Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Случай необходимости

ModernLib.Net / Научная фантастика / Крайтон Майкл / Случай необходимости - Чтение (стр. 5)
Автор: Крайтон Майкл
Жанр: Научная фантастика

 

 


— Нам нужно как-нибудь встретиться с тобой, — сказал я, — и тогда можно будет поговорить о делах семейных.

— Угу, — Мерф пожирал свое яблоко с впечатляющей быстротой. — Давай. В бридж играешь? Мы с женой вчистую проигрались о прошлых выходных. Две недели назад. Играли с…

— Мерф, — перебил его я. — У меня есть одна проблема.

— Наверное язва, — сказал Мерф, выбирая очередное яблоко из длинного яблочного ряда, выложенного у него на столе. — Знаю, нервный ты мужик. Всегда торопишься.

— Вообще-то, — начал я, — это будет скорее по твоей части.

Мое сообщение его внезапно заинтересовало, и он даже усмехнулся:

— Стероиды? Держу пари, это первый случай в истории. Чтобы патологоанатом интересовался стероидами. — Он уселся за свой стол. — Весь во внимании. Выкладывай.

Проводимые Мерфи исследования касались образования стероидов в организме беременной женщины и плода. Сама лаборатория находилась непосредственно при роддоме, по одной простой, и, можно сказать, довольно неприятной причине — Мерфи нужно было находиться как можно ближе к источнику объектов для исследований, коими в его конкретном случае являлись еще не родившие матери, а также мертворожденные младенцы.[12]

— Ты можешь во время вскрытия сделать тест на беременность? — спросил я.

Он почесал в голове, движения его при этом были быстрыми, нервными и порывистыми.

— Черт. Наверное да. А кому это надо?

— Это надо мне.

— А разве при вскрытии ты не можешь сказать, беременна она или нет?

— В данном случае не могу. Все очень неясно.

— Так. Специального теста нет, но я думаю, что организовать это можно. Какой срок?

— Предположительно, четыре месяца.

— Четыре месяца? И ты не можешь определить по матке?

— Послушай, Мерф…

— Ладно, конечно, для четырех месяцев это можно сделать, — сказал он. — Для суда не пойдет, но все равно. Сделать можно.

— Ты сам сможешь этим заняться?

— Как раз для этой лаборатории, — ответил Мерф. — Испытание на стероиды. Что у тебя?

Я не понял, чего он от меня хочет и недоуменно пожал плечами.

— Кровь или моча. Что?

— А, ты об этом. Кровь.

Сунув руку в карман, я вытащил пробирку с кровью, которую я собрал во время вскрытия. Я спросил разрешения у Вестона, и он ответил, что ему все равно.

Мерф взял пробирку у меня из рук и посмотрел ее на свет. Он встяхнул ее и пощелкал по стеклу пальцем.

— Нужно два кубика, — сказал он. — Этого хватит. Порядок.

— Когда ты мне сможешь дать ответ?

— Два дня. На анализ уйдет сорок восемь часов. Кровь брал на вскрытии?

— Да. Я опасался, что гормоны могут потерять свои свойства или возможно…

Мерф грустно вздохнул.

— Как быстро забываем мы, чему нас учили. Только протеины могут утрачивать свои естественные свойства, а ведь стероиды не протеины, правда? Это просто. Смотри, взять хотя бы самый обычный тест на хорионический гонадотропин в моче. Наше оборудование позволяет определить уровень его содержания. Его, а еще прогестерона или любого другого одиннадцать-бета-гидроксил составляющего. В период беременности содержание прогестерона увеличивается в десять раз. Эстирола — в тысячу раз. Нет проблем. Такой скачок нельзя не заметить. — Он взглянул на своих лаборанток. — Даже в этой лаборатории.

Брошенный им вызов был принят одной из лаборанток.

— Я в работе всегда была очень аккуратной, — заметила она, — пока не попала сюда и не отморозила себе пальцы.

— Простите великодушно, — хохотнул Мерфи. Он снова повернулся ко мне и взял со стола пробирку с кровью.

— Это просто. Сделаем фракционную перегонку. Возможно даже одновременно продублируем. На тот случай, если один не удастся. Чье это?

— Что?

Он нетерпеливо потряс передо мной пробиркой.

— Кровь чья?

— А, это. Просто рядовой случай, — сказал я, для пущей убедительности пожимая плечами.

