— Но у нас имеется и третий вариант, — невозмутимо продолжал Люк, — который лично мне представляется, пожалуй, наиболее привлекательным…

Сказать по правде, в случае необходимости он мог бы выложить не только третий, но и тридцатый вариант. Пятнадцать процентов от тридцати миллионов составляли как-никак три миллиона долларов, а такие заказы на дороге не валяются, и Шеннон, разумеется, вправе рассчитывать не на хилую струйку, а на целый фонтан идей от рекламного агентства.

— Я весь внимание… — отозвался Патрик.

— Итак, Дэзи — аристократка. Американцы же воспринимают аристократов, точнее, заморских аристократов в двух планах. Они либо председательствуют на всяких официальных мероприятиях — а это всегда скука, — либо развлекаются в свое удовольствие. Считается, что они богаты и ни в чем себе не отказывают. Я склоняюсь к тому, чтобы послать Дэзи путешествовать по миру. Пусть она побывает везде, куда слетаются самые знатные. Это, скажем, Сент-Мориц или любимое местопребывание принца Ага-хана — Коста-Смерелда. Во всех этих местах Дэзи будет общаться с себе подобными — и соответственно одеваться. А мы будем снимать ее там: в горнолыжном костюме, в мехах, в бикини, во французских туалетах от кутюр и огромных шляпах… Она будет жить сказочной жизнью, но благодаря ее происхождению это будет правдой, а не сказкой в глазах американок. Вот тут-то мы и удовлетворим их тягу к роскошной жизни… Дэзи будет делать это вместо них. Так что, когда наши американки купят духи или косметику «Элстри», роскошь коснется и их, так сказать, снизойдет…

В комнате повисла тишина — все напряженно ждали, как воспримет Шеннон эту новую идею Люка. Хелен Штраус хотя и была директором «Элстри» по рекламе, понимала, однако, что и на сей раз ей лучше промолчать, ибо решение опять примут без нее.

— Это хорошая идея, Люк… но она меня пугает. Дело в том, что в глазах американцев вся эта аристократическая публика только и знает, что перелетать с места на место на реактивных лайнерах. Так вот, эту публику воспринимают как бездельников. Да, богатые и в основной массе уже пожилые прожигатели жизни. Если мы все время будем показывать нашу Дэзи в кругу этих людей, то клиенты будут воспринимать ее точно так же. Мне кажется, мы вызовем в сердцах потребительниц чувство зависти. А в этом случае маловероятно, что они захотят покупать духи и косметику, напоминающие им о той, кому они завидуют. Разве не так? Ведь половина наших будущих потенциальных клиенток работают, а вторая половина — это домохозяйки или студентки. Богатые бездельники — это не для них и не про них! Вместе с тем, как я сказал, сама идея представить Дэзи настоящей аристократкой мне импонирует. Собственно говоря, именно поэтому корпорация и остановила на ней свой выбор. Но давайте подчеркнем это в ней более тонко. Нужен какой-то другой ход. Мне почему-то все время видится Англия. Дэзи должна быть там. Сам не знаю, откуда у меня возникло подобное представление.

— Думаю, потому, что у нее до сих пор сохранился, правда в очень незначительном виде, британский акцент. Ведь до пятнадцати лет она воспитывалась в Британии как-никак, — счел нужным проинформировать Шеннона Люк.

— А откуда вам известны такие подробности? — спросил Патрик с неожиданно прозвучавшей в голосе подозрительностью, удивившей даже его самого.

— Я просто помолвлен… хм-м… помолвлен с ее подругой, с которой они вместе живут, — не без доли смущения заметил Люк.

— Что, с подругой из Гросс-Пойнта?

— Да, — подтвердил он.

— Кики Кавана? «Юнайтед моторе»? Что ж, мои поздравления, Хаммерштейн. Великолепно!

