«Да, походит.»

«Тогда, в чем же дело?»

«Ни в чем», ответил Коннор. «Просто я обдумываю, что же он сказал на самом деле.»

«Он упомянул Фэрчайлд.»

«Да», сказал Коннор, «сенатор очень хорошо знает настоящую историю с Фэрчайлд.»

Я хотел спросить, в чем было дело, но он и сам уже начал рассказывать. «Слышал когда-нибудь о Сеймуре Крее? Много лет подряд он был лучшим в мире изобретателем суперкомпьютеров. Компания „Крей Рисерч“ делала самые быстрые компьютеры в мире. Японцы попытались его догнать, но просто не смогли. Он был слишком талантлив. Однако, к середине восьмидесятых демпинг японских чипов выдавил из бизнеса большинство домашних поставщиков Крея. Поэтому, Крею пришлось заказывать свои специальные чипы у японских производителей. Никто в Америке их больше не делал. А у его японских поставщиков начались загадочные задержки. Как-то раз, чтобы доставить заказанные им чипы, у них заняло год, и именно в это время его японские конкуренты делали громадные шаги вперед. Возникли вопросы, не украли ли они его новую технологию. Крей был в ярости. Он понял, что его попросту трахают. Он решил, что переориентируется на американского производителя чипов и выбрал „Фэрчайлд Семикондактор“, хотя эта компания была финансово слабой и ей было далеко до лучшей. Но Крей больше не доверял японцам. Ему пришлось иметь дело с Фэрчайлд. Итак, Фэрчайлд делает ему следующее поколение заказных чипов – и вдруг он узнает, что Фэрчайлд должна быть продана Фуджицу, его основному конкуренту. Именно эта тревога о последствиях для национальной безопасности и заставила конгресс заблокировать продажу.» «А потом?»

«Ну, отмена продажи не решила финансовых проблем Фэрчайлд. Компания продолжала находиться в беде. И в конце концов была продана. Прошел слух, что ее продают французской компании Булл, которая не конкурировала в области суперкомпьютеров. Но в конечном счете Фэрчайлд купила американская компания.»

«И МайкроКон это другая Фэрчайлд?»

«Да, в том смысле, что МайкроКон даст японцам монополию на жизненно важные машины для производства чипов. А как только они заимеют монополию, они перестанут давать эти машины американским компаниям. Но сейчас я думаю…»

Здесь зазвонил телефон. Это была Лорен, моя бывшая жена.

«Питер?»

Я ответил: «Хелло, Лорен.»

«Питер, я звоню проинформировать тебя, что сегодня хочу забрать Мишель пораньше.» Голос звучал напряженно и как-то формально. «В самом деле? Я думал, ты ее вообще не заберешь.» «Я так не говорила, Питер», быстро ответила она. «Конечно, я ее заберу.»

Я сказал: «Окей, прекрасно. Кстати, кто такой Рик?»

Возникла пауза. «Это ниже тебя, Питер.»

«Почему?», спросил я. «Мне просто любопытно. Мишель сказала о нем сегодня утром. Сказала, что у него черный Мерседес. Он твой новый бойфренд?» «Питер, мне не кажется, что он на том же уровне, что и ты.»

Я спросил: «На том же уровне чего?»

«Давай не играть в игрушки», сказала она. «И без того все достаточно трудно. Я звоню сказать тебе, что хочу забрать Мишель пораньше, потому что повезу ее к врачу.»

«Зачем? Простуда прошла.»

«Я повезу ее на освидетельствование, Питер.»

«Зачем?»

«На освидетельствование.»

«Да-да, я слышу», сказал я, «но…»

«Ее осмотрит врач Роберт Страусс. Мне сказали, что он эксперт. Я спросила в офисе, кто самый лучший. Я не знаю, как оно повернется, Питер, но хочу, чтобы ты знал, что я встревожена, особенно в свете твоей истории.» «Лорен, о чем ты толкуешь?»

«Я говорю о насилии над детьми», сказала она. «Я говорю о сексуальных домогательствах.»

«Что?»

«На данной стадии без этого не обойтись. Ты знаешь, что в прошлом тебя в этом уже обвиняли.»

