ГЛАВА ШЕСТАЯ

В прошлом Громила Томпсон был борцом, выступавшем на ринге в пятидесятые годы. От прочих смертных его отличала плоская, походившая с виду на шпатель голова, которой он когда-то упирался в грудь своему сопернику, повергнув того на пол и ломая кости. За несколько лет ему удалось приобрести некоторую популярность — а заодно и скопить достаточно денег, чтобы купить бар, который стал излюбленным местом для многих молодых людей, уже определивших свое профессиональное призвание. Это был хороший бар; несмотря на форму головы, Томпсон был далеко не дурак. Конечно он был не без странностей — так, при входе в его заведение, все стены которого были увешаны его собственными портретами, вам приходилось вытирать ноги о борцовский мат — но производимое общее впечатление было вполне благоприятным.

Когда я вошел в бар, то в баре был всего один-единственный посетитель — им оказался плотного телосложения, хорошо одетый негр, сидевший у дальнего конца стойки, на которой перед ним стоял бокал с мартини. Я тоже присел к стойке и заказал себе скотч. В баре управлялся сам Томпсон, рукава его рубашки были закатаны, обнажая крепкие, волосатые руки.

Я спросил у него:

— Вы знаете человека по имени Джордж Вильсон?

— А то как же, — ответил Томпсон, криво усмехаясь.

— Тогда, будьте любезны, когда он войдет, скажите мне об этом.

Томпсон кивнул в сторону посетителя у дальнего конца стойки.

— Уже вошел. Вон он сидит.

Негр посмотрел на меня и улыбнулся. Видимо подобная ситуация представлялась ему забавной, но все же у него был взгляд человека, попавшего в затруднительное положение. Я подошел и пожал ему руку.

— Извините, что так получилось, — сказал я. — Я Джон Берри.

— Все в порядке, — ответил он, — я тоже не знал, что так выйдет.

Он был довольно молод — на вид около тридцати лет. Его шею пересекал бледный шрам: он начинался у правого уха, спускался вниз и исчезал под воротничком рубашки. Взгляд его был спокойным и уверенным. Поправив узел галстука, он наконец предложил:

— Может быть пересядем за столик?

— Давайте.

По пути к одному из расставленных в помещении бара столов, Вильсон оглянулся через плечо и сказал:

— Громила, организуй еще два того же.

Бармен с готовностью подмигнул.

Я сказал:

— Вы работаете с фирмой Брэдфорда, так?

— Да. Меня приняли на работу немногим больше года назад.

Я кивнул.

— Это обычное дело, — говорил Вильсон. — Мне дали хороший кабинет с видом на приемную, так, чтобы все, кто приходит и уходит видели бы меня. Вот так.

Я знал, что он хочет этим сказать, и все же я чувствовал некоторое раздражение. Среди моих знакомых было несколько молодых юристов, никому из которых не удалось обзавестись собственным кабинетом даже проработав годы в адвокатской конторе. По всем объективным показателям, этому парню крупно повезло, но мне все же не стоило говорить ему об этом, потому что обоим нам были хорошо ясны причины такого везения — ему отводилась роль своего рода диковинки, чуда, которое общество сочло ценным для себя. Еще бы, образованный негр. Перед ним открывались необозримые горизонты и все возможности для хорошего будущего. Но это вовсе не освобождало его от статуса неординарного существа.

— А какими делами вы занимались прежде?

— В основном дела о налогах. Несколько дел, связанных с недвижимостью. Один или два гражданских процесса. Как вы понимаете, уголовные дела у фирмы бывают не каждый день. Но, в свое время поступая к ним на работу, я выразил заинтересованность к работе в суде. Я никак не думал, что они поручат это дело мне.

— Ясно.

— Я просто хотел, чтобы вы поняли.

— Я думаю, что мне все ясно. Они подложили вам свинью, так?

— Возможно. — Он улыбнулся. — По крайней мере они сами так считают.

— А вы как считаете?

— А я считаю, — сказал он, — что судьба дела может быть решена только в зале суда, но не раньше.

— И у вас имеется к этому собственный подход?

— Как раз сейчас я работаю над ним, — сказал Вильсон. — Нужно будет успеть очень многое, потому что все должно быть безукоризненно. Когда присяжные увидят на суде, то китайца-детоубицу защищает выскочка-негр, то они наверняка будут не в восторге.

Я отпил небольшой глоток виски. Второй заказ был принесен и оставлен с краю стола.

— А с другой стороны, — сказал Вильсон, — это может оказаться большим прорывом для меня.

— В том случае, если вы выиграете процесс.