Взоры всех, кто был в комнате, устремились на Люка, и каждый подумал: Кавана… Детройт… «Юнайтед моторс»… Везет же некоторым! Конечно, каждый знал, что Люк, как говорится, парень — не промах, но чтобы до такой степени?

Раздосадованный, Люк поспешил вернуться к теме беседы:

— Итак, мистер Шеннон, вы сказали Англия?

— Да. Именно Англия. И замки. В обязательном порядке замки! И чтобы Дэзи, например, на скаку подъезжала к воротам. А ездить верхом она умеет, как никакая другая фотомодель в мире. Или, скажем, гуляла с собаками в саду, а замок был бы на заднем плане как фон…

— Собака породы корги. У английской королевы всегда были именно корги. Эту породу королевские особы просто обожают, — вставила Кэндис Блюм.

— Шотландская овчарка. Или даже две, — мечтательно заметил Шеннон, ко всеобщему изумлению.

— Которая будет есть клубнику со сметаной на газоне, — подхватил Оскар Пэттисон. — На фоне замка, конечно.

— Прекрасно. Весьма ценное предложение, — согласился Шеннон. — Да, да, свежий воздух, Англия, замки — и еще, может быть, какой-то молодой человек рядом. Обязательно. И не какая-нибудь очередная фотомодель мужского пола, а настоящий лорд, только не спесивый тип. Главное — замок… Все остальное будет зависеть от самой Дэзи. Я имею в виду романтику, красоту и великолепие. Какая женщина не мечтала бы жить в замке, быть принцессой — пусть не на всю жизнь, но хоть разок, — произнес Шеннон, наконец-то явно удовлетворенный. — И поскольку она американка, они могут ассоциировать себя с ней. Да, к тому времени, когда рекламная кампания наберет полные обороты, вся страна уже должна знать, что она — одна из американских женщин-служащих, и в то же время — княжна.

— Кэндис, — произнес Патрик, оборачиваясь к своей сотруднице, отвечавшей за связи с общественностью, — твоя задача позаботиться об этом. Я хочу, чтобы мы организовали для Дэзи рекламу такого размаха, которого у нас никогда раньше не было. Устрой сказочный прием, чтобы можно было представить ее прессе накануне того, как в продажу поступят новые духи. Используй все свои контакты — пусть в газетах и журналах появятся как можно больше интервью и фото. Пресса на это клюнет — ведь достаточно лишь намекнуть, кто были ее родители. Кроме того, она несет в себе элемент некой загадочности. Но я не хочу, чтобы вы просто так сидели и ждали, пока газетчики сами придут к вам. Нет, надо проявить настойчивость, как бывает, когда речь идет о проталкивании в прессу человека, абсолютно никому не известного. Конечно, материалы с ней должны появиться в «Вуменс веар», «Вог» и «Базаар», «Гуд хаус», «Джорнэл», «Космо». Но больше всего я помышляю о журнале «Пипл» — там перед Рождеством должна быть обложка с портретом Дэзи. Я на это рассчитываю, учти!

Кэндис Блюм ограничилась кивком головы в знак согласия.

Люк, в свою очередь, не мог не задуматься о том, что ему впервые приходится создавать рекламу при столь активном участии спонсора — причем с самого начала!

— Мистер Шеннон, — начал он, — тут возникает одна весьма важная проблема. «Элстри» выпускает и другие духи, находящие сбыт в Америке. Так вот, американки имеют обыкновение относиться к своим духам как к предмету искусства. Они покупают флакон или получают в подарок, а пользуются им только в исключительных случаях. Или даже вообще держат его, ни разу не открыв, как украшение своего туалетного столика. В этом плане они отличаются от жительниц Европы: те постоянно пользуются духами, поэтому часто покупают новые. Косметика — другое дело. Тут американки идут впереди, но в отношении духов — нет. Это для них скорее как шампанское, которое откупоривают не слишком часто, а отнюдь не белое вино, которое употребляют постоянно. Мы еще не обсудили, в каком тоне будут составлены рекламные тексты, представляющие «Княжну Дэзи». Я хотел бы видеть всего одну строчку в телерекламе и рекламных объявлениях в печати. Эта строчка в устах Дэзи прозвучит убедительно — для этого ей вовсе не надо быть актрисой.

