ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда в свое время я волею судьбы оказался в армии, мне довелось служить в Токио, в составе частей военной полиции, и могу сказать, что обретенный там опыт очень пригодился в дальнейшем. В те дни, когда ждать конца оккупации оставалось недолго, военные полицейские были едва ли ни самыми ненавидимыми людьми в городе. Облаченные в военную форму и белые шлемы, для японцев мы все еще были напоминанием надоевшей власти военных. Для американцев с «Гинзы», упивавшихся саке, а если хватало денег, то и виски, мы служили воплощением всех тех запретов и неудобств, которыми изобиловала суровая армейская жизнь. Поэтому наше появление где бы то ни было расценивалось как вызов, и кое-кто из моих друзей пострадал именно из-за этого. Один лишился зрения после удара ножом в глаз. Другой же и вовсе погиб.

Разумеется, мы были вооружены. Я запомнил, как нам впервые выдали оружие, и сурового вида капитан озабоченно сказал: «Только что вы получили оружие, а теперь послушайте, что скажу вам я: не спешите хвататься за него. А то может случиться так, что, когда-нибудь, может быть даже защищаясь, вы застрелите на улице разбуянившегося пьяницу, а потом окажется, что это племянник какого-нибудь конгрессмена или генерала. Держите оружие на виду, но только пусть оно остается в кобуре. У меня все.»

Другими словами, нам было приказано «брать на понт». Мы научились и этому. Такова участь любого полицейского.

Я размышлял об этом, представ перед угрюмым сержантом полицейского участка на Чарльз-Стрит. Когда я вошел, он одарил меня таким взглядом, как будто ему не терпелось поскорее проломить мне череп.

— Что вам здесь надо?

— Я пришел, чтобы повидать доктора Ли, — сказал я.

Он усмехнулся.

— Что, маленький китаеза все-таки попался? Какая жалость…

— Я пришел, чтобы повидать его, — повторил я.

— Нельзя.

Он вернулся к разложенным перед ним на столе делам и напустив на себя озабоченный вид, раздраженно зашелестел страницами, давая тем самым понять, что разговор окончен.

— Может быть все-таки будете столь любезны и потрудитесь объяснить?

— Нет, — сказал он. — Столь любезен я не буду.

Я вынул из кармана ручку и записную книжку.

— Тогда позвольте узнать номер вашего значка.

— Вот странный тип. Да кто вы такой? Убирайтесь отсюда. Все равно у вас ничего не выйдет.

— По закону вы по первому требованию обязаны назвать номер своего значка.

— Как вам угодно.

Я взглянул на его рубашку и сделал вид, что записываю номер. Затем я направился к двери.

— Что, уже уходите? — небрежно окликнул он меня.

— Здесь у входа есть телефонная будка.

— Ну и что?

— Подумать только, какая досада. Держу пари, ваша жена целых несколько часов потратила на то, чтобы пришить вам на мундир вот эти шевроны. А на то, чтобы их содрать оттуда уйдет лишь каких-нибудь десять секунд. Всего-навсего. Их спарывают при помощи бритвы: так удобнее и меньше шансов порезать материю.

Он тяжело поднялся из-за своего стола.

— Да что вам вообще здесь нужно?

— Я пришел, чтобы увидеться с доктором Ли.

Теперь сержант смотрел на меня с некоторой опаской. Может быть он и не был до конца уверен в том, что из-за меня его могут понизить в чине, но в то же время он знал, что возможно и такое.

— Вы его адвокат?

— Вы угадали.

— Ну что же вы сразу не сказали? — он вытащил из ящика стола связку ключей. — Идемте. — Он изобразил на лице некое подобие улыбки, но глаза его смотрели зло.

Я проследовал за ним по длинному коридору полицейского участка. За все время он не произнес ни слова, и только пару раз фыркнул. Наконец он бросил мне через плечо:

— Вы уж на меня не обижайтесь. Все-таки, знаете ли, убийство есть убийство.

— Разумеется, — сказал я.

Камера, в которой держали Арта, оказалась довольно уютной. В ней было чисто и почти не воняло. Вообще-то считается, что тюремные камеры Бостона самые благоустроенные во всей Америке. Иначе никак нельзя: иногда в подобных камерах приходилось коротать время многим довольно знаменитым гражданам. Мэры, государственные служащие и другие люди этого круга. Ведь в самом-то деле, нельзя же ожидать от человека, чтобы он руководил проведением собственной предвыборной кампании за переизбрание на пост, сидя в замызганной камере.

Со стороны это выглядело бы довольно убого.

