Воздух в кабинете был холодным и спертым. Мрачность усиливали портьеры на высоких окнах, наполовину задернутые, чтобы скрыть февральские сумерки.
      Но девушка, сидевшая, поджав ноги, в большом кожаном кресле напротив камина, не зажгла ни лампу, ни аккуратно сложенные дрова в камине. Только набросила на колени, как коврик, старую домашнюю мужскую куртку и, осторожно поглаживая потертый бархат, вдыхала исходивший от него слабый запах сигар.
      Было невыносимо больно думать, что Лайонел никогда не наденет ее снова, что никогда не войдет в эту дверь, большой, шумный и потрясающе добрый, потирая руки и громко говоря о погоде, с лицом, раскрасневшимся от долгой пешей прогулки по холмам с собаками или от верховой – на новой лошади.
      Когда вчера гнедой вернулся домой без него, Сэди, девушка-грум, угрюмо напомнила о своем предупреждении: лошадь еще слишком неопытна. Конечно, все подумали, что лошадь Лайонела сбросила.
      Но доктор Фрейзер объяснил, что его выбил из седла сердечный приступ. «Именно так Лайонел хотел бы уйти из жизни», – мягко добавил он.
      Джоанна с ним согласилась. Лайонел всегда был неугомонным. Оставив пять лет назад пост главы компании «Верн Инвестментс», он постоянно искал, чем бы заняться. В нем было столько жизненной энергии, что он никогда бы не захотел оказаться прикованным к постели.
      Однако замечание доктора Фрейзера служило слабым утешением. В ее усталом мозгу постоянно звучал вопрос: «Что теперь будет со мной?» Смерть Лайонела изменила все, поломав старый порядок вещей.
      До вчерашнего дня она была его невесткой. Вела дом и решала все эти скучные домашние проблемы, которые он не выносил.
      Теперь же ее положение было не намного лучше, чем у перемещенного лица. Два года назад она со скандалом рассталась с мужем – сыном и наследником Лайонела. Габриель Верн стремительно перемещался по всему земному шару, укрепляя успех компании «Верн Инвестментс» и меняя их с отцом статус богатых людей на очень богатых.
      Габриель должен был вот-вот вернуться, чтобы вступить во владение поместьем Вестроу, а заодно избавиться от нежеланной жены. И ее мачехи, подумала она насмешливо.
      Услышав вдалеке резкий звонок в дверь, она сняла куртку с колен и поднялась. Джоанна пригласила Генри Фортескью, адвоката Лайонела, и не хотела, чтобы он видел, как она предается в темноте унынию. Она обязана держаться.
      Джоанна зажгла люстру и поднесла спичку к дровам в камине. К тому времени, когда миссис Эшби проводила мистера Фортескью в кабинет, в камине плясали язычки пламени и в целом комната выглядела значительно веселее.
      У Генри Фортескью было напряженное и печальное лицо. Они с Лайонелом дружили с детства, вспомнила она с сочувствием. Он подошел к ней и взял за руку.
      – Джоанна, дорогая, мне так жаль, так жаль. Я все еще с трудом сознаю это.
      – Я тоже. – Она похлопала его по руке. – Я собираюсь выпить. Присоединишься? – Заметив удивление на его лице, она добавила с мягкой иронией: – Я уже достаточно взрослая. Кроме того, думаю, нам обоим не помешала бы капля виски.
      – Ты права, – Генри с усилием улыбнулся в ответ, – но только капля. Я за рулем.
      – С родниковой водой?
      – Да, я не посмел бы оскорбить память Лайонела, разбавляя его лучшее виски содовой.
      Он поднял стакан с некоторой неловкостью.
      – За что мы выпьем?
      – Я думаю, за отсутствующих друзей.
      Они сели друг против друга у камина. Помолчав немного, Фортескью спросил:
      – Как миссис Элкотт? Джоанна прикусила губу.
      – Она в своей комнате и… э… подавлена.
      – Не сомневаюсь, – суховато заметил Генри Фортескью. – Вероятно, очень разочарована тем обстоятельством, что ее надежды никогда не осуществятся.
