Им не понять, насколько он был прав тогда, насколько он остается правым и теперь. Эта ситуация не может длиться долго, убеждал он себя. Франческа действовала под влиянием эмоций, минутного порыва чувств, но скоро она опомнится, придет в себя и поймет, что он всего лишь управлял событиями ради нее самой, ради Дэзи, что он выбран единственно разумное, верное решение, которое гарантировало счастливую жизнь для всех троих.

Стах все еще не имел представления о том, где находится Франческа. Когда он вернулся из Лондона и обнаружил ее исчезновение, ему удалось проследить ее путь только до Лос-Анджелеса. Он позвонил Мэтти Файерстоуну. Если у кого и можно было получить какую-то дополнительную информацию, так это у ее бывшего агента.

Мэтти с плохо скрываемым презрением к Стаху сообщил ему, что обе — это он подчеркнул — его дочери прекрасно себя чувствуют. Даниэль уже может пару секунд отлично держать головку. Дэзи? Ах да, Дэзи, она уже научилась сидеть и говорить «мама», но вот Даниэль, та просто изумительная девочка. Мэтти готов поклясться, что она стала узнавать его и улыбаться ему после третьей их встречи.

Стах говорил с Мэтти крайне холодно, стараясь не давать собеседнику проводов для новых насмешек. Не желает ли Франческа встретиться с ним? Может ли он написать ей? Между ними произошло недоразумение, которое необходимо выяснить.

— Ну, так вот, — сказал Мэтти, наслаждаясь представившейся ему возможностью проявить характер, — ничто в мире не заставит меня сообщить вам, где они находятся. Они в полной безопасности, здоровы и не голодают — вот все, что я уполномочен вам сообщить, и это больше того, чего вы заслуживаете.

Прошло несколько месяцев. Стах приехал в Калифорнию, но Мэтти по-прежнему упорствовал: он, мол, выполняет указание своей клиентки, и мистер Валенский ничего от него не добьется. Конечно, если он пожелает, то может подать в суд на развод и осчастливить тем самым газеты. Им давненько не приходилось лакомиться подобными скандальчиками.

Новый, 1953 год Стах встретил один в своем огромном лондонском особняке. Его жена и ребенок отсутствовали уже четыре месяца, а он оказался узником в собственном доме. Он понимал, что его появление на публике без Франчески даст повод для сплетен. Он уже неоднократно получал по телефону заявки британской прессы на интервью с Франческой. Его уверяли, что всем интересно узнать, нравится ли бывшей кинозвезде, ставшей княгиней, жизнь в Лондоне. Они все настаивали на том, чтобы снова сфотографировать ее вместе с Дэзи. Их семейный портрет на обложке журнала «Лайф» уже несколько месяцев пользуется успехом. Стах с трудом отделался от них, приведя какие-то заслуживающие доверия доводы. Однако он понимал, что очень скоро все его отговорки потеряют всякий смысл и газетчики начнут каждый день следить за его домом в надежде засечь няню с ребенком в коляске.

Стах улетел в Индию, где сезон поло был в самом разгаре, но сам он на сей раз не играл. Там в его распоряжении были дворцы, в которые газетчики даже не мечтали быть допущенными, а их хозяева, местные магараджи, были рады принять старого друга. Калькутта дала ему безопасное пристанище на весь январь, а февраль и март он смог бы провести в Дели, Бомбее и Джайпуре. Но куда ему податься весной?

К апрелю Стах понял, что с него довольно, и объявил, что они с Франческой разошлись и она вернулась обратно в Соединенные Штаты. Нет, он не планирует развода, заявил он, и ему больше нечего добавить. Через неделю вся эта история, не подпитываемая дополнительной информацией, сошла со страниц газет, и вскоре о ней забыли.