— Значит, четырехмесячная беременность, а ты не уверен? Мальчик Джон, не пытайся надуть меня. Своего старого приятеля и соперника по бриджу.

— Возможно, будет лучше, — сказал я, — если я скажу тебе это после.

— Ладно, ладно. Не хочешь — не говори. Видишь, я совсем не любопытен. Это твое дело. Но хоть потом ты расскажешь мне?

— Обещаю.

— Раз патологоанатом пообещал, — сказал Мерфи, поднимаясь из-за стола, — значит, быть по сему.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

По данным самых последних проведенных исследований, человечеству известно двадцать пять тысяч недугов, а так же найдены способы лечения, позволяющие избавиться от пяти тысяч из них. И несмотря на это каждый молодой врач тайно в душе мечтает открыть новую болезнь. Это считается самым быстрым и надежным способом для приобретения известности в медицинских кругах. Если же подходить к этой проблеме с сугубо практической стороны, то выходит, что проще открыть новую болезнь, чем найти способ излечения для уже существующей; предложенные вами методы будут аппробироваться, обсуждаться и оспариваться на протяжении многих лет, в то время как сообщение об открытии нового недуга будет принято быстро и с готовностью.

Льюису Карру в этом смысле крупно повезло: еще в бытность свою стажером он открыл новую болезнь. Это довольно редкий случай — наследственная дисгаммаглобулинемия, воздействующая на бета-фракцию, выявленная сразу в целой семье из четырех человек — но суть не в этом. Важнее всего было то, что Льюис все-таки открыл это заболевание, описал его и опубликовал результаты своих наблюдений в «Медицинском вестнике Новой Англии».

Шесть лет спустя он стал профессором-консультантом при «Мем». То что он станет им, сомнений никогда и ни у кого не возникало; так что оставалось просто дожидаться, пока кто-нибудь из прежнего персонала не уволится и освободит-таки кабинет.

Принимая в расчет статус Карра при «Мем», можно сказать, что у ему достался довольно неплохой кабинет; для молодого и уверенного в себе терапевта это было даже лучше, чем просто замечательно. Если бы не одно обстоятельство: там было очень тесно, а общее впечатление усугублялось еще и тем, что везде где только можно были навалены кипы журналов по медицине, просто подборки статей и тому подобные научные издания. Помимо всего прочего это был старый, давно не знавший ремонта кабинет, затерявшийся в каком-то дальнем, темном углу Корпуса «Кальдер», рядом с отделением, занимавшемся исследованиями почек. И как будто специально для завершения картины посреди царящего вокруг разгрома и убожества сидела симпатичная секретарша, которая, обладая потрясающей, можно сказать, сексуальной внешностью, неизменно оставалась совершенно неприступной: эта бесполезная красота разительным образом не сочеталась с конструктивным убожеством помещения.

— Доктор Карр на обходе, — холодно, без тени улыбки на лице, объявила мне она. — Он просил вас подождать в кабинете.

Я прошел в кабинет и сел, предварительно убрав со стула кипу старых выпусков «Американского вестника экспериментальной биологии». Вскоре вернулся Карр. На нем был белый халат нараспашку (профессор-консультант никогда не станет застегивать халат), а через шею был перекинут стетоскоп. Воротник его рубашки казался несколько потертым (профессора-клиницисты получают не слишком много), но вот черные ботинки были начищены до блеска (профессора-клиницисты очень ответственно относятся к тем вещам, на которые обычно принято обращать самое пристальное внимание). И так же как всегда он был невозмутим, очень сосредоточен и в высшей степени обходителен.

Злые языки поговаривали, что Карр был не просто обходителен, а что он самым бесстыдным образом заискивал перед начальством и всеми теми, кто занимал более высокую должность, чем он сам. Но очень многие просто завидовали его быстрому успеху и присущей ему уверенности. У Карра было круглое, детское лицо, а щеки были гладкими и румяными. Он обладал очаровательной мальчишейской улыбкой, позволявшей ему замечательно ладить с пациентами, и в особенности с пациентками. Теперь эта улыбка была адресована мне.

— Привет, Джон. — Он закрыл дверь в приемную и уселся за стол. Я мог едва видеть его поверх наваленных кипами журналов. Он снял с шеи стетоскоп, сложил его и сунул в карман халата. После этого он посмотрел на меня.