Я почувствовал, как накатывает отвращение. Как бы не складывались отношения, всегда есть некие остатки обиды, некие карманы горечи и гнева – но также и масса частностей, которые знаешь о другом человеке, но никогда не используешь против него. Если, конечно, так решил. Лорен решила иначе. «Лорен, ты же знаешь, что обвинения в насилии были отвергнуты. Ты же все об этом знаешь. Мы в то время были женаты.» «Я знаю только то, что ты мне рассказывал.» Теперь ее голос звучал словно издалека, поучающе и слегка саркастически. Ее прокурорский голос. «Лорен, ради бога, это же смешно. Что происходит?»

«Это не смешно. На мне лежит ответственность матери.» «Ради бога, но прежде ты никогда особенно не тревожилась о своей материнской ответственности. И вдруг сейчас…» «Верно, у меня весьма требовательная карьера», сказала она ледяным тоном, «но никогда не ставилось под вопрос, что на первом плане у меня дочь. И я глубоко, глубоко сожалею, если мое прошлое поведение каким-либо образом способствовало нынешним неприятным обстоятельствам.» У меня было ощущение, что она говорит не со мной. Она репетировала. Пробовала выражения, чтобы посмотреть, как они будут звучать перед судьей. «Очевидно, Питер, если насилия над детьми имели место, то Мишель не может продолжать жить с тобой. Или даже с тобой видеться.»

Я почувствовал боль в груди. Невыносимую боль. «О чем ты говоришь? Кто сказал тебе, что насилия над детьми имели место?»

«Питер, мне кажется, что в настоящее время мне не стоит это комментировать.»

«Это был Вильхельм? Кто позвонил тебе, Лорен?» «Питер, не смысла входить в подробности. Я официально ставлю тебя в известность, что приеду забрать Мишель в четыре часа. Я хочу, чтобы к четырем она была готова ехать.»

«Лорен…»

«Моя секретарша, мисс Уилсон, прослушивает линию и стенографирует наш разговор. Я даю тебе формальное оповещение о своем намерении забрать дочь и отвезти ее на медицинское освидетельствование. У тебя есть какие-нибудь вопросы по поводу моего решения?»

«Нет.»

«Тогда в четыре часа. Благодарю за сотрудничество. И позволь одно личное замечание, Питер. Я глубоко сожалею, что дошло до такого.» И она положила трубку.

Я был вовлечен в дело о насилии над детьми, когда работал детективом. Я знал, как это бывает. На самом-то деле по физическому осмотру обычно ничего не определишь. Он всегда сомнителен. А если ребенка опрашивает психолог, который молотит ее вопросами, ребенок обычно соглашается и выдает ответы, которые нравятся психологу. Нормальная процедура требует, чтобы психолог записывал разговор на видеоленту для доказательства, что опрос не был наводящим. Но когда дело доходит до судьи, ситуация почти всегда остается неясной. И судья, поэтому, обычно решает консервативно. А это означает, что если существует возможность насилия, то надо забрать ребенка у обвиняемого родителя. Или по меньшей мере не позволять посещений без наблюдения. И визитов с ночевкой. И даже…

«Достаточно», сказал Коннор, сидя рядом в машине. «Вернись обратно.»

«Извините», сказал я, «я расстроился.»

«Вижу. И теперь: что ты мне тогда не рассказал?»

«О чем?»

«Об обвинениях в насилии.»

«Нечего рассказывать. Ничего не было.»

«Кохай», тихо сказал он, «я не смогу тебе помочь, если ты мне не расскажешь.»

«Дело не имело отношения к сексуальным домогательствам», сказал я.

«Здесь совсем другое. Дело в деньгах.»

Коннор ничего не сказал. Он просто ждал. И смотрел на меня.

«А, черт», сказал я.

И начал рассказывать.

