ГЛАВА ПЕРВАЯ

Утром, когда я проснулся, наступивший день показался мне самым обычным. Я как обычно не выспался, а за окном, на улице, моросил мелкий дождик: серый, холодный и неприветливый. Сбросив с себя пижаму, я залез под горячий душ. Пока я брился, Джудит зашла в ванную, поцеловала меня и затем отправилась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Я улыбнулся своему отражению в зеркале и поймал себя на мысли о том, каким сегодня будет расписание в операционных.

И тут я вспомнил: сегодня я не иду в клинику. В памяти ожили события вчерашнего дня.

Наступивший день не был обычным.

Я подошел к окну и смотрел, как дождевые капли стекают по стеклу. И тут впервые за все время я задумался о том, а лучше ли бросить это все, пока не поздно и вернуться к работе. Мысль о возвращении в лабораторию, о том, как я поставлю машину на стоянке, а поднявшись к себе, сниму плащ, надену фартук и перчатки — все это было составной частью ставшего давно привычным распорядка — неожиданно показалась мне очень заманчивой, можно даже сказать соблазнительной. Там была моя работа; там я чувствовал себя уверенно; там не было никаких стрессов и тому подобного напряжения; там я был на своем месте. У меня не было никакого желания играть в сыщика-любителя. А в холодном утреннем свете подобная мысль казалась нелепой.

Затем в памяти стали всплывать лица людей, с которыми мне довелось встретиться. Арт, Дж.Д.Рэндалл и еще чопорная, самодовольная физиономия Брэдфорда. И знал, что если Арту не помогу я, то ему не поможет никто.

Думать об этом было страшно, и от этого еще более невыносимо.

Джудит села завтракать вместе со мной. Дети еще не проснулись; мы были одни.

— Чем ты собираешься заняться сегодня? — спросила она.

— Не знаю еще.

Я уже задавал себе подобный вопрос. Необходимо выяснить больше, много больше того, что было известно мне сейчас. В частности о Карен и миссиз Рэндалл. Я практически ничего не знал ни об одной из них.

— Я начну с девушки, — сказал я.

— Почему?

— Судя по тому, что мне довелось услышать о ней, это была сама невинность и добродетель. Все обожали ее; она была замечательной девочкой.

— Может быть так оно и было.

— Конечно, — согласился я, — но мне все же хотелось бы услышать мнение еще кого-нибудь, помимо ее брата и отца.

— Но как?

— Я начну, — сказал я, — с «Колледжа Смитта».

«Колледж Смитта», Нортгемптон, Массачусеттс. И вот здесь, на самом краю света, 2.200 девушек получают элитарное образование. Сначала два часа езды по главной магистрали до дорожной развязки у Холиоке; и еще полчаса по узеньким шоссейным дорогам, пока наконец, проехав под железнодорожным мостом, я не оказался в самом городе. Мне никогда не нравилось в Нортгемптоне. В этом городке царит наредкость гнетущая и вовсе не студенческая атмосфера; как будто в воздухе витают настроения всеобщей разочарованности и раздражения, складывающиеся из глубоких разочарований 2.200 молоденьких девушек, которым предстоит провести целых четыре года своей жизни в этой глуши и объединенное раздражение местных обитателей, все это время вынужденных терпеть подобное соседство.

Студенческий городок был довольно живописным местом, особенно осенью, когда опадают листья. Здесь было хорошо даже когда шел дождь. Я прямиком отправился в стол справок колледжа и отыскал имя Карен Рэндалл по справочнику в бумажном переплете, где были перечислены все учащиеся и профессорско-преподавательский состав. Заполучив здесь же карту студенческого городка, я отправился на поиски ее общежития, Хенли-Холл.

Хенли-Холл оказался белым домиком с перекрытиями, находившимся на Вильбур-Стрит. Здесь проживало сорок девушек. На первом этаже была устроена гостинная, стены которой были отделаны пестрой расцветки тканью с мелким, рисунком в подчеркнуто женском вкусе. По дому расхаживали девицы в парусиновых брюках и с длинными, старательно завитыми волосами. Я подошел к стойке у двери.