Летом 1953 года Стах начал играть в поло. Чтобы занять себя, он с головой ушел в закупки новых пони и организацию конюшни в графстве Кент, чтобы лошадки были у него под рукой, когда он жил в Лондоне. Он продал свои старые британские истребители «Глостер-Метеор» и «Де Хэвиленд-Вампир», приобретенные после войны, и купил аргентинский реактивный истребитель «Пульки» последней модели, оснащенный двигателем «Дервент» фирмы «Роллс-Ройс». Позже ему удалось раздобыть самый современный из имевшихся на рынке реактивных истребителей «Локхид-ХР80». Стах придумывал для себя разные объяснения, почему продолжает летать на этих самолетах — ради пилотской лицензии, для развлечения, отдыха, но ни за что не признался бы даже самому себе, что все эти годы, после того как Франческа ушла от него, он в глубине души жаждал, чтобы началась новая война. Только в воздушной дуэли с настоящим противником, в бою, грозящем неотвратимой гибелью, он мог обрести то освобождение, которого жаждала его душа. А пока всюду, куда ни падал его взгляд, были девушки, соблазнительные девушки в самом расцвете юности. Но завоевание их сердец требовало так мало усилий, а их капитуляция приносила столь ничтожное удовлетворение, что он сам порой с недоумением спрашивал себя, зачем ему эти хлопоты.

Анабель де Фурман относилась к той редкой породе женщин, которых современники называют великими куртизанками. Немногие обыкновенные женщины решались соперничать с ее шармом, разящим наповал мужчин. Ее нельзя было назвать красавицей, у нее отсутствовало то, что принято называть «шиком», и она была уже немолода, приближаясь к своему сорокалетию. И тем не менее в течение всей сознательной жизни, начиная с ее девятнадцати лет, немало богатых и знатных мужчин жертвовали состоянием ради удовлетворения ее прихотей. Короткое замужество в ранней юности убедило ее, что роль любовницы намного привлекательнее роли жены. Обольстительные молодые женщины часто и с недоумением спрашивали друг друга, в чем секрет обаяния Анабель, но лишь мужчина, поживший с ней, мог дать правильный ответ.

Анабель умела окружить мужчину, которому принадлежала, необыкновенным, самым изысканным комфортом. Обладая ею — а она могла принадлежать только очень богатому мужчине, — он вступал в ранее не изведанную страну гармо-нии, легчайшую, приправленную добрым юмором атмосферу безмятежности времен правления Эдуарда VII.

Анабель считала необходимым находить лучших поваров в Лондоне. Она содержала свой дом с таким непревзойденным искусством, что ни один мужчина не был даже в состоянии понять, почему обстановка ее дома действует на него столь расслабляюще. Просто любой из них ощущал, что все его проблемы и неприятности остаются за порогом жилища Анабель. Она не знала, что такое нервы, у нее полностью отсутствовали какие-либо комплексы, фобии или мании, она никогда не бывала не в духе, не испытывала депрессий, не бывала раздраженной или вспыльчивой. Она обладала железным здоровьем, и никому не приходилось слышать от нее жалоб более серьезных, чем сетования по поводу сломанного ногтя. Никто никогда не слышал, чтобы она говорила раздраженным тоном, хотя в ее доме царила абсолютная диктатура. Прислуга знала, что ее приказы не подлежат обсуждению.

С ней никогда не бывало скучно. Вряд ли ее можно было счесть остроумной, но она всегда бывала весела. Она никогда не могла запомнить сути анекдота и хохотала, когда мужчина в десятый раз рассказывал одну и ту же забавную историю, будто слышала ее впервые. Ее смех, щедрый, откровенный, обворожительный, согревал собеседника, подобно приветливому теплу камина. Ее нельзя было назвать хитрой и расчетливой, но она всегда инстинктивно угадывала мотивы поступков других людей. Она не была слишком умна или образованна, но, произнося самые бесхитростные фразы, умела так смотреть на собеседника, что ее слова приобретали необыкновенную значительность. Она всегда задавала мужчине именно тот вопрос, на который ему больше всего хотелось ответить. Неизвестно, чем можно объяснить то чувство абсолютного согласия с ее мыслями, возникавшее у мужчин при беседе с нею, — то ли неповторимым, сугубо индивидуальным тембром ее голоса, то ли внутренним ритмом произносимых ею фраз, — но мужчины всегда стремились к интимным разговорам с Анабель с тем нетерпением, которого никогда не испытывали, ожидая беседы с глазу на глаз с намного более блестящими и остроумными собеседницами, чем она.