В жизни случаются моменты, когда кажется, что понимаешь, что делаешь, а на самом-то деле нет. Потом уже оглядываешься и видишь, что действовал совсем неправильно. То есть, вляпался во что-нибудь и был совершенно не прав. Но в то время, ты думал, что все прекрасно. Когда это со мной случилось, я был влюблен. Лорен была тогда одной из тех девушек-патрицианок, худощавой, грациозной и понимающей. Казалось, что она выросла на породистой лошади. Она была моложе меня и чертовски красивой. Я всегда знал, что между нами не сложится, но все равно пытался, чтобы сложилось. Мы поженились, стали жить вместе и она сразу начала выражать недовольство. Ей не нравилась моя квартира, место, где она расположена, сколько денег у нас имеется. Все такое. Она начала полнеть и не могла остановиться. Она держала крекеры в машине, крекеры под кроватью, крекеры везде и всюду. Она выглядела такой жалкой и несчастной, что я пробовал делать ей приятные мелочи. Покупать всякую всячину. Готовить еду. Делать мелкую домашнюю работу. Вообще говоря, я так не делаю, но я был влюблен. Понемногу у меня образовалась привычка ее баловать. Я пытался ее умилостивить.

А она постоянно на меня давила. Больше того, больше этого. Больше денег. Больше и больше.

У нас также была еще одна особая проблема. Ее медицинская страховка в офисе окружного прокурора, как и моя, не включала беременность. После женитьбы нам не хватало повременной оплаты, чтобы возместить расходы на ребенка. Стоимость доходила до восьми тысяч долларов, а мы с этим даже не были вровень. Ни у кого у нас денег не было. Отец Лорен был врачом в Вирджинии, но она не хотела просить у него денег, потому что он с самого начала был против ее замужества. У моей семьи вообще не было никаких денег. Вот так. Денег не было совсем. Она работала на окружного прокурора. Я работал на департамент полиции. У нее была куча долгов на MasterCard и машина, купленная на деньги также взятые в долг. Нам следовало найти восемь тысяч долларов. Она просто висели над нашими головами. Мы думали, что как-то все само собой утрясется. Она в основном помалкивала, то есть со всем этим должен был справляться я.

И тут как-то вечером в августе пришел вызов на случай семейного насилия в Ладера-Хейтс. Латиноамериканская пара – напились и весьма крепко подрались: у нее разбита губа, у него фонарь под глазом, ребенок орал в соседней комнате, но очень скоро мы их успокоили, увидели, что никто серьезно не пострадал и собрались уходить. А жена увидела, что мы уходим и начала вопить, что муж дурит с дочерью, физически обижает дочку. Когда муж такое услышал, то выглядел весьма глупо, и я решил, что все это чепуха, жена просто хочет чем-нибудь достать его. Но жена настаивала, чтобы мы проверили девочку, поэтому я и пошел в детскую комнату, а ребенку было всего месяцев девять и он покраснел от рева. Я откинул одеяло, чтобы проверить на синяки, и вдруг увидел белый кирпич, весом в кило. Под одеялом у ребенка. Вот так.

Я не знал, та ли здесь ситуация, когда они женаты, и она, поэтому, не может свидетельствовать против мужа, и есть ли здесь вообще подсудный случай, законен ли обыск, и так далее. Если бы он заполучил хотя бы наполовину толкового адвоката, он смог бы отмазаться, ноу проблем. Поэтому я вышел из детской и попросил этого типа войти. Я понимал, что ничего не смогу сделать. Я подумал только, что если девочка ухитрится затолкать этот кирпич в рот и пожевать, это ее убьет. Я хотел просто поговорить с ним об этом. Я решил, что слегка его потрахаю. Напугаю немного. И вот мы с ним в детской, жена все еще в гостиной с моим напарником, и вдруг этот тип вытаскивает конверт в два сантиметра толщиной. Он его открыл и я увидел стодолларовые бумажки. Дюйм толщины стодолларовых банкнот. А он говорит: «Благодарю за помощь, офицер.»

Должно быть, в этом конверте было тысяч десять. Может, и больше, я не знаю. Тип вытащил конверт и глядит на меня, ждет, что я возьму. Я сказал что-то малоубедительное о том, как опасно прятать дурь в детской кроватке. И типчик сразу вытащил кирпич, бросил его на пол и ногой запихнул под кровать. Потом говорит: «Вы правы. Благодарю вас, офицер. Ужас, что если случится с моей дочерью.» И протягивает конверт. Вот так.