— Где я могу видеть Карен Рэндалл, — обратился я к девушке за стойкой.

Она так испуганно взглянула на меня, как если бы вдруг узнала во мне сексуального маньяка.

— Я ее дядя, — сказал я. — Доктор Берри.

— Я уезжала на выходные, — ответила девушка. — Я вернулась совсем недавно и еще не успела увидеться с ней. Она тоже уезжала в Бостон на выходные.

Мне повезло: это девушка, по-видимому, ничего не знала. А другие? Трудно сказать. Вероятнее всего, что воспитательнице общежития уже обо всем сообщили или же сообщат в самое ближайшее время. Но так или иначе встреча с воспитательницей не входила в мои планы.

— Ага, — воскликнула девушка за стойкой. — Вон идет Джинни. Ее соседка по комнате.

Из двери выходила темноволосая девушка. На ней были плотно облегающие брюки из парусины и сиротского вида свитер, но в общем она производила довольно благоприятное впечатление. Ее надменное выражение лица составляло резкий контраст внешнему виду.

Девушка за стойкой жестом подозвала Джинни и сказала:

— Это доктор Берри. Он разыскивает Карен.

Джинни изумленно взглянула на меня. Она знала. Я быстро отвел ее в сторону, а затем увлек в гостинную и заставил сесть.

— Но ведь Карен…

— Я знаю, — перебил ее я. — Но мне хотелось бы переговорить с вами.

— Знаете, мне нужно посоветоваться с мисс Петерс, — сказала Лжинни. Она хотела уже встать и уйти, но я удержал ее.

— Прежде, чем вы это сделаете, — сказал я, — мне следует сказать вам и то, что вчера я присутствовал на вскрытии Карен.

Она в ужасе прикрыла рот рукой.

— Прошу извинить меня за столь шокирующие подробности, но я должен задать вам несколько очень важных вопросов, ответить на которое можете только вы. Ведь мы с вами оба знаем, что скажет мисс Петерс.

— Она запретит мне разговаривать с вами, — сказала Джинни. Она все еще смотрела на меня с подозрением, но я чувствовал, что как и все девчонки она любопытна, а мои слова ее заинтриговали.

— Может быть пройдем куда-нибудь, где нам никто не помешает, — предложил я.

— Я даже, право, не знаю…

— Я задержу вас всего на несколько минут.

Тогда она встала и кивнула в сторону коридора.

— Вообще-то здесь не разрешается приглашать в комнаты мужчин, — проговорила она, — но вы ведь родственник, да?

— Да, — подтвердил я.

Комната Джинни и Карен находилась на первом этаже, в самом конце коридора. Это была маленькая, тесная комнатка, где вокруг были расставлены, развешаны и разложены многочисленные, типично девические безделушки — фотографии мальчиков, письма, открытки с шутливыми поздравлениями с днем рождения, программки с футбольных матчей, различные ленточки, расписания занятий, флакончики с духами, игрушечные зверушки из меха. Джинни села на одну из кроватей и указала мне на стул у письменного стола.

— Вчера вечером мисс Петерс сказала мне, — заговорила Джинни, — что Карен… что она попала в аварию. Она попросила пока что не рассказывать об этом никому из девочек. Странно все-таки. Среди моих знакомых еще никто не умирал — я имею в виду своих ровесников, в этом смысле. Я хочу сказать, странно, что я ничего не чувствую, почти совсем не периживаю. Наверное, я все еще никак не могу в это поверить.

— Вы были знакомы с Карен до того, как стали жить в одной комнате?

— Нет. Мы познакомились только когда нас поселили сюда.

— Вы жили дружно?

Она пожала плечами. У меня сложилось впечатление, что все ее жесты были несколько жеманны. Этот же был просто неестественнен, как будто заученное движение, отработанное прежде перед зеркалом.