Произнося свой монолог, Люк встал со стула. Только стоя — он знал это, — можно рассчитывать на то, что заготовленный текст произведет должное впечатление. Выдержав паузу, он произнес:

— Например. «Я, княжна Дэзи, пользуюсь этим каждый день — от „Элстри“.

— Отлично! — воскликнул Шеннон.

И как только слово это слетело с его губ, комната буквально загудела. Между тем, не произнеси он своего вердикта, тишина стояла бы гробовая.

Люк скромно улыбнулся. Он и правда не испытывал гордости. Это же все-таки не искусство, но, черт подери, хорошее средство заработать на жизнь!

Рэм энергичной походкой шагал по Олд-Бонд-стрит к известному в Лондоне клубу. В запасе у него оставалось пять минут перед ленчем, но в этот промозглый февральский день 1977 года ему особенно не улыбалось прогуливаться по улицам. Он торопливо вошел в уютный теплый вестибюль, помахивая зонтиком и приветствуя знакомого ему молодого человека, выходившего из клуба.

Странно, но человек этот не только не ответил на приветствие, но даже, казалось, вообще не заметил его присутствия. Между тем Рэм был уверен, что прошлой осенью они провели вместе несколько вечеров. Молодой человек входил в группу завсегдатаев салона Сары Фейн. А может, решил Рэм, он обознался? В любом случае этот человек не представлял для Рэма никакого особого интереса. Презрительно пожав плечами, он прошел в одну из комнат для отдыха, чтобы подождать там прихода Полкингтхорна из «Файнэншл тайме».

В последние несколько лет Рэм взял за правило раз в три-четыре месяца встречаться с этим журналистом за ленчем. Хотя известная газета, в которой тот работал, имела своих постоянных зарубежных корреспондентов, Полкингтхорна довольно часто направляли за границу со специальными поручениями. Считалось, что он обладает особым нюхом на перспективные, с точки зрения финансовых инвестиций, новые области — во всяком случае, Рэм и его инвестиционный трест нередко пользовались его советами, притом с немалой для себя выгодой.

Прежде чем Рэм успел заказать выпивку, он увидел лорда Генри Фейна в сопровождении нескольких других людей, также ему известных: все они выходили из гостиной, направляясь в столовую. Рэм не виделся с лордом Фейном с тех пор, как перестал проявлять знаки внимания к его дочери, то есть уже около двух месяцев. Однако морально он подготовился к тому, чтобы снова наладить с ним деловое партнерство. Когда Фейн приблизился, Рэм слегка наклонил голову. Этот наклон лучше всяких слов свидетельствовал, что он, Рэм, не позволит глупым поступкам со стороны Сары Фейн изменить характер отношений между ним и ее отцом.

Увидев Рэма, сэр Генри остановился. На лице его появилось странное выражение, как будто он не верил своим глазам. Затем лицо его начало медленно багроветь — от шеи до корней волос. Спутники лорда также замедлили шаг. Через секунду Генри Фейн оправился от шока и, сунув в карманы сжатые в кулаки руки, двинулся дальше с презрительной миной на лице. Мимо Рэма он прошел так, словно тот был невидимкой. Никто из его друзей и спутников тоже не обратил на Рэма внимания и не поздоровался. А ведь они знали его уже не один год!

Потрясенный, Рэм буквально рухнул в кресло. Невозможно! — твердил он, чувствуя себя так, словно его только что нокаутировали почти смертельным ударом в солнечное сплетение. Разве на дворе восемнадцатый век? Ну что с того, что они поссорились с Сарой? Молодые люди сходятся и расходятся, кого этим удивишь?

