К концу недели количество репортеров, дневавших и ночевавших возле дома леди Пакстон в ожидании новых курьезных и скандальных происшествий, сократилось едва ли не наполовину. Но оставшиеся упрямцы были вдвойне настырны и опасны. Они встречали графа радостными возгласами по утрам и провожали его насмешливыми замечаниями и свистом по вечерам, залезали на ограду и то и дело пытались проникнуть на территорию особняка через переулок, вскарабкивались на уличные фонари и оттуда наблюдали за происходящим в доме в бинокль. В общем, бесстыдная журналистская братия всячески отравляла жизнь обитателям этого тихого приюта старых вдовушек и портила настроение леди Антонии.

Обеспокоенные бесцеремонным вторжением борзописцев в их личную жизнь, дамы вынуждены были плотно задернуть на окнах шторы, дабы лишить любопытных искателей сенсационных фактов пищи для их богатого воображения. Тем не менее в газетах одна за другой появлялись любопытные статейки о приключениях графа Ландона во владениях леди Пакстон. В первой говорилось о том, как он мыл и скреб пол, ползая по нему на четвереньках. Во втором пасквиле утверждалось, что Ремингтон Карр разгуливает по спальням в одном фартуке и с идиотской ухмылкой на лице. А в третьем репортаже рассказывалось о посещении его сиятельством местного базара, где он нагнал страху на торговцев и вынудил их продать ему свой товар едва ли не за бесценок, чем остался чрезвычайно доволен. С особым злорадством автор отмечал огромное количество чернослива в корзине, которую с гордостью нес граф, и строил пошлые предположения относительно назначения этих плодов.

Недостаток подлинного материала для своих отчетов эти извращенные писаки компенсировали домыслами. Так, один из них задавался вопросами: чем занимается граф-холостяк в доме, населенном незамужними женщинами? И какого рода уроки он у них берет? Как изменила его психологию женская работа? Стал Ли он иначе относиться к женщинам вообще и к вдовам в частности? И не намерен ли этот рьяный защитник мужской независимости и свободы в скором времени жениться на какой-либо обитательнице этого замаскированного под приют притона?

Ведь очевидно, что петух, очутившись в курятнике, не станет вести себя как каплун, ерничал охочий до «клубнички» сочинитель. И вполне логично предположить, что граф повадился регулярно посещать дом леди Пакстон вовсе не из любви к мытью полов и ношению корзинок с продуктами. Уж не пробудилась ли в нем причудливая страсть к лакомству жестковатой бараниной, умело оформленной под сочное седло ягненка?

Ремингтон игнорировал эту мерзкую клевету и с хладнокровным видом ежедневно проходил мимо толпы журналистов. Но сегодня путь ему преградил одиозный Руперт Фитч и с пеной у рта завопил, тараща горящие глаза:

– Поделитесь с читателями новыми знаниями, которые вы приобрели, общаясь с этими старыми перечницами, сэр! Каким оригинальным опытом вы обогатились под руководством леди Антонии? Поговаривают, что она опытная наставница…

– Ах ты, мерзкий вонючий пачкун! – в ярости вскричал граф Ландон, бросаясь на негодяя с кулаками. – Я отобью у тебя охоту впредь кормить лондонцев «жареными» фактами! Да я заставлю тебя захлебнуться в ушате помоев, которые ты приготовил для доверчивых читателей. – Он схватил испуганного газетчика за грудки, хорошенько встряхнул и, отшвырнув его в сторону, поспешно взбежал по парадной лестнице.

Очутившись за дверью, граф отдышался, отдал дворецкому Хоскинсу, остолбеневшему от увиденной сцены, котелок и трость, выпятил грудь и спросил:

– За что вы меня не любите, Хоскинс?

– Вы заблуждаетесь, сэр! Просто мне вас искренне жаль, у вас нет ни малейшего шанса! С вашего позволения, я пойду на кухню, мне надо отдать слугам кое-какие распоряжения.