— Я думаю, что да. Карен не была такой, как большинство первокурсниц. Она не боялась города и уходила отсюда на целый день или даже на выходные. Она очень редко когда появлялась на занятиях и постоянно твердила, как ей все здесь опостылело. Тут все так говорят, но у нее это получалось от души, это была правда. Я думаю, что она на самом деле ненавидела все это.

— Почему вы так думаете?

— Потому что она и не думала этого скрывать. Пропускала занятия, уходила из городка. Уезжала на выходные, как будто едет домой, к родителям. Но она не ездила к ним, она мне сама говорила. Она ненавидела своих родителей.

Джинни встала с постели и открыла дверцу шкафа. С внутренней ее стороны была приколота кнопками большая глянцевая фотография Дж.Д.Рэндалла. Весь снимок был испещрен мельчайшими проколами.

— Знаете, что это такое? Мишень для дротиков. Это ее отец, он кажется какой-то хирург или что-то в этом роде; так вот, прежде, чем лечь спать, она каждый вечер метала в него дротики.

Джинни закрыла дверцу.

— А какие у нее были отношения с матерью?

— Она любила мать. Но только свою настоящую мать; она умерла. Теперь у нее мачеха. Карен всегда ее недолюбливала.

— А о чем еще она рассказывала?

— О парнях, — сказала Джинни, снова усаживаясь на кровать. — Об этом здесь все говорят. О мальчиках. Карен училась в какой-то частной школе недалеко отсюда и у нее было много знакомых парней. К ней всегда приезжали какие-нибудь знакомые из Йеля.

— А у нее был близкий друг, к которому она ходила на свидания?

— Не думаю. Вокруг нее увивалось много парней. Они ей проходу не давали.

— Такая популярность?

— Ничего особенного, — сказала Джинни, наморщив носик. — Послушайте, ведь все-таки наверное неприлично говорить о таком сейчас? Но я все же не верю, что все ее истории были правдой. Может быть она все выдумала.

— Что выдумала?

— Ну, понимаете, когда поступаешь сюда учиться, то никто тебя здесь не знает, никто не знает, какой ты была раньше, так что можно наговорить о себе все что угодно, и это сойдет с рук и обман не раскроется. Вот я, например, рассказывала всем, что у себя в средней школе я возглавляла группу поддержки нашей футбольной команды. Вообще-то я училась в частной школе, но мне всегда очень хотелось стать капитаном группы поддержки.

— Понимаю.

— Ведь это так здорово.

— Ну и какие же истории вам рассказывала Карен?

— Я даже не знаю. Это даже историями назвать нельзя. Так, кое-какие намеки. Ей очень хотелось, чтобы окружащие считали ее безумной и распущенной, и поверили бы в то, что и все друзья у нее такие же. Вообще-то это было ее излюбленным словечком: безумный. А уж она-то знала, как сделать так, чтобы все выглядело как взаправду. Она никогда ничего не говорила прямо, не рассказывала от начала до конца. Только делала небольшие замечания время от времени, как бы между прочим. Про свои аборты и про все остальное.

— Про аборты?

— Она говорила, что до поступления в колледж у нее было два аборта. Разве так может быть? Чтобы два аборта? Ведь ей было только семнадцать лет. Я сказала ей, что я ей не верю, но тогда она принялась очень подробно объяснять, как это делается. И после этого я уже не была так уверена в том, что она все наврала.

Нет ничего удивительного, в том, что девочка, выросшая в семье врачей была по крайней мере на словах знакома с тем, как производится выскабливание матки. Но это отнюдь совсем не означает, что самой ей делали аборт.

— А она рассказывала вам о них что-нибудь конкретно? Например, где и кто ей это делал?

— Нет. Она просто сказала, что у нее были аборты. Она постоянно говорила, что-нибудь такое. Ей очень хотелось шокировать меня, и это было слишком уж явно. Я помню в конце первой — нет-нет, второй недели, когда нас только-только поселили сюда — так вот, она ушла куда-то в субботу вечером и вернулась очень поздно. Карен, не включая света, забралась в свою постель и вслух сказала: «Господи, как я люблю черных мужиков». Вот так просто. Я не знала, что сказать, я имею в виду, что я тогда еще ее почти не знала, и поэтому я не сказала ничего. Я просто подумала, что ей очень хочется шокировать меня.

