МАШИНКА

— Алло!.. Я у телефона… Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Михайлович… Слышал, да, да, ужасно. Хотя мы все этого ждали. Он же давно болел… Да, всегда это все равно оказывается неожиданным… Я?! Почему?! Я же с ним никогда непосредственно не работал… Но как я могу, когда есть близкие ему сотрудники, с ним работавшие?.. Да ну, Дмитрий Михайлович, не настолько же их горе ушибло. Прекрасно сумеют все сделать… В конце концов, если вы просите, конечно, я сделаю, Дмитрий Михайлович… Когда?! К концу рабочего дня привезти?! Ну хорошо, хорошо, Дмитрий Михайлович… Будьте здоровы, Дмитрий Михайлович… Да, да. Всех вам благ.

Как он не разбил трубку, шмякнув ею об аппарат с такой силой!

— Ты мне кто — помощник или сотрудник? Мой доцент — мне всегда помощник — я так понимаю. Так вот садись и пиши некролог вновь преставившемуся рабу божию.

— А почему нам писать?

— Что задаешь дурацкие вопросы! Ты же слышал! Все дружки, с которыми вместе карьеру сколачивали, — горем убиты. А мне, которому он ходу не давал, которого душил, как мог, мне велено писать некролог. Садись и пиши.

Эту трогательную картину, как Начальник и его ближайший помощник писали некролог на в бозе почившего коллегу-профессора, к сожалению, а может, к счастью, никто не видал, и восстановить ее полностью, а это уж безусловно, к сожалению, невозможно. Однако по рассказам их было ясно, что сначала стал писать некролог абсолютно самостоятельно и одиноко помощник, в то время как Начальник демонстративно протестующе смотрел в окно. То ли ему надоело молча слушать ежиное пыхтенье сочиняющего помощника, то ли он решил, что демонстрировать свой протест сейчас некому, то ли вспомнил, что помощник сейчас обратится к нему все равно за биографическими справками, но так или иначе, а Начальник вскоре включился в работу, тоже стал истово подбирать нешаблонные слова, кидался к телефону и наводил справки, уточняя некоторые детали биографии, уточняя количество орденов и медалей, уточняя количество статей и монографий, уточняя количество учеников и созданных ими диссертаций и так далее и тому подобное. К тому моменту, когда, приблизительно через час, текст был написан, Начальник был просто увлечен этим занятием и, кажется, даже огорчен, что так быстро завершилось это неожиданное развлечение.

— Ну, прочти теперь, что у нас получилось.

— «… Неумолимая смерть безвременно остановила сердце и вырвала из наших рядов друга и коллегу…»

— А что! — Начальник вскочил, прослушав опус до конца, и стал быстро ходить по комнате, потирая ладони, держа их перед собой на уровне глаз, что было признаком крайнего удовлетворения. — А что! И очень неплохо написали. А? Во всяком случае, нешаблонно. Правда? Какие-то свои слова нашли. Так ведь? А эти некрологи, которые пишут официально, — их же нельзя читать. Да? И вот так всегда: как только надо что-то сделать, так ко мне. А что же сами? А вот в том-то и дело, что у них самих всегда все получается шаблонно, неинтеллигентно. Не так? Так. Ну ладно, давай печатать, и сразу же пошлем лаборантку в министерство, пусть отвезет побыстрее. Где машинка? Черт знает что! Где машинка?! А ну, пойди посмотри у лаборанток… Нет ее у них?

Выходил помощник еще помощником, но вошел он, не найдя машинки, уже сотрудником.

— Вам ничего нельзя доверить! Машинку и ту ухитрились спереть! И что значит не нашел! Либо плохо искал, либо все вы к тому же и воры. Так? Есть ли среди вас хоть один человек, которому верить можно?! Сам найду!

Трудно было понять, трудно было придумать, как он, Начальник, собирается искать машинку.

Для начала он выгнал своего помощника, велел сидеть ему около кабинета и молчать.

«Сотрудник» вышел в комнату перед кабинетом, где всегда сидели на стульях и креслах помощники и сотрудники и откуда вели двери в лаборатории, уселся в кресло, закурил. Его, естественно, спросили, почему он взмылен, каково настроение у Начальника, и спрашивали еще многое, но Начальник велел молчать, а потому он ответил, что взмылен, ибо комната эта предбанник. Его поняли и больше не спрашивали. В «предбаннике» раздался один звонок, что означает вызов лаборантки в кабинет. На два же звонка должен был зайти врач из лаборатории. Начальник всегда возмущался тем, что ликвидировали секретарш у профессоров: «Сколько времени у нас отняли этим декретом. Теперь приходится выкручиваться — делать секретаря из лаборанток. Возмутительно».