Ремингтон проводил удаляющегося шаркающей походкой старика обескураженным взглядом и поскреб пальцами подбородок. Что подразумевал мудрый лакей? Уж не намекал ли он, что это пари выиграет его хозяйка? Не говорит ли это о том, что для такого скептицизма у дворецкого, единственного живущего здесь мужчины, имеются веские основания?

Граф вздохнул, вздернул подбородок и направился в гостиную, преисполненный решимости биться до конца. Внезапно он застыл на месте, ослепленный улыбкой, которой наградила его леди Антония, – она хлопотала возле сидевшей в кресле тетушки Гермионы, пытаясь прикрепить к пучку ее серебристых волос чепец. В ее взгляде и выражении лица было столько женского обаяния, что у Ремингтона помутилось в глазах и защемило сердце.

– Я пришел, – хрипло объявил он с вымученной улыбкой. – Пошла вторая неделя.

Тут у него перехватило горло, поскольку взгляд его застыл на талии леди Антонии, затянутой светло-коричневым шелком восхитительного нового платья, облегавшего высокий бюст и крутые бедра. Золотистые волосы были изящно забраны на макушке красивым фебнем так, что вьющиеся локоны светились при свете зажженных свечей, подчеркивая красоту лица. Она походила на редкостную фарфоровую статуэтку, при взгляде на которую было невозможно не оцепенеть от восторга. И онемевший граф понял, что он пропал. Внезапная метаморфоза хозяйки дома из строгой вдовы, одетой в почти траурный наряд, в ослепительную светскую красавицу, излучающую доброжелательность, предвещала настоящую беду. Что задумала эта хитрая интриганка? Не заманивает ли она его в капкан? Ремингтону стало жарко, он тяжело задышал.

– В первой половине сегодняшнего дня вы, ваше сиятельство, будете постигать науку ухода за полами, – сообщила ему Антония, все шире улыбаясь. – А после обеда Флоренс и Виктория дадут вам урок штопки и шитья. Вас ожидает множество увлекательных занятий на этой неделе, сэр.

Надеюсь, что вы хорошо отдохнули в минувшие выходные и полны бодрости и сил. Желаю вам успеха!

Выслушав это напутствие, Ремингтон взлетел по лестнице в бельевую комнату, снял сюртук, надел фартук и, взяв в руки веник и швабру, мысленно приготовился к суровым испытаниям. Виду него при этом был такой, словно он правил весельной лодкой, уносимой бурным течением к ревущему водопаду.

К полудню душевное равновесие вернулось к нему, так что он предстал перед ожидавшими его в малой гостиной наставницами, Флоренс Сейбл и Викторией Бентли, вполне спокойным и с иронической ухмылкой на лице, как и подобает истинному джентльмену. Вскоре он понял, что обучающие его штопке и шитью почтенные дамы не только латают белье, но еще и шьют для всех обитательниц этого дома одежду. Их услугами не гнушалась пользоваться и сама Антония.

– Разве у нее нет личной портнихи? – удивленно спросил Ремингтон, полагавший, что все аристократки непременно заказывают платья у известных модисток.

– Естественно, есть, сэр, – голосом, полным патоки, ответила хрупкая миниатюрная Флоренс, раскладывая на столике перед ним иголки, наперстки и ножницы, на которые ему даже не хотелось смотреть – такими все эти швейные принадлежности казались ему опасными, со своими острыми краями и колючими концами. У него мурашки побежали по спине. – И не одна, а две. Они перед вами, сэр! – сверкнув карими глазами, пояснила она и деловито добавила: – А теперь я попрошу вас обратить свое внимание на все эти полезные предметы, пользоваться которыми должна уметь каждая домашняя хозяйка. Итак, я объясню вам назначение содержимого заветной корзиночки портнихи, ваше сиятельство!

Граф стиснул зубы и стал терпеливо слушать лекцию об , употреблении разнообразных игл, булавок, шнуров, лент, тесемок, ножниц, наперстков, крючков и спиц, дыроколов и деревянных яиц. Вывод из услышанного он сделал один: шитье – дело муторное и кропотливое, явно не для мужчины. Когда же ему показали швейную машинку и предложили ее опробовать, граф замахал руками и решительно заявил, что предпочитает шить по старинке, вручную.

