. Половину их составляли тридцатьчетверки. Было в бригаде даже пять КВ.