      Джоанна подняла брови и ответила с притворным укором:
      – Не слишком ли грубо, дорогой мистер Фортескью?
      – Мне точно известно, что эта дама собой представляет, и она не нравится мне ни как другу Лайонела, ни как его адвокату.
      Джоанна вздохнула.
      – Мы оба знаем, что Лайонел был слишком добр, иногда даже в ущерб себе. Вспомни, как он всегда обращался со мной.
      Генри недоверчиво взглянул на нее.
      – Надеюсь, ты не сравниваешь свое положение с положением своей мачехи. Для Лайонела было совершенно естественно предложить тебе крышу над головой после смерти твоего отца. Кроме всего прочего, твоя мать была его любимой кузиной. Но Синтия не имела никакого права рассчитывать на его щедрость. Когда произошел несчастный случай, они с Джереми были женаты всего несколько месяцев. Она была для Лайонела абсолютно незнакомым человеком.
      – Ты слишком строг к ней.
      Фортескью упрямо покачал головой.
      – Она молодая здоровая женщина. Ничто не мешало ей найти работу секретаря в другом месте и начать новую жизнь. Но вместо этого Синтия переехала сюда – из-за призрачной связи с тобой. – Он фыркнул. – Это она должна была вести хозяйство все это время. Я знаю, что Лайонел так и хотел.
      – Меня это не обременяло. – Джоанна смаковала пахнущее дымком виски, чувствуя, как тепло ласкает ее горло. – Кроме того, домашнее хозяйство никогда не было сильной стороной Синтии.
      – А в чем же ее сильная сторона? – спросил адвокат скептически.
      Джоанна наморщила нос.
      – Служить украшением, пожалуй.
      В отличие от меня, подумала она с горечью. И вспомнила, как еще подростком нервничала, ожидая знакомства с новой женой отца, и как была подавлена, когда мачеха удостоила ее только безразличным взглядом, ясно говорящим: «Боже, какая дурнушка!»
      – В любом случае, ей больше не быть содержанкой, – продолжала Джоанна торопливо. – Надеюсь, она не растеряла свои секретарские навыки. Не думаю, что Габриель будет ее здесь терпеть. – Она сделала паузу. – Как, впрочем, и меня.
      Мистер Фортескью неловко заерзал на стуле.
      – Миссис Берн… Джоанна… у тебя, естественно, есть определенные права…
      – Алименты и все такое. – Она принужденно улыбнулась. – Они мне не нужны. И, пожалуйста, забудь про миссис Берн. С этого момента я живу под своей девичьей фамилией.
      – Разве это необходимо? – Его голос звучал встревоженно.
      – Да, – ответила Джоанна спокойно. – Я позвала тебя, чтобы попросить об одолжении. Передай, пожалуйста, мое письмо Габриелю. Ты, конечно, увидишься с ним, а я… я нет. – Она прикусила губу. – Когда Лайонел был с нами, обсуждать развод не получалось. Ты знаешь, что он думал по этому поводу. Но сейчас все изменилось. Фортескью помрачнел.
      – Он всегда надеялся, что вы с Габриелем помиритесь. Он очень винил себя за ваш разрыв. Лайонел чувствовал, что подтолкнул вас обоих к браку, прежде чем вы были готовы к нему.
      Джоанна выпрямилась и решительно сказала:
      – Даже если бы мы с Габриелем были помолвлены десять лет и у нас было бы время подумать, это все равно закончилось бы катастрофой. Мы абсолютно не подходим друг другу.
      Она поднялась и, подойдя к столу, взяла запечатанный конверт.
      – Я предлагаю ему быстрый развод без взаимных обвинений. Учитывая, сколько о нем писали в колонках светских новостей за последние два года, я считаю свое предложение великодушным.
      Генри с нажимом сказал:
      – А я, как адвокат, считаю его безрассудным.
      – Помни, ты теперь адвокат Габриеля, а не мой. – Она вручила ему конверт. – Будь добр, сделай это для меня. Нет никаких причин для отсрочек.