Сплошная суматоха. Снаружи жена вопит на моего партнера. Здесь с нами вопит ребенок. Тип протягивает конверт, улыбается и кивает. Вроде как, давай, бери, они твои. И я подумал… не знаю, что подумал… Я только помню, что я уже в гостиной и говорю, что с ребенком все в порядке, и теперь женщина начинает пьяно вопить, что это я насиловал ее ребенка – теперь уже я, а не муж – и что я в заговоре с мужем, и что мы оба поганцы. Мой партнер понял, что она в дымину пьяная, и мы ушли. И это все. Партнер говорит: «Ты побыл немного в той комнате», а я отвечаю: «Я проверял ребенка.» И это все. Если не считать, что на следующий день она явилась и сделала формальное обвинение, что я насиловал ее ребенка. Она была с перепою, у нее уже были приводы, но даже так обвинение слишком серьезное и она пошло по инстанциям вплоть до предварительного слушания, где и было отброшено, как совершенно необоснованное.

Вот и все.

Все, что случилось.

Вся история.

«А деньги?», спросил Коннор.

«На уик-энд я поехал в Вегас. И крупно выиграл. В тот год я заплатил тринадцать тысяч налога на дополнительный доход.» «Чья была идея?»

«Лорен. Она подсказала, как все уладить.»

«Так она знала, что произошло?»

«Конечно.»

«А расследование в департаменте? Совет по предварительному расследованию составил рапорт?»

«Не думаю, что зашло так далеко. Они просто все выслушали устно и все отмели. Вероятно, есть запись в журнале, но настоящего рапорта нет.» «Олл райт», сказал Коннор. «А теперь расскажи все остальное.»

И я рассказал ему о Кене Шубике, о «Таймс» и о Крысе. Коннор, нахмурившись, молча слушал. Пока я говорил, он начал посасывать воздух сквозь зубы, что у японцев является выражением несогласия. «Кохай», сказала он, когда я закончил, «ты сделал мою жизнь чрезвычайно трудной. И, конечно, ты заставил меня выглядеть глупее, чем я есть. Почему ты не рассказал мне этого раньше?»

«Потому что это не имело отношения к вам.»

«Кохай», он все кивал головой, «кохай…»

Я снова подумал о дочери. О возможности – только возможности – что я не смогу видеться с нею – что я не смогу…

«Слушай», сказал Коннор, «я ведь говорил тебе, что это может оказаться неприятным. Помяни мое слово. Может быть еще гораздо неприятнее. Это только начало. Может стать совсем гнусно. Мы должны действовать быстро и попытаться все закруглить.»

«Мне казалось, что все уже закруглено.»

Коннор вздохнул и покачал головой. «Нет», сказал он. «А сейчас нам надо все разрешить до того как ты встретишься с женой в четыре часа. Давай убедимся, что мы будем готовы.»

«Боже, я говорю, что все зверски закруглено», сказал Грэм. Он ходил вокруг дома Сакамуры на холмах Голливуда. Последняя команда ОМП паковала чемоданы, собираясь уходить.

«Я не знаю, почему у шефа блоха в штанах», сказал Грэм. «Ребятам из ОМП пришлось сделать большую часть работы прямо здесь, не месте, потому что он в такой лихорадке. Но слава богу: все связалось прекрасно. Сакамура наш парень. Мы прошлись расческой по постели – и волосы совпали с теми, что найдены на девушке. Мы получили сухую слюну с его зубной щетки. Она совпадает по группе крови и по генетическим маркерам со спермой внутри мертвой девушки. Совпадение с уверенностью девяносто семь процентов. То, что внутри нее – его, и волосы на теле. Он трахнул ее, а потом ее убил. А когда мы пришли арестовать его, он запаниковал, пошел на пролом и, как результат, умер. Где Коннор?»

«Снаружи», сказал я.

Через окна я видел, что Коннор стоит возле гаража и говорит с полисменами в черно-белой патрульной машине. Коннор показывал вверх и вниз по улице; они отвечали на вопросы.

«Что он там делает?», спросил Грэм.

Я сказал, что не знаю.