Лаборантка вошла в кабинет, через минуту вышла и вызвала в святилище аспиранта, сидевшего у самой двери.

Начальник пригласил аспиранта сесть, сам тоже сел в соседнее кресло. Закурили.

— Ну, как идет работа?

— Материал, я считаю, полностью набран. Начал писать.

— Литобзор написал?

— Да. Сейчас печатаю.

— Когда дашь на прочтение?

— Как кончу печатать — недели через две, наверное.

— Что ж, ты две недели собираешься машинку держать мою? Я ждать не могу.

— Какую машинку?

— Какую! Мою, которую ты взял тут.

— Я?! Никакой машинки я не брал.

— У тебя ж нет своей. Я знаю. На чем же печатаешь? Если б ты дал машинистке — она б тебе дня за два напечатала, страниц тридцать — сорок, или сколько у тебя там в обзоре?

— Откуда машинистка?! Сам, конечно. Но машинку взял в прокате.

— В прокате! Неужели ты думаешь, что я так редко печатаю и она мне не понадобится целых две недели?!

— Клянусь чем хотите, но я не брал на кафедре никакой машинки. Да вот у меня и квитанция на взятую машинку из «Проката». Пожалуйста.

— Да ты что! Убери свою квитанцию. Я тебе и так верю. Что ж ты думаешь, я могу тебя подозревать в воровстве, что ли?! Так вы думаете о своем шефе? Мне просто нужно сейчас срочно напечатать один материальчик. Значит, ровно через две недели я жду готовый литобзор.

— Может, и раньше получится.

— Но крайний срок тебе две недели. Я должен с ним ознакомиться. А то так вы будете знать больше литературы, чем я. А ведь тогда нам придется расстаться. — Начальник засмеялся, аспирант улыбнулся. — Шучу, шучу, конечно. Позови мне кого-нибудь, кто там есть. О машинке, кстати, не говори никому. Ну, беги в палаты, работай. До двух часов дня ваше место там, а не в этой комнате у моей двери. Впрочем, хорошо, что ты оказался здесь.

Начальник подошел к окну и засмеялся:

— Иди посмотри. Вот она, трагикомедия жизни!

Под окном стояла машина с баранкой руля в виде круга с отверстиями по краю. Машину ручкой заводил, по-видимому, ее владелец, человек с двумя культями вместо рук. Рядом стоял другой человек на костылях — нога была в гипсе. Он вырывал ручку — хотел помочь. Первый не давал.

Начальник опять засмеялся:

— Глупо, конечно, что это смешно, но смешно. Безрукий и безногий. Безрукий-то одолел. Даже как-то грешно смеяться.

Аспирант стоял рядом и, улыбаясь, смотрел в окно.

— Ах, черт. — Начальник увлекся. — Не может. Надо ногой активнее помогать.

Из дверей выскочил в незастегнутом халате Сергей, подошел, небольшая перепалка — безрукий и ему не давал, но Сергей победил.

— Ну, вот и завелось, — сказал Начальник. — Ладно, иди работай.

У следующего он попробовал в дверях еще потребовать машинку.

С третьим он поговорил сначала о футболе, а потом стал выяснять про машинку.

Его со студенческих лет учили индивидуальному подходу, жил он по известной формуле: «Лечить надо не болезнь, а больного».

Наконец лаборантка вызвала Люсю.

— А ты зачем? Впрочем, как дела, Люсенька?

— Все нормально. Наверное, через час пойду в операционную.

— Ты представляешь, вот, пожалуйста, мне поручили написать некролог. Посмотри.

— Почему тебе? Ты-то какое имеешь к нему отношение?

— Вот в том-то и дело! Как кого-то продвигать — так своя когорта, а как написать что-то — так я.

Люся просмотрела исписанный лист, вздохнула, улыбнулась и сказала: «О вы, которые, восчувствовав отвагу, хватаете перо, мараете бумагу, тисненью предавать труды свои спеша, постойте — наперед узнайте, чем душа у вас исполнена…»

— Ты не находишь, Люсь, что Пушкин уже стал для тебя шаблоном?