— А что еще она вам рассказывала?

Джинни передернула плечами.

— Так сразу и не вспомнить. Она всегда что-то говорила. Как-то вечером, собираясь уехать на уикэнд, она вертелась перед зеркалом, что-то нависвистывая, и сказала мне: «Я обязательно буду заниматься этим все выходные». Или что-то в этом роде, я не помню, как точно это было сказано.

— И что же вы ей ответили?

— Я сказала: «Желаю хорошо поразвлечься». А что еще можно сказать, когда выходишь из душа, и тебе вдруг объявляют такое? Тогда она ответила: «Да уж, постараюсь». Она всегда отпускала какие-нибудь шокирующие намеки.

— И вы ей верили?

— Иногда, после того, как мы прожили здесь два месяца.

— А у вас никогда не складывалось такого впечатления, что она, возможно, беременна?

— Здесь? В школе? Нет.

— Вы так уверены?

— Она никогда не говорила ничего такого. К тому же она принимала таблетки.

— Вы уверены в этом?

— Да, я так думаю. По крайней мере этот важный ритуал она производила каждое утро. Вон они, ее таблетки.

— Где?

Джинни указала на стол.

— Вон там, у нее на столе. В том маленьком пузыречке.

Я встал, подошел к столу и взял в руки пластмассовый флакон. На нем была этикетка аптеки «Бикон»; показаний к применению лекарства здесь не было. Тогда я вытащил записную книжку и переписал с флакона номер рецепта и имя врача. Затем я открыл крышку и высыпал таблетки в ладонь. В пузырьке оставалось четыре таблетки.

— И она принимала их каждый день?

— Каждый божий день, — подтвердила Джинни.

Я, конечно, не был ни гинекологом, ни фармакологом, но все-таки мне были известны некоторые общие понятия. Во-первы, большинство контрацептивных таблеток продавались в специальной упаковке, позволявшей женщине без труда вести отсчет дней. А во-вторых, дозировка гормонов в этих лекарствах была давным-давно сокращена с десяти до двух миллиграммов. Это означало, что сами таблетки должны быть маленькими.

По сравнению с тем, что я ожидал увидеть, таблетки из пузырька казались просто непомерно огромными. На их поверхность не было нанесено никакой разметки; по цвету они походили на мел и довольно легко крошились. Я незаметно сунул одну из таблеток в карман, и ссыпал оставшиеся обратно в пузырек. Даже безо всяких проверок, у меня уже была идея о том, что это были за таблетки.

— Вы были знакомы с кем-нибудь из тех молодых людей, с кем встречалась Карен? — спросил я.

Джинни отрицательно покачала головой.

— В общем-то нет. Я никого из них не знала лично, если вы понимаете, что я имею в виду. Она рассказывала мне, как она была с ними в постели, но обычно это было лишь пустой болтовней. Карен всегда все сильно преувеличивала. Особенно насчет таких откровенных подробностей. Подождите, я сейчас.

Она встала и подошла к туалетному столику Карен. На стене над столиком висело зеркало, за раму которого было вставлено несколько фотографий каких-то молодых людей. Она вытащила две из них и протянула их мне.

— Вот про этого она всегда рассказывала, но мне кажется, что последнее время они уже не виделись. Она провстречалась с ним почти все лето. Он из Гарварда.

Это было фото молодого человека в футбольных доспехах, усмехающегося в в объектив камеры. Номер 71.

— А как его зовут?

— Я не знаю.

Тогда я взял программку футбольного матча Гарвард-Колумбия и заглянул в список состава команд. Номером 71 оказался правый защитник Алан Зеннер. Я записал это имя к себе в записную книжку и вернул снимок Джинни.

— И вот еще один, — сказала она, протягивая мне вторую фотографию, — с этим они недавно познакомились. Я думаю, что она встречалась с ним. Иногда по вечерам, она возращалась сюда и целовала эту фотографию, прежде, чем лечь спать. По-моему, его звали Ральф. Ральф или Роджер.