«Проклятие, я его не понимаю. Ты скажи ему, что ответ на его вопрос – нет.»

«Какой вопрос?»

«Он звонил мне час назад», сказал Грэм. «Сказал, что хочет знать, сколько пар очков для чтения мы здесь нашли. Мы проверили. Ответ таков: нет очков для чтения. Кучи солнечных очков. Несколько пар женских солнечных очков. Но это все. Я не знаю, чего он беспокоится. Странный человек, правда? Какого черта он теперь делает?»

Мы смотрели, как Коннор расхаживал взад-вперед возле патрульной машины, потом снова показал вверх и вниз по улице. Один человек сидел в машине и говорил по радио. «Ты понимаешь его?», спросил Грэм. «Нет, не понимаю.»

«Он, наверное, пытается проследить девушек», сказал Грэм. «Боже, хотел бы я, чтобы мы получили идентификацию на эту рыжуху. Особенно сейчас, когда так обернулось. Она, должно быть, тоже трахалась с ним. Мы могли бы получить немного спермы от нее и добиться точного совпадения по всем факторам. А я выгляжу как лошадиная задница, позволив девушкам смыться. Но, черт побери, кто же знал, что дело так обернется. Все случилось так быстро. Голые девушки здесь скачут. Парень слегка смутился. Это естественно. Черт, они хорошо выглядели, не правда?»

Я ответил, что правда.

«И ничего не осталось от Сакамуры», сказал Грэм. «Я час назад толковал с парнями из дорожной службы. Они в даунтауне, вырезают труп из машины, но предполагаю, что он обгорел до неузнаваемости.» Он мрачно уставился в окно. «Знаешь что? Мы сделали все, что могли, с этим гребанным делом», сказал он. «и мне кажется, мы работали весьма хорошо. Мы взяли правильного типа. Мы сделали это быстро, без суматохи и нытья. Но сейчас я слышу только вой об обиде японцев. Перемать. Невозможно победить.» «У-гу», сказал я.

«И, боже, как они теперь давят», сказал Грэм. "Мне жарят задницу ужасно. Шеф звонит мне и хочет, чтобы я закруглился. Какой-то репортер из «Таймс» допрашивает меня, разворошив какое-то старое дерьмо о спорном случае применения силы с одним латиноамериканцем аж в 1978 году. Ничего себе. Но этот репортер, он пытается показать, что я всегда был расистом. А в чем подоплека его стараний? Что прошлая ночь была «расистским» инцидентом. Поэтому я теперь пример расизма, снова поднимающего свою гнусную голову.

Говорю тебе. Японцы – мастера пачкать. Мне до озверения страшно."

«Знаю», сказал я.

«Они тебя тоже достали?»

Я кивнул.

«И чем?»

«Растление малолетних.»

«Боже мой», сказал Грэм. «А у тебя дочь.»

«Да.»

"Ты не звереешь? Это тактика изматывания и очернения, Пити-сан.

Никакого отношения к действительности. Но, попробуй, объясни это репортеру."

«А кто он?», спросил я. «Репортер, говоривший с тобой.»

«Линда Дженсен, кажется так она сказала.»

Я кивнул. Линда Дженсен была протеже Крысы. Кто-то однажды сказал, что Линде не надо протрахивать свою дорогу наверх. Она вместо этого трахает репутации других. Она вела колонку слухов в Вашингтоне, прежде чем вышла на большую дорогу в Лос-Анджелесе.

«Я не понимаю», сказал Грэм, дернув корпусом. «Лично я думаю, что дело того не стоит. Они превращают эту страну в другую Японию. Люди уже боятся говорить. Боятся, что-то сказать против них. Люди просто не хотят говорить о том, что происходит.»

«Правительству надо бы принять несколько законов.»

Грэм захохотал. "Правительство! Да они просто владеют нашим правительством. Знаешь, сколько они тратят в Вашингтоне каждый год?

Четыреста миллионов гребаных долларов. Хватит, чтобы оплатить избирательную компанию всего сената Соединенных Штатов и всей палаты представителей. Куча гребаных денег. А теперь скажи-ка мне: стали бы они год за годом тратить все эти деньги, если бы они не окупались? Конечно, не стали бы. Дерьмо. Конец Америке, приятель. Эй, кажется твой босс тебя зовет." Я выглянул в окно. Коннор махал мне рукой.