Люся засмеялась:

— Наверное, ты прав, но он такой искренний. А потом, я не виновата — это само получается.

— Слушай, ты представляешь! Кто-то спер машинку из кабинета.

— Не может быть. Этого просто не может быть. А чью машинку?

— Чью! Мою, конечно. Кто-то из своих. Вообще-то ключ есть только у меня, но открыть может каждый — это известно.

— Что ты говоришь! Ничего ты думаешь о нас, о своих сотрудниках! Разве можно!

— Но машинки-то нет.

— И ты всех вызываешь и спрашиваешь?

— Я ж не говорю: украл — отдай, я вполне тактично: напечатал, и хватит — мне нужна.

— Временами я тебя просто ненавижу, и это еще ничего — это еще любовь. А временами — тихо сомневаюсь, тогда мне страшно за себя. Плохо ты к людям относишься. Ко мне ты лучше относишься, больше веришь.

— Баба, она баба и есть! К тебе мне плохо относиться!

— Ну вот Сергея-то ты не любишь, а относишься к нему лучше, чем к другим, просто потому, что и он тебе верит больше, чем другие.

— Кто тебе сказал, что я не люблю его?

— Я и сама не без глаз. А все равно ты ему веришь — потому как он тебе верит. Это ж, наверное, чистая математика, чем больше ты доверяешь, тем больше тебе верят. И наоборот. Прости, милый, за сентенции, но ты и меня обидел — заставил сомневаться.

— Права ты, по-видимому, Люсенька, но, понимаешь, очень уж машинка нужна. Срочно некролог надо перепечатать. И где она может быть?!

— Взял кто-нибудь, да еще с твоего ведома, наверное, а ты забыл.

— Как я могу забыть? Ну ладно, найдем. Знать, не судьба самому напечатать. Я не хотел никого просить — сам, думал, напечатаю. Права ты, Люсенька, отдай, пожалуйста, лаборанткам, пусть напечатают они. Ваше поколение вообще добрее нас, вы доброжелательнее. А ведь, наверное, все знают, зачем я вызываю, а я просил не говорить — вот и верь им. Впрочем… черт его знает…

Люся опять порадовалась его самоанализу, его жесткости к себе, его отсутствию рисовки — так она воспринимала его реакцию на свои мысли.

Следом вошел Сергей и еще от двери начал:

— Машинку вашу я не брал…

— Как ты смеешь говорить так! По-твоему, я могу думать, что кто-нибудь взял, не сказавши? Хорошо же ты думаешь обо мне! Как трепаться да резонерствовать — тут ты на высоте!

Сергей смутился, покраснел.

— Простите. Я просто хотел сказать, что машинка у зава — печатают расписание на неделю, и взял он ее у вас утром, на ваших глазах и на моих, а вы говорили в это время по телефону и в ответ на его просьбу кивнули головой.

— Я прекрасно помнил, что кто-то взял. Не помнил кто и просто поэтому спрашивал. Как же надо относиться друг к другу, как же надо так не доверять друг другу, чтобы прийти в такое возбуждение! Как же вы все думаете обо мне, если такое возбуждение, если вся клиника уже знает?! А ведь тебе, да и многим сегодня еще оперировать. О больных вы совершенно не думаете. Все это результат беспредельной заботы о собственной репутации…

Но, в общем, все кончилось благополучно: некролог был вовремя напечатан в газете.

ПОРЯДОК ПРЕЖДЕ ВСЕГО

— Как это не знаешь кто? Ведь в сознании.

— Шок.

— И не отвечает?

— Посмотри.

Мимо глядели живые безжизненные глаза.

— Как вас зовут?

Даже ресницы не дрогнули. Пожалуй, это самое удручающее в шоке: сознание есть — и полная апатия, полная отрешенность. Еще не измерил давление, не посчитал пульс, а уже страшно.

— А «Скорая» что?

— А ничего. Из-под поезда — и все.

— Ничего не видно, кроме руки?

Рука висела на тоненькой веточке кожи. Вся размята. Ясно. Руку не сохранить. Убрать много придется: и лопатку, и ключицу.

— А кровотечение было?

— Не видишь? Размято все.

— Подмышечная артерия! Знаешь, размята, размята, а как хлобыстнет. Приготовил зажимы?