Мне это кажется неизбежным, но любой практикующий врач, которому случается глядеть на вас из-за своего стола, обычно делает это напустив на себя такой задумчиво-изучающе-пытливый вид, что вы — разумеется, в том случае, если у вас ничего не болит — начинаете невольно чувствовать себя не в своей тарелке. И Льюис Карр в этом смысле отнюдь не являлся исключением.

— Значит, ты хотел узнать о Карен Рэндалл, — сказал он, как будто делая вступление к докладу о серьезном открытии.

— Точно.

— И исключительно по личным соображениям.

— Точно.

— И что бы я тебе ни сказал, останется только между нами?

— Точно так.

— Ну ладно, — сказал он. — Тогда расскажу. Самого меня при этом не было, но я подробнейшим образом был посвящен в то, как развивались события.

Я знал, что иначе и быть не могло. Льюс Карр всегда и самым подробнейшим образом был посвящен во все, что ни происходило бы в «Мем»; он знал больше сплетен местного значения, чем любая из медсестер. Собирать слухи, неизменно оказываясь в курсе всего, было для него так же естественно, как дышать.

— Девушка поступила в приемное отделение сегодня, в четыре часа утра. Она была в агонии, когда к машине подали носилки, она бредила. Причиной всему стало обильное вагинальное кровотечение. Температура — 40, сухая кожа со сниженным тургором, одышка, скорый пульс и низкое артериальное давление. Она постоянно просила пить.[13]

Тяжело вздохнув, Карр продолжал говорить:

— Врач-стажер осмотрел ее и назначил сделать перекрестную пробу крови, чтобы можно было начать переливание. Он набрал шприц для анализа на лейкоциты и гематокрит и затем быстро вел литр Д 5.[14] Он так же попытался установить причину кровотечения, но это ему не удалось, поэтому он ввел ей окситоцин для сокращения матки и приостановки кровотечения, а также вставил тампон во влагалище, в качестве временной меры. Затем от матери девушки парень узнал, что это за пациентка и немедленно наложил от страха полные штаны. Он послал за одним из штатных врачей. Он начал переливание, а затем, в целях профилактики ввел ей значительную дозу пеницилина. На свою беду он сделал это, не заглянув прежде в ее карту и даже не удосужившись расспросить мать о возможных аллергических реакциях.

— А у нее была аллергия.[15]

— И крайне сильная, — сказал Карр. — Десять минут спустя после того, как девушке внутримышечно был введен пеницилин, у нее начались приступы удушья, и она оказалась не способна самостоятельно дышать, не смотря на то, что дыхательные пути были свободны. К тому времени из архива наконец была принесена ее карта, и заглянув в нее, стажер понял, что он наделал. Тогда он назначил миллиграм адреналина внутримышечно. Когда же и это не возымело никакого действия, он перешел к медленным внутривенным вливаниям, бенадрилу, кортизону и аминофилину. Ее поместили под кислород под повышенным давлением, но у нее все равно начались конвульсии, она посинела и умерла в течение буквально двадцати минут.

Я закурил сигарету, и подумал про себя, что меньше всего мне теперь хотелось бы оказаться на месте того стажера.

— Конечно, не исключено, — продолжал Карр, — что она все равно умерла бы. Разумеется, точно этого не известно никому, но зато есть все основания полагать, что при поступлени к больницу уровень кровопотери у нее уже почти достигал пятидесяти процентов. А в таких случаях, как ты и сам знаешь, сделать ничего уже практически не возможно, шок подобного рода обычно оказывается необратимым. Так что навряд ли нам удалось бы удержать ее на этом свете. Но это, естественно, ничего не меняет.

Тогда я спросил:

— Зачем же стажеру понадобилось первым делом вводить ей пеницилин?

— Такова особенность принятой в этой больнице процедуры, — ответил Карр. — Это некий порядок, заведенный здесь для больных с определенными симптомами, наблюдающимися при поступлении. Обычно, когда к нам поступает девушка с признаками вагинального кровотечения и высокой температорой — возможное заражение — ей первым делом проводят чистку, а потом укладывают в постель и вкалывают антибиотик. Обычно на следующий же день больная отправляется домой. В больничных же картах подобные случай фиксируется, как выкидыш.

— А каков же тогда был окончательный диагноз в случае с Карен Рэндалл? Тоже выкидыш?

Кар кивнул.