Арт сидел на койке, глядя на зажатую в пальцах сигарету. По засыпанному сигаретным пеплом каменному полу были разбросаны окурки. Когда мы вступили в коридор, он взглянул в нашу сторону.

— Джон!

— У вас есть десять минут, — объявил сержант.

Я вошел в камеру. Сержант запер за мной дверь, но не ушел, а остался стоять, облокотившись о прутья решетки.

— Благодарю вас, — сказал я. — Вы можете идти.

Пронзительно взглянув в мою сторону, он не спеша направился прочь, звеня на ходу связкой ключей.

Когда мы наконец остались одни, я спросил у Арта:

— Как ты тут? С тобой все в порядке?

— Кажется, да.

Арт был человеком невысокого роста; он был очень аккуратен и всегда придерживался того же безукоризненного стиля и в одежде. Он был родом из Сан-Франциско, где он вырос в большой семье, из которой вышла целая династия врачей и адвокатов. Очевидно, его мать была американкой: он мало чем походил на настоящего китайца. Цвет его кожи скорее оливковый, чем желтый, в разрезе глаз отсутствуют складки эпикантуса, а волосы темно-каштановые. Обычно он бывает очень подвижен, жестикулирует порывисто и энергично, и в этом смысле он напоминает скорее латиноамериканца, чем кого-либо еще.

Теперь он был очень бледен. Когда он поднялся с койки и принялся расхаживать по камере, движения его были резкими и суетливыми.

— Очень хорошо, что ты пришел.

— На всякий случай запомни, что я представитель твоего адвоката. Иначе сюда попасть было никак не возможно. — Я вытащил из кармана запискую книжку. — Ты адвокату уже звонил?

— Нет, еще нет.

— Отчего же?

— Не знаю, — он потер ладонью лоб, а потом провел пальцами по векам. — Я не подумал об этом. Все это какой-то абсурд, бессмыслица…

— Кто твой адвокат?

Арт назвал мне имя, и я записал его в свою записную книжку. У Арта был очень хороший адвокат. Смею предположить, он в некоторой степени догадывался, что когда-нибудь ему все же придется воспользоваться его услугами.

— Хорошо, — сказал я. — Я потом сам позвоню ему. А теперь может быть ты расскажешь мне, что случилось?

— Меня арестовали, — сказал Арт. — За убийство.

— Об этом я до некоторой степени догадывался. А зачем ты мне звонил?

— Потому что ты разбираешься в подобных вещах.

— В убийствах? Я ничего не знаю.

— Но ты же учился на юридическом факультете.

— Один год, — сказал я. — И это было ровно десять лет назад. Меня, можно сказать, выпихнули оттуда за неуспеваемость, и я не помню совсем ничего из того, чему нас там учили.

— Джон, — сказал он, — это медицинско-правовая проблема. Здесь все вместе. Мне нужна твоя помощь.

— Тогда тебе лучше рассказать мне обо всем с самого начала.

— Джон, я этого не делал. Я клянусь. Я ее даже пальцем не тронул.

Он продолжал нервно расхаживать по камере, и теперь шаги его сделались быстрее. Схватив Арта за руку, я остановил его.

— Сядь, — велел я ему, — и начни все с самого начала. Очень медленно.

Он замотал головой и, погасив окурок одной сигареты, тут же закурил другую, а потом сказал:

— Они взяли меня у меня же дома, сегодня утром, примерно часов около семи. Привезли меня сюда и начали допрашивать. Сначала они сказали, что это простая формальность, а там черт их знает, что на самом деле имелось в виду. Разозлились они уже потом.

— Сколько их было?

— Двое. Иногда трое.

— Может с тобой обращались грубо? Они били тебя или ослепляли лампами?

— Нет, ничего такого не было.

— Тебя предупредили, что ты имеешь право пригласить адвоката?

— Да. Но это было уже потом. Когда мне объявили о моих конституционных правах. — Тут он грустно улыбнулся — это была его привычная циничная ухмылка. — Понимаешь, вначале допрос был вроде как ради формальности, так что мне и в голову не пришло вспомнить об адвокате. Я ведь не сделал ничего плохого. Со мной здесь возились битый час, прежде чем ее имя было упомянуто вслух.

— Кого «ее»?

— Карен Рэндалл.

— Это что, та самая Карен…

Он согласно кивнул.

— Та самая. Дочь Дж.Д.Рэндалла.

— Бог ты мой.

— Они начали допытываться у меня, что мне известно о ней, и обращалась ли она ко мне когда-либо, как к врачу. Что-то типа того. Я сказал, что да, что она неделю назад приходила ко мне на прием за консультацией. Основная жалоба — аменорея.

— Какой продолжительности?