Анабель де Фурман обладала тем счастливым сочетанием черт, которое при вполне средних внешних данных делало ее настоящей красавицей. У нее были безукоризненные кожа и зубы, а ее прямые, рыжеватые, в тициановском стиле, волосы всегда сияли невероятной чистотой. Губы раскрывались в широкой улыбке, носик был довольно длинный, а приятные серо-зеленые глаза примечательны… разве только своей добротой. Ее мягкое, гибкое тело всегда было столь ухоженным и благоухавшим, что никто не обращал внимания на ее несколько излишнюю полноту. У нее была роскошная грудь и полные бедра, но ни один мужчина не замечал ее довольно-таки короткой талии.

Ее единственное в жизни замужество уже в шестнадцать лет оказалось ошибкой, и Анабель решила, что никакие деньги не компенсируют ей скуку семейной жизни. После того как в девятнадцать она развелась с мужем, ее подобрал первый в ее жизни мужчина, обладавший достаточным состоянием, чтобы позволить себе безумные тайные траты на ее содержание. Он был членом палаты лордов и давним приятелем ее деда, видным шестидесятилетним мужчиной, которому она сохраняла верность последние десять лет его жизни, ставшие для него самыми лучшими из всех прожитых. Он многому научил ее, открыв соблазнительные детали, составившие впоследствии ее подлинное призвание. Именно он терпеливо обучал ее сложному искусству настоящего знатока и ценителя вин, пищи, хороших сигар, нанял для нее в качестве горничной умную француженку, водил в магазин «Филлипс» на Бонд-стрит и учил, как выбирать самое лучшее георгианское серебро, втолковывал, почему тусклый блеск бриллиантов старинной огранки смотрится лучше, чем самые роскошные современные ювелирные изделия от Картье. За годы, проведенные с ним, Анабель поняла, что старые аристократические состояния — именно то, что ей нужно. Она ненавидела всех нуворишей, и ее окружение всегда составляли люди, несшие на себе неизгладимый отпечаток старых добрых времен.

Анабель поздно просыпалась, завтракала в одиночестве и большую часть светлого времени суток проводила, отлаживая и без того безупречно функционировавший механизм своего дома. Она часто устраивала у себя приемы, собирая небольшие компании в интересных сочетаниях. Мужчин всегда приглашал ее покровитель, а женщин — сама Анабель. Это были женщины непременно хорошего происхождения — или по крайней мере казались таковыми, обычно не англичанки и не из лондонского высшего общества. Все многоопытные, изощренные, лишенные предрассудков и обольстительные. Анабель подбирала их с таким же искусством, с каким подбирают драгоценности «на выход», чтобы они составляли единый ансамбль. Ее приемы представляли собой восхитительный клуб для избранных, очень важных персон, а существование ее сообщества хранилось в глубокой тайне. Если же Анабель нуждалась в подружке, чтобы обсудить свои сугубо женские дела, что случалось нечасто, то она всегда могла рассчитывать на любую из женской половины своего преданного, но несколько необычного кружка.

Удивительно, но Анабель никогда не выглядела шикарной или даже просто элегантной в своих дорогих дневных одеяниях. Она знала это, и ни малейшим образом не беспокоилась на этот счет. Ее лучшее время наступало вечером, при искусственном освещении в ее собственном доме. Вот тогда она становилась поистине восхитительной. Анабель не слишком занимал секс сам по себе. Она была профессиональной куртизанкой, а не распущенной любительницей из числа тех, что кажутся довольно эффектными, но вечно гонимы неудовлетворенной страстью, постоянно влюбляются и попадают во всевозможные истории. Самое худшее, что могло с ней произойти, и она прекрасно это понимала, так это если бы она влюбилась по-настоящему. Любовь — вовсе не по ее части. Она смотрела на молодых и пылких мужчин как на школьников, на которых не стоит тратить бесценное время.