— Вон лежат.

— Сумасшедший! В один миг хлынет — и кранты, не остановишь.

— А я зачем? — рядом стоял Ефим с полотенцем, намотанным на кулак, — вслучае чего, сразу заткнет.

— Ага. Ну так давай быстрее в операционную.

— Сейчас? Сразу?

— А что?

— Давление около сорока.

— Черт! Ну ладно. Давай поднимать в приемном… Боюсь только, фуганет, как поднимем. Ну успеем.

— Боюсь трогать.

— Верно, да здесь неудобно и пьяные орут.

И как будто открыли шлюз: «Здесь, с мужчинами?! Никогда».

— Ну ложись, ложись. И никуда не ходи. Сейчас, как освободится перевязочная, мы тебе поможем.

— С мужчинами?! За кого вы меня принимаете?! Я сестра самого маршала…

— Ну ложись, бабуль, ложись.

— Вы не смотрите, что я неказисто одета. Вчера я была вбальном платье.

— Надо отключать уши.

— Сколько перелили?

— Пока только ампулу.

— И что?

— На том же уровне.

— Черт! Боюсь, засандалит. Ты стой, не отходи со своимполотенцем.

— Как пробка.

— Шутки тебе все. Обнажай другую вену тоже.

— Сейчас набор принесут.

— Все-таки страшно. Давай иартерию обнажим,

— По-твоему, я один, что ли, все это могу?

— Но я-то не ушел.

— Ну так обнажай. Кто держит? Ты старший — ты хозяин.

— Я с Фрунзе была на «ты»! А выкак со мнойразговариваете? Всех завтра в Совет Министров вызовут. Узнаете тогда!

— Как давление?

— Ну, может, сорок пять.

— Вот сволочь. Боюсь я его оставлять. Надо быстрейоперировать.

— А везти на лифте не боишься?

— Кретин. Не боялся бы — повез.

— Ну так — молчи.

— Позову Начальника. Пусть санкцию дает.

— Валяй.

— С мужчинами рядом положили! Вы знаете, кто я такая?! Мы с Буденным…

— Закрывай дверь, когда ходишь. И позови шефа. — Дверь закрыли.

Вбежала сестра с новой порцией крови — дверь открыли.

— Закройте! — Закрыли.

Другая сестра внесла стерильный набор. Дверь открыли. Опять закрыли.

Ввезли аппарат искусственного дыхания — опять открыли. Опять закрыли.

И все время врывалось:

— …с мужчинами!.. Где мои лакировки?.. Вы ответите!.. А вы кто такой… Платье бальное… Я сестра… Вас вызовут…

— Какое давление?

— Пятьдесят пять. — Пришел Начальник.

— Что, Сергей?

— Из-под поезда.

— И что?

— Вот рука. Вся размята.

— Кровотечения нет?

— Затромбировалось, наверное.

— В операционную чего неподнимаете?

— Боимся. Шок.

— Да-а.

— Как думаете? Поднимем давление если… Не дастизподмышечной?

— Ты стоишь на страже, что ли? — спросил уЕфима.

— Угу.

— Я сестра маршала…

— Что за крик?

— Пьяная.

— Так успокой ее, Сережа. Работать невозможно.

— Вы завтра все ответите.

Начальник взъярился и кинулся в коридор:

— Прекратите этот крик. Мы работаем.

— Я сестра…

— Мне все равно, чья вы…

— Завтра будете разговаривать…

— Разговаривать буду я и завтра. А вы немедленно прекратите!

— Как давление?

— Шестьдесят.

— До девяноста поднимем — и в операционную.

— Смотрите, как промокает повязка.

— Вот гадина. Поднялось давление — усилилось кровотечение. Это из малых сосудов.

— А артерия ничего — молчит.

— Молчи ты, дурной, сглазишь.

В коридоре продолжалась беседа Начальника.

— Ишь в очках! Из грязи в князи.

— Да поймите же вы! У нас здесь тяжелый больной. Мы работаем, а вы нам мешаете своим криком.

— А что же меня положили здесь? Вон мужчина лежит.

— Вас на минутку сюда. Сейчас возьмут в перевязочную.

— А я не привыкла так. Отдайте мои туфли.

— Отдайте ей туфли. Этот крик будет до завтра.

— Я сестра…

— Давление восемьдесят пять.