— Что я и собираюсь сделать, — решительно заявил он.

Я неожиданно подумал о том, что Брэдфорд, вне зависимости от того, какими соображениями он руководствовался, поручая это дело Вильсону, принял очень мудрое решение. Потому что этот парень попытается выиграть процесс любой ценой. Во что бы то ни стало.

— Вы уже говорили с Артом?

— Сегодня утром.

— И каково ваше впечатление?

— Невиновен. Я в этом уверен.

— Почему?

— Я его понимаю, — сказал Вильсон.

Принявшись за второй бокал виски, я пересказал ему, что мне удалось сделать и узнать за последние несколько дней. Вильсон слушал молча, не перебивая, и лишь время от времени делая пометки в блокноте. Когда я закончил, он сказал:

— Вы во многом облегчили мою задачу.

— В каком смысле?

— Основываясь на том, что вы только что рассказали мне, мы можем закрыть это дело. Мы сможем запросто вытащить доктора Ли оттуда.

— Вы имеете в виду, что никакой беременности не было?

Он отрицательно покаччал головой.

— В нескольких случаях, и среди них Содружество против Тейлора, судом было принято решение не рассматривать беременность в качестве решающего элемента. Равно как не имеет значения, тот факт, что зародыш мог погибнуть еще раньше, чем был сделан аборт.

— Другими словами, то что Карен Рэндалл не была беременна, не имеет никакого значения?

— Абсолютно.

— Но разве это не служит доказательством того, что операция выполнялась дилетантом, человеком, который даже не удосужился сделать тест на беременность? Арт никогда не взялся бы за аборт, не определив прежде беременность.

— И вы рассчитываете построить на этом защиту? Доказывая, что доктор Ли был слишком опытен и искусен по части абортов, и поэтому он не мог сделать такой глупой ошибки?

Я был раздосадован.

— Нет, наверное нет.

— Поверьте мне, — продолжал Вильсон, — невозможно построить защиту, взяв за основу какие-то качества характера обвиняемого. Это не будет работать, как бы вы ни старались. — Он зашуршал страничками своего блокнота. — Если вы не возражаете, я вкратце опишу вам ситуацию. Итак, в 1842 году Общее Право штата Массачусеттс объявляло аборт, произведенный любыми средствами, преступным деянием. В том случае, если пациент оставался жив, срок тюремного заключения не мог превышать семь лет; если же пациент в результате аборта умирал, то срок уже мог варьировать от пяти до двадцати лет. С тех пор к закону были приняты некоторые дополнения. Так, несколько лет спустя было решено, что в том случае, если аборт необходим для спасения жизни матери, то подобное вмешательство не может быть сочтено противозаконным абортом. Но к нашему случчаю это никакого отношения не имеет.

— Не имеет.

— Более поздние поправки включили в себя и решение, вынесенное по делу Содружество против Виера, когда было принято постановление, что преднамеренное использование инструмента считается составом преступления, даже без доказательства причины выкидыша или смерти. Если обвинение попытается доказать — а я нисколько не смотневаюсь, что именно так оно и будет — что доктор Ли вот уже на протяжении многих лет занимается абортами, они постараются подвести суд к тому, что отсутствие прямых улик еще не может служить достаточным основанием для оправдания Ли.

— И что, у них это может получится?

— Нет. Но они могут предпринять такую попытку, и она может крайне губительно сказаться на всем ходе дела.

— Продолжайте.

— Существует еще два судебных постановления, и упомянуто о них важно хотя бы потому, что они дают наглядное представление о том, что законодательство обращено против врачей, производящих аборты, а до вовлеченных сюда женщин ему нет ровным счетом никакого дела. Процесс Содружество против Вуда вынес решение, что согласие пациента невещественно и поэтому оно не может служить оправданием для аборта. Тогда же было вынесено заключение, что смерть женщины, наступившая в результате аборта является отягчающим вину преступлением. В какой-то степени это означает, что ваши изыскания по делу Карен Рэндалл, с правовой точки зрения, можно считать просто пустой тратой времени.

— А я думал…

— Все правильно, — кивнул он. — Я сказал, что дело закрыто. И так оно и есть.

— Но как?

— Существует две альтернативы. Первая заключается в том, чтобы незадолго до суда вручить непосредственно семейству Рэндаллов все материалы. Особо выделив тот факт, что Питер Рэндалл, личный врач покойной, сам занимается абортами, равно как и то, что он прежде неоднократно делал ей аборт. Не преминув осветить также, что сама миссиз Рэндалл, жена Дж.Д., обращалась к услугам доктора Ли, сделавшего ей аборт, и что возможно она испытывает к нему некую личную неприязнь, на почве которой и делает ложное заявление о том, что якобы сказала ей Карен. Потом еще неоспоримый факт, что Карен была психически неуравновешенной и не вызывающей симпатий молодой леди, чьи предсмертные слова, никак не могут быть сочтены убедительным доказательством. Мы можем представить все это семейству, в надежде убедить их отказаться от обвинений до суда.

