ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я вошел в телефонную будку, находившуюся рядом с вестибюлем больницы. Вынув записную книжку, я нашел в ней записанный мною телефон аптеки и номер рецепта. Я также отыскал в кармане таблетку из пузырька Карен.

Откулупнув ногтем небольшой кусочек, я вдавил его в ладонь. Белый осколок легко раскрошился, превратившись в белый порошок. Я уже не сомневался в том, что это было на самом деле, но на всякий случай все же дотронулся до порошка кончиком языка.

Никакой ошибки быть не может. Нет ощущения противнее, чем чувствовать у себя на языке раздавленный аспирин.

Я набрал номер аптеки.

— Аптека «Бикон».

— Говорит доктор Берри из «Линкольна». Мне хотелось бы знать о лекарстве по рецепту…

— Минуту подождите, я сейчас возьму карандаш.

Короткая пауза.

— Продолжайте, доктор.

— Имя — Карен Рэндалл. Номер один-четыре-семь-шесть-шесть-семь-три. Выписавший врач — Питер Рэндалл.

— Сейчас я проверю. — Телефонную трубку положили на стол. Я слышал, как на том конце провода кто-то, насвистывая, шелестел страницами, а затем: — Да, вот оно. Дарвон. Двадцать капсул, семьдесят пять миллиграмм. При болях принимать по одной таблетке каждые четыре часа. Заказ выполнялся дважды. Вам называть числа?

— Нет, — сказал я. — Этого вполне достаточно.

— Еще что-нибудь?

— Нет, благодарю вас. Вы очень любезны.

— К вашим услугам.

Я медленно опустил трубку обратно на рычаг. Час от часу не легче. Как можно объяснить тот факт, что девчонка, делая вид, что принимает противозачаточные таблетки, на самом деле глотала обыкновенный аспирин, который хранился у нее во флаконе из-под таблеток от спазмов во время менструаций?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Смерть от аборта — явление достаточно редкое. Но этот основополагающий факт обычно тонет в потоке разглагольствований и статистики. Статистика схожа с пустой болтовней в том, что она также эмоциональна и неточна. Ее данные варьируются в довольно широких пределах, но все же большинство сходится во мнении, что каждый год производится в среднем около одного миллиона подпольных абортов, в следствие которых ежегодно умирает примерно пять тысяч женщин. Следовательно уровень смертности в данном случае может быть выражен как соотношение 500/100.000.

Это очень высокий показатель, особенно, если принимать во внимание количество смертей от абортов, проведенных в больничных условиях. Смертность при больничных абортах колеблется в пределах 0-18/100.000, и это дает основания утверждать, что даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств, эта операция не более опасна, чем тонзиллэктомия — удаление миндалин (17/100.000).

Это означает, что смертность от подпольных абортов примерно в двадцать пять раз выше разумно допустимого уровня. Узнав о подобном соотношении, большинство людей по привычке ужасаются. Но Арт, который был склонен очень трезво и тщательно размышлять над подобными вещами, был впечатлен данными статистики. И тогда же он высказал одну довольно любопытную мысль: единственная причина, из-за которой аборты остаются по-прежнему запрещены законом, кроется в том, что они так безопасны.

— Ты только посмотри, какой размах, — сказал он как-то мне. — Сама по себе эта цифра — миллион женщин — еще ничего не означает. Но в конченом итоге выходит, что каждые тридцать секунд в стране делается один нелегальный аборт, и так изо дня в день, из года в год. Следовательно выходит, что это очень распространенная операция, и не стану судить, к добру это или к худу, но она безопасна.

В присущей ему циничной манере, Арт говорил о так называемом «пороге смертности», который он сам определял, как число людей, которые гибли каждый год от несчастных случаях и при непредвиденных обстоятельствах. В цифровом выражении «порог смерности» устанавливался из расчета 30.000 человек в год — примерное число американцев, ежегодно погибающих в автомобильных катастрофах.

