Исповедь провинциального террориста

В кои веки пригласили меня в приличное общество, столь редкое в канадской глубинке. Разумеется, я, полистав книжки о хороших манерах, приготовился быть на высоте. Званый обед устраивал наш сотрудник, канадец до мозга костей. Он нашел себе невесту в провинции Альберта, и, как водится, она была крупна и впечатляюща (не провинция, а невеста), как и все, приходящее к нам с по-прежнему слегка диковатого Запада. Я твердо решил вести себя прилично и не возникать. Хотел, так сказать, показать дочери Альберты пример нашего утонченного воспитания. К сожалению, я переоценил свои возможности…

На полянке перед домом меня встретил брат помолвленного. Он по протекции брата когда-то проработал у нас пару дней, пока добровольно не уволился от щемящего чувства собственной бесполезности, но на этой полянке мы пришли в чарующее состояние шапочного знакомства. Ведь это так важно: в чужом доме, на званом обеде, среди сорока совершенно чужих индивидов – повстречать родную рожу. Братец был человеком творческим, артистом – со всеми вытекающими из этого недостатками. Он был алкоголик, наркоман, профессиональный стриптизер. В свое время престарелые девчонки из нашей конторы, сходив на его представление, почему-то были страшно разочарованы, хотя неприлично вздыхали даже тогда, когда я, распарившись, снимал в офисе свитер. А я ведь по комплекции весьма туго набитый мешок, уж не знаю с чем, тогда как братец помолвленного – весьма завидный мужчина… Короче, так и непонятно, чем этот братец так их разочаровал. Может быть, хронической нетрезвостью? Вот и в день помолвки он уже прилично набрался и с трудом стоял на ногах.

По традиции, во всяком приличном канадском семействе непременно должен быть кто-нибудь, составляющий позор семьи, червоточину, неудачный выстрел папаши – называйте, как хотите, и брат помолвленного вполне подходил на эту роль. Только не обвиняйте меня в остром приступе человеконедолюбия, – я просто сухо сообщаю о том, что видел, так сказать, созерцал, наблюдал, и пытаюсь сохранять холодную объективность. Тем более, что именно в тот день я твердо решил вести себя спокойно, а значит, пассивно и созерцательно.

Но не тут-то было.

Видите ли, размеренно поговорить о погоде мне еще ни разу не удавалось. Вечно из простого обмена ничего не значащими фразами у меня выходит какой-нибудь пренеприятный диспут.

– Сегодня теплый день, не правда ли? – приветливо прощупала меня щуплая старушка привычными, а потому ловкими щупальцами стандартного светского разговора. Этот тип разговора именуют «small talk», а я называю его «разговор по-маленькому».

– Да, погода замечательная – не то, что вчера… Вчера ведь была страшная жара! – охотно ответил я, вполне гордый тем, что вот же, могу вести приличный разговор, не вникая во всякие неудобства общения с незнакомцами, но тут же добавил: – Не иначе вчера было жарко из-за глобального потепления!

– Ну, нам это, пожалуй, не грозит, у нас очень суровые зимы…

– А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я ведь горячий сторонник глобального потепления!

Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя, наверное, я просто пошутил.

– Но ведь тогда Нью-Йорк пойдет ко дну! – некстати вмешался абсолютно серый гражданин.

– Ну и фиг с ним… Пусть! – уже серьезно ответил я.

– Так вы террорист? – в свою очередь на полном серьезе пошутил тот же тип в сером.

Все оглянулись на его резкую, обличающую фразу. Пьяненький брат помолвленного мгновенно протрезвел и выразительно икнул. Все смотрели на меня выжидающе, будто ждали, что я вот-вот примусь испускать истошные экстремистские возгласы и попытаюсь взорвать себя при всем честном народе.

– Мммм… – веско заметил я в свое оправдание, но эта реплика не удовлетворила собравшихся. Нужно было как-то пояснить мое заявление насчет допустимости утопления внеэпохального мегаполиса, коим является Большое Яблоко, – город, который никогда не спит, и проч., и проч., и проч.; город, на котором уже негде ставить печати; короче, наш грозный отец Нью-Йорк-на-Дону, наш Ростов-на-Гудзоне… Все смешалось в душе иммигранта…

– Дело в том… – промолвил я, закашлявшись и запинаясь. – Дело в том, – повторил я, смелея, – что я не люблю больших городов… Я вообще страдаю неврозом, меня охватывает паника при большом собрании народа…

– Неубедительно, – вздохнул серый человек, обводя взглядом собравшуюся толпу гостей. – Мы не наблюдаем у вас никаких признаков паники! Скорее, паниковать следует нам!