Я глубоко вздохнул. Этот парень был готов шагать по трупам. Это была грубая игра.

— А вторая альтернатива?

— Вторая альтернатива — это продолжение первой. Место действия — зал суда. Если кратко, то основные вопросы затрагивают отношения Карен, миссиз Рэндалл и доктора Ли. Обвинение возьмет за основу свидетельские показания миссиз Рэндалл. Мы должны суметь дискридитировать и ее показания, и ее саму, чтобы уже никто из присяжных не поверил ни единому ее слову. Затем нам следует поподробнее остановиться на личности Карен. Мы должны показать, что она в течение продолжительного времеми употребляла наркотики, была неразборчива в знакомствах и связях, а также что она была патологической лгуньей. Мы должны суметь убедить пресяжных, что правдопобность всего сказанного Карен, мачехе или еще кому бы то ни было, вызывает серьезные сомнения. Мы также можем доказать, что Питер Рэндалл прежде уже дважды делал ей аборт, и что скорее всего, и третий аборт тоже сделал он.

— Я уверен, что Питер Рэндалл этого не делал, — сказал я.

— Возможно, — согласился Вильсон, — но это несущественно.

— Почему?

— Потому что судят не Питера Рэндалла. Судят доктора Ли, и мы должны сделать все возможное, чтобы вызволить его оттуда.

Я взглянул на него.

— Да уж… Не хотелось бы мне встретиться с вами в темном переулке.

— Вам не нравятся мои методы? — он еле заметно улыбнулся.

— Откровенно говоря, нет.

— Мне самому они тоже не по душе, — сказал Вильсон. — Но сама природа законов вынуждает нас прибегать к подобным мерам. Во многих случаях при возникновении отношений пациент-врач, законы оборачиваются против него. В прошлом году через нашу контору проходило дело одного врача-практиканта «Клиники Горли», который пошел под суд за один только гинекологический осмотр женщины. По крайней мере, такова была его версия случившегося. Женщина же заявила, что он изнасиловал ее. Медсестра при проведении осмотра не присутствовала, так что свидетелей нет. А женщина трижды проходила лечение в заведениях для людей с нарушениями психики по поводу паранойи и шизофрении. Но она тем не менее выиграла дело, а практикант теперь уже никогда не станет врачом.

— И все же мне все это не нравится.

— Постарайтесь рационально взглянуть на вещи, — сказал Вильсон. — С законом все ясно. Прав или виноват, с этим все ясно. Закон предлагает и обвинению, и защите определенные возможности для ведения дела, определенную тактику и подходы, диктуемые существующими статутами. Но к несчастью и для обвинения, и для защиты, все эти подходы в конце концов сведутся к взаимным обвинениям и попытке морального разгрома противоположной стороны. Обвинение, вне всякого сомнения, приложит все силы к тому, чтобы дискредитировать доктора Ли. Мы же, защита, тоже будем упорно стараться дискредитировать покойную, миссиз Рэндалл и Питера Рэндалла. У обвинения будет преимущество в том, что суд присяжных в Бостоне заведомо неприязненно настроен к тому, кому в вину вменяется аборт. Нашим же преимуществом станет то, что каким бы ни оказался состав суда присяжных, но только все они просто-таки жаждут стать свидетелями подобного скандала, когда имя древней династии начнут втаптывать в грязь и мешать с дерьмом.

— Это подло.

Он кивнул.

— Очень подло и низко.

— А что, никакого другого подхода нет?

— Есть, конечно, — сказал он. — Например, найти того, кто в на деле сделал аборт.

— Когда будет суд?

— Предварительные слушания на следующей неделе.

— А сам суд?

— Наверное недели две спустя. Кажется он попал в число приоритетов. Я не знаю отчего, но могу догадаться.

— Рэндалл принялся за свои связи.

Вильсон кивнул.

— А если того, кто сделал аборт не будет найден до начала суда? — спросил я.

Вильсон грустно улыбнулся.