      Генри Фортескью посмотрел на конверт, слегка хмуря брови:
      – Ты всегда можешь отдать ему письмо сама. – Он сделал паузу и сочувствующе посмотрел на нее. – Ты же понимаешь, что он вернется к похоронам.
      Джоанна почувствовала, как краска отхлынула от лица.
      – Я не предполагала, что он приедет. Особенно после той ужасной ссоры перед его отъездом. Какой идиоткой я была!
      – Так или иначе, дорогая, Габриель не может не явиться в такой момент. Местные жители любили и уважали Лайонела, и любой знак неуважения, особенно со стороны его наследника, вызовет серьезное осуждение.
      – Да, конечно, – У нее вырвался резкий смешок. – Но вряд ли он так уж беспокоится о соблюдении условностей.
      – Он теперь хозяин поместья Вестроу и знает свой долг.
      Джоанна ответила с презрительной холодностью:
      – Слово «долг» не ассоциируется у меня с моим бывшим мужем.
      На лице Генри мелькнула тень неодобрения.
      – Извини, я немного сбита с толку, вот и все. Мне казалось, у меня будет какое-то время перед его возвращением, чтобы решить, что делать дальше.
      – И какие у тебя планы? – спросил он мягко.
      – Пока не знаю. – Джоанна покачала головой. – Пытаюсь решить что-нибудь. Но мысли просто ходят по кругу.
      – Прошло еще слишком мало времени.
      – Нет, пора сосредоточиться. – Она сделала паузу. – Когда Габриель должен приехать?
      Думаю, послезавтра, – ответил адвокат осторожно и, поколебавшись, добавил: – Он попросил, чтобы завещание было оглашено после похорон.
      – Похоже, он действительно собирается разыгрывать из себя владельца поместья. – Джоанна сжала руки на коленях, чувствуя, как они дрожат.
      – Вне всяких сомнений. – Генри Фортескью допил виски и отставил стакан в сторону. – Ты все еще хочешь, чтобы я передал письмо?
      – При таких обстоятельствах, пожалуй, мне будет легче объясниться с ним самой, – признала она устало. – Прости, что отняла у тебя время.
      – Я все равно собирался заехать к тебе.
      Он пожал ей руку, изучая бледное лицо и запавшие глаза.
      – Небольшой совет, – добавил он мягко. – Я бы не торопился менять фамилию, по крайней мере, пока не пройдут похороны. Помни, что я говорил о мнении местных жителей. Следующие несколько дней и так будут достаточно тяжелыми. Не создавай себе лишних трудностей, не вызывай их осуждения.
      – Да, ты прав. Спасибо, – ответила она почти неслышно.
      – Не провожай меня, я сам найду дорогу. – Он похлопал ее по руке и вышел.
      Джоанна откинулась в большом кресле. Ее охватила тревожная дрожь. Потрясенная, она ошеломленно поняла, что внезапная смерть Лайонела вызовет самые неожиданные, но в то же время предсказуемые последствия.
      Габриель не был в Вестроу два года, и она полагала, что тот не будет торопиться с возвращением, потому что слишком занят: днем изображая из себя успешного финансиста, ночью великолепного плейбоя. Когда уж ему заниматься домом! Тем более там живет его нежеланная и отвергнутая жена.
      А знал ли он вообще, что она до сих пор живет здесь? И что ведет хозяйство его отца?
      Конечно, знал, усмехнулась Джоанна. Габриель считал своей святой обязанностью все знать.
      Перед ее мысленным взором внезапно появилось и сразу же исчезло тонкое, загорелое лицо с надменным взглядом темно-желтых, как у леопарда, глаз и высокомерной усмешкой на тонких губах.
      Она не хотела вспоминать губы Габриеля, или его руки, или стройное, мускулистое тело, которое успела все-таки разглядеть во время их мимолетных соитий. Несколько коротких ночей навсегда отпечатались в ее сознании, хотя много раз она хотела стереть их из памяти, так же, как и презрительные слова, поставившие точку в их отношениях: «Думаю, что удружу нам обоим, если найду себе какое-нибудь другое развлечение».