— И вот что выходит, — говорил Арт, — каждый день на дорогах погибает примерно восемьдесят человек. И все принимают это, как жизненную неизбежность. Так кому придет в голову поднимать тревогу из-за каких-то четырнадцати женщин, умирающих каждый день в результате абортов?

Он доказывал, что для того, чтобы привлечь к этой проблеме внимание юристов и медиков, число смертей от абортов должно было бы достичь отметки 50.000 в год, или даже еще больше. При существующих в настоящее время показателях смертности, это означает десять миллионов абортов в год.

— Видишь, в каком-то смысле, — говорил он, — я оказываю обществу плохую услугу. У меня еще никто не умер во время аборта, и, значит, я снижаю эти показатели. Разумеется, для моих пациенток это хорошо, но зато это плохо для общества в целом. Потому что к действию его могут сподвигнуть только страх и чувство вины. Наше восприятие настроено лишь на огромные цифры; незначительная же статистика нас просто не впечатляет. Разве стал кто-нибудь поднимать шум, если бы Гитлер в свое время убил бы только десять тысяч евреев?

Он продолжал доказывать, что делая безопасные аборты, он поддерживает статус-кво, избавляя законодателей от того нажима и давления, при котором они были бы вынуждены пересмотреть существующие законы. А затем он сказал еще кое-что.

— Все дело в том, — заключил он, — что нашим женщинам не хватает мужества и силы воли. Они лучше будут таиться и решатся на рискованную и незаконную операцию, чем станут добиваться внесения изменений в законы. Законадатели в подавляющем большинстве своем мужчины, а мужикам беременными не ходить; поэтому они могут позволить себе быть столь высоконравственными. Служители церкви тоже очень добродетельны: если бы священниками у нас были женщины, то можешь не сомневаться, что многое в толковании религии изменилось бы очень быстро и самым кардинальным образом. Но в политике, равно как и в религии, у нас царит засилье мужчин, а женщины вовсе не горят желанием решительно отстаивать свои интересы. И это очень плохо, потому что проблема абортов — это в первую очередь их проблема: речь идет об их детях, и об их собственном теле и том риске, которому они подвергают себя. Если бы миллион женщин каждый год направляли бы обращения к своим конгрессменам, то может быть дело и сдвинулось бы с мертвой точки. Кончено, не исключено, что за этим ничего и не последовало бы, но все-таки можно было хотя бы на что-то надеяться. Но только наши женщины не пойдут на это.

Я думаю, что эта мысль угнетала его больше всего. Я вспомнил о том нашем разговоре, по дороге к дому женщины, которая, судя по тем отзывам о ней, что мне довелось услышать, обладала обеими качествами: и мужеством, и силой воли. И этой женщиной была миссиз Рэндалл.

К северу от Кохассет, приблизительно в получасе езды от центра Бостона, расположен шикарный жилой массив в духе Ньюпорта, протянувшийся вдоль полоски каменистого берега — старые особняки в окружении аккуратных зеленых лужаек и с открывающимся видом на море.

Дом Рэндаллов оказался огромным четырехэтажным особняком белого цвета, выстроенным в готическом стиле с замысловатыми балконами и башенками. Разбитая перед домом лужайка спускалась по склону берега к самой воде; всего к дому прилегали владения примерно в пять акров. Я проехал по длинной посыпанной гравием дорожке и припарковал машину на небольшой площадке рядом с двумя «порше»: черного и канареечно-желтого цвета. Очевидно, «порше» считался здесь семейной машиной. Слева к дому был пристроен гараж, в котором сейчас стоял серый «мерседес». По моему мнению, его держали здесь для слуг.

Я вышел из машины, размышляя над тем, удастся ли мне вообще, и если удастся, то каким образом, миновать преграду в виде привратника, когда парадная дверь дома открылась, и какая-то женщина сошла по ступеням крыльца. Она натягивала перчатки на ходу, и судя по всему, куда-то очень спешила. Увидев меня, она остановилась.