— Четыре месяца.

— А им ты говорил об этом?

— Нет, об этом меня не спрашивали.

— Это хорошо, — сказал я.

— Им захотелось узнать и другие подробности ее визита, как то: было ли это ее единственной проблемой, как она вела себя при этом. Я им ничего не сказал. Я сказал, что врачебная тайна, касающаяся только врача и пациента. Тогда они переменили тактику: меня стали распрашивать, где я был вчера вечером. Я сказал, что сначала я сделал вечерний обход в «Линкольне», а после него гулял в парке. Они еще спрашивали, возвращался ли я после этого к себе в кабинет. Я сказал, что нет. Они допытывались, видел ли меня в парке еще кто-нибудь. Я сказал, что не помню, во всяком случае из моих знакомых мне не попалось навстречу никого, это точно.

Арт глубоко затянулся сигаретой. Руки у него дрожали.

— Тогда на меня стали давить. Уверен ли я, что не заходил вчера вечером в свой кабинет? Что конкретно я делал после обхода? Уверен ли я в том, что последний раз я видел Карен на прошлой неделе и с тех пор с ней больше не встречался ни при каких обстоятельствах? Я же никак не мог взять в толк, зачем меня об этом расспрашивают.

— И зачем?

— А за тем, что в четыре часа утра Карен Рэндалл была доставлена матерью в отделение экстренной помощи при «Мем» с сильным кровотечением — считай, заживо обескровленной — в состоянии шока. Я не знаю, какую помощь ей там успели оказать, но так или иначе, она умерла. В полиции уверены, что это из-за того, что вчера вечером я якобы сделал ей аборт.

Я нахмурился. Просто чушь какая-то.

— А почему они так уверены в этом?

— Мне этого не сказали. Не думай, что я не спрашивал. Может быть девчонка бредила и в бреду назвала мое имя, когда ее привезли в «Мем». Не знаю.

Я покачал головой.

— Арт, полицейские как чумы боятся незаконных арестов. Если они, арестовав тебя, не сумеют доказать твою вину, то очень многие из них вылетят с работы. Подумай только, ведь ты уважаемый член нашего профессионального содружества, а не какой-то там подзаборный пьяница без роду и племени и без гроша в кармане. Ты можешь позволить себе обратиться за помощью к по-настоящему хорошему правозащитнику, и им известно и об этом тоже. Они не посмели бы предъявить обвинение, если бы у них не было каких-то очень веских улик против тебя.

Арт раздраженно махнул рукой.

— Может быть у них здесь одни бестолочи работают.

— Это несомненно, но все-таки не до такой же степени.

— Но я все равно не знаю, — сказал он, — не знаю, что у них может быть против меня.

— Ты должен знать.

— А я не знаю, — сказал Арт, опять начиная расхаживать по камере из угла в угол. — И даже не догадываюсь.

Еще какое-то время я смотрел на него, раздумывая над тем, когда будет лучше спросить его о том, не спросить о чем я просто не мог. Он поймал на себе мой взгляд.

— Нет, — сказал он.

— Что «нет»?

— Нет, я этого не делал. И перестань так смотреть на меня. — Он снова сел и забарабанил пальцами по койке. — Господи Иисусе, уж лучше бы мне напиться.

— И думать не смей, — сказал я.

— Ради бога,…

— Потому что ты выпиваешь только в компаниях, — сказал я. — И пьешь очень умеренно.

— Здесь что, вершится суд над моим характером и привычками, или…

— Здесь не вершится никакого суда, — сказал я, — он тебе не нужен.

Он фыркнул в ответ.

— Лучше расскажи мне о том визите Карен, — предложил я.

— Да тут и рассказывать особенно нечего. Она пришла и попросила сделать ей аборт, но я не стал этого делать, потому что она была уже на четвертом месяце беременности. Я объяснил ей, почему не могу этого сделать, что у нее слишком большой срок, и что без лапаротомии это сделать уже не возможно.

— И она согласилась с этим?

— Мне показалось, что да.

— А что ты записал ей в карту?

— Ничего. Я ничего не заводил не нее.

Я тяжело вздохнул.

— А вот это плохо. Что ж ты так?

— А потому что она не собиралась лечиться у меня, она не была моей пациенткой. Я знал, что больше я ее никогда не увижу, и поэтому не стал заводить никаких карт.

— А полиции ты это теперь как собираешься объяснять?

— Послушай, — возразил он мне, — если бы я еще тогда знал, что она собирается упрятать меня за решетку, я возможно очень-очень многое сделал бы по-другому.