Я сказал: «Мне надо идти.»

«Удачи», сказал Грэм. «Слушай, я, наверное, возьму пару недель отпуска.»

«Ты? Когда?»

«Сегодня, немного позже», сказал Грэм. «Шеф намекнул. Сказал, пока гребаная „Таймс“ висит на моей заднице, так будет лучше. Поеду на недельку в Феникс. Возьму семью. Во всяком случае, я хочу, чтобы ты знал, что я могу слинять.»

«Окей, конечно», сказал я.

Коннор все махал мне. Казалось, нетерпеливо. Я заторопился вниз. Когда я сбегал по ступенькам, то увидел, как подкатил черный Мерседес-седан и из него появилась знакомая фигура.

Это был Крыса Вильхельм.

Когда я сошел, Крыса достал блокнот и магнитофон. Изо рта его торчала сигарета. «Лейтенант Смит», сказал он, «Могу я поговорить с вами?» «Я очень занят», ответил я.

«Давай быстрей», позвал Коннор, «теряем время.» Он держал для меня дверцу открытой.

Я пошел к Коннору. Крыса зашагал рядом. Возле моего лица он держал крошечный черный магнитофон. «Надеюсь, вы не станете возражать, что я записываю? После дела Малкольма нам надо быть предельно осторожными. Можете ли вы дать какой-нибудь комментарий по поводу расистских замечаний якобы сделанных вашим помощником детективом Грэмом во время расследования прошлой ночью в Накамото?»

«Нет», ответил я. И продолжал идти.

«Нам сообщили, что он назвал их „гребаными джепами“.»

«У меня нет никаких комментариев», сказал я.

«Он также назвал их „коротышки нипы“. Вы считаете, что такого рода разговоры допустимы для офицера на службе?»

«Извините, Вилли, у меня нет комментариев.»

Все время, пока мы шли, он держал микрофон возле моего лица. Это раздражало. Мне хотелось отмахнуться, но я не стал этого делать. «Лейтенант Смит, мы готовим статью о вас и у нас есть вопросы по поводу дела Мартинес. Вы его помните? Это было пару лет назад.»

Я продолжал идти. «Сейчас я очень занят, Вилли», сказал я. «Дело Мартинес привело к обвинению в оскорблении детей, выдвинутом Сильвией Морелиа, матерью Марии Мартинес. Было внутреннее расследование. У вас имеются какие-либо комментарии?»

«Нет комментариев.»

«Я уже поговорил с вашим тогдашним партнером Тедом Андерсеном. Есть ли у вас какой-нибудь комментарий по этому поводу?» «Извините, нет.»

«Значит, вы не хотите отвечать на серьезные обвинения против вас?»

«Единственный, кто выдвигает такие обвинения, это вы, Вилли!» «На самом-то деле, это не совсем верно», улыбаясь, сказал он. «Мне сообщили, что офис прокурора округа уже начал расследование.» Я ничего не ответил. Хотелось бы знать, правда ли это. «При таких обстоятельствах, лейтенант, не кажется ли вам, что суд совершил ошибку, доверив вам опеку вашей маленькой дочери?» Я только сказал: «Извините, у меня нет комментариев, Вилли.» Я пытался говорить уверенно. Я начал потеть.

Коннор сказал: «Давай-давай, нет времени.» Я сел в машину. Коннор сказал Вильхельму: «Сынок, извини, но мы заняты и должны ехать.» Он захлопнул дверцу. Я завел двигатель. «Поехали», сказал Коннор. Вилли сунул голову в окошко: «Считаете ли вы, что оскорбления японцев капитаном Коннором представляет собой еще один пример нехватки здравого смысла в департаменте полиции в расово-чувствительных случаях?» «Увидимся позже, Вилли.» Я поднял стекло и поехал вниз с холма.

«Чуть быстрее меня не побеспокоит», проворчал Коннор.

«Конечно», отозвался я. И нажал на газ.