— Самопроизвольный. Мы всегда поступаем таким образом, потому что тогда нам не приходится связыватся с полицией. Мы довольно часто сталкиваемся с последствиями как самостоятельных попыток избавиться от беременности, так и подпольных абортов. Иногда при поступлении у этих девочек во влагалище скапливается столько пены, что она прямо-таки лезет из них, как из загруженных сверх нормы посудомоечных машин. Или же это опять кровотечение, но в любом случае такие пациентки истеричны и никто из них не желает говорить правду. Мы просто без лишнего шума оказываем им помощь, и затем отправляем восвояси.

— И никогда не сообщаете об этом полиции?[16]

— Мы врачи, а не правоохранительные органы. За год через нас проходит до сотни вот таких девчонок. И тогда, если бы мы стали писать рапорты на каждую из них, то все остальное время нам приходилось бы посвящать не занятиям медициной, а даче показаний в суде.

— Но разве закон не обязывает…

— Разумеется, — быстро ответил Карр. — Закон обязывает нас сообщать о подобных случаях. По закону мы также должны сообщать полиции о случаях физического насилия, но если бы мы только стали извещать их о каждом пьянице, влезшем в драку в каком-либо из баров, то, уверяю тебя, очень быстро мы по уши увязли бы в этом болоте. Ни одно из отделений неотложной помощи не сообщает обо всем, о чем они, как казалось бы, обязаны сообщать, потому что физически это невозможно в принципе.

— Но ведь если это был аборт…

— Попробуй рассуждать логически, — предложил Карр. — Ведь очень большая часть подобных случае все-таки оказывается самопроизвольными выкидышами, а другая тоже большая часть таковыми не оказывается, что само по себе еще вовсе не означает, что мы обязаны относиться к ним как-то иначе. Допустим, что тебе становится известно, что девчонке был сделан аборт; и вот ты сообщаешь об этом полиции. На следующий день они действительно приходят, а девчонка начинает рассказывать им, что это был просто выкидыш или же объявляет, что попыталась сделать это самостоятельно. Но в любом случае, разговорить ее не удастся, так что полицейские будут очень недовольны. А злиться они будут на тебя, потому что это именно ты вызвал их.

— И что, такое случается?

— Да, — сказал Карр. — Дважды я сам был тому свидетелем. В подобных случаях девчонка поступает сюда вне себя от страха и в твердой уверенности, что жить ей осталось не долго. В ней говорит чувство мести, она жаждет отомстить тому, кто плохо сделал ей аборт, и она требует, чтобы вызвали полицию. Но к утру ей становится лучше, перед этим ей сделали хорошее больничное выскабливание, и она вдруг понимает, что все самое страшное уже позади. Ей вовсе не хочется связываться с полицией. Больше всего она боится оказаться замешанной в этом деле. Поэтому, когда полицейские приезжают, она делает вид, что произошло просто досадное недоразумение.

— И вы довольствуетесь тем, что просто подчищаете ошибки аборционистов и пытаетесь умолчать об этом?

— Мы пытаемся вернуть людям здоровье, и это все. Врач не может давать всему личностную оценку. Нам приходится исправлять ошибки неумелых водителей и озверевших пьяных хулиганов, но в наши обязанности не входит бить кого бы то ни было по рукам и читать им лекции о правилах вождения автомобиля или вреде алкоголя. Мы просто пытаемся снова поставить их на ноги.

Я не собирался спорить с ним; я знал, что ничего хорошего из этого все равно ней выйдет. И поэтому я решил переменить тему.

— Ну а как же тогда обвинение против Ли? Откуда они взялись?

— Когда девушка умерла, — сказал Карр, — у миссиз Рэндалл началась истерика, она кричала в голос, так что ей даже пришлось дать успокаивающее. После этого она пришла в себя и продолжала утверждать, будто бы дочь рассказала ей, что это сделал Ли. И тогда же она позвонила в полицию.

— Сама миссиз Рэндалл?

— Именно так.

— А как же тогда быть с больничным диагнозом.

— Он останется неизменным — выкидыш. Это есть допустимая законом медицинская интерпретация. Насколько я могу судить о подобных вещах, замена ныне существующего диагноза на «незаконный аборт» происходит уже вне этих стен. Вскрытие покажет, имел ли место аборт на самом деле.

— Вскрытие уже все показало, — сказал я. — Кстати, довольно неплохо сделанный аборт, за исключением единственного повреждения эндометриоидной ткани. У того, как его делал, по-видимому, имелся некоторый опыт в подобных вещах — но все же опыт недостаточный.