Пока Рэм снова и снова задавал себе тот же вопрос, ему стало ясно: за такой реакцией на его появление в обществе, очевидно, стоит нечто гораздо более серьезное. Да, именно это и называется остракизм, черт подери! За каких-нибудь несколько минут его полностью проигнорировали уже пять человек. Что случилось с его репутацией, которой он всегда так гордился? Всю свою жизнь Рэм посвятил созданию безупречной репутации в обществе — репутации, которая была для него в тысячу раз важнее, чем любая привязанность или дружба.

Спрашивая себя, что же все-таки произошло, Рэм вдруг осознал, что уже довольно давно, месяц или даже больше, ни от кого не получал обычных приглашений на званые ужины или на уик-энды. По возвращении в Лондон из той кошмарной поездки в Нассау, когда он предпринял отчаянную попытку как-то урезонить Дэзи, его не особенно заботили светские развлечения — слишком уж много тогда пришлось заниматься делами.

Потягивая сейчас виски с содовой, Рэм перебирал в уме все детали, которые подтверждали: он действительно стал отверженным в светских кругах английской столицы. Мучительно пытаясь разобраться в причине происшедшего, Рэм неожиданно, в холодном ужасе предчувствия, понял, что никогда этого не узнает.

Ведь Сара Фейн никому не могла рассказать о том, что действительно случилось тогда, не рискуя одновременно с этим погубить и свою репутацию… Поэтому она должна была что-то такое сочинить — какую-нибудь ложь, кажущуюся достаточно правдоподобной. Ложь, настолько постыдную, гнусную и страшную, что Рэм уже никогда и ни от кого не услышит ее повторения. Ложь, которой суждено отныне, подобно тени, следовать за ним по пятам в том единственном мире, где он только и мог существовать. Рэм хорошо знал правила игры и понимал: он человек конченый. Работать он, конечно, пока может и дальше: ложь Сары Фейн не повлияет на его возможности по-прежнему удачно инвестировать свои капиталы по всему миру. Ее слова не могли достичь ушей ни торговцев предметами искусства, ни тех букинистов, у которых он приобретал старинные книги, ни портных, шивших ему костюмы на заказ, ни лошадников, продававших ему породистых жеребцов, ни фермеров, обрабатывавших его поместья. Но рано или поздно лживый слух, пущенный ею, станет достоянием того мира, где Рэм до сих пор оставался одним из самых завидных женихов, знакомства с которым добивались все, мечтавшие о выгодном замужестве. Рэм попытался представить себе те перемены, которые могут произойти в его жизни в связи с этим событием. Он несомненно будет изгнан из некоторых загородных домов и лишен некоторых званых ужинов; он не сможет больше охотиться с членами одного избранного общества или ездить верхом в компании с членами другого.

— Вот вы где, Валенский, — прервал его размышления Джо Полкингтхорн, протягивая руку, которую Рэм пожал, поспешно вставая. — Что, не собираетесь допивать? Ну что ж, можно заправиться и за ленчем, не так ли?

Только сейчас, испытав благодаря этому простому и сердечному обращению подлинную признательность своему давнему знакомому, Рэм осознал, насколько сокрушительным является нанесенный ему обществом удар. Когда затем мэтр провел их к его столику и почтительно информировал о специальных блюдах на сегодня, когда официант, принимавший заказ на вина, внимательно выслушал их перечень, тогда, осмотревшись вокруг, Рэм с облегчением понял, что сидевшие за соседним столиком ему незнакомы.

С напряженным вниманием слушал он на сей раз рассказ Полкингтхорна о Южной Африке и о невозможности в наше время полагаться на одну только золотодобычу; с необыкновенным энтузиазмом принялся сам подробно описывать последние события на Лионской бирже; с жадностью набросился на еду и выпивку, чего за ним прежде никогда не водилось, — и все это ради того, чтобы заполнить вакуум, прочно угнездившийся в его сердце.