Он уже был близок к отчаянию, когда дамы продемонстрировали ему свое последнее портняжное приспособление – манекен. Эта штуковина, как выяснилось, была сделана в точном соответствии с размерами леди Антонии и служила для изготовления как нательного белья, так и верхнего платья.

Ремингтон заметно оживился и принялся внимательно изучать эту тряпичную болванку, набитую ватой, поразительное сходство формы которой с торсом оригинала не могло его не взволновать. Он так увлекся проведением мысленных параллелей между двумя этими объектами, что даже не заметил, что Флоренс и Виктория многозначительно переглядываются и ухмыляются. Наконец Виктория прокашлялась и сказала:

– Мы тут посоветовались, ваше сиятельство, и решили, что одной недели явно не хватит, чтобы привить вам устойчивые навыки портняжного дела. За столь короткий срок можно обучить вас, сэр, разве что только азам этой работы – примитивной штопке и пришиванию пуговиц. А вам ведь наверняка хочется стать настоящим мастером, не так ли?

– Я постараюсь пережить столь огорчительное обстоятельство, – с Кислой миной ответил на это граф. – Что поделаешь, нельзя познать все ремесла и науки. На это не хватит и целой человеческой жизни!

Наставницы разочарованно покачали головами и стали учить его продеванию нитки в игольное ушко. Как и предчувствовал Ремингтон, добром это нудное занятие не кончилось, он исколол иголкой все пальцы, оказавшиеся не более приспособленными для столь тонкой работы, чем вареные сосиски, и даже чуть было не выколол себе глаз.

Не менее изнурительным оказалось и шитье: стежки получались у него кривые, а ткань постоянно морщилась либо провисала. Наставницы терпеливо объясняли ему ошибки и показывали, как следует правильно держать материю и под каким углом прокалывать ее иглой. Наконец очередь дошла до пуговиц.

– Без них, ваше сиятельство, приличной одежды не получится, – серьезно промолвила Флоренс, внимательно следя за попытками Ремингтона вставить иглу в дырочку и проткнуть ею ткань. Исколотые пальцы графа дрожали и не слушались, он пыхтел, потел и постепенно приходил в ярость. – Не волнуйтесь, ваше сиятельство, это с непривычки. Вот потренируйтесь денек-другой, и все пойдет как по маслу. Нам с Викторией приходится постоянно пришивать, отпарывать и вновь пришивать пуговицы. К тому же их часто теряют, но в этом доме, слава Богу, имеется приличный запас.

– Благодаря леди Антонии, разумеется, она обожает пуговицы! – добавила ее подруга.

– Неужели? – воскликнул граф, вскинув брови.

– О да! – Флоренс поправила на носу очки, отложила в сторону свое шитье и сама сделала за графа его работу. – Возможно, вы не придали этому значения, но все ее платья почти сплошь унизаны пуговицами. У нее нет ни одного корсета без нескольких дюжин пуговиц. Й все они такие крохотные и изящные! Под ними не так-то просто разглядеть шов!

Она заблуждалась относительно рассеянного графа: на обилие пуговиц на платье леди Пакстон он сразу же обратил внимание.

– Даже на перчатках их у нее от пяти до двадцати штук, в зависимости от фасона, – добавила Виктория с многозначительным видом.

Ремингтон улыбнулся, что было воспринято дамами как знак вежливости, и живо вспомнил руки Антонии, какими видел их на приеме в доме четы Эллингсон, – в перчатках по локоть с длинными рядами маленьких пуговичек. Их было по двадцать штук на каждой, обтянутых той же тканью, из которой было сшито ее платье. Что же заставило женщину, носящую наряд с таким количеством пуговиц, мучиться, застегивая и расстегивая их? Уж не смертельный ли страх оказаться раздетой кем-то еще?

– Я вижу, вы приступили к этой работе, – раздался внезапно голос Антонии. – Что ж, это весьма похвально!