Я закурил сигарету и облокотился о стену, ощущая затылком холод ее камней. Вырисовывалась довольно неприглядная ситуация. Все эти мелкие подробности, в ином контексте показавшиеся бы вполне безобидными, теперь могли приобрести огромный вес и значение.

— Кто направил ее к тебе?

— Карен? Думаю, что Питер.

— Питер Рэндалл?

— Да. Он был ее личным врачом.

— А ты что, не спросил об этом у нее?

Обычно Арт был очень осторожен в подобных вещах.

— Нет. Она пришла под конец дня, и к тому времени я уже очень устал. Кроме того, она сразу же перешла к делу; это была очень прямолинейная молодая леди, и по всему было сразу видно, что она не способна на безрассудство. Когда я выслушал ее рассказ, я решил для себя, что Питер, должно быть, направил ее ко мне, чтобы она сама объяснила свою ситуацию, потому что, очевидно, сделать аборт было еще не так поздно.

— А почему ты так решил?

Он пожал плечами.

— Просто решил.

Этот довод показался мне неубедительным. Я был уверен, что он рассказывает мне далеко не все.

— А что, другие члены семьи Рэндаллов когда-либо обращались к тебе?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что уже сказал.

— Не думаю, что данный вопрос здесь уместен, — сказал он.

— А вдруг.

— Уверяю тебя, что нет.

Я вздохнул и продолжал курить. Я знал, что если Арт заупрямится, то переубедить его будет трудно.

— Ну ладно, — наконец сказал я. — Тогда расскажи мне еще об этой девушке.

— А что тебя интересует?

— Ты видел ее прежде?

— Нет.

— Может быть где-нибудь в компании?

— Нет.

— Ты оказывал помощь кому-нибудь из ее друзей?

— Нет.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Черт побери, — воскликнул он. — Я не могу этого знать, но тем не менее я очень сомневаюсь в том, чтобы такое было возможно. Ей было только восемнадцать.

— Ладно, — сказал я. Возможно здесь Арт прав. Я знал, что обычно он делает аборты только замужним женщинам, тем, кому уже к тридцати или перевалило за тридцать. Он часто говорил о том, что не хочет связываться с малолетками, хотя время от времени он брал и их. Работать с взрослыми, замужними женщинами было намного безопаснее, к тому же они держат язык за зубами и трезво смотрят на жизнь. Но мне было известно и то, что за последнее время у него прибавилось молоденьких пациенток, потому что, как он сам говорил, заниматься только замужними женщинами означало бы дискриминацию и ущемление прав незамужних. Он говорил об этом полушутя-полусерьезно.

— А какой она была, когда пришла к тебе в кабинет? — спросил я. — Как бы ты ее описал?

— Она показалась мне довольно приятной девочкой, — сказал Арт. — Красивая, далеко не глупая, ей удавалось очень хорошо держать себя в руках. Очень прямолинейная, как я уже сказал. Она вошла в мой кабинет, села, сложила руки на коленях и начала говорить. Она использовала и медицинские термины, например, «аменорея». Я думаю, что это следствие того, что она выросла в семье врачей.

— Она нервничала?

— Да, — сказал Арт, — но они все волнуются. От этого и диагноз бывает трудно установить.

Дифференциальная диагностика аменореи, и в частности у молодых девушек, должна рассматривать проявление нервозности как одну из основных причин возникновения болезни. Очень часто задержка в наступлении или полное отсутствие менструаций у женщин происходит по психологическим причинам.

— Но четыре месяца?

— Маловероятно. К тому же она начала прибавлять в весе.

— И много?

— Пятнадцать фунтов.

— Само по себе это еще ничего не означает, — сказал я.

— Не означает, — сказал он, — но предполагает.

— Ты ее смотрел?

— Нет. Я, конечно, предложил, но от осмотра она отказалась. Сказала, что пришла на аборт, и когда я снова сказал, что не сделаю этого, она встала и ушла.

— А она ничего не говорила тебе о своих планах на будущее?

— Говорила, — согласился Арт. — Она пожала плечами и сказала: «Наверное, придется рассказать им все как есть и рожать».

— И поэтому ты подумал, что она не станет пытаться сделать аборт в другом месте?

— Точно так. Она показалась мне очень разумной и понятливой девочкой, во всяком случае, она очень внимательно выслушала все мои доводы. Я именно так и поступаю в подобных случаях — стараюсь объяснить женщине, почему ей нельзя делать аборт, и почему она должна примириться с тем, что у нее родится ребенок.

— Очевидно потом она изменила свое решение.

— Очевидно.

— Хотелось бы знать, почему.

Арт усмехнулся.

— Тебе когда-нибудь приходилось встречать ее родителей?