— Миссиз Рэндалл?

— Да, это я, — ответила она.

Не знаю, кого я тогда ожидал увидеть, но уж определенно не такую женщину, как она. Высокая, длинноногая красавица в бежевом костюме от Шанель, с волосами черными и блестящими, как смоль, и с большими, темными глазами. На вид она казалась не старше тридцати лет.

Несколько мгновений я стоял, тупо уставившись на нее, ощущая себя полнейшим идиотом, но в то же время будучи не в силах взять себя в руки. Она недовольно нахмурилась и нетерпеливо бросила мне:

— Что вам здесь надо? Я спешу.

У нее был немного глухой голос и чувственные губы. Речь ее казалась тоже очень правильной: ровная интонация, немного напоминающая ту, с которой говорят англичане.

— Нельзя ли побыстрее, — торопила она. — Говорите же.

— Мне хотелось бы поговорить с вами, — сказал я, — о вашей дочери.

— Падчерице, — быстро уточнила она, проходя мимо меня и направляясь к черному «порше».

— Да, о вашей падчерице.

— Я уже все рассказала полиции, — объявила она. — А как раз сейчас я из-за вас могу опаздать на важную встречу, так что с вашего позволения…

Я сказал:

— Мое имя…

— Я знаю, кто вы такой, — перебила она. — Джошуа говорил о вас вчера вечером. Он предупредил меня, что вы, возможно, станеье искать встречи со мной.

— Ну и..?

— И он сказал мне, доктор Берри, предложить вам убраться к черту.

Она изо всех сил старалась разозлиться, но я видел, что у нее это никак не получается. Во всяком случае лицо ее выражало нечто совсем другое, нечто сродни любопытству или же испугу. И это мне показалось довольно странным.

Она включила зажигание.

— Счастливо оставаться, доктор.

Я нагнулся к ней.

— Выполняете распоряжения мужа?

— Обычно я поступаю именно так.

— Но не всегда, — заметил я.

Она собиралась уже тронуться с места, но остановилась, рука ее по-прежнему покоилась на переключателе скоростей.

— Что, простите?

— Я хотел сказать, что ваш муж не совсем представляет себе, что происходит, — пояснил я.

— А по-моему, он все прекрасно понимает.

— Вы знаете, что это не так, миссиз Рэндалл.

Она заглушила мотор и пристально посмотрела на меня.

— Я даю вам ровно тридцать секунд на то, чтобы убраться за пределы чужой частной собственности, — сказала она, — и успеть сделать это прежде, чем я вызову полицию. — Она заметно побледнела, голос ее дрожал.

— Вызовите полицию? На мой взгляд это крайне неразумно.

Выдержка подвела ее, и она больше уже не казалась такой самоуверенной, как прежде.

— Что вам здесь нужно?

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло той, ночью, когда вы отвезли Карен в больницу. Ночь с воскресенья на понедельник.

— Если это вас так интересует, можете пойти и взглянуть вон на ту машину, — с этими словами она указала на желтый «порше».

Я подошел поближе и заглянул вовнутрь.

Такое не приснится даже в кошмарном сне.

По-видимому, изначалоо обшивка салона была светло-охрового цвета, но теперь вся она стала красной. В крови было все. Сидение водителя было в крови. Сидение рядом с водителем было темно-красным, тоже от крови. В крови же были и кнопки на приборной доске. Руль местами был тоже испачкан кровью. Коврик на полу превратился в плошную кровавую корку.

В этой машине пролился не один литр крови.

— Откройте дверцу, — предложила мне миссиз Рэндалл. — Потрогайте сиденье.

Я не стал возражать. Сиденье было влажным.

— Три дня уже прошло, — сказала она. — А оно все еще не высохло. Вот сколько крови потеряла Карен. Вот, что сделал с ней этот убийца.

Я захлопнул дверцу.

— Ее машина?