Почему-то этой фразой мой серый судья слегка разрядил обстановку. Мать помолвленного, проходя мимо, бросила на меня испепеляющий взгляд и процедила:

– Вы никуда не торопитесь? Неужели даже на обед не останетесь?

Несмотря на то что супруга основательно подготовила меня к званому обеду, вдоволь накормив пельменями, чтобы я в очередной раз не опозорился и не объел несчастных гостей, мне все же очень хотелось закусить, и я твердо успокоил мамашу, что обедать останусь пренепременно!

Обед меня разочаровал. Несколько тарелок с нарезанной тонкими ломтиками колбасой вряд ли могли претендовать на гордое имя «званый обед». Уж не знаю, какие глубины врожденной цивилизованности помогли мне промолчать хотя бы по этому поводу. Видимо, конфуз с утоплением Нью-Йорка подействовал на меня облагораживающе, и я молча уединился со своей тарелкой, наполненной более чем скромной снедью. Усевшись по другую сторону бассейна, подальше от основного костяка гостей, я надеялся поклевать, что Бог послал, а там уж незаметно и простодушно ретироваться. Но тут ко мне снова подсел мой серый человек. Дело в том, что помолвленный сообщил ему, что я писатель и один из умнейших людей. Он часто говорил мне об этом, но я не расценивал это как комплимент, – во-первых, потому, что не считаю себя умным, во-вторых, потому, что по сравнению с местным населением и утюг может прослыть мудрецом. Между тем серый человек никак не мог успокоиться. Ему очень хотелось меня разоблачить в неумности и нахрапистом авантюризме. Он опять стал расспрашивать о моем роде занятий и о воззрениях на мир и прочую окружающую среду.

Я неохотно выдал все свои парадоксальные мысли, шокируя серого каждым новым постулатом.

– Федеральное правительство нужно упразднить, – заявил я, выплевывая косточку от маслины. – Вы знаете, я очень люблю маслины… И совершенно не люблю всякого рода правительства. Это странно, не правда ли?

– Так вы не только террорист, но и сепаратист?

От такого вывода я поперхнулся прохладительным напитком. Над нами вновь нависла вязкая туча непонимания.

– Ну, дело в том, что граф Петр Кропоткин, отец анархизма, заявлял…

– Так вы еще и анархист? – в ужасе залопотала откуда ни возьмись подсевшая к нам жена серого гражданина.

Почувствовав, что на меня завтра же донесут властям, я отставил тарелку и занудил свой обычный бредовый монолог, начав от печки, то есть от глобального потепления. Логика моих бредней заключалась в том, что бороться с глобальным изменением климата – это утопия, что, например, и на Марсе идет потепление, и это свидетельствует о том, что причины этих явлений лежат вне нашей досягаемости. Я говорил, что со временем нужно разукрупнять крупные города, что Интернет должен позволить людям жить, учиться и работать дистанционно, что не всем в обществе нужно работать, потому что автоматизация и компьютеризация привели к тому, что основной массе людей дешевле платить пособия, чем пытаться создавать дорогостоящие и бесполезные для общества рабочие места…

– А что же будут делать бездельники? – не унимался серый.

– Их нужно воспитывать и занимать всяческими искусствами…

– Утопия! От того, что мы имеем в настоящее время, к такому никогда нельзя прийти…

– Не спорю… Ну, нужно хотя бы выбрать направление…

Я еще много о чем говорил. Серый человек с супругой теперь слушали не перебивая. Их дыхание было по-прежнему неровным, но мне показалось, что теперь они не считают, что я опасный элемент, и, возможно, не пойдут доносить на меня властям, разве что потолкуют на мой счет с местным психиатром…

Поняв, какой эффект имеют мои проповеди, я снова заговорил о неврозе и своей неуравновешенности и попытался мягко смотать удочки затянувшегося разговора.

Обстановку помог разрядить к тому времени уже в доску пьяный братец помолвленного. Он дважды бросался в полном обмундировании в бассейн, делая внушительные пируэты, от чего несколько деток, ставших невольными свидетелями этой сцены, получили долгоиграющую душевную травму, и лет десять спустя их бедные матушки будут удивляться – и отчего это повзрослевшие детки страдают водобоязнью?