      И он сдержал свое обещание, подумала она горько. Габриель не скрывал своей неверности, надолго отлучаясь из дому, так что даже Лайонел не мог больше делать вид, что это как-то связано с работой.
      А однажды Габриель вернулся, чтобы собрать оставшиеся вещи. Он сказал, что уходит, на этот раз навсегда.
      Неизбежно разразился ужасный скандал. Отец и сын смотрели друг на друга как враги и говорили резкие, непростительные слова, пока она металась между ними, закрывая уши руками и умоляя их успокоиться.
      – Проклятие, ты останешься здесь, – ревел Лайонел, – и выполнишь свой долг перед женой, если она готова тебя простить. Или ты больше никогда не войдешь в этот дом!
      Она посмотрела на Габриеля, и ее губы безмолвно сложились в слово «пожалуйста», даже не зная, просит ли она его уйти или остаться. Взгляд темно-желтых глаз хлестнул по ней, опаляя огнем.
      – Извини, – сказал Габриель насмешливо, – но есть такие жертвы, которых нельзя требовать ни от одного человека.
      И он ушел. Она тоже хотела уйти, но Лайонел не отпустил ее.
      – Ты моя невестка и хозяйка этого дома, – заявил он не терпящим возражений тоном. – Твой дом останется здесь.
      Наверное, ей надо было настоять на своем уходе. Результаты ее школьных выпускных экзаменов были достаточно впечатляющими для того, чтобы поступить в политехнический колледж, если не в университет. Сейчас она бы уже занималась карьерой, у нее была бы своя жизнь. Но Джоанна чувствовала себя обязанной остаться: ведь из-за нее Лайонел поссорился со своим единственным сыном.
      Справедливости ради надо заметить, что не только развал их брака стал причиной разногласий, напомнила она себе устало. Кроме того, что и отец, и сын обладали тонким деловым чутьем, у них не было ничего общего.
      Они различались даже внешне. Лайонел был крепкого телосложения, со светлыми волосами и здоровым цветом лица. Габриель был столь же высок, но строен и жилист, а от матери-итальянки унаследовал темную мрачную красоту.
      По темпераменту они также были полной противоположностью. Грубовато-добродушный, искренний и сентиментальный Лайонел открыто наслаждался жизнью. У него всегда находилось доброе слово для соседей.
      Габриель же… А что за человек Габриель? – подумала Джоанна. Знала ли она его когда-нибудь по-настоящему?
      Джоанне казалось, что Габриель отстранение наблюдает за жизнью и то, что он видит, слегка его забавляет. Он всегда контролировал свое поведение и вел себя сдержанно, даже когда занимался с ней любовью, по крайней мере после первого раза, – при этой мысли ее горло резко сжалось, – что, в свою очередь, все больше усиливало ее застенчивость и скованность.
      Она заставила себя признать, что в этом не было его вины. Он не хотел на ней жениться, его вынудили пойти на такой шаг.
      Лайонел тогда только что ушел с поста председателя «Верн Инвестментс» и хотел видеть своим преемником Габриеля, но только на собственных условиях.
      Джоанна всегда знала об их постоянных разногласиях из-за склонности Габриеля наслаждаться жизнью по максимуму: вечеринки, экстремальные виды спорта, вереница эффектных подружек. Лайонел сурово заявил, что у главы «Верн Инвестментс» должна быть солидная репутация и женитьба тут необходима.
      И я оказалась под рукой, горько подумала Джоанна, со своей глупой девчоночьей влюбленностью в Габриеля, которую ошибочно приняла за настоящую любовь.
      Лайонел решал сразу две проблемы – устраивал ее будущее, а Габриелю подбирал подходящую жену. Неудивительно, что он вовлек нас в это, сказала она себе с болью, – как всегда, из самых лучших побуждений. Амбиции Габриеля и ее собственная немыслимая наивность довершили дело.