— Ну ладно, какого хрена мы тут сидим и спорим до хрипоты? Давайте позвоним Шеннону и убедимся, что он на самом деле имел в виду не только одни замки, но, возможно, также и большие особняки, и дворцы, — произнес Кирбо Генри.

— На твоем месте, — предостерег его Люк, — я бы лично не стал это делать.

— Но черт подери, Люк, настоящие замки это же, по определению, крепости, где держали оборону все эти дерьмовые армии… От большинства из построек не осталось ничего, кроме развалин! Новых ведь, дьявол меня разрази, никто со времен феодализма не строил, верно? Ну можно, понятное дело, найти фальшивые викторианские замки — на мой вкус, это же декорации чистейшей воды. Взять хотя бы так называемый замок в Айршире: там даже пальмы перед входом растут! А если поглядеть на фотографии настоящих замков — Хедингемского в Эссексе или Рочестерского в Кенте, то разве кто-нибудь поверит, что в них еще живут? Да никогда в жизни. — С этими словами он протянул фото с запечатленными на нем руинами Люку — в двенадцатом веке, при норманнах, все это были внушительные массивные башни.

Пока Люк рассматривал их и в задумчивости кивал головой, Кирбо выложил перед ним на стол фотографии Стаутхеда — огромной виллы, построенной для паладинов где-то между 1727 и 1840 годами.

— Вот что он определенно имел в виду. Нельзя ли у него уточнить?

— Но Шеннон сказал «замок», и это должен быть замок, и точка. Не показывай мне ничего, где нет башен, ясно, Кирбо? Ну и чтоб были рвы, подъемные мосты, вал, амбразуры и все, что положено, включая бойницы, из которых на голову неприятеля лилась бы горящая смола. И хватит ныть и жаловаться. Работай, ищи! В Англии должны сохраниться замки, где еще живут люди. Пойми, речь сейчас идет о концепции.

И Люк отмахнулся от своего недовольного художественного директора, который скорей всего и недоволен-то был только потому, что не он сам придумал эту идею с замками.

Месяцы, прошедшие с тех пор, как Дэзи подписала контракт с «Элстри», тянулись неожиданно медленно. Приняв тогда решение, она почему-то представляла себе, что тут же завертится и закружится в стремительном вихре работы. И вот оказалось, что, напротив, она сделалась как бы заложницей корпорации.

Хотя ее постоянное присутствие должно было потребоваться лишь в июле, когда намечались съемки рекламных роликов, уезжать из города ей тем не менее не разрешили, так как время от времени она должна была появляться на публике.

— Вы уж меня простите, — мягко, но весьма решительно заявляла в подобных случаях Кэндис Блюм, — но уезжать в Англию сейчас, как вы намереваетесь, нельзя, даже всего на несколько дней. Мне должен позвонить Лео Лерман насчет предстоящего ленча, но я еще не знаю точно, на какой именно день он его назначит. Все зависит от того, когда у него выдастся пара свободных часов. Потом, с вами хочет повидаться Труди Оветт из «Джорнэл» на предмет составления макета номера, который они посвящают моде… Она может позвонить мне буквально в любую минуту. Нет, Дэзи, я должна знать, что вы поблизости и за вами можно заехать, как только это понадобится.

Всю бесконечно тянувшуюся весну и начало лета монотонные дни время от времени прерывались то консультациями, то примерками под руководством Билла Бласса, отвечавшего как за личный гардероб Дэзи, разработанный для появлений на публике, так и за туалеты, которые она должна была демонстрировать на рекламных показах в универмагах. Кроме этого, Дэзи принимала участие в пресс-конференциях, давала интервью (ни одно из которых пока не появилось в печати) и фотографировалась для рекламных объявлений «Элстри».