— Давай повезем осторожненько, не прекращая переливания.

— Держи ампулу и иглу придерживай. Готовы?

В коридоре продолжал наводить порядок Начальник.

— Неужели сами не можете додуматься? Когда рядом тяжелый больной, все помехи должны быть устранены. Ни о чем не думаете. Где заведующий приемным отделением? Немедленно больную в перевязочную. Пусть там орет.

— Это я-то ору? Как со мной разговариваете! Ты завтра ответишь. Я сестра…

— Немедленно в перевязочную!..

— «Ехали казаки через лес густой…» — На этот раз густой мужской бас. Передала-таки эстафету.

— Ну, поехали.

— Слушай, раз его вызвали, надо спросить.

— Куда ж спрашивать, если он порядок наводит. — Вошел Начальник:

— Ну как?

— Девяносто.

— Что решили?

— Везем.

— Ну, давай осторожненько.

— Из грязи в князи… «Через лес густой…»

— Как вы тут работаете, в таком орове!

— Поехали.

Тронулись, не меняя своего положения относительно друг друга, каталки.

— С трудом заставил ее замолчать. Давно надо было в перевязочную взять. Сами, что ли, не могли додуматься?

— А-ля-ля-лялала… — ответил за нас густой мужской бас.

— А-а! Горбатых надо могилой исправлять! Плюнем. Везите. Ну, помогай тебе бог, Сержик. Я зайду к вам в операционную.

ОБЕД ВТРОЕМ

— А почему сегодня на конференции вы так обрушились на меня?

— Я? Когда?

— Ну, вот за легкое. Действительно же, дать экстренно наркоз при отрыве легкого — трудно. Ну, я и поблагодарил наркозную бригаду.

— Эх, Сергей! Сколько тебя учить надо?! В клинике благодарить за работу, за которую платят деньги, могу только я. Подумаешь, маршал какой нашелся — это он солдатам и офицерам благодарность выносит. Я — директор клиники, я — могу. А ты — не должен.

— Должен же я, как старший дежурный, отметить их. По существу, они спасли больного. Операцию-то каждый бы сделал.

— Значит, надо было договориться со мной перед конференцией, доложил бы сам факт, а я бы уже от себя, я бы вынес им благодарность, я обратился бы к администрации, чтобы они благодарность оформили приказом. А то подумай сам, — ты просто старший дежурный — и благодарность! В результате и им теперь благодарности в приказе не будет.

— Да я просто от себя. Черт его знает, может, вы и правы. Только говорить спасибо — так приятно. Благодарящий ведь тоже лучше становится. А?

— Вот я и стану лучше.

Начальник хлопнул Сергея по плечу и пропустил вперед Люсю. Они вступили на тропинку в снегу, где идти можно только по одному. Люся шла и молчала. Она думала совсем о другом. Она думала, почему, когда он зовет ее обедать в ресторан, всегда берет кого-нибудь еще, третьим. И сегодня опять. У них есть около трех часов до начала хирургического общества, и он позвал ее обедать и Сергея. «Он, наверное, боится, что кто-нибудь увидит нас вдвоем. И наверное, он прав — разговоры пойдут на работе и дома. А так все правильно». Люся его поняла, но все равно ей было жалко, что они будут не одни, и порадовалась, что третьим будет Сергей, а не кто-нибудь еще.

По узенькой тропинке впереди шла Люся, за ней Начальник и, наконец, Сергей.

— Где пообедаем, ребята?

— Поближе к конечной цели, по-моему, — сказала Люся.

— Значит, там же?

— Да, — присоединился Сергей.

— Поедем на такси?

— Время есть, поедем на метро — прямо без пересадок. — Люся вроде бы взяла инициативу.

— Давай так, — Начальник отдал ей инициативу. — А ты спать не хочешь, Сереж? Поедешь?

— Вообще-то устал, но не насмерть.

— Ну ладно, пообедаем вместе, а там решишь, — опять инициатива у Люси.

— Правильно, — Начальник принял подачу.

— Предложение дамы — почти закон, — улыбнулся Сергей, — подтверждение Начальника — уже закон.

— Смотри-ка, скоро ты совсем умным станешь.

Они вошли в метро, прошли на эскалатор. Вперед Начальник пропустил Люсю, потом сам ее обошел и встал ниже, повернувшись к ней лицом. Сергей встал рядом с Люсей.