После смерти своего первого покровителя Анабель в свои двадцать девять лет оказалась владелицей довольно значительного состояния, доставшегося ей в качестве щедрого дара, но все же не вполне отвечавшего ее потребностям. Тот, достаточно скромный по ее представлениям, образ жизни, что она вела, требовал поразительно много денег. Ей принадлежал также на правах аренды на ближайшие восемьдесят лет довольно обширный дом на Итон-сквер, со стороны фасада с колоннами представлявшийся ее соседям точно таким же, как большинство других домов в Белгрейв, но внутри отделанный с таким комфортом, какой мало кто из них мог себе позволить. Этот дом, отделанный в серо-зеленых тонах, несмотря на более чем значительное присутствие в нем Анабель, на все ее букеты цветов и серебро, тем не менее оставался сугубо мужским.

Анабель принялась строить планы на будущее. У нее не было никакого желания снова выходить замуж, поскольку это представлялось ей невероятно скучным занятием. «С большим удовольствием, если бы подвернулась такая возможность, я бы завела ребенка или двоих, — думала Анабель, — но возиться с детьми, наверное, еще скучнее, чем замужняя жизнь». Она знала о своих скромных данных не хуже любой из женщин, которые, перемывая ей косточки за ленчем, возмущались, будучи не в состоянии понять, почему их мужья и любовники находят ее столь привлекательной. Но ей также была известна простая истина, недоступная всем этим дамам: она умела давать простое человеческое счастье самым умным и сложным мужчинам. «Я — великая куртизанка в эпоху, когда куртизанки вышли из моды? Вздор, — думала Анабель. — Я отношусь к тому классическому типу, что годится на все времена». У нее не было ни малейшего сомнения в том, что тот день, когда женщины ее типа перестанут пользоваться спросом, станет последним днем цивилизации, как она ее понимала. Ну а пока — будь что будет!

Не спеша, наслаждаясь самой возможностью выбора, Анабель ожидала появления нового покровителя, отклоняя любые предложения, не отвечавшие ее привередливому вкусу. В последующие десять лет она принадлежала еще троим, сменявшим друг друга мужчинам, каждый из которых заслуживал не меньшего уважения, нежели покойный лорд, ее воспитавший. Ее личное состояние за это время не выросло, поскольку все трое ее покровителей были еще в добром здравии, а в качестве подарков она принимала только драгоценности или картины, но годы инфляции и подъема курса валюты она пережила, абсолютно не нуждаясь в деньгах. Ко времени последнего экономического спада в 1955 году ей исполнилось тридцать девять лет, и в тот период ни один мужчина не мог похвастать тем, что она принадлежит ему.

— Анабель?

— Салли, милая Салли, как поживаете?

Анабель сразу узнала типично американскую манеру говорить скороговоркой, отличавшую Салли Сэндз. Это была она, легкомысленная, забавная Салли, лондонский редактор американского журнала мод. Она вечно куда-то спешила, умудряясь по пути расторгнуть свою очередную помолвку. За последние два года она была помолвлена шесть раз.

— Анабель, не сделаете ли мне огромное одолжение?

— Конечно, если смогу, но сначала скажите, в чем оно заключается.

— Слава богу. Так, значит, вы будете моей подружкой на свадьбе.

— Ну, Салли, вы зашли слишком далеко — это же просто смешно. — Анабель рассмеялась своим несравненным смехом.

— Нет, серьезно, вы мне необходимы, Анабель. Умоляю вас. Он — ужасно типичный британец, и я обожаю его, и вся его семья уже здесь, а у меня — никого, так что вы придадите мне шику, дорогая, никто лучше вас с этим не справится.