…Задумчивая и грустная, Дэзи свернулась калачиком в плетеном кресле в своей гостиной, думая о том, как было бы хорошо, если бы рядом оказалась Кики. Хотя считалось, что та все еще делит с ней квартиру, большую часть времени ее подруга проводила теперь у себя дома в Гросс-Пойнте, с головой уйдя в весьма запутанную процедуру подготовки к предстоящему замужеству. Бывая в Нью-Йорке, она, как правило, останавливалась у Люка, а к Дэзи в буквальном смысле этого слова лишь залетала, чтобы тут же вылететь, подобно сумасшедшей пчеле. Словом, Дэзи чувствовала себя абсолютно брошенной, словно собака, которую хозяева, ничего не объяснив, заперли одну в машине. Только теперь, когда Кики накануне своей свадьбы сбежала от подруги в свой особый мир, Дэзи осознала, насколько важным было для нее присутствие этой безалаберной, ветреной и непредсказуемой в своих поступках женщины.

Да, печально думала она, не будет у меня никогда больше ни полотенец с монограммой Кики, ни ее самой…

За чувством неминуемой утраты, охватившим ее при мысли о предстоящем замужестве подруги, скрывались и другие ощущения, приобретенные от давних утрат, о которых она просто не могла позволить себе вспоминать сейчас, чтобы не разрыдаться. Она стремительно поднялась с кресла и стала одеваться: в таком настроении следовало как можно скорее выйти на улицу, покинув на время квартиру, где все говорило ей об одиночестве.

Одеваясь, Дэзи призналась себе: несмотря на все свое нетерпение поскорее приняться за работу, настоящую, способную полностью поглотить ее работу, несмотря на убеждение, что, когда рекламная кампания «Элстри» развернется на полную катушку, кончится наконец ее тоскливое томление и суетное беспокойство, — так вот, несмотря на все это, она до жути страшилась предстоявшей работы.

«Я буду мишенью, в которую полетят все стрелы», — думала она с тревогой. Реальная угроза представлялась ей весьма расплывчато. Всю свою жизнь Дэзи старалась по возможности держаться в тени, питая призрачную надежду, что это в конечном счете поможет ей избежать новых потерь. Ведь и старых у нее было более чем достаточно. Но вот скоро наступит такое время, когда ее имя и лицо будут выставлены на всеобщее обозрение, и не однажды, а сотню тысяч раз. Естественно, что будущее не могло не страшить, наполняя ее сердце ужасом или, скорее, почти суеверным страхом.

Люк услышал в трубке голос Норта.

— Ну что, собрался и готов приступить, а? — пророкотал он.

— Да пошел ты, Люк!

— Спасибо, но ты не ответил на мой вопрос, Норт.

— Я решил, что не желаю иметь с этой абсурдной затеей ничего общего. Так что ищи себе другого рекламщика.

— Не пойдет. Твой Арни участвовал в конкурсе, мы выбрали твою фирму — и теперь рассчитываем на тебя.

— Да, но работа-то не та — условия изменились.

— Из-за того, что съемки будут проводиться в Англии, Арни может потребовать дополнительных ассигнований. Так вот, гарантирую: для агентства это не проблема. Но мы хотим получить рекламу от Фредерика Гордона Норта, и ни от кого другого. В общем, грубо говоря, с крючка мы тебя не спустим. Только потому, что Шеннон увел у тебя Дэзи…

— Да мое решение не имеет с этим ничего общего! — заорал в трубку Норт.

— Замечательно! С удовольствием услышал от тебя подобное заявление. Признаться, я вполне понял бы тебя, если бы в качестве причины, почему ты не можешь выпустить эти ролики, ты назвал бы уход Дэзи. Но поскольку это не так, а об этом ты сам только что заявил, твое обязательство перед нами остается в силе. Мы — твои старые и верные друзья, а нередко и основные клиенты, и поэтому вправе, конечно же, ожидать от тебя выполнения своих обязательств. Чертовски приятно слышать, что ты не держишь на нас зла… Мы ожидаем разрешения от Национального треста. В его ведении находятся замки, которые нам понадобятся для работы, — продолжал Люк. — Уверен, что твой новый продюсер уже определился с туалетами героини и решил, кого вы берете с собой в Англию, а кого наймете на месте. Не говоря уже обо всех остальных мелочах и нюансах, с которыми быстро справлялась Дэзи.