Ремингтон от неожиданности вздрогнул и укололся иголкой.

– Проклятие! – в сердцах пробормотал он, сунул палец в рот и повернулся. Взгляд его соскользнул с холодной улыбки на лице Антонии и прилип к рядам пуговиц на ее груди. Их было не менее тридцати штук, этих шелковых крохотных сфер, продетых в петельки и образующих на груди треугольник. Вопреки желанию граф улыбнулся, вынул изо рта палец и подул на него.

– Его сиятельство старается, – сказала Виктория. – Взгляните сами на его работу! Кажется, она ему по душе.

– Вот уж с этим позвольте не согласиться, – поспешно возразил граф. – Отвратительное занятие! И весьма опасное.

– Вам не нравится шитье, сэр? – Глаза Антонии сверкнули. – Признаться, мне тоже. Но приходится терпеть! Каждая хозяйка должна уметь владеть иглой и ниткой, иначе грош ей цена.

Она села на стул, взяла в руки иглу и корсет, нуждавшийся в починке, и начала шить.

– Да вы заправская портниха! – промолвил Ремингтон. Но леди Пакстон и бровью не повела.

– Должна заметить, сэр, что штопка – не самое кропотливое и скучное занятие, существует множество других женских дел, кажущихся мужчинам пустяковыми, но в действительности требующих упорства, сосредоточенности и толики таланта! – с ангельским выражением лица промолвила она.

У графа вытянулась физиономия и задергалось правое веко: этот камешек явно был метко брошен в его огород. Метнув в его сторону удовлетворенный взгляд, Антония продолжала:

– Мужчинам просто недостает усидчивости и терпения, чтобы научиться выполнять сотни мельчайших операций, требующих сноровки и острого глаза, без которых невозможно сшить даже детскую распашонку, не говоря уж о платье для взрослого. Вы битый час овладеваете навыками элементарной штопки, сэр, но до сих пор еще не научились вставлять нитку в иголку, не уколов при этом палец. Одно только это может служить убедительным доказательством огромной сложности женской работы. А то ли еще будет, когда Флоренс начнет учить вас кроить костюм? Уверена, что у вас глаза полезут на лоб, когда вы узнаете, во что обходится пошив одного наряда у модистки. Вот почему я предпочитаю прибегать к услугам своих добрых подруг. – Она улыбнулась обеим портнихам, и те согласно закивали.

Не дав лорду Карру прийти в себя после нотации леди Антонии, Флоренс стала просвещать его по части шитья дамской одежды, что включало в себя изготовление выкройки, раскройку ткани, сметывание, обивку изнутри, натяжку, сшивку, подгонку, отделку, подбивку, пришивание подкладки, глаженье и массу других операций, которые Ремингтон даже не запомнил. И не потому, что страдал ослаблением памяти, а по другой причине: его отвлекали стесненные корсетом и пуговицами роскошные формы леди Антонии, особенно роковой треугольник на ее груди, образованный крохотными пуговицами.

Очевидно, его пристальный взгляд жег ей соски, и она то и дело ерзала на стуле, не поднимая тем не менее при этом от шитья головы. И лишь когда в комнате повисла тишина, она с удивлением взглянула на умолкнувшую наставницу графа и спросила:

– В чем дело? Тебе нездоровится?

– Кажется, снова разыгралась эта проклятая мигрень… – простонала Флоренс и поморщилась от боли.

– Ей надо отдохнуть, лечь в постель, эта работа когда-нибудь вгонит ее в могилу, – сказала Виктория. – С вашего разрешения, миледи, я провожу Флоренс в опочивальню и дам ей выпить микстуры, а потом наложу ей на лоб холодный компресс – это всегда облегчает страдания…

Антония побледнела и кивнула. Когда дверь затворилась за удалившимися старушками, она повернулась к графу и промолвила, стараясь выглядеть спокойной:

– Что ж, граф, по крайней мере теперь вы имеете некоторое представление о том, как все это делается.