      Ей было восемнадцать, ему на десять лет больше. С того момента, когда четыре года назад она переселилась в Вестроу, он стал для нее богом, который мог неожиданно приехать и превратить ее жизнь в праздник.
      Он научил ее ездить верхом, играть в теннис, первым угостил ее шампанским, отвез в Лондон, где ей сделали красивую прическу, учил одеваться со вкусом и с самым серьезным видом помогал избавиться от ее первого в жизни похмелья.
      Он также защищал ее от сварливых или покровительственных поучений Синтии, парируя их холодными и язвительными репликами.
      Оглядываясь назад, Джоанна подумала, что скорее тут сыграла свою роль его антипатия к Синтии, чем желание ее защитить. Но в то время Джоанна представляла его рыцарем на белом коне, спешащим ей на помощь. К тому же она была слишком ослеплена, чтобы заметить, что он обращается с ней как с младшей сестрой, которой у него никогда не было.
      Вместо этого я считала себя Золушкой, а Габриеля Принцем, горько усмехнулась она, и надеялась, что мой добрый крестный Лайонел каким-то образом превратит это хладнокровное деловое соглашение в счастливый брак и мы всегда будем жить счастливо.
      Но медовый месяц на снятой для них вилле в Мавритании разрушил все ее иллюзии – в первую же брачную ночь, которой у нее, собственно, не было, подумала она, обхватив себя руками, словно защищаясь.
      В то время он уже все прикинул и смирился с женитьбой. Долгий перелет после свадьбы измотал ее, и она была почти благодарна, когда он спокойно велел ей идти в постель и отоспаться, а он ляжет в соседней комнате.
      Следующий день они безмятежно отдыхали у бассейна под навесом. Но когда наступил вечер, Джоанна почувствовала, как внутри нее нарастает напряжение. Конечно, она представляла себе технику секса, но ничего не знала о тех сильных эмоциях, которые превращают его в любовь.
      В тот вечер они долго сидели за поздним ужином на веранде, выходящей в сад. Габриель предложил ей выпить немного бренди с кофе, но она отказалась и почти сразу же пожалела об этом. Может быть, это разогнало бы бабочек, трепетавших у нее внутри.
      Габриель сидел, уставившись в бархатную темноту. На секунду она подумала, не нервничает ли он тоже, но отбросила эту мысль. В конце концов, Габриель вряд ли был новичком в таких вопросах.
      Наконец она отодвинула кресло и сказала:
      – Пожалуй, я пойду спать.
      – Хорошо. – Он отсутствующе улыбнулся, как будто его мысли были где-то далеко.
      – Ты останешься здесь? – Ее голос немного дрожал.
      Он медленно повернул голову, посмотрел на нее и слегка нахмурился. В линии его рта появилась некоторая жесткость, и он тихо сказал:
      – Да, пока останусь.
      Горло у нее сжалось, и она не смогла ничего ответить, лишь заставила себя улыбнуться и отправилась в свою комнату.
      Она приняла душ, надела ночную рубашку, купленную специально для такого знаменательного случая, тонкую, всю в белых кружевах, и, скользнув под простыню, стала ждать Габриеля.
      Прошло несколько минут, затем полчаса, потом час. Хотя она не собиралась спать, но почувствовала, как тяжелеют веки и тело расслабляется.
      Нет, подумала она, садясь. Я не засну. Подождав еще пятнадцать минут, она встала с кровати и тихо пошла босиком к двери. В коридоре было темно, но из-под двери соседней комнаты пробивался слабый огонек.
      Поборов робость, она повернула ручку и вошла. Габриель читал в постели, обложенный горой подушек, простыня закрывала бедра, и оливковая кожа ярким пятном выделялась на белизне белья. При виде него что-то сжалось у нее внутри. Что-то опасное, возбуждающее.
      Кольцо на пальце подсказывало, что она его жена. Но он, казалось, не торопился стать ее мужем. Его улыбка была скупой и почти настороженной, когда он посмотрел на нее.
      – Что случилось, Джо?
      – Мне стало интересно, где ты.