— С ума сойти — подружка невесты, а мне уже добрых тридцать девять! Надеюсь, торжество не станет чем-то грандиозным? Мне ведь не придется нести за вами шлейф или что-нибудь в этом роде?

— Пока только запись в Бюро регистрации. Церковное венчание состоится позднее у них дома. Он же виконт, и я не могу оставить его матушку без подобной церемонии. После регистрации будет скромный ужин в «Савое».

— О нет, Салли, мне кажется, отель не самое подходящее место. Там стены провоняли от множества вечеринок. Я устрою прием у себя, это будет моим свадебным подарком.

— О, я мечтала, что вы это предложите! Спасибо, Анабель!

— Я поняла, что именно этого вы от меня ждете, — рассмеялась Анабель. Ей нравилось быть щедрой, но она терпеть не могла, когда ее просили об одолжении. — Только не передумайте снова, Салли. Мне еще не приходилось устраивать свадебные приемы, и я не желаю внезапно все отменять в последний момент и пить шампанское в одиночестве.

— Я обещаю, Анабель, честное слово. О, вы просто ангел!

— Салли, еще одно…

—Да?

— Расслабьтесь.

— Расслабиться? Господи, вы меня удивляете. Ну как я могу расслабиться в такое время? — В голосе Салли вновь послышались беспокойные нотки.

— Сядьте в кресло и в течение получаса повторяйте вслух: «Я виконтесса». Вот увидите, это подействует.

Бюро регистрации — самое неромантическое место для свадеб, думала Анабель, с удовлетворением наблюдая за успешным ходом вечеринки, которую она устроила. Вся родня жениха была просто ослеплена, когда они вошли в ее переполненный цветами дом, но несколько часов спустя, отведав икры, паштетов и других холодных закусок, гости вполне освоились. Жених с невестой и вся свита величавых надутых родственников жениха давно уже отбыли, а остальные гости перешли к пению старых добрых песен. Очевидно, все мужчины во время войны служили вместе, решила Анабель, когда ее гостиная огласилась звуками песни из фильма о военных летчиках конца 40-х годов. К счастью, она в отличие от многих других женщин не имела обыкновения заполнять свой дом бьющимися безделушками.

Анабель устала от своих обязанностей подружки невесты, которые в конце концов вылились, как и следовало ожидать, в присматривание за упрямой, взбалмошной Салли, чтобы та не улизнула со свадебной церемонии, проявив полное неуважение к остальным ее участникам. Она не сводила бдительного ока с невесты до тех пор, пока не были произнесены последние церемониальные слова и новобрачные не уехали переодеться, чтобы встречать приглашенных на прием гостей. Маленький, простенький приемчик, на который рассчитывала Салли, после того как она узнала, что его устройство берет на себя Анабель, немедленно разросся в грандиозное мероприятие с более чем сотней гостей, и теперь Анабель терпеливо дожидалась, когда допоют последнюю песню и осушат последнюю бутылку, чтобы выпроводить оставшихся гостей.

Наконец, уже за полночь, она поднялась наверх к себе в спальню. Как обычно, ее горничная сняла с постели тяжелое желтое шелковое одеяло и, отогнув отделанный кружевами пододеяльник, разгладила простыню так идеально ровно, что она казалась шелковой на ощупь. Как обычно, ее шифоновая ночная рубашка была расстелена на постели, а вышитые домашние шлепанцы стояли на ковре рядом с кроватью. Но в спальне оказалось нечто новое: в ее постели спал какой-то мужчина, уткнувшись лицом в матрас и укрыв голые плечи ее белым шерстяным одеялом.