— Нет. У Карен не было своей машины. Джошуа не разрешил ей обзаводиться машиной до тех пор, пока ей не исполнилось бы двадцати одного года.

— Тогда, чья это машина?

— Моя, — ответила миссиз Рэндалл.

Тогда я кивнул в сторону черного автомобиля, за рулем которого она теперь сидела.

— А эта?

— Это новая. Мы купили ее только вчера.

— Мы?

— Я купила. Джошуа не возражал.

— А что будет с желтой?

— В полиции нас попросили пока подержать ее у себя, на тот случай, если она понадобится как вещественное доказательство. Но как только будет можно…

Я снова спросил:

— Так что же все-таки произошло ночью в воскресенье?

— Я не обязана отчитываться перед вами, — заявила она, поджимая губы.

— Разумеется, не обязаны, — вежливо улыбнулся я. Я знал, что все равно добьюсь своего; в ее глазах был страх.

Она первой отвела взгляд, глядя вперед перед собой через лобовое стекло.

— Я была дома одна, — заговорила она наконец. — Джошуа срочно вызвали в клиннику. Вильям живет в студенческом городке при медицинском факультете. Карен в тот вечер должна была ехать к кому-то на свидание. Примерно в половине четвертого утра я проснулась от того, что на улице сигналил автомобиль. Я встала, накинула халат и спустилась вниз. Там стояла моя машина с заведенным мотором и зажженными фарами. Сигнал все еще гудел. Я вышла на улицу… и увидела ее. Она потеряла сознание и сидела склонившись вперед, прижимая кнопку. Тут все было в крови.

Тяжело вздохнув, миссиз Рэндалл принялась шарить в сумочке. Наконец в руке у нее появилась пачка французских сигарет. Я поднес ей зажигалку.

— Продолжайте.

— Больше нечего рассказывать. Я пересадила ее на другое сидение и повезла в больницу. — Она нервно курила. — По дороге я попыталась выяснить, что случилось. Я знала, откуда у нее идет кровь, потому что юбка была вся насквозь в крови, в то время как остальная одежда оставалась сухой. И она сказала: «Это Ли сделал». Она повторила три раза. Я никогда не забуду этого. Тот слабый, жалобный голосок…

— Она пришла в сознание? Могла разговаривать с вами?

— Да, — ответила миссиз Рэндалл. — Она снова потеряла сознание, когда мы приехали в больницу.

— Но откуда вы знаете, что это был аборт? — спросил я. — Почему именно аборт, а не, например, выкидыш?

— А потому, — огрызнулась миссиз Рэндалл. — Потому что когда я заглянула в сумочку Карен, то там лежала ее чековая книжка. И самый последний чек был выписан «на наличные». На триста долларов и датирован воскресеньем. Вот откуда я узнала, что это был именно аборт, и ничто иное.

— А этот чек уже обналичен? Или вы не интересовались этим?

— Разумеется, он не был обналичен, — сказала она. — Потому что человек, которому он был передан, теперь сидит в тюрьме.

— Понимаю, — задумчиво произнес я.

— Рада за вас, — сказала она. — А теперь вы должны меня извинить.

Она вышла из машины и поспешила обратно к крыльцу.

— А мне показалось, будто вы опаздываете на встречу, — напомнил я ей.

Миссиз Рэндалл задержалась в дверях и обернувшись, посмотрела в мою сторону.

— Идите к черту, — сказала она в ответ и раздраженно хлопнула дверью.

Я направился обратно к своей машине, раздумывая над тем спектаклем, что только что был разыгран передо мной. На первый взгляд все вроде весьма убедительно. Я мог найти в нем только два слабых места, то, что наводило на размышления. Во-первых, это количество крови, разлитой по салону желтой машины. Меня встревожило то, что больше всего крови было на сидении пассажира.