– Вы совершенно правы! Но, честно говоря, кое-что об этом я знал и раньше, – многозначительно сказал Ремингтон, определенно подразумевая не кройку и шитье, а другое занятие. Проигнорировав этот пошлый двусмысленный намек, она сглотнула ком, застрявший в горле, и порывисто вскочила со стула. Граф улыбнулся.

– Следует ли понимать ваши слова так, что теперь, прослушав обстоятельную лекцию опытной портнихи, вы стали мастером штопки и шитья, сэр? – с придыханием спросила она.

– Вы слишком многого от меня требуете, миледи! – хрипло произнес граф и тоже встал. Антония потупила взгляд. – Я лишь узнал получше ваши вкусы! – сказал он. – И теперь знаю, как стал бы вас одевать, если бы вы были моей женой.

От этих слов она вздрогнула и подняла на него глаза. Ремингтон обжигал потемневшим от вожделения взором ее грудь, вызывая у нее дрожь в коленях. Она поежилась, хотя внутри у нее все пылало, и облизнула пересохшие губы, как бы подготавливаясь к его жаркому долгому поцелую. Но, к ее немалому удивлению, граф отступил к столу и, взяв с него манекен, стал поглаживать его ладонью, приговаривая при этом:

– Я бы предложил вам облачиться в шелковое нарядное платье свободного покроя, разумеется, без корсета. Ваша талия безупречна и не нуждается в искусственном облагораживании. В этом наряде вы бы выглядели особенно обворожительно и затмевали бы своей красотой всех признанных светских львиц на званых обедах. А я получил бы возможность в любой момент почувствовать исходящую от вас теплоту и нежность даже сквозь ткань.

Антония начала млеть от столь изысканного искушения, испытывая желание немедленно упасть в его объятия. Воспоминания о прикосновениях его рук и губ к ее телу вызывали головокружение. Она с трудом держалась на ослабевших ногах. Словно бы угадав ее тайное желание, Ремингтон сжал ладонями талию манекена и вкрадчиво произнес:

– Вы носили бы исключительно облегающие ваши бедра юбки, без всякого турнюра, из мягкой ткани, разлетающейся при ходьбе и обвивающей ваши стройные длинные ноги изумительной формы и подчеркивающей крутизну ваших божественных бедер и плавность женственной походки.

Она непроизвольно посмотрела на его длинные пальцы, скользящие по животу манекена, и вздрогнула, живо представив, как они ласкали бы ее чувствительные местечки, пробуждая в ней сладостное томление, будоража темные желания, заставляя забыть о правилах хорошего тона и подчиниться властному зову природы.

– Вы носили бы платье с глубоким вырезом на груди, являющим взорам завистников чистую изумительную кожу, которую вы столь неразумно скрываете, – продолжал рокочущим баритоном Ремингтон, поглаживая ладонью бюст манекена и постукивая кончиками пальцев по ложбинке между матерчатыми холмиками. Антонии же казалось, что эти руки касаются ее, и все плыло и затуманивалось у нее перед глазами.

Соски ее внезапно запылали, от неожиданности она замерла, шумно втягивая носом воздух, готовая податься вперед и совершить нечто сумасбродное и запретное. Оставалось лишь сделать к Ремингтону несколько шагов, однако для этого ей недоставало силы. Судорожно вздохнув, она выпалила:

– Что ж, сэр, мне повезло, что я пока еще не в вашей власти. Ведь появись я в таком цыганском наряде в приличном обществе, меня бы подняли на смех! Довольно пустых разговоров, пора вернуться к делу.

Она схватила ножницы и свое рукоделие и села на кушетку в дальнем конце комнаты.

Он окинул ее разрумянившееся лицо ироническим взглядом, пересек гостиную и промолвил, присаживаясь с ней рядом:

– По-моему, здесь ярче освещение.

Она фыркнула и пересела на дальний край кушетки. Он подсел поближе к ней и стал смотреть, что она делает. Антония пришивала дрожащими руками к блузке пуговицы, свои любимые изящные кругляшки, столь ненавистные ему. Граф задумчиво наморщил лоб и внезапно почувствовал страстное желание бесцеремонно заключить ее в жаркие объятия, повалить на кушетку и расстегнуть все пуговицы на ее платье. Он прищурился и стал их пересчитывать вслух. Антония насторожилась.