Свое выступление пловец завершил третьим погружением в бассейн, на этот раз с благородной целью извлечь со дна пластиковую черепаху. Но поскольку пьяный дядя нырнул с зажженной сигаретой, младенец, для которого, по всей видимости, и предназначался улов, очень разволновался, и когда чародей вынырнул (опять же с сигаретой в зубах) и предложил малышу трофейную черепаху, карапуз строго стукнул его по руке и убежал к маме, а черепаха никчемно осталась обсыхать у кромки вдрызг прохлорированной воды.

Потом братец, издавая запах хлорки, побрел извиняться перед помолвленным за пьяное представление, но тот, как водится, хотя и злился, процедил сквозь зубы, что все, мол, в порядке, братишка…

Будущая жинка нашего помолвленного была, видимо, бабой упорной и решительной. Никому не посчастливилось закабалить вольное канадское сердце убежденного холостяка, но простой девушке с ранчо это, как ни странно, удалось…

– Слушай, – интимным шепотом заговорил я с кандидатом на скоропостижное брачевание. – Где ты нашел это сокровище?

Далее последовала стандартная история любви, которую я сразу позабыл и посему не могу привести. Это было что-то вроде: она меня задела веслом, а я ее случайно огрел лыжной палкой… Это довольно распространенный способ знакомства у местного населения. История заканчивалась тем, что помолвленные скоро купят собственное ранчо и будут выращивать коров.

– Но ведь ты ненавидишь животных? – возразил я.

– Нет, я теперь нормально к ним отношусь… Ведь ранчо будет обширным, и они будут пастись где-то далеко…

– Мечты, мечты… Где ваша кислость… – вздохнул я. Пропадал парень, вольная душа… Теперь остаток жизни он будет подбирать навоз за коровами и ходить на цыпочках перед своей женой-кавбойкой.

Настало время прощаться, и я, следуя вычитанным принципам хорошего поведения, чинно подошел к группе стариков, чтобы отблагодарить за прекрасный вечер. Честно говоря, мне хотелось попрощаться только с бабушкой брачующегося, но я забыл, кто из них его бабушка, и стал прощаться со всеми. Меня обдали угрюмыми взглядами. Тогда я обратился к обвивающемуся вокруг заборчика братцу помолвленного:

– Ну, ты уже просох?

Вопрос прозвучал двояко… Я имел в виду простое физическое обсыхание после многократного погружения в бассейн, но вопрос можно было истолковать и как язвительность в отношении его пьянства. От этого все смутились, а я, довольный, что соблюл приличия, отправился прощаться с молодежью. Взгляд, которым проводила меня молодежь, заставил подумать о том, что, с одной стороны, яблоко от яблони недалеко падает, а с другой – что, пожалуй, неприветливость у местного населения усиливается от поколения к поколению…

На прощанье я заявил, что самое лучшее, чем можно заняться в жизни, – это делать детей. Таково было мое последнее наставление, после чего я степенно удалился. Думаю, эта компания больше не будет утруждать меня своими приглашениями…

Вообще шокировать окружающих стало для меня буквально второй натурой. Не далее как вчера я приобрел огромную деревянную ложку, вырубленную из коряги. Мне очень хотелось похлебать из нее борщ. Ну бывают у людей разные извращения – не обязательно же их повсеместно афишировать? Так нет же – за столом, когда не только все домашние собрались, но даже и гости присоединились, я гордо извлек свою ложку и принялся шумно прихлебывать борщ из тарелки, диаметр которой лишь немногим уступал диаметру моей ложки… За столом повисло молчание. Все отодвинули свои тарелки и почему-то больше не захотели есть. Ну, и я ли не террорист после этого, пусть и провинциального масштаба?

В поисках приключений

Большинство из приютившихся в Канаде искали здесь покоя, долгожданного отдохновения от бесконечных блужданий по кривизне земной поверхности, свободы от опасностей и невзгод своих собственных стран. Местные жители, наоборот, упорно ищут себе приключений на… голову. Особенно это ощущается в канадской глубинке, где жизнь скучна, размеренна и однообразна, как моток билетиков на проезд в советском городском транспорте. Захватывающими историями о переломанных ногах, прошибленных головах и прочих членовредительствах просто переполнены разговоры жителей канадской глубинки. Они горды своими синяками, но особенно обожают незабываемые ощущения, связанные с переломанными ребрами. Все эти травмы ни в коем случае не связаны с трудом или каким-либо другим созидательным процессом. По негласному кодексу провинциала сии увечья обязаны быть результатом поездок на сноумобилях (таких моторизированных санках), лазанья по скалам, плаванья на каноэ по водопадам и, конечно же, пеших прогулок на снегоступах вдоль и поперек национальных парков в сорокаградусный мороз.