Когда Салли соберется в следующий раз выходить замуж, пусть в свое удовольствие устраивает прием в «Савое», подумала Анабель, беспомощно разглядывая разбросанные по ковру визитку с одним вывернутым рукавом, брюки с лампасами, рубашку, галстук, блестящие черные туфли, даже носки и трусы. Она решила было позвонить горничной, но передумала. Не имело смысла также будить дворецкого. У них с поваром сегодня выдался нелегкий денек, хотя большую часть работы выполняли нанятые официанты. Она подошла к кровати и осмотрела узурпатора. По цвету волос Анабель узнала в нем шафера, но их знакомство во время свадьбы свелось к быстрому обмену ироническими взглядами, подтверждавшими, что оба имеют одинаково смутное представление о предстоящей церемонии.

«Ну что ж, он по крайней мере выглядит как джентльмен, — подумала Анабель, — и, черт побери, у меня нет никакого желания идти устраивать себе постель в одной из гостевых комнат, когда уже так поздно». Она разделась в ванной комнате, натянула ночную рубашку и скользнула в постель с другого края громадной кровати. Слава богу, он хотя бы не храпит, мелькнуло у нее в голове, и она преспокойно уснула.

Несколько раз за ночь Стах просыпался и обнаруживал, что рядом с ним спит какая-то женщина, но кто она такая, он не помнил. Поскольку подобное открытие было ему не в новинку, он продолжал безмятежно спать.

Стах и Анабель проснулись поздно и почти одновременно, с интервалом в несколько секунд. Она оперлась на локоть, и ее темно-рыжие волосы рассыпались по плечам.

— Мне заказать вам завтрак, князь Валенский, или вы мечтаете только об «Алка-зельцере»?

— Пожалуйста, завтрак, мисс де Фурман.

— Яйца всмятку? Свежие булочки? Или германская ветчина, мед?

— Прошу вас, и то, и другое.

— Чай или кофе?

— Чаю, пожалуйста.

— Вы очень любезны сегодня с утра, должна вам заметить.

Анабель сняла трубку телефона, стоявшего рядом с кроватью, и передала заказ на кухню.

— У вас, случаем, не найдется купального халата… я имею в виду, мужского халата?

— Естественно, нет. Я живу одна.

Стах поднялся с кровати, нагишом проследовал в ванную комнату и прикрыл за собой дверь. Анабель залилась смехом, лежа в постели. Ей было интересно, в чем он появится из ванной. В гардеробной лежала целая груда банных полотенец. Но тут дверь открылась, и Стах, точно так же, нагишом, вернулся в постель. Ну, одно испытание он, по крайней мере, выдержал, и совсем неплохо, подумала Анабель.

— Доброе утро, Мари, — приветствовала она горничную, вошедшую в спальню с одним подносом. За ней следовал дворецкий Лэндон, неся в руках другой.

— Доброе утро, мадам.

— Мари, подайте поднос князю, а ваш поднос, Лэндон, я возьму себе. Да, поставьте сюда, пожалуйста. Благодарю. На улице солнце?

— Чудесный день, мадам. Может быть, отдернуть шторы?

— Не надо, Лэндон. Я позвоню, если вы мне понадобитесь.

Она налила себе чаю, а Стах тем временем сосредоточенно поглощал поданный завтрак.

— Прекрасные яйца, — заметил он.

— Мой молочник держит кур и доставляет мне все, что они снесут за день.

— В самом деле?

— О да!

— Прекратите насмехаться надо мной, — сердито сказал Стах.

— Вы ужасно забавны. Как же мне не смеяться?

— Я не привык к подобному обращению, и мне оно не нравится.

— О боже, вы слишком серьезно к себе относитесь! — И она расхохоталась пуще прежнего.

— Пожалуйста, прекратите. После того как вы провели ночь с мужчиной, нельзя третировать его поутру, будто он новый комик из «Палладиума». Это просто невоспитанность, и ничего больше.

На этот раз она чуть было не опрокинула поднос, готовая свалиться с кровати от смеха. Стах отставил оба подноса, схватил ее за плечи и встряхнул. Анабель, задыхаясь, едва выговорила:

— Но мы же еще не…

— Ну, это ошибка, которую мы сейчас же, не теряя времени, исправим.