Со снимка мне довольно натянуто улыбался молодой негр в облегающем блестящем костюме и с электрогитарой в руке.

— Вы думаете, что она с ним встречалась?

— Да, мне так кажется. Он играет в какой-то группе, из тех, что сейчас выступают в Бостоне.

— И по вашему мнению его зовут Ральф?

— По-моему, так или примерно так.

— А вам случайно не известно название группы?

Джинни сосредоточенно нахмурилась.

— Она мне как-то назвала его. Но я не запомнила. Карен очень нравилось, чтобы ее парни оставались тайной для всех. Она была не из тех, кто станет вдаваться в подробности, рассказывая о своих кавалерах. Это было не в духе Карен. Ей были больше по душе намеки и недомолвки.

— Вы считаете, что она уезжала на выходные, чтобы встретиться с этим молодым человеком?

Джинни кивнула.

— А где она проводила уикэнды? В Бостоне?

— Скорее всего. В Бостоне или Нью-Хэвене.

Я перевернул фотографию. На обратной стороне снимка стоял штамп «Фотоателье Курзина, Вашингтон-Стрит».

— Можно я заберу вот это?

— Конечно, — ответила она. — Мне все равно.

Я сунул фото в карман и снова сел.

— Вам не приходилось видеться с кем-либо из этих людей? Из ее парней?

— Нет. Я не знала никого из ее друзей. Хотя, нет, дайте подумать. Один раз, да, было такое. Приходила девушка.

— Девушка?

— Да. Карен мне как-то объявила, что к нам в гости придет ее лучшая подруга. Она все рассказывала мне, какая это классная девчонка, какая она крутая. Короче, она ей такую рекламу устроила, что я уже ожидала увидеть нечто такое действительно импозантное. А потом она пришла…

— Ну и как?

— Странная, — сказала Джинни. — Очень высокая с по-настоящему длинными ногами, и Карен все время твердила, как бы ей хотелось, чтобы и у нее тоже были бы такие ноги, а девушка просто сидела вот здесь и все время молчала. Она и вправду была симпатичная. Но очень уж странная. Она все делала как во сне. Может быть она кололась чем-нибудь или травку курила; я не знаю. Просидев молча около часа, она наконец изрекла какую-то чушь.

— Например?

— Уже не вспомню. Какую-то бессмыслицу. Типа «Карл у Клары украл кораллы». Потом она сложила стишок о том, как люди бегают по полям, где растут спагетти. Это было довольно убого.

— А как было имя той девушки?

— Не помню. Анжи, что ли.

— Она училась в каком-нибудь колледже?

— Нет. Она была очень молоденькая, но в колледже не училась. Она работала. И кажется Карен говорила, что будто эти девица работает медсестрой.

— Все же постарайтесь припомнить ее имя, — сказал я.

Джинни снова сосредоточенно нахмурилась и уставилась в пол, а затем покачала головой.

— Никак, — призналась она. — Я не обратила на это внимания.

Мне не хотелось опускать такую подробность, но я чувствовал, что время поджимает. И тогда я задал очередной вопрос:

— Что еще вы можете рассказать мне о Карен? Может быть она была нервной? Или пугливой?

— Нет. Она всегда была очень спокойной. Все в доме могли сходить с ума от волнений, особенно перед экзаменами, но ей это все как будто было абсолютно безразлично.

— Она была энергичной? Этакой болтушкой-попрыгушкой?

— Кто? Карен? Вы что, шутите? Если хотите знать, она была вялой, словно чуть живой и оживала только на время своих свиданий. А так она всегда сказывалась очень уставшей, и еще постоянно жаловалась, на то как она утомилась.

— Она много спала?

— Да. Постоянно просыпала занятия.

— А ела она много?

— Не очень. Вместе с уроками она часто просыпала и завтраки с обедами.

— Но тогда она должна была бы похудеть.

— А она наоборот начала поправляться, — сказала Джинни. — Не так чтобы слишком, но все-таки прилично. Она не влезала в большинство своих прежних платьев, и это-то за шесть недель. Ей пришлось покупать новые.