Корней Иванович Чуковский был не только автором всяческих Тараканищ, Мух-Чикатилл, Бармалитов и прочих ужастиков для детей того нежного возраста, в котором и коренятся все наши с вами неврозы… Именно благодаря детским стихотворениям дедушки Чуковского я впервые ознакомился с концепцией людоедства. Кроме этой мрачной стороны своего творчества Чуковский числился еще и литературным критиком и, промежду прочим, писал, что Антон Павлович Чехов как одержимый созывал к себе в дом всякого рода гостей и пристально интересовался их историями. Неудивительно, что в его рассказах представлено во всей красе население России того времени. С тех пор и повелось, что писатель просто обязан совать свой нос в чужие дела, вынюхивать различные жареные и пареные факты и потом отображать их в своих творениях.

Я, откровенно говоря, не люблю гостей; наверное, поэтому я никудышный писатель. Главным героем своих произведений являюсь я сам, собственной персоной, и потому мои опусы скучны и невыразительны. Вот если бы они включали скрупулезные описания каких-нибудь плотников и дровосеков, то Нобелевской премии по литературе мне было бы просто не миновать. Вообще еще не известно, чем этот Нобель причинил больше гибельного вреда человечеству – изобретением динамита или учреждением Нобелевской премии. Что может быть пошлее и безобразнее писателя, по-собачьи высунувшего язык и ждущего высокого признания кучки душеприказчиков динамитчика?

Однако в перерывах между ожиданием признания и естественной в моем положении апатии и я не гнушаюсь там и сям подслушать историю-другую, а потом выдать ее в качестве новинки читателю…

Некто с экзотическим именем Камерун (уж не знаю, откуда коренные канадцы шотландского происхождения выискивают себе такие имена), сожитель одной из наших сотрудниц, представляет собой яркую личность с блеклой биографией. Как и многие местные жители, он – плотник. Но в своей частной жизни Камерун – настоящий путешественник и землепроходец. Как-то он втемяшил себе в голову идею ни больше ни меньше, как пройти пешком, точнее на снегоступах, Алгоквинский национальный парк (да, именно тот, что размером с небольшое ближневосточное государство). Первая же попытка закончилась полномасштабной операцией по его спасению, в которой были задействованы местные вооруженные силы и даже вертолет. Однако это не помешало Камеруну совершить и вторую попытку, которая вновь завершилась неудачей.

Сам я никогда подобных геройств не совершал и потому не могу художественно поделиться весьма ценным опытом шагания по снегу вдали от последних форпостов цивилизации. Поэтому трудно сдержаться и не предъявить читателю пространную цитату из Джека Лондона, тем более, что наверняка это благородное занятие мало чем изменилось за последние сто, да куда там, тысячу лет…

Через несколько дней отправившегося во второе путешествие Камеруна отвлекли от его уединенного общения с Богом. Обмороженное, хотя еще дышащее тело случайно подобрали какие-то честные браконьеры, и поскольку он показался им несъедобным ввиду полной иссушенности в сочетании с упорной свежезамороженностью, эти благородные рыцари капкана сдали Камеруна на руки взволнованной семье.

Нужно сказать, что в оба путешествия Камерун брал с собой собак, но возвращался исключительно один. В первом путешествии его любимую собаку почти сразу же съели волки. Судьба собаки, сопровождавшей Камеруна во второе путешествие, осталась невыясненной. Некоторые недоброжелатели подозревают, что Камерун сам ее съел. Наверное, поэтому, когда упорный Камерун собрался в третье путешествие, сожительница не дала ему свою собаку. Она нежно сообщила ему, мол, пусть подыхает сам, а бедное животное здесь ни при чем!

Но на этот раз Камеруну улыбнулось счастье, и он, несмотря на сорокаградусный мороз, прошел национальный парк с севера на юг, совершив таким образом поступок, достойный настоящего идиота.