— Ты уже разговаривал с Ли?

— Сегодня утром, — сказал я. — Он божится, что не делал этого. Основываясь на показаниях вскрытия, я склонен верить ему.

— От ошибок…

— Не думаю. Арт слишком благоразумен, слишком опытен.

Карр вытащил из кармана халата стетоскоп и принялся нервно теребить его в руках.

— Это наредкость дрянное дело, — сказал он наконец. — Наредкость дрянное.

— Необходимо все обязательно прояснить, — возразил ему я. — Мы не можем на манер страусов спрятать голову в песок и бросить Ли на произвол судьбы.

— Нет, конечно, нет, — откликнулся Карр. — Но вот Дж.Д. был очень и очень растроен случившимся.

— Могу себе представить.

— Он едва не убил ого бедного стажера, когда увидел, что за лечение тот назначил его дочери. Я присутствовал при этом, и в какой-то момент у меня появилось такое ощущение, что он задушит парня голыми руками.

— А как звали того стажера?

— Роджер Уайтинг. В общем-то неплохой парень.

— А где он сейчас?

— Дома, должно быть. Его дежурство закончилось в восемь часов утра, — Карр помрачнел и снова принялся поигрывать своим стетоскопом. — Джон, — сказал он наконец, — а ты уверен, что тебе действительно следует вмешиваться во все это?

— Я ни во что не собираюсь вмешиваться, — возразил я ему на это. — Если бы мне было из чего выбирать, то я сию же минуту возвратился бы к себе в лабораторию. Но у меня нет другого выбора.

— Все дело в том, — медленно проговорил Карр, — что это не в нашей власти. Дж.Д. очень огорчен.

— Ты уже говорил об этом.

— Я просто пытаюсь помочь тебе понять реальное состояние дел. — Карр принялся перекладывать с места на место разложенные у него на столе предметы, избегая при этом смотреть на меня. Наконец он сказал. — Это дело находится сейчас в надежных руках. И Ли уже нанял наверное себе опытного адвоката.

— И вместе с тем возникает целая куча вопросов, ответы на которые так и повисли в воздухе. Я хочу увериться, что во все будет внесена надлежащая ясность.

— Это дело находится в надежных руках, — повторил Карр.

— В чьих руках? Рэндаллов? Или тех долдонов из полицейского участка?

— У нас в Бостоне замечательная полиция, — возразил Карр.

— Ты-то хоть не начинай!

Карр терпеливо вздохнул и сказал:

— И что ты надеешься этим доказать?

— То, что Ли этого не делал!

Карр покачал головой:

— Дело не в этом.

— А мне кажется, что оно именно в том.

— Нет, — сказал Карр. — Дело в том, что дочь Дж.Д.Рэндалла умерла от аборта, и теперь кто-то должен будет ответить за это. Ли делает аборты — и доказать это в суде будет не так трудно. Тем более, что более половина из членов суда присяжных — католики. И в том, что его признают виновным не может быть никаких сомнений. Это само собой разумеется.

— Само собой разумеется?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал Карр, заерзав на стуле.

— Хочешь сказать, что Ли суждено стать козлом отпущения?

— Точно так. Отдуваться за всех придется Ли.

— А это что же, официально утвержденный термин?

— Более или менее, — отозвался Карр.

— А ты-то сам, что думаешь об этом?

— Врач занимающийся абортами, подергает себя заведомому риску, он нарушает закон. И когда он делает аборт дочери известного бостонского врача…

— Но Ли утверждает, что он этого не делал.

Карр лишь грустно улыбнулся.

— Да какое это теперь уже имеет значение?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На подготовку кардио-хирурга уходит целых тринадцать лет. Сначала нужно проучиться четыре года на медицинском факультете, а потом год стажировки, за которым следуют еще три года общей хирургии, два года хирургии грудной клетки, и два года кардио-хирургии. К тому же два года из данного числа в обязательном порядке посвящаются службе Дяде Сэму.[17]

Человек должен обладать определенным складом характера, для того чтобы решиться взвалить на себя столь обременительную ношу, суметь сосредоточиться на достижении столь отдаленной цели. И к тому времени, когда он уже вполне готов приступить к самостоятельной практике, такой человек словно перерождается, становясь совсем другим, чем прежде; ощущая себя посвященным в тайны, не доступные другим людям, обладая не подвластным им опытом, он еще больше отчуждается от окружающих. В каком-то смысле это тоже можно считать неотъемлемой частью обучения: хирурги зачастую одиноки.