— Мой отец, — сказал он, — был проповедником. В Ралее, Северная Каролина. Он был единственным образованным человеком изо всей общины. Он любил читать. Я помню, как однажды спросил у него, правда ли, что все те люди, книги, которых он читал, такие как Китс и Шелли, были белыми. И он сказал, что да. Тогда я спросил, читает ли он книги, написанные кем-нибудь из цветных. И он ответил, что нет. — Вильсон провел рукой по лбу, прикрывая ладонью глаза. — Но в любом случае, он оставался проповедником, он был баптистом и придерживался очень строгих правил. Он верил в божье возмездие. Он был уверен, что небеса посылают молнии, чтобы пронзить грешника. Он верил в существование пламеми ада и вечного проклятья. А так же в то, что поступки могут быть или праведными, или же неправедными.

— А вы?

— А я верю в то, — сказал Вильсон, — что одно пламя можно потушить другим.

— Разве правда всегда на стороне огня?

— Нет, — ответил он. — Но зато огонь всегда жарок и неотразим.

— И вы уверены в победе.

Он дотронулся до шрама на шее.

— Да.

— Даже вот так бесчестно?

— Честь, — сказал он, — в том, чтобы победить.

— Вы считаете?

Он какое-то мгновение задумчиво разглядывал меня, а затем задал встречный вопрос:

— Почему вы с таким рвением защищаете Рэндаллов?

— Вовсе нет.

— А по вашим словам именно так и выходит.

— Я поступаю так, как того хотелось бы Арту.

— Арту, — сказал Вильсон, — хочется выйти из тюрьмы. Кроме меня никто в Бостоне не станет с ним связываться; он для них хуже прокаженного. А я говорю вам, что мне по силам вытащить его оттуда.

— Все равно это подло.

— Да, боженька ты мой, да, это подло. А вы чего хотели — думали, это все понарошку, типа как катать шарики в крокет? — Он залпом допил свой мартини. — Послушайте, Берри. Вот вы, если бы вы были на моем месте, то как бы вы поступили?

— Стал бы ждать, — ответил я.

— Чего?

— Чтобы найти того, кто сделал аборт.

— А если бы он не объявился?

Я покачал головой.

— Не знаю? — признался я.

— Тогда настоятельно рекомендую вам подумать об этом, — сказал он и вышел из бара.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вильсон вызвал во мне раздражение, но в то же время разговор с ним навел меня на некоторые размышления. Приехав домой, я бросил в бокал лед, залил его водкой и расположился в кресле, собираясь все тщательно обдумать. Я перебрал в памяти всех тех, с кем мне удалось встретиться и поговорить и понял, что многие важные вопросы так и остались до сих пор невыясненными, потому что мне с самого начала не пришло в голову задать их. В моем расследовании было много слабых мест и пробелов. Например, я не знал того, чем занималась Карен в воскресенье вечером, когда она уезжала куда-то на машине Питера. Что она сказала об этом миссиз Рэндалл на следующий день. И возращала ли она Питеру его машину — которая теперь была угнана; и если да, то когда Питер заполучил ее обратно?

Я пил водку и чувствовал, как ко мне начинает возвращаться прежнее спокойствие. Все-таки мне следовало бы быть посдержаннее; я был чересчур вспыльчив и слишком часто выходил из себя; я придавал больше значения личностной оценке, чем объективной информации и фактам.

Впредь мне следует действовать с большей осторожностью.

Зазвонил телефон. Звонила Джудит. Она все еще была в доме у Ли.

— Как вы там?

Очень спокойно и хорошо поставленным голосом она сказала:

— Тебе лучше приехать. Тут на улице что-то типа демонстрации.

— Как?

— Они устроили сборище, — сказала Джудит, — на лужайке.

— Сейчас буду, — ответил я и положил трубку. Схватив пиджак, я бросился к машине, но затем остановился.

Пора бы стать поосторожнее.

Я возвратился обратно в дом и быстро набрал номер городской редакции «Глоб». Я сообщил о демонстрации у дома Ли. Звонок получился поспешным и эмоциональным; я был уверен, что они отреагируют на него.

Затем я сел в машину и выехал на дорогу.

Когда я остановился перед домом Ли, на лужайке со стороны улицы все еще тлел воздвигнутый там деревянный крест. На подъезде к дому стояла полицейская машина, а вокруг уже успела собраться большая толпа, состоявшая по большей части из соседских ребятишек и их ошеломленных родителей. Дело было ранним вечером, над землей постепенно сгущались сумерки, и черный дым от креста, клубясь, поднимался к небу.

Я начал протискиваться сквозь толпу, направляясь к дому. Все стекла в окнах, выходящих на улицу, были перебиты. Из дома доносился плач. Полицейский у двери остановил меня.

— Кто вы?

— Доктор Берри. В доме находятся мои жена и дети.