      – Как видишь, недалеко.
      – Да, но почему здесь? – Ее сердце билось как барабан.
      Он мягко ответил:
      – Сейчас поздно. Поговорим завтра.
      Она шагнула вперед и встала около кровати. Стояла и смотрела на него, как будто видела в первый раз, как будто впервые заметила силу мускулов под гладкой кожей. Волосы на груди сужались мысиком к животу. От ее взгляда не ускользнуло, что он положил книгу так, чтобы скрыть свое возбуждение.
      – Иди в кровать, Джо, – отрывисто сказал Габриель.
      Джоанна протянула к нему руку, дотронулась до обнаженного плеча, чувствуя, как напряглись мускулы под ее пальцами, и мягко спросила:
      – Ты не поцелуешь меня на ночь?
      Она наклонилась и мягко прижалась ртом к его рту. Секунду он оставался неподвижным, а затем со стоном обнял ее и грубо притянул к себе так, что она оказалась крепко прижатой к его телу.
      Его губы раздвинули ее рот без той обычной мягкости, с которой он всегда с ней обращался. Она почувствовала зубы, задевшие ее нижнюю губу, а потом горячие толчки его языка. Внутри нее возбуждение боролось со страхом.
      Габриель отбросил простыню в сторону и, положив Джоанну на матрас, встал над ней на колени, взялся за край ночной рубашки и рывком стянул ее через голову. Джоанна не привыкла, чтобы кто-то видел ее обнаженной, и застыла от смущения. Она хотела, чтобы Габриель обнял, поцеловал и успокоил ее. Хотела, чтобы он сказал, что любит ее.
      Но он не сделал ничего подобного. Вместо этого стал исступленно мять ее тело, его руки дрожали, когда он взял ее грудь в ладони, дотронулся до изгиба живота и потянулся вниз к бедрам.
      Джоанна почувствовала слабое ответное движение внутри себя. Она взглянула на него и неожиданно увидела лицо незнакомца, грубое и странно далекое, с дикими, как у камышового кота, глазами. Когда он вошел в нее, ее тело моментально воспротивилось разрыву своей невинности, и она вскрикнула от боли и испуга.
      Габриель внезапно остановился, посмотрел на нее с выражением, похожим на ужас, и хрипло прошептал: – О, Боже мой…
      Потом начал двигаться внутри нее, подчиняясь своему собственному неистовому ритму, пока наконец освобождение не вырвалось из него.
      Он скатился с нее, и какое-то время лежал, повернувшись к ней спиной, пока не успокоилось его неровное дыхание. Затем поднялся, пошел в ванную, и Джоанна услышала, как включился душ. Ритуальное очищение, чтобы смыть все следы контакта с ней, подумала Джоанна, уткнулась головой в подушку и заплакала.
      Должно быть, она плакала, пока не заснула, потому что, когда в следующий раз открыла глаза, уже наступил рассвет. Она была одна в спатьне, но видела сидящего на балконе Габриеля в халате. Он наблюдал, как встает солнце. Черный силуэт на фоне пылающего неба.
      Джоанна выскользнула из кровати, надела поднятую с пола смятую ночную рубашку и подошла к нему.
      – Габриель. – Ее голос был ненамного громче шепота, но она увидела, как напряглась его спина.
      – Иди в кровать, ты простудишься. – Он не оглянулся на нее.
      – Я не понимаю, что я сделала не так? – с трудом выговорила она, горло болело от слез.
      – Ничего, – сказал он тихо. – Это только моя вина. Я должен был остановить эту проклятую свадьбу в самом начале. – Его вздох был резким, почти страдальческим. – Господи, какая грязь, какой кошмар.
      Джоанна задохнулась, будто ее ударили. Она вернулась в спальню, натянула простыню на лицо и лежала как каменная, пока в доме не началось движение – проснулись слуги.
      Потом тихо встала, собрав остатки гордости, чтобы встретить первый день новой жизни – без чувств и иллюзий.