— Да, а ты, я вижу, правда первоклассный хрен.

— Сколько раз мне уже приходилось напоминать тебе, что комплименты в превосходной степени меня совершенно не трогают? Да, между прочим, Норт, ты не согласишься быть моим шафером? Не отговаривайся — свадьба будет уже после съемок. Кроме того, думаю, великолепие Гросс-Пойнта тебе должно понравиться.

— На роль шафера я не потяну, — отрезал Норт.

— Согласен… но дружба, увы, не такое уж легкое бремя. Я-то уже дважды держал на плечах эту ношу. С твоей стороны было бы просто некрасиво увиливать.

— Заткнулся бы ты, Люк.

— Я так понимаю, что ты выражаешь свое согласие, да? Я это с самого начала знал.

В конце июня Дэзи особенно нервничала, ожидая начала следующего месяца, когда съемочная группа отправится на десять дней в Англию. Сейчас в роли аутсайдера она с едва сдерживаемым беспокойством следила, как Мэри-Лу Дьюк, новый продюсер Норта, бьется над тем, чтобы съемочная группа была в форме к моменту отлета. В виде любезности Дэзи вызвалась ознакомить Мэри с работой студии, но ее преемница, которую Норт переманил от одного из своих конкурентов, положив ей в полтора раза большее жалованье, чем получала у него Дэзи, весьма холодно восприняла это предложение.

Мэри-Лу было за тридцать: красивая, по-своему даже впечатляющая, она отличалась, однако, удивительной безликостью. Постоянная, несокрушимая и воинственная безликость являлась, в сущности, ее тайным оружием. Но зато на нее всегда можно было положиться. Пока люди Люка заканчивали предсъемочные приготовления, Мэри-Лу отправилась с Дэзи на Седьмую авеню, чтобы подобрать гардероб для поездки в Англию. «Княжне» ни о чем не пришлось беспокоиться: новый продюсер сама ловила такси, придерживала двери лифта, взяв за руку, словно маленькую девочку, проводила свою подопечную в демонстрационные залы. Дэзи, не привыкшая к тому, чтобы о ней заботились (обычно обо всем и всех заботилась она!), испытывала нечто подобное тому, что мог бы испытывать регулировщик уличного движения, всю жизнь простоявший на перекрестке, неожиданно оказавшись в положении праздного зеваки, вынужденный следить за столкновением доброго десятка машин и сознавать, что он бессилен что-либо сделать. С трудом, но Дэзи все же подавляла в себе желание вмешаться и предложить собственное решение. Между тем стоило только Мэри-Лу открыть рот, чтобы объяснить модельеру, что от него требуется, Дэзи уже знала, что большинство отобранных туалетов (если не все!) будут в конечном счете забракованы Нортом в студии. В трех случаях, когда так и произошло и они вынуждены были возвращаться в ателье и перезаказывать модели, она не проронила ни слова, хотя видела, что Норт начинает терять терпение. И только в четвертый раз, на очередном просмотре туалетов, которыми Норт опять остался недоволен, Дэзи решила, что должна все-таки нарушить свое молчание — ведь до начала съемок оставалась всего неделя. Отозвав нового продюсера в сторонку, она спросила:

— Мэри-Лу, можно мне сделать одно предложение?

— Что ж, если оно такое важное… — нехотя согласилась та.

— Почему Норт забраковал костюмы для верховой езды и блузки, которые мы отбирали, знаете? Потому, что внизу все должно быть самым обычным, но вот от талии и выше — наоборот, самым необычным. Даже экстравагантным.

— Но так, — строго возразила Мэри-Лу, — нельзя!

— Правильно, нельзя, но именно этого они хотят!

— Да разве в таком виде можно кататься верхом?..