А во-вторых, миссиз Рэндал, очевидно, не знала, что Арт берет за аборт всего двадцать пять долларов — только на то, чтобы покрыть лабораторные расходы. Арт никогда не брал ничего сверх этой суммы. Он был глубоко убежден, что только таким образом ему удастся оставаться до конца честным перед самим собой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Невзрачная, облезлая вывеска: «Фотоателье Курзина». И ниже мелкими желтыми буквами: «Фотографии на все случаи жизни. На документы, для рекламы и на память. Исполнение заказа в течение одного часа.»

Фотомастерская находилась на углу в самом конце Вашингтон-Стрит, вдали от огней кинотеатров и крупных супермаркетов. Я открыл дверь и вошел. В небольшой комнатке меня встретил маленький старичок и такая же маленькая старушка, стоявшая рядом с ним.

— К вашим услугам, — сказал старичок. Он говорил вкрадчиво, как будто стеснялся чего-то.

— У меня к вам не совсем обычное дело, — сказал я.

— Паспорт? Нет проблем. Мы можем сделать вам фотокарточки за час. Даже раньше, если вы очень спешите. Мы делали это уже тысячи раз.

— Да, — подтвердила старушка, важно кивнув. — Много тысяч раз.

— Я имею в виду не это, — сказал я. — Видите ли, у моей дочери день рождения, ей исполняется шестнадцать лет, и…

— Мы не занимаемся брачными услугами, — не дал мне договорить старичок. — Извините.

— Нет, не занимаемся, — сказала старушка.

— Я не собираюсь никого сватать, это вечеринка по случаю шестнадцатилетия.

— Мы этим не занимаемся, — настаивал старичок. — Исключено.

— Раньше мы это делали, — пояснила старушка. — В прежние времена. А теперь нет.

Я терпеливо вздохнул.

— Все что мне надо, — снова заговорил я, — это всего лишь информация. Дочка сходит с ума по одной рок-н-рольной группе, а вы их фотографировали. Я хотел обрадовать ее, сделать ей подарок, поэтому я подумал, что…

— Вашей дочери шестнадцать лет? — он с подозрением воззрился на меня.

— Да. Будет на следующей неделе.

— А мы делали фотографию этой группы?

— Да, — сказал я. Я протянул ему фото.

Он долго разглядывал снимок.

— Но это не группа, это один человек, — объявил он наконец.

— Я знаю, но он играет в группе.

— Но здесь только один человек.

— Вы делали фотографию, и поэтому я подумал, что может быть…

К этому времени старичок перевернул фотографию и посмотрел на обратную сторону снимка.

— Это мы снимали, — объявил он мне. — Вот наш штамп. «Фотоателье Курзина», это мы. Работаем здесь с тридцать первого года. До меня хозяином мастерской был мой отец, упокой Господь его душу.

— Да, — поддакнула старушка.

— Так, значит, это группа? — спросил старичок, размахивая передо мной фотографией.

— Это один из ее участников.

— Возможно, — согласился он, а потом передал фото старушке. — Мы с тобой снимали таких?

— Возможно, — ответила та. — Я никогда их не запоминаю.

— Я думаю, что это рекламный снимок, — осмелился предположить я.

— А как называется эта группа?

— Не знаю. Вот почему я пришел к вам. На фотографии ваш штамп…

— Вижу, не слепой, — огрызнулся старикашка. Он нагнулся и полез под прилавок. — Надо посмотреть в архиве, — объявил он. — Мы все храним в архиве.

С этими словами он начал выкладывать пачки фотографий. Я был весьма удивлен; оказывается, у него и в самом деле снимались десятки групп.

Он очень быстро зашелестел снимками.

— Моя жена не помнит никого из них, а вот я помню. Если я увижу их всех вместе, то сразу же вспоминаю. Представляете? Вот это Джимми и «До-Да». — Он продолжал перекладывать фотокарточки. — «Птички певчие». «Гробы». «Клика». «Подлецы». Их названия оседают в памяти сами собой. Надо же. «Вши». «Стрелочники». Вилли со своей командой. «Ягуары».