      Джоанна пошевелилась в кресле и вздрогнула. Веселые языки пламени в камине погасли, и она подбросила несколько буковых поленьев. Но настоящий холод был внутри нее. Пронизывал до костей. Пробирался в сердце.
      Она в раздражении тряхнула головой. Зачем думать обо всем этом, бередить старые раны? Обхватив себя руками и наклонив голову, она стала ходить взад и вперед по комнате. Волосы упали ей на лицо, и она нервно откинула их пальцами. У нее до сих пор была та же самая прическа – гладкая стрижка средней длины. Давно пора ее изменить, решила она внезапно, нужна короткая, деловая, более подходящая для человека, занятого поисками работы.
      Она не один раз выполняла секретарские обязанности у Лайонела и владела начальными знаниями в оформлении документов и составлении сводных ведомостей. Наверняка она может рассчитывать на успех. Экономки с секретарскими навыками и умением водить машину определенно должны пользоваться спросом. Разве Общество охраны памятников не нанимает подходящих людей?
      Меня бы устроило, подумала она, заботиться о другом старом доме, похожем на этот. Габриель получит его в хорошем состоянии. Если она сможет найти работу, значит, два последних унылых года были не так уж пусты. Жаль только, что она не успеет обзавестить работой до встречи Габриелем.
      Габриель. На какую-то секунду Джоанна, как в ночном кошмаре, почти ощутила его физическое присутствие, вспомнила его лицо, застывшее, почти языческое в свете золотой луны Мавритании, когда он возвышался над ней, вспомнила, как он превратился в неистового, властного незнакомца, охваченного чувством, которое она не могла ни разделить, ни даже понять.
      Но больше он никогда так с ней не обращался. Ни один из них не возвращался ни к тому, что произошло, ни к горьким словам, сказанным утром. Вместо этого, по молчаливому соглашению, они провели медовый месяц как обычный отпуск. Плавали, осматривали достопримечательности, торговались на рынке и дегустировали африканские деликатесы в ресторане – словом, вели себя как и все другие туристы.
      Днем он, казалось, превращался в того Габриеля, которого она всегда знала, так что ей удавалось расслабиться и даже с приятностью проводить время. Но она знала, что наступит ночь и она будет ворочаться одна в огромной кровати, прислушиваясь к тихому шелесту вентилятора на потолке и спрашивая себя, спит ли Габриель.
      В их последнюю ночь на острове он в конце концов сблизился с ней опять. На этот раз касался ее мягко, почти неощутимо. Когда он вошел в нее, боли не было, но она неподвижно лежала в его объятиях, желая ответить, разделить с ним этот интимный секрет, но не решаясь. Ведь он сам признал это ошибкой, то есть по-настоящему не хотел ее. Ему требовалась сексуальная разрядка, и рядом было доступное женское тело. Осознание этого держало ее в напряжении, которое не могло снять вежливое, контролируемое совокупление по обязанности.
      В какой-то момент она услышала его тихий вопрос: «Ты хочешь, чтобы я остановился?» – и свой чопорный ответ: «Нет, все в порядке, правда». На мгновение он застыл, глядя на нее, а потом закрыл глаза и продолжил движение навстречу оргазму.
      Дома было легче, по крайней мере они старались не оставаться наедине друг с другом. Но возникли другие проблемы – почти жгучий интерес Синтии к их отношениям и веселые шутки Лайонела по поводу внуков.
      Если бы они были влюблены, принадлежали друг другу душевно и физически, то могли бы отвечать тоже шутками. А так Джоанну это очень смущало, а Габриель держал свои мысли при себе.
      Он начал оставаться на ночь в Лондоне, и ей приходилось придумывать предлоги, почему она не с ним. А когда он лежал с ней в кровати, которую они делили ради соблюдения приличий, она полночи не спала, боясь, что муж до нее дотронется, остальные полночи злилась оттого, что он просто желал ей «спокойной ночи», отворачивался и моментально засыпал.
      Когда его не было, она смотрела в темноту и представляла его стройное обнаженное тело, склонявшееся над какой-то другой женщиной. Здравый смысл подсказывал болезненную догадку, что должна быть другая женщина. Габриель не был убежденным холостяком, а перерывы между их так называемыми занятиями любовью становились все длиннее.