В зеркало я видел, как Крыса бежит к своему Мерседесу. Я заложил поворот, шины завизжали. «Откуда этот гаденыш знает, где нас найти? Прослушивает радио?»

«Мы не говорили по радио», сказал Коннор. «Ты ведь знаешь, я аккуратен с радио. Но, может быть, патрульная машина позвонила куда-нибудь, когда мы появились. Может, у нас в машине жучок. Может, он просто вычислил, что мы завернем сюда. Он подонок. И он связан с японцами. Он их агент в „Таймс“. Обычно, японцы несколько более разборчивы насчет тех, кто связан с ними. Но, предполагаю, он сделает все, что они захотят. Миленькая у него машина, ха?» «Я заметил, что она не японская.»

«Не должно же быть так очевидно», сказал Коннор. «Он нас преследует?»

«Нет. Думаю, мы от него отвязались. Куда теперь?»

«УЮК. У Сандерса было достаточно времени, чтобы управиться.» Мы покатили вниз по холму к фривею 101. «Кстати», сказал я, «при чем тут очки для чтения?»

«Просто проверяю небольшой пунктик. Очки для чтения не найдены, правда?»

«Правда. Только солнечные.»

«Как я и думал», сказал Коннор.

«А Грэм говорит, что уезжает из города. Сегодня. Он едет в Феникс.»

«У-гу.» Он взглянул на меня. «Ты тоже хочешь уехать из города?»

«Нет», ответил я.

«Окей», сказал Коннор.

Я съехал с холма и по 101 поехал на юг. В старые дни доехать до УЮК заняло бы десять минут. Теперь занимает тридцать. Особенно сейчас, в середине дня. И быстро ехать больше нельзя ни в какое время вообще. Всегда сильное движение. Смог всегда густой. Я мчался сквозь туманец. «Думаешь, я поступаю глупо?», спросил я. «Думаешь, я должен схватить ребенка и тоже сбежать?»

«Это один из способов все уладить.» Он вздохнул. «Японцы – мастера непрямого действия. Это их инстинктивный способ работы. Если в Японии кто-то с тобой несчастлив, тебе никогда не скажут этого в лицо. Они сообщат твоему другу, твоему помощнику, твоему боссу. И таким способом словечко дойдет. Японцы пользуются всеми этими путями непрямых коммуникаций. Вот почему они так много общаются, так много играют в гольф, ходят пить в бары караоке. Им необходимы эти дополнительные каналы коммуникации, потому что они не могут подойти и сказать, что у них на уме. Как подумаешь, то такой способ ужасно неэффективен. Громадные лишние затраты времени, энергии и денег. Но так как они не могут стоять лицом к лицу – потому что для них конфронтация почти что смерть, они от нее потеют и паникуют – то у них нет другого выбора. Япония – страна бега до конца. Они никогда не остаются в середине.»

«Да, но…»

«Поэтому такое поведение кажется американцам трусливым и малодушным, однако для японцев это просто стандартная операционная процедура. В ней нет ничего особенного. Они просто дают вам понять, что чем-то недовольны властные люди.»

«Дают мне понять? Чтобы дело кончилось судом о моей дочери? Мои отношения с ребенком могут разрушиться. Моя репутация может погибнуть.» «Что ж, да. Это нормальное наказание. Угроза общественного позора – это обычный способ указать на недовольство.»

«Ну, кажется, теперь я это понял», сказал я. «Кажется, различил гребаную картинку.»

«Это не личное», сказал Коннор. «Просто они действуют таким способом.»

«Ага, верно. Распространяют ложь.»

«В каком-то смысле.»

«Нет, не в каком-то смысле. А просто гребаную ложь.» Коннор вздохнул. «Мне придется долго объяснять», сказал он, "что поведение японцев базируется на ценностях деревушки. Ты много слышал о самураях и феодализме, но глубоко внутри все японцы – крестьяне. А если ты живешь в деревушке и не нравишься другим крестьянам, то тебя изгоняют. А это значит, что ты умрешь, потому что никакая другая деревня не примет хлопотного человека. Вот так. Рассерди группу – и умрешь. Так они на все смотрят.