Я пытался по мере возможности вглядываться в лица на фотографиях, но старик перебирал их слишком быстро.

— Подождите-ка, — попросил я, указывая на один из снимков. — По-моему вот эта.

Старичок нахмурился.

— «Зефиры», — сказал он, и в его голосе послышалось явное неодобрение. — Вот это кто. «Зефиры».

Я глядел на пятерых парней. Все пятеро — негры, облаченные во все те же блестящие костюмы, которые были мне уже знакомы по одиночному снимку. Они неловко улыбались, как будто не хотели фотографироваться.

— Вы знаете их имена? — поинтересовался я.

Старичок перевернул карточку. Имена всех пятерых музыкантов были нацарапаны на обратной стороне.

— Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливый. Вот, это они.

— Отлично, — я вытащил записную книжку и записал в нее имена. — А вы не знаете, случайно, где их можно разыскать?

— Послушайте, а вы все еще уверены, что хотите, чтобы они пришли на день рождения к вашей дочке?

— А почему бы нет?

Старичок пожал плечами.

— Это довольно несговорчивые ребята.

— Ну, на один-то вечер можно наверное.

— Не знаю, не знаю, — он с сомнением покачал головой. — Они очень неблагополучные.

— Так вы знаете, где их разыскать?

— А как же, — ухмыльнулся старичок. Он взмахнул рукой, указывая направление. — Они бренчат вечерами в «Электрик-Грейп». Там ошиваются все черномазые.

— Большое спасибо, — поблагодарил я, направляясь к двери.

— Будьте осторожны, — напутствовала меня старушка.

— Постараюсь.

— Удачной вечеринки, — пожелал старичок.

Я кивнул и вышел на улицу.

Алан Зеннер оказался огромным детиной. И хотя он не был таким же большим, как нападающий «Большой Десятки», но и маленьким его назвать тоже было нельзя. Могучий парень ростом под метр девяносто и весом наверное в добрый центнер.

Я застал его, когда он выходил из раздевалки после только что завершившейся тренировки. День начинал потихоньку клониться к вечеру; послеобеденное солнце заливало солотистым светом стадион «Солджерс Филд» и близлежащие постройки — здание, где находились раздевалки, хоккейную площадку, крытые теннисные корты. С краю поля команда новичков начинала новую схватку вокруг мяча, и в лучах солнца поднимались клубы легкой желтоватой пыли.

Зеннер только что вышел из душа; его короткие черные волосы были все еще влажными, и он на ходу ворошил их рукой, как будто с опозданием припоминая бесконечные наставления тренера не появляться на улице с мокрой головой.

Он сказал, что очень торопится, потому что ему надо поскорее поужинать и садиться за учебники, поэтому мы говорили на ходу, по пути через мост Ларса Андерсона к зданиям Гарварда. По началу мы разговаривали о всякой всячине. Он был выпускником колледжа «Леверетт-Хауз», Тауэрз, и профилирующий предмет у него история. И ему не нравится доставшаяся тема для сочинения. Он собирается поступать на юридический факультет и волнуется по этому поводу; здесь на юридическом факультете у спортсменов нет никаких преумуществ. Смотрят только на оценки. Может быть он вообще тогда будет поступать в Йель. Считается, что в Йеле с этим легче.

Миновав здание «Уинтроп-Хаус», мы направились к университетскому клубу. Алан сказал мне, что на протяжении всего учебного года он бывает здесь дважды в день — обедает и ужинает. Кормят тут нормально. По крайней мере лучше, чем бурда из обычных столовок.

Наконец я перевел разговор на Карен.

— Что? И вы туда же?

— Не понимаю. Куда «туда же»?

— Вы уже второй за сегодня. Незадолго до вас здесь побывал Старпер.

— Старпер?

— Ее старикан. Она обычно так звала его за глаза.

— Отчего же?