Я раздумывал об этом, стоя на смотровой площадке и глядя через стекло вниз, в операционную No 9. Смотровая площадка была устроена под самым потолком операционной, отсюда открывался замечательный обзор всей комнаты, можно было следить за действиями персонала и ходом операции. Обычно сюда поднимались студенты-медики и стажеры. В операционной был установлен микрофон, так что было слышно решительно все — металлическое позвякивание инструментов, ритмичное шипение аппарата искусственной вентиляции легких, приглушенные голоса — и еще здесь есть кнопка, нажав на которую, можно переговариваться с людьми, находящимися внизу. Иначе, вас просто не услышат.

Я пришел сюда, успев предварительно побывать в приемной у Дж.Д.Рэндалла. Я хотел ознакомиться с больничной картой Карен, но секретарша Рэндалла сказала, что это вопрос не к ней. Карта у Дж.Д., а у Дж.Д. сейчас операция. Не скрою, что я был немало удивлен этим сообщением. Мне казалось, что после всего случившегося он возьмет выходной, не станет оперировать сегодня. Но, очевидно, у него самого и в мыслях такого не было.

Секретарша сказала, что судя по времени, операция должна уже вот-вот закончиться. Но едва взглянув вниз сквозь стекло смотровой площадки, я понял, что до окончания еще далеко. Грудная клетка пациента все еще была открыта; они даже еще не начинали накладывать швы. Раз так, то я не собирался никого отвлекать; мне придется зайти попозже и все-таки попытаться заполучить карту.

Но я все же задержался здесь совсем ненадолго. Все-таки кардиохирургия обладает неким необъяснимым, словно завораживающим свойством, есть в ней нечто нереальное, не поддающееся описанию словами, похожее на ставшую явью смесь чуда и кошмара. В операционной подо мной находились сразу шестнадцать человек, включая четырех хирургов. Все эти люди находились в движении, каждый из них был занят своим делом, ни одного лишнего жеста, все движения плавные и соразмеренные. Словно в балете, сюрреалистическом балете. Пациент на столе, укрытый зеленой простыней казался еще меньше в сравнении с установленным рядом аппаратом искусственного кровообращения, огромным сверкающим сталью комплексом, по величине не уступающим автомобилю, с плавно движущимися цилиндрами и колесами.

У головы пациента в окружении оборудования стоял анестезиолог. Еще там находились несколько операционных сестер, двое техников, следившие за показаниями датчиков и управлявшие работой оборудования, а также медсестры, санитары. И хирурги. Я попытался было угадать, который из них Рэндалл, но не смог; в халатах и масках все они казались одинаковыми, обезличенными и ничем друг от друга не отличающимися. Разумеется, на самом деле все было не так. На одного из этих четырех человек была возложена ответственность за все, за все действия всех шестнадцати присутствующих при этом. А также ответственность за семнадцатого человека, находящегося в этой комнате, того, чье сердце теперь было остановлено.

В одном из углов операционной был установлен монитор электрокардиографа. Нормальная ЭКГ представляет собой стремительную изломанную линию, на которой каждый удар сердца, каждая волна его энергии, обозначены пиками. Эта же кардиограмма была ровной: просто бесполезная кривая линия. В соответствии с основным критерием медицины это означало, что пациент мертв. Сквозь открытую грудную клетку я посмотрел на видневшиеся в разрезе розоватые легкие; они оставались неподвижны. Пациент не дышал.

Все это за него делала машина. Она перекачивала его кровь, насыщала ее кислородом, выводила из нее углекислоту. Эта установка использовалась на практике вот уже около десяти лет.

Люди в операционной, казалось, не испытывали страха ни перед установкой, ни перед ходом самой хирургической процедуры. Они просто, обыденно делали свое дело. Думается, это и есть одна из причин того, что со стороны все происходящее внизу представлялось столь нереальным.