Это означает, что японцы чрезвычайно чувствительны к группе. Более чем кто-либо они настроены с группой ладить. Это означает не выделяться, не рисковать, не быть чересчур индивидуалистичным. Это также значит – не обязательно настаивать на правде. Японцы очень мало верят в правду. Для них это холодная абстракция. Это похоже на мать, чей сын обвиняется в преступлении. Она не слишком заботиться о правде. Она больше заботится о сыне. То же самое и с японцами. Для японцев важны связи между людьми. Это для них – реальная правда. Фактическая правда не так важна." «Ага, прекрасно», сказал я. «Но почему они сейчас так давят? Какая им разница? Убийство ведь раскрыто, верно?»

«Нет, оно еще не раскрыто», сказал Коннор.

«Нет?»

«Нет. Вот почему мы испытываем такое давление. Очевидно, кто-то страшно хочет, чтобы расследование завершилось. Они хотят, чтобы мы отступились.» «Если они давят на меня и давят на Грэма, то почему они не давят на вас?»

«Они давят», сказал Коннор.

«Как?»

«Делая меня ответственным за все, что произойдет с тобой.»

«Как они могут сделать вас ответственным? Я этого не вижу.»

«Знаю, что ты не видишь. Но они делают. Поверь мне – они делают.» Я смотрел на шеренгу машин, плетущихся вперед и тонущих в дымке смога даунтауна. Мы миновали электронную рекламу Хитачи (Компьютер No1 в Америке), Канон (Лидер копирователей Америки) и Хонда (No1 в аренде машин в Америке!). Как и большинство новых японских реклам, они были достаточно яркими, чтобы работать при дневном свете. Аренда рекламной стойки стоит тридцать тысяч долларов в день; большинство американских компаний не могут себе их позволить.

Коннор сказал: «Суть в том, что японцы знают, что могут сделать дело весьма неприятным. Подымая пыль вокруг тебя, они сообщают мне: уладь дело. Потому что думают, что я смогу это сделать. То есть, закончить.»

«А вы можете?»

«Конечно. Ты хочешь, чтобы все сейчас же закончилось? Тогда мы возьмем пару пива и насладимся правдой по-японски. Или ты хочешь добраться до дна и узнать, почему же была убита Черил Остин?»

«Я хочу добраться до дна.»

«Я тоже», сказал Коннор. «Тогда давай сделаем это, кохай. Я думаю, в лаборатории Сандерса есть для нас интересная информация. Теперь ключом являются ленты.»

Филип Сандерс вертелся волчком. «Лаборатория закрыта», сказал он и раздраженно воздел руки. «И я ничего не могу поделать. Ничего!» Коннор спросил: «Когда это случилось?»

«Час назад. Пришли из департамента зданий и сооружений, приказали всем покинуть лабораторию и заперли ее. Так вот просто. И теперь на входной двери большущий замок.»

Я спросил: «А в чем причина?»

«Поступил рапорт, что структурная слабость потолка делает подвал небезопасным и университетской страховки не хватит, если ледяная дорожка на нас завалится. Говорят, что безопасность студентов прежде всего. Во всяком случае, лабораторию заперли. Ждут расследования и рапорта инженера по сооружениям.»

«А когда рапорт ожидается?»

Он показал на телефон. «Я жду звонка. Может, когда-то на следующей неделе. А, может, только в следующем месяце.» «В следующем месяце!»

«Ага. Именно так.» Сандерс провел рукой по взъерошенным волосам. «Я прошел всю цепочку до декана. Но в офисе декана ничего не знают. Это пришло с верхов университета. От совета управляющих. Они знают богатых донаторов, которые делают пожертвования многомиллионными кусками. Приказ пришел с самых высоких уровней.» Сандерс засмеялся: «Тут легко догадаться.» Я спросил: «И что это по вашему означает?»

«Понимаете, Япония глубоко внедрилась в структуру американских университетов, в частности на технические факультеты. Это происходит везде. Японские компании теперь обеспечивают двадцать пять профессорских мест в МТИ, гораздо больше, чем любая другая страна. Потому что они понимают – после всех дурацких выкрутасов – что не могут разрабатывать новшества так же, как мы. И так как им нужны инновации, то они делают очевидное. Они их покупают.»