— Только попробуйте, черт побери! Вы не в моем вкусе.

— И вы попробуйте, а если не понравится, остановите меня.

Она не сумела его остановить, но, по правде говоря, подумала Анабель час спустя, ей не очень-то и хотелось, хотя он заставил ее пожертвовать вначале завтраком, а потом — и ленчем.

Стах понял, что Анабель де Фурман — как раз та женщина, которая ему необходима, и он заполучил ее, хотя это оказалось совсем непростым делом. Потребовался почти месяц ухаживаний по всем правилам, чтобы ему было дозволено нечто большее, чем вечерний прощальный поцелуй, и прошел еще один месяц, когда он наконец вновь был допущен к ее постели. Анабель можно было застигнуть врасплох лишь один раз, но дальше игра шла по ее правилам. Сначала нужно было решить некоторые практические вопросы, достичь финансового взаимопонимания, отдать соответствующие распоряжения. И только после того, как ее исключительно строгие и точные условия удовлетворились надлежащим образом, Анабель позволила себе задуматься, стоит ли ей заполучить Стаха просто так, для удовольствия. Нет, она не могла позволить себе подобной роскоши. Но был момент, когда ее одолевали сомнения, о которых она так никогда и не дала ему знать. Стах не желал взваливать на себя заботу об эмоциях женщин, а из того немногого, что он рассказал о себе, Анабель сумела понять почему.

Вместе со Стахом она неожиданно для себя получила дополнительный приз в виде нечастых визитов его сына Рэма, которому исполнилось к тому времени одиннадцать лет и который учился в Итоне. На тонком смуглом лице мальчика было написано такое непреодолимое упорство и замкнутость, которые сразу тронули добросердечную Анабель.

Мать Рэма, бывшая жена Стаха военных лет, снова вышла замуж и жила с новым мужем в полуразрушенном замке в Шотландии. Иногда Рэм проводил свои редкие школьные каникулы с отцом, если тот оказывался в это время в Лондоне. Немудрено, что в подобных условиях отношения отца с сыном оставались довольно натянутыми. Стаха не было рядом с Рэмом в детстве, и он с трудом понимал, как следует обращаться с сыном. Мальчик изначально был настроен враждебно по отношению к отцу, слыша с раннего детства, сколько он себя помнил, постоянные замечания матери в его адрес. Ему часто казалось, что им пренебрегают — отец вечно уезжал за границу играть в поло, хотя он мог бы на это время приехать к нему.

Он ощущал себя наследником, лишенным законных прав, когда сравнивал образ жизни Стаха со своей унылой жизнью в Шотландии, которую вынужден был делить с тремя сводными сестрами и отчимом, коих не любил.

Но при всем том Рэм невероятно гордился тем, что он — князь Валенский.

Он был достаточно взрослым для своих одиннадцати лет, но в его отношениях с людьми ощущалась некая замкнутость, так и не прошедшая с возрастом. В глубине души он чувствовал себя обманутым и постоянно носил в себе это чувство.

Но эти чувства и ощущения никак не отражались на его лице. Рэм был необыкновенно красивым мальчиком, почти ничего не унаследовавшим от своих белокурых предков по отцовской линии, кроме серых глаз, настолько напоминавших глаза Стаха, что Анабель немедленно привязалась к нему. Этот чудный мальчик очень несчастлив, решила Анабель, и ее натура, не терпевшая подле себя несчастливых существ, независимо от их возраста, решительно воспротивилась этому. Она пустила в ход всю свою мудрость и искусство обхождения, чтобы подружиться с Рэмом, и в конце концов тот полюбил ее так сильно, как только был способен. Очень скоро он обнаружил, что чувствует себя во время специально устраиваемых для него Анабель завтраков вдвоем так хорошо и раскованно, как никогда прежде. Только с Анабель он переставал ненавидеть счастливых людей по одной простой причине — он сам, пусть ненадолго, становился одним из них.