– По девятнадцать штук в обоих рядах! – воскликнул он.

Ее опущенные ресницы задрожали, она прикусила нижнюю губу. Граф подсел к ней почти вплотную, и тогда она хрипло спросила:

– В чем дело, ваше сиятельство?

– Я считал пуговицы на вашем корсаже, их ровно тридцать восемь. Не многовато ли для одного платья? Признайтесь, что заставляет вас пришивать их на свои наряды в таком количестве? Страх перед тем, что кто-то проникнет под материю и узнает какой-то ваш ужасный секрет?

– Да как вы смеете! – воскликнула Антония, сверкнув глазами и повернувшись к нему. – Что вы себе позволяете, сэр?

– Ах оставьте! Пуговицы не преграда для решительно настроенного мужчины, – бесстыдно глядя ей в глаза, промолвил Ремингтон и схватив с ее колен ножницы, ловко срезал с платья верхнюю пуговичку. Она охнула, не в силах произнести ни слова. И граф хладнокровно срезал еще три пуговицы.

Кровь ударила Антонии в голову. С такой наглостью она еще никогда не сталкивалась. Это было возмутительное насилие над ее личностью, однако сопротивляться и даже звать на помощь ей почему-то не хотелось… Она лишь смотрела, словно околдованная, на щелкающие у нее под носом ножницы и его проворные пальцы. Наконец ворот платья распахнулся.

– Ах! – воскликнула Антония.

– Я хочу проникнуть внутрь, – промолвил граф волнующим голосом, от которого завибрировали все ее нервы. – Хочу видеть вас обнаженной и ласкать…

Ножницы в ту же секунду щелкнули у самой ее груди, отделенные всего лишь тонкой материей от ее плоти, напрягшейся до предела. И затем их прохладный металл скользнул вниз по горячей коже. Страсть охватила Антонию с головы до пят, она подняла взгляд и прочла в потемневших глазах Ремингтона безграничное вожделение.

Словно бы погружаясь в плотный туман, она поняла, что он намерен здесь же овладеть ею, дико и необузданно, как первобытный человек. Он явно не заигрывал с ней в этот момент и не пытался ее разозлить, им двигало другое, подлинно мужское чувство, заложенное в нем природой. Он был настроен решительно и серьезно. И светлая радость от осознания этого пронзила все клеточки ее тела. Антония почувствовала неимоверную слабость и учащенно задышала, охваченная жаром.

Ткань соскользнула с ее груди, явив его жадному взгляду восхитительную порозовевшую кожу над искусным корсетом. Смущенная этим, Антония непроизвольно запрокинула голову, издав легкий сладострастный стон, и Ремингтон наклонился и впился ртом в обнажившуюся часть ее бюста. Она затрепетала и замотала головой. Он обхватил ее руками и порывисто прижал к себе, чем поверг ее в полное оцепенение. Чуть слышно вскрикивая, она с восторгом ощутила его поцелуи на своих плечах, шее, подбородке и щеках. А едва только соприкоснулись их губы, как она сама обняла его за плечи и застонала в полный голос, на всю гостиную.

Кровь в ее жилах забурлила и заструилась живее, желание слиться с этим мужчиной в единое целое стало нестерпимым. Изогнувшись дугой, Антония стала тереться о его грудь стесненными корсетом набухшими сосками, выпуская из долгого заточения необузданные эротические фантазии.

Она упала спиной на кушетку, он слегка приподнялся, как бы приглашая занять удобную для нее позу, и тотчас же вновь навалился на нее всем своим крепким телом и принялся целовать ее в губы, просовывая язык ей в рот и лаская руками повсюду. Антония почувствовала, что оковы одежды начинают тяготить ее. Ремингтон обжигал ее кожу поцелуями, она ахала и двигалась под ним. Он просунул под корсет пальцы и сдавил ими сосок. Вскрикнув от удовольствия, она впилась ртом в его губы. Он поцеловал ее так страстно, что она чуть было не задохнулась, а потом начал сосать и кусать отвердевший сосок. Антония лежала на кушетке, более не в силах сносить пламя вожделения, и непроизвольно сама начала расстегивать пуговицы. Граф схватил ножницы и в мгновение ока срезал их все. Они рассыпались по полу вокруг кушетки. Ремингтон отдернул в сторону матерчатую преграду. Антония хрипло застонала, и он впился ртом в другую грудь.