— Этого я не знаю. Называла и все тут. И не только так. У него и другие прозвища были.

— Вы говорили с ним?

Зеннер ответил, тщательно взвешивая каждое слово.

— Он ко мне приезжал.

— И что же?

Зеннер раздраженно передернул плечами.

— А я сказал ему, чтобы он катился обратно.

— Но почему?

Мы вышли на Массачусеттс-Авеню. Автомобильное движение на улице было очень интенсивным.

— А потому, — рассудительно сказал он, — что я не желаю впутываться в это дело.

— Но ведь вы и так некоторым образом причастны к нему.

— Как бы не так! — Искусно лавируя между машинами, он поспешил через шумную магистраль, направляясь к противоположному тротуару.

Тогда я спросил:

— А вы знаете, что с ней произошло?

— Послушайте, — ответил он. — Я знаю об этом больше, чем кто бы то ни было. Мне известно о ней такое, чего не знают даже ее родители. Вообще никто.

— И вы решительно против того, чтобы впутываться в это дело.

— Точно так.

Я сказал:

— Это очень серьезно. Арестован человек, которого теперь обвиняют в ее убийстве. Вы должны рассказать мне, что вам стало известно.

— Короче, — ответил он. — Она была хорошей девочкой, но у нее были некоторые проблемы. У каждого из нас бывают свои проблемы. Какое-то время все было нормально, а потом проблем стало еще больше и мы расстались. Вот и все. А теперь отвяжитесь от меня.

Я пожал плечами.

— Что ж, когда начнется слушание дела в суде, вы все равно будете вызваны защитой. Они смогут заставить вас давать показания под присягой.

— Я не собираюсь давать никаких показаний ни в каком суде.

— Тогда у вас не будет выбора, — сказал я. — Но это, разумеется, только в том случае, если этот суд состоится.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что нам лучше поговорить.

В двух кварталах по Массачусеттс-Авеню в сторону Центральной площади находилась небольшая замызганная закусочная с плохо настроенным цветным телевизором, укрепленным над стойкой бара. Мы заказали два пива и, в ожидании своего заказа, смотрели прогноз погоды. Диктор — жизнерадостный толстячок — весело предсказывал вероятность дождей в ближайшие два дня.

Зеннер спросил у меня:

— А какое вам дело до этого всего?

— Я считаю, что Ли невиновен.

Он рассмеялся.

— Похоже, что кроме вас так больше никто не считает.

Принесли два пива. Я расплатился. Он отпил глоток и облизал с губ пену.

— Ну ладно, — сказал он, поудобнее устраиваясь за столиком, — я расскажу вам, как это у нас было. Я познакомился с нею этой весной на какой-то вечеринке. Это было, кажется, в апреле. Мы как-то сразу поладили. Все было просто потрясающе. Когда мы познакомились, что я не знал о ней ничего, для меня она была просто симпатичной девчонкой. Я знал, что лет ей еще мало. Но когда на следующее утро я узнал, что ей только шестнадцать… я чуть с ума не сошел. Но она мне все равно нравилась. Она не была дешевкой.

Он одним залпом осушил половину кружки.

— Вот так мы стали встречаться. И мало помалу я начинал лучше узнавать ее. У нее была невыносимая привычка говорить намеками. Как в старых киносериалах. «В следующую субботу приезжай за очередной партией товара». Вот примерно в таком стиле. У нее это здорово получалось.

— И когда вы перестали встречаться?

— В июне, в самом начале июня. Она заканчивала свой «Конкорд», и я сказал, что приеду на выпускной вечер. Она не пожелала этого. Я спросил, почему. И тогда выяснилось все о ее родителях, и что я не впишусь в общую картину. Ведь знаете, — признался он, — раньше мое имя было Земник, и я вырос в Бруклине. Вот так. Она недвусмысленно дала мне это понять, и я послал ее к черту. Тогда я чувствовал себя, как оплеванный. Это теперь мне самому уже на все это наплевать.