— Согласна, но сколько людей заметит это несоответствие? Главное — произвести нужный эффект. Правда?

— Если пойти на то, чтобы нарушить правила… — пожала плечами Мэри-Лу.

Даже жест, которым она сопроводила свои слова, показался Дэзи лишенным всякой выразительности и всякой индивидуальности.

— А что касается сцены с пикником, вся беда в том, что подходящих туалетов мы в этом году вообще не найдем — их просто нет… Но я знаю одно место, куда, честно говоря, раньше я не могла позволить себе заходить, но там мы найдем то, что надо, — с жаром продолжила Дэзи.

— Может быть, вы уж тогда сами, без меня, все выберете? — в конце концов решилась предложить Мэри-Лу.

Хоть это и шло вразрез с ее принципом не передавать своих полномочий никому другому, у нее накопилось слишком много других дел, чтобы продолжать упорствовать.

Дэзи, наконец-то получив долгожданную свободу, кинулась покупать туалеты, не забыв, впрочем, о встрече с косметологами из «Элстри», назначенной сразу после ленча. Специалисты компании не хотели рисковать, поручив эту работу своим британским коллегам, которых они не слишком хорошо знали в деле. В поездку с Дэзи отправили главного косметолога рекламного агентства, а также одного из самых высокооплачиваемых парикмахеров.

Поскольку у эксперта-косметолога существовали свои давние пристрастия в выборе макияжа, она смирилась с тем, что вся косметика должна быть только от «Элстри». Тут уж ничего нельзя было поделать: законы достоверности рекламы требовали, чтобы заявление Дэзи насчет повседневного использования именно этой продукции соответствовало истине.

— К счастью, моя милая, — заметила эксперт, разглядывая лицо Дэзи, — вам не потребуется особенно много этой косметики, так что ничего страшного…

— Но у нас замечательная продукция! — с раздражением возразила уязвленная в своих самых лучших чувствах менеджер «Элстри» Пэтси Якобсон.

— Да… только вот грим не театральный, — не сдавалась косметолог.

Обе дамы метнули друг в друга разъяренные взгляды.

Сидевшая перед зеркалом, подобно манекену, Дэзи испытала острое желание подключиться к их разговору, однако усилием воли сумела подавить его. «Ты должна выработать в себе новое отношение. Следует помнить: отныне ты обязана быть звездой. Не вмешивайся в их дела. Если у них возникли проблемы, тебе-то зачем волноваться? Во всяком случае пока», — убеждала она себя.

Дэзи продолжала сидеть молча, памятуя о чеке на сумму в триста тридцать три тысячи долларов тридцать три цента, который она получила от Корпорации «Супракорп» в январе в момент подписания контракта.

Как только она тогда в «Ле Сирк» договорилась об условиях с Патриком Шенноном, она сразу же написала Анабель, сообщив ей о своем богатстве и о том, что знает насчет ее болезни, а также попросила ни в коем случае не продавать «Ла Марэ». Она, Дэзи, теперь в состоянии полностью взять на себя расходы и Анабель, и Даниэль. Самой Анабель, писала она, больше не придется думать о деньгах. Отныне главный предмет ее забот — это ее собственное здоровье. Ее задача — скорее поправиться. О Рэме в своем письме Дэзи не упомянула ни слова.

Когда она писала это письмо, она уже знала, что вправе раздавать обещания, хотя никакого контракта еще не было. Каким бы там человеком ни был Патрик Шеннон, данному слову он не изменит, можно не сомневаться.

С тех пор она еще несколько раз ужинала с Шенноном. По мнению Дэзи, то были сугубо официальные встречи, на которых присутствовали также и остальные иерархи корпорации, пришедшие, похоже, лишь за тем, чтобы им представили Дэзи. В последние месяцы сам Шеннон довольно часто бывал в отъезде по служебным делам.

Наконец наступил долгожданный июль, а с ним и официальное начало съемочного периода.