Она стала ощупывать руками его голову с шелковистыми волосами, колючие щеки и жилистую шею. С каждым новым его поцелуем ее тело напрягалось все сильнее, а ноги раздвигались все шире. И вот уже ее бедра пришли в движение, а низ живота ощутил давление его набухшего мужского естества. Антония ударилась об эту желанную выпуклость своим раскаленным лобком раз, потом второй – и ахнула, поняв, что ей этого недостаточно. Ремингтон тоже изогнулся и стал наносить удары по месту, в котором сосредоточились все ее желания. Напряжение в промежности Антонии стремительно нарастало, ей не хватало воздуха. Одна за другой все новые и новые горячие волны радости омывали ее раскаленное тело, лишая самоконтроля и заставляя сердце биться все быстрее.

Внезапно в голове промелькнула мысль, что она приблизилась чересчур близко к обрыву. Затуманенное желанием сознание на миг прояснилось, и Антония отдала себе отчет в том, куда она вот-вот сорвется, если не обуздает вышедшие из-под контроля эмоции. Перед ней разверзлась пропасть, упав в которую она уже точно погибнет.

Судорожно вздохнув, Антония встряхнула головой и замерла в ожидании полного прояснения рассудка. Желание отступало неохотно, оставляя после себя тягостное ощущение в груди и болезненную тяжесть внизу живота, сопровождаемую покалыванием. Влажные соски ныли, красные и разбухшие от поцелуев Ремингтона, платье на груди было разорвано, корсет сдвинут. Граф смотрел ей в глаза, упершись локтями в кушетку, и явно не собирался отпускать ее, когда он был так близок к цели.

Ее душа содрогнулась. Как случилось, что она очутилась под мужчиной в таком виде? И почему все ее тело изнывает от неудовлетворенности? Леденящая жуть пронзила Антонию до мозга костей, она отвернулась и зажмурилась, поджав губы. Но Ремингтона это не смутило, он впился ртом в ее сосок. Антония решительно отпихнула его, изловчившись, и вскочила с кушетки. Граф от изумления раскрыл рот, не ожидая от нее такой прыти. Он был обескуражен странной переменой в ней и потрясен отказом завершить начатое. Пошатываясь и трепеща, сгорая со стыда от ощущения горячей влажности всего своего женского естества, Антония прикрыла грудь руками и стала высматривать оторванную часть своего корсажа.

– Куда же вы, Антония? – удивился Ремингтон, когда она, подхватив кусок ткани с пола, устремилась к выходу.

Она стиснула зубы, даже не обернувшись на этот отчаянный зов. И как назло, наступила на пуговицу и поскользнулась. Только чудом удалось ей сохранить равновесие и не упасть на пол. Однако и секундной задержки графу хватило, чтобы вскочить с кушетки и очутиться рядом с ней.

– Умоляю вас, Антония, не покидайте меня сейчас! – воскликнул он, схватив ее за обнаженные плечи и повернув лицом к себе.

Она обожгла его взглядом, полным неутоленной страсти, стыда и укора, вырвалась из его объятий и выскользнула из комнаты. Граф уронил руки и даже не попытался догнать ее. Он опустился на стул и потер ладонями лицо. Все его тело пылало, сердце готово было вырваться из груди, а чресла, как ему казалось, вот-вот должны были взорваться. Он пытался успокоиться, но это ему не удавалось. Напротив, пламя разбушевалось в чреслах пуще прежнего. Граф издал жалобный стон, вскочил и распахнул окно. Свежий воздух, ворвавшийся в комнату, стал его единственным утешением.