      С болезненной яркостью она вспомнила самый последний случай. Они ездили на вечеринку – кто-то отмечал двадцать первый день рождения, и она выпила слишком много шампанского, отчего ее комплексы заснули. Она смеялась, флиртовала и танцевала, как вдруг заметила, что Габриель, прислонившись к стене со стаканом в руке, наблюдает за ней. Она даже споткнулась, ожидая его неодобрения, но потом заметила легкую улыбку и оценивающий взгляд из-под полуприкрытых век. Она засмеялась в ответ и закружилась так, что юбка поднялась, обнажая ее стройные ноги. Оказавшись к нему лицом, она послала ему воздушный поцелуй и увидела, как он поднял стакан в молчаливом салюте.
      Когда они ехали домой, Джоанна сбросила туфли на высоких каблуках, опустилась ниже на сиденье и склонила голову ему на плечо. Габриель против ее ожиданий не отодвинулся, и она притихла, наблюдая за пролетающими живыми изгородями, гладя щекой гладкую шелковую ткань его пиджака и напевая обрывки мелодии, под которую она танцевала.
      Они не разговаривали, и это создавало ощущение интимности, будто слова были не нужны. Или, как она думала потом, будто они были во сне.
      Вернувшись в поместье, Габриель припарковался перед главным входом и обошел машину, чтобы открыть Джоанне дверцу. Она шарила ногой под сиденьем.
      – Я потеряла туфлю.
      – Поищешь завтра.
      – Но гравий…
      Он подхватил ее на руки, не дав договорить, и понес по каменным ступенькам в дом. Вопреки предположениям Джоанны он не отпустил ее в холле, но продолжал идти, сначала по лестнице, затем по галерее прямо в спальню.
      Она почувствовала, как неожиданно сердце ее пустилось вскачь. Шампанское уже перестало действовать, поэтому возбуждение было разбавлено страхом.
      Габриель пронес ее через комнату, положил на кровать и лег на прогнувшийся матрас. Какой-то момент он лежал рядом с ней, повернув ее лицо к себе, и пристально смотрел на нее сверкающими глазами, как будто заглядывал в душу. Окружавшая их тишина сгустилась, мерцающий свет затененных ламп плясал вокруг них.
      У Джоанны внутри все дрожало, голова кружилась от ожидания. Она подняла руку, погладила его щеку кончиками пальцев и почувствовала его нерешительность; темное лицо оставалось непроницаемым, а стройное тело напряглось. В этот момент она вспомнила горькую правду об их браке и поняла, что уступить этим сладким, могущественным токам в ее крови, притянуть его в свои объятия, впустить в свое тело – значит только все невыносимо усложнить.
      Потому что в сущности ничего не изменилось. При этой мысли горло ее сжалось. Он повеселился на вечеринке сегодня вечером, и для него естественно закончить вечер традиционным способом, вот и все.
      Я… я не дам волю своему желанию. Мне не вынести такой боли – всю оставшуюся жизнь ждать его, нуждаться в нем и терпеть фиаско. Хранить преданность. Есть лучший выход. По крайней мере спасти остатки гордости.
      Она резко оттолкнула мужа. Он дотронулся до нее и мягко, почти жалобно сказал:
      – Джоанна…
      – И… извини, я не очень хорошо себя чувствую, – вскрикнула она срывающимся голосом, соскользнула с кровати и, прижав руку ко рту, бросилась в ванную, заперев за собой дверь. Если она и слукавила, то чуточку. Ей было плохо оттого, что она предала саму себя.
      Включив кран в раковине, она плеснула воду на лицо и запястья, спустила воду в туалете и вышла из ванной, приложив к губам бумажную салфетку.
      Габриель стоял у окна и смотрел в темноту. Он обернулся и, подняв брови, окинул ее взглядом. Джоанна робко улыбнулась ему.
      – Это ужасно, должно быть, шампанское.