И что, вы думаете, произошло после достижения заветной цели? Ничего особенного. Камерун отправился в четвертое путешествие, причем по тому же маршруту. В этот раз его снова спасали с вертолетом…

Откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности? «Скука!» – скажете вы. Не иначе – скука. А может, и правда, поиск общения с Богом? Может быть, Бога больше нет в храмах, и теперь, чтобы перемолвиться с ним словечком, нужно полностью отдаться на милость Белому Безмолвию?

Сотрудница, поведавшая мне эту эпическую историю Камеруна-первопроходимца, тоже увлекается опасными занятиями в свободное от работы время. Она часто смакует воспоминания о полученных травмах в результате падения с лошади, игры в женский хоккей на траве с применением мячика, изготовленного из цемента. Прыгала она и с парашютом, бросалась с высоты вниз головой, будучи привязанной за ноги, каталась на роликах по тонкому весеннему льду на озере и даже лазала по обледенелому столбу вверх за призами, причем практически голая по пояс… Но особенно ей нравится рассуждать об эволюции цвета синяков.

– Вот тут у меня был синяк размером со сковородку, – гордо заявляет эта весьма увесистая барышня, демонстрируя упитанную коленку. – Сначала синяк был багровым, потом посинел, а затем по краям стал фиолетовым, а в середине черным! – говорит она с сожалением, что этот чудо-синяк остался в прошлом.

А сынишка сотрудницы поделился собственными воспоминаниями о спуске на старом диване через пороги горной реки, прыжках с обрыва, попытке полетов с крыши, игре в бейсбол, в результате которой ему делали операцию в отделении восстановительной хирургии лица, а также прочих мелких шалостях.

Из вышесказанного можно сделать вывод, что как бы ни была спокойна и размеренна жизнь человека, все равно при желании он найдет себе приключений вдоволь. Куда нам до местных жителей Канады, этих титанов-пионеров, строителей могучей северной страны! Так и хочется встать и спеть гордый гимн, чтобы почтить память всех безвременно покинувших этот мир, чья жизнь внезапно оборвалась в момент триумфальной погони за восхитительным синяком размером со сковородку.

Револьверные выстрелы

Иной раз хочется понять, откуда берутся разные типажи людей. Особенно это занимательно в провинции, где многие поколения остаются на одном месте и взаимоперемешивание народонаселения случается нечасто. Видимо, необходимо обратиться к истории, чтобы понять, отчего мои добрые соседи столь необщительны (за долгих семь лет мы не только не перебросились маломальским словечком, но и вообще не видели друг друга), или почему местный человек предпочитает сидеть дома впроголодь и курить траву, а не пойти и не заработать себе на что-нибудь более питательное.

Все началось более ста сорока лет назад, когда некто по имени Хант обосновался на берегу тогда еще пустынного водоема и решил, что здесь возникнет населенный пункт, который впоследствии, разумеется, назвали Хантсвилль. И где я был тогда? Если б я вовремя подсуетился, то этот населенный пункт назвали бы Кригерсвилль, хотя, впрочем, это совершенно не звучит… Так что, может, оно и хорошо, что я не подсуетился и прибыл сюда с некоторым опозданием.

Так или иначе, мистер Хант запретил употребление алкогольных напитков на своем берегу, и все питейные заведения сконцентрировались на противоположном. Рассматривая старинные фотографии, поражаешься тому, как похожи их герои на сегодняшних окрестных жителей. Вот те же Джоны и Фрэнки стоят с увесистыми пивными кружками, только одежка на них более стильная. И неизменно на грязных шеях повязаны галстуки. А как же… Кругом ведь плескался девятнадцатый век. Эпоха обязывала.

В 1877 году корреспондент одной захудалой газетенки, проезжая через деревню, ставшую впоследствии славным городом Хантсвиллем, рапортовал: «Несчастная, потребительская деревушка, в которой проживает, пожалуй, не больше ста жителей». Другой журналист в 1879 году призывал остановить пьянство и перестрелки, которые в основном губили молодое население. Его коллега добавлял масла в огонь: «Улицы этого селения полны дохлых лошадей, куч навоза и прочих отбросов, а также непроходимой грязи, которой могла бы гордиться любая индейская деревушка времен первопроходца, досточтимого Жака Картье».

Нравы того времени отлично отражены в правилах местной гостиницы с гордым названием «Альбион». Правила гласили: «Джентльмены, ложащиеся в постель не снимая сапог, должны платить сверх прейскуранта; три удара в дверь означают, что произошло убийство, и вам нужно явиться для расследования;