И только спустя несколько минут, отдышавшись, он смог собраться с мыслями и проанализировать сегодняшнее чрезвычайное происшествие.

Антония поразила его своим неординарным поведением. Яркие картины, возникшие перед его мысленным взором, вынудили графа закрыть глаза и вцепиться руками в створки окна. Словно бы наяву она предстала перед ним в разорванном платье и с полуобнаженной грудью. Поза, в которой она возлежала на кушетке, была так соблазнительна, что граф ощутил легкое головокружение. В ее широко открытых глазах читалось вожделение, красные соски вызывающе торчали, влажные алые губы распухли от поцелуев. Обо всем остальном ему было даже страшно вспомнить. Столь искренних и эротичных телодвижений распаленной его ласками женщины он прежде никогда не видел. Антония была воплощением вожделения и чувственности. Но почему в таком случае она так внезапно резко оборвала все это волшебство? Какие тяжкие воспоминания заставили ее вскочить и убежать? Насколько опытна была она в амурных делах? Познала ли она уже всю их сладость? Был ли в ее жизни мужчина, сумевший познать ее до конца? Отчего в ее прощальном взгляде перемешалось столько разных эмоций – и страсть, и смущение, и страх, и мольба о пощаде?

Ремингтона вдруг охватила дрожь, дыхание его стало тяжелым и учащенным, сердце заныло от боли, а чресла свела болезненная судорога. Черт подери, да он обезумел от желания сделать Антонию своей любовницей! Какой ужас! На лбу у него выступил холодный пот.

Граф понурился, повернулся и шаткой походкой направился к двери. Внезапно его нога поехала по паркету: под каблук ему попалась та же пуговица, на которой поскользнулась Антония. Он оглянулся, поднял ее, сунул в карман и улыбнулся. В голову ему пришла весьма интересная идея…

В то же самое время Антония, сидевшая на стульчике перед зеркалом в спальне, смотрела на свое отражение и мучительно искала выход из создавшегося положения. Взлохмаченные волосы, распухшие губы, виноватые глаза словно бы упрекали ее за необдуманное поведение. Она положила руки на колени и сжала пальцы в кулак. Боже, что подумал о ней граф! Как теперь она будет смотреть ему в глаза? Где ей взять смелости и хладнокровия, чтобы сесть вместе с ним за обеденный стол? Он ведь понял, как она была близка к роковому моменту, насколько искренне отвечала на его ласки. Так что же ей теперь делать?

Он уж не преминет при первой же возможности снова лишить ее самообладания своими безумными ласками и толкнуть на безрассудство! И будет получать при этом огромное моральное удовлетворение, упиваться своей властью над ней, подавлять ее своим мужским превосходством, снова и снова превращать ее в похотливое ничтожество, лишенное всякого самолюбия и гордости, в сластолюбивую тварь, униженно просящую утолить жажду ее взбунтовавшейся плоти. Какой кошмар!

Выходит, с замирающим сердцем подумала Антония, он почти добился победы, причем с ее же помощью! Оставалось только осуществить соитие и довести его до логического завершения. Вернее, физического, поправилась она и заерзала на стульчике, представив, как все это будет. Однако пока этого не случится, он не получит удовлетворения и сам будет испытывать ужасные муки. Следовательно, с ликованием подытожила она свои рассуждения, победу в первом бою одержала она, а не он! Так что не надо ничего бояться и стыдиться. На сердце у нее тотчас же полегчало, а в голове родился ясный и четкий план дальнейших действий.

Пусть Ремингтон ухмыляется и подмигивает ей при встрече, пусть делает ей пошлые намеки и пытается соблазнить, все равно он останется с носом. Нужно только держаться с ним спокойно и холодно, словно бы ничего не произошло, не поддаваться на его провокации.

Она расправила плечи, вздернула подбородок и представила, как у него вытянется лицо, когда при их новой встрече он поймет, что не сумел сломить ее волю и заронить в сердце сомнение в собственных возможностях. Глаза Антонии радостно заблестели. Коварный противник будет посрамлен!