Он отступил от двери, и я вошел.

Они все были в гостинной. Бетти Ли плакала; Джудит присматривала за детьми. Все вокруг было усеяно битым стеклом. Двое из детей порезались об острые осколки. Порезы оказались довольно глубокими, но не опасными. Полицейский пытался задавать вопросы миссиз Ли. Но никакого разговора у них не получалось.

— Мы просили вас о защите, — повторяла Бетти. — Мы просили, мы умоляли вас, но вы так и не приехали…

— Ну что вы, леди, — сказал полицейский.

— Мы же просили. У нас что, и прав никаких нет?

— Ну что вы, леди, — повторил он.

Я помогал Джудит перевязать детей.

— Что здесь произошло?

Неожиданно полицейский обернулся в мою сторону.

— А вы кто такой?

— Я врач.

— А, давно пора, — сказал он и снова принялся распрашивать миссиз Ли.

Джудит была бледна и подавлена.

— Это началось минут двадцать назад, — говорила он. — Мы целый день выслушивали угрозы по телефону. И еще были письма. И тут вдруг эти… Они приехали на четырех машинах. Воткнули в землю крест, облили его бензином и подожгли. Их там было наверное человек двадцать. Они стояли на лужайке и пели «Вперед, солдаты Христа». А потом, увидев, что мы смотрим на них из окна, они стали кидать камни. Это было похоже на кошмарный сон.

— А что это были за ухари? Как они были одеты? Что у них были за машины?

Она сокрушенно покачала головой.

— В этом-то все и дело. Это были молодые, с виду приличные молодые люди. Если бы сюда приперлись фанатики-старперы, я бы еще как-то могла это понять, но ведь это были подростки. Тебе трудно представить, ты не видел, какие у них были лица.

Закончив перевязку, мы увели детей из комнаты.

— Я хочу, взглянуть на письма, которые вы получили, — сказал я.

И тут в гостинную вполз годовалый малыш Ли. Он счастливо улыбался и что-то лепетал, пуская слюни и хлюпая. Он был явно заинтригован видом поблескивающих на ковре осколков.

— Эй, — окликнул я полицейского у двери. — Остановите его.

Полицейский взглянул вниз. Все время до этого он наблюдал за тем, как ползет малыш.

Теперь он наклонился и остановил ребенка, удерживая его за пухлую ножку.

— Да возьмите же вы его на руки, — сказал я полицейскому. — Он вас не укусит.

Полицейской с явной неохотой поднял ребенка с пола и держа его так, как будто малыш был заразным. На его лице при этом появилось брезгливое выражение: еще бы, ребенок врача-детоубийцы.

Пройдя через просторную гостинную, Джудит подошла к двери. Под ногами у нее хрустело битое стекло. Она взяла ребенка из рук полицейского. Малыш же не знал ничего о чувствах полицейского. Он безмятежно играл с блестящими пуговками на его мундире, радостно пуская слюни на синюю униформу. И ему очень не понравилось, что Джудит уносит его от тех пуговок.

Я слышал, как другой полицейский говорит миссиз Ли:

— Поймите же вы, мы постоянно получаем сообщения об угрозах. У нас просто нет физической возможности отреагировать на каждое из них.

— Но ведь мы позвонили вам, когда они подожгли вон… вон ту штуку на лужайке перед домом.

— Это крест.

— Я знаю, как это называется, — сказала Бетти. Она уже больше не плакала. Она была вне себя от негодования.

— Мы приехали так быстро, как только смогли, — сказал полицейский. — Поверьте мне, леди. Так быстро, как только смогли.

Джудит обернулась ко мне.

— У них ушла на это четверть часа. К тому времени все стекла были перебиты, и эти ублюдки уехали.

Я подошел к столу и взглянул на письма. Все конверты были аккуратно вскрыты, а сами письма сложены ровной стопочкой. Большинство из них были торопливо нацарапаны от руки; кое-какие оказались отпечатаны на машинке. Все они были предельно краткими, некоторые и вовсе в одно-единственное предложение. Их авторы словно задыхались от злобного негодования и были щедры на проклятья.

Коммунист вонючий любимец жидов и черномазых чертов убийца! Ты и тебе подобные получите то, что заслуживаете, ублюдочные детоубийцы. Все вы гады и сволочи. Может быть вы думаете, что живете в Германии, но это не так.

Без подписи.

И сказано было нашим Господом и Спасителем «Пустите детей приходить ко мней и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие». Ты согрешил против Господа нашего Иисуса Христа и да постигнет тебя кара от Его всемогущей десницы. Славьте Бога небес, ибо вовек милость Его.