Я простоял здесь еще пять минут, совершенно не замечая времени. Затем я ушел. В коридоре я столкнулся с двумя хирургами-стажерами. Они стояли в дверях, привалившись к стене, на шее у обоих еще висели спущенные хирургические маски. Они пили кофе, ели пончики и весело обсуждали какое-то сомнительное свидание.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Доктор медицины Роджер Уайтинг жил неподалеку от больницы, на той захламленной стороне Бикон-Хилл, куда обычно свозился мусор с Луисбург-Сквер. Дверь мне открыла его жена. Она оказалась самой заурядной внешности девушкой, находившейся, насколько я мог судить, примерно на седьмом месяце беременности. Она выглядела очень обеспокоенной.

— Что вам надо?

— Мне хотелось бы переговорить с вашим мужем. Меня зовут Берри. Я патологоанатом из «Линкольна».

Она смотрела на меня с явным подозрением.

— Как раз сейчас мой муж пытается уснуть. Он был на дежурстве два последних дня, и очень устал. Он пытается уснуть.

— Это очень важно.

За спиной у нее возник стройный молодой человек в белых парусиновых брюках. Он казался не просто усталым; у него был вид измученного и испуганного человека.

Он спросил:

— В чем дело?

— Мне бы хотелось поговорить с вами о Карен Рэндалл.

— Я уже наверное раз десять пересказывал все с самого начала, — сказал он. — Распросите лучше обо всем доктора Карра.

— Уже распрашивал.

Уайтинг провел руками по волосам, а потом обратился к жене:

— Ничего страшного, дорогая. А сейчас иди и свари мне немного кофе, ладно? — Он обернулся ко мне. — Выпьете кофе?

— Если можно, — сказал я.

Мы сидели в гостинной. Это была крохотная квартирка, обставленная дешевой и обшарпанной мебелью. Но мне было уютно здесь, я чувствовал себя как дома: всего каких-нибудь несколько лет назад я и сам был таким же стажером. Мне были очень хорошо знакомы все эти стрессы, и хроническая нехватка денег, адские часы дежурств и вся эта самая грязная и неприятная работа, какую только приходится выполнять стажеру, проходящему интернатуру. Мне были хорошо знакомы выводящие из себя ночные звонки медсестер, спрашивающих разрешения дать еще одну таблетку аспирина больному Джоунсу. Я знал, что это такое, заставить себя выбраться из постели посреди ночи и идти к больному, и что именно в эти предрассветные часы проще всего допустить ошибку. Однажды, в свою бытность стажером, я и сам едва не отправил на тот свет пожилого человека с сердечным приступом. Проведя последние два дня на ногах, и успев проспать за это время в общей сложности всего-навсего три часа, немудрено допустить любую оплошность.

— Я знаю, что вы устали, — сказал я. — Я вас долго не задержу.

— Нет, что вы, — от всей души запротестовал он. — Я сделаю все, что от меня зависит. Я хотел сказать, в данное время…

Вошла жена Уайтинга, неся две чашки с кофе. Она гневно взглянула в мою сторону. Кофе оказался жидковат.

— Мои вопросы, — заговорил я, — касаются состояния девушки, когда она только поступила в больницу. Вы в тот момент были в приемном отделении?

— Нет. Я пытался уснуть. Меня вызвали потом.

— Во сколько это было?

— Почти около четырех.

— Расскажите, как это происходило.

— Я лег спать, не раздеваясь, в той маленькой комнатке рядом с амбулаторией. Я еще не успел толком уснуть, когда меня вызвали; перед этим я только-только поставил очередную капельницу одной даме, которая постоянно их выдергивает. Она утверждает, что она тут ни при чем, но я-то знаю, что она делает это нарочно. — Он тяжело вздохнул. — Короче, когда меня вызвали, я чувствовал себя чертовски усталым. Я встал и сунул голову под кран с холодной водой, а затем вытер волосы полотенцем. Когда я пришел в палату, девушку уже вносили на носилках.

— Она была в сознании?

— Да, но дезориентирована. Она была очень бледной от большой потери крови. У нее был жар, и она бредила. Точно измерить температуру не удалось, потому что она постоянно стискивала зубы, так что мы прикинули, что это где-то около сорока, и взяли кровь для пробы на совместимость.

— Что еще было сделано?

— Сестры укрыли ее одеялом и подложили под ноги шоковые колодки.[18] Затем я осмотрел ее. Это было маточное кровотечение, и мы диагностировали его как выкидыш.

— Относительно кровотечения, — сказал я. — Вы не заметили каких-нибудь выделений, сопровождавших его?

Он покачал головой.

— Только кровь.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22