— А никаких других изменений вы в ней не заметили?

— Только одно, но я не уверена, что это так уж важно. Я хочу сказать, что на это обращала внимание только сама Карен, а остальным было все равно.

— И что же это?

— Она вбила себе в голову, что обрастает волосами. Понимаете, на руках, на ногах и над губой. Она мне жаловалась, что ей приходится постоянно брить ноги.

Я посмотрел на часы и увидел, что уже почти полдень.

— Ну что ж, не смею больше отрывать вас от занятий.

— Да нет, ничего, — сказала Джинни. — Зато это так интересно.

— Что вы имеете в виду?

— Следить за тем, как вы работаете и вообще.

— Разве вам прежде не приходилось разговаривать с врачом?

Джинни понимающе вздохнула.

— Вы, должно быть, принимаете меня за круглую идиотку, — обиженно заявила она. — А я, между прочим, уже не ребенок.

— Что вы, я напротив, думаю, что вы очень умная и взрослая девушка, — сказал я.

— Так вы пригласите меня давать показания?

— Показания? Какие еще показания?

— На суде.

Я глядел на Джинни, и у меня снова появилось ощущение, что все свои движения она заранее репитировала перед зеркалом. С ее лица теперь не сходило проницательно-таинственное выражение, по-видимому, она представляла себя киногероиней.

— По-моему, я вас не совсем понял.

— Но уж мне-то ты можете признаться, — сказала она. — Ведь я все равно знаю, что вы адвокат.

— Вот как?

— Я догадалась об этом десять минут спустя после того, как вы пришли сюда. И хотите узнать как?

— И правда, как?

— Когда вы взяли те таблетки и стали их разглядывать. Вы делали это очень тщательно, совсем не как врач. Честно говоря, мне кажется из вас получился бы ужасный врач.

— Возможно, вы правы, — сказал я.

— Желаю вам удачи с расследованием, — напутствовала меня Джинни, когда я собрался уходить.

— Благодарю вас.

И она подмигнула мне.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На двери рентгенкабинета, расположенного на втором этаже клиники «Мем» вывешена табличка, важно именующая его «Кабинетом Рентгнелогогического Диагностирования». Но как бы ни назывался здесь этот кабинет, он ничем не отличается от обычного рентгенкабинета любой другой больницы. По всей длине стен тянется экран из белого матового стекла с небольшими зажимами для снимков. Это довольно большая комната, в которой достаточно места для одновременной работы сразу полудюжины рентгенологов.

Я пришел сюда вместе с Хьюи. Он работал в «Мем» рентгенологом, и мы были знакомы с ним уже довольно долгое время; иногда он со свое женой и я с Джудит собирались вместе, чтобы поиграть в бридж. Они играли хорошо, с азартом, против чего я никогда не возражал. Бло время, когда и я сам оказывался в затруднительном положении.

Я не стал звонить Льюису Карру, потому что знал наперед, что он не пожелает мне помочь. Хьюи же занимал столь невысокую строку в местной табели о рангах, что ему было решительно наплевать, чьи снимки я хочу увидеть: Карен Рэндалл или же Ага-Хана, которому несколько лет назад здесь была сделана операция на почке. Хьюи привел меня прямиком в лабораторию рентгенкабинета.

По дороге туда я поинтересовался у него:

— И как твои дела на ниве секса?

Это стандартная шутка при разговоре с рентгенологом. Общеизвестно, что средняя продолжительность жизни среди рентгенологов меньше чем среди персонала других медицинских специальностей. Точные причины для этого не известны, но бытует предположение, что виной всему рентгеновское излучение. В былые времена рентгенологам при съемке и вовсе приходилось находиться в одной комнате с пациентом. За несколько лет такой работы они получали такую дозу гамма-излучения, которой оказывалось вполне достаточно, чтобы свести врача в могилу. В те же далекие времена пленка была гораздо менее чувствительной, чем теперь, и для того, чтобы получить на снимке нормальную контрастность приходилось давать большую дозу.