— Ну вот, опять заговорил рассудительный психиатр! — Бенсон улыбнулся, затем нахмурился и прикусил губу. — Конечно, тревожусь.
      — Из-за чего?
      — Из-за всего. — Он нервно затянулся. — Как я буду спать. Как я буду чувствовать себя завтра? Каким я буду после операции? Что, если кто-нибудь ошибется? Что, если я стану полным идиотом? Что, если боль будет невыносимой? Что, если я…
      — Умрете?
      — Да. И это тоже.
      — В сущности, это простая операция. Не сложнее удаления аппендикса.
      — Наверное, то же самое вы говорите всем своим больным, которым предстоит операция головы.
      — Нет, правда. Это короткая, несложная операция. Она займет часа полтора, не больше.
      Бенсон неопределенно кивнул. Дженет не могла решить, успокоила она его или нет.
      — Знаете, — сказал Бенсон, — мне кажется, что ее вообще не будет. У меня такое чувство, что завтра утром в последнюю минуту мне скажут: «Вы здоровы, Бенсон. Можете идти домой».
      — Мы надеемся, что операция вас полностью излечит. — Дженет внутренне поморщилась, но прозвучала эта фраза как будто убедительно.
      — Вы так чертовски рассудительны. Иногда это невыносимо.
      — Например, сейчас?
      Бенсон снова потрогал полотенце.
      — Я о том, что они собираются просверлить дырки в моей голове и воткнуть провода в…
      — Вы ведь давно об этом знали.
      — Да, конечно, конечно. Вы правы. Но ведь это ночь перед…
      — Вы сердитесь?
      — Нет. Я боюсь.
      — И очень хорошо. Так и должно быть. Только не надо, чтобы страх вызывал в вас злобу.
      Бенсон раздавил сигарету в пепельнице и тут же закурил другую. Меняя тему, он указал на перфоратор, который Дженет держала под мышкой.
      — Что это?
      — Еще один психологический тест. Давайте пройдем его.
      — Сейчас?
      — Да. Так полагается.
      Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проделывал этот тест. Он взял перфоратор, положил на него картонную карточку и начал отвечать на вопросы, читая их вслух:
      — «Кем вы бы хотели быть: слоном или павианом?» Павианом. Слоны живут слишком долго.
      Металлическим стержнем он пробивал на карте выбранный ответ.
      — «Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы хотели быть: зеленым или желтым?» Желтым. Я сейчас совершенно пожелтел от страха. — Бенсон засмеялся и пробил ответ.
      Дженет молча ждала, пока он не ответил на все тридцать вопросов. Наконец Бенсон вернул ей перфоратор.
      Настроение у него опять изменилось.
      — Вы будете там? Завтра?
      — Да.
      — Я буду настолько в сознании, что узнаю вас?
      — Вероятно.
      — А когда я полностью приду в себя?
      — Завтра днем или к вечеру.
      — Так скоро?
      — Это же действительно несложная операция, — повторила Дженет.
      Бенсон кивнул. Она спросила, не нужно ли ему что-нибудь, и он попросил лимонада. Она ответила, что последние двенадцать часов перед операцией ему нельзя пить и есть. Ему сделают уколы, чтобы он лучше спал, и еще несколько уколов утром, перед операцией. И она пожелала ему спокойного сна.
      Выходя из палаты, Дженет вновь услышала легкое гудение телевизора и металлический голос: «Послушайте, лейтенант, мне надо найти убийцу в городе с трехмиллионным населением…»
      Она закрыла дверь.
      Перед тем как уйти с этажа, Дженет сделала запись в истории болезни и обвела ее красным карандашом, чтобы обратить на нее внимание дежурных сестер.

      ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПСИХИАТРА ПРИ ПОСТУПЛЕНИИ
      Больной Бенсон, тридцати четырех лет, два года страдает психомоторными эпилептическими припадками предположительно травматической этиологии, возникшими после автомобильной катастрофы. Больной уже пытался убить двух человек и несколько раз затем затевал драки. Любое его заявление о том, что «ему нехорошо» или «он чувствует скверный запах», может означать начало припадка. Немедленно сообщите об этом в НПИО и отдел охраны клиники.
      Больной также страдает личностными нарушениями, входящими в клиническую картину его заболевания. Он уверен, что машины готовят заговор, чтобы завладеть миром. Он в этом твердо уверен, и всякие попытка разубедить его могут только пробудить в нем подозрительность и враждебность.
      Необходимо также помнить, что больной — очень умный и проницательный человек. Он может быть чрезмерно требовательным, в этих случаях держаться с ним надо твердо, но соблюдая должное уважение.
      Его интеллект и внешне нормальное поведение могут заставить забыть, что его психика изменена. Больной страдает органическим заболеванием, которое воздействует на его психику. Под внешней уверенностью он прячет страх и тревожное отношение к тому, что с ним происходит.
Дженет Росс, психиатр НПИО

 
      — Я не понимаю, — сказал пресс-агент.
      Эллис вздохнул. Макферсон терпеливо улыбнулся:
      — Это органическая причина агрессивного поведения, — сказал он. — Вот какой линии следует придерживаться.
      Они сидели втроем в ресторане «Четыре короля» неподалеку от клиники. Макферсон решил поужинать пораньше и пригласил Эллиса в такой форме, что отказаться было нельзя. Во всяком случае, так все это представлялось Эллису.
      Он поманил официанта и попросил еще кофе и только потом сообразил, что кофе может помешать ему заснуть. Но это было неважно: все равно ему не удалось бы заснуть. Какой уж тут сон, если утром предстояло испробовать процедуру третьей степени на человеке!
      Эллис знал, что будет долго ворочаться с боку на бок в постели, мысленно проделывая всю операцию от начала до конца. Вновь и вновь он перебирал в памяти мельчайшие детали, которые все знал назубок. Он ведь прооперировал так не один десяток обезьян — сто пятьдесят четыре, если быть точным. А оперировать их было нелегко. Они разрывали швы, пытались выдернуть провода, пронзительно кричали, вырывались и кусались…
      — Коньяку? — спросил Макферсон.
      — Пожалуйста, — сказал пресс-агент.
      Макферсон вопросительно посмотрел на Эллиса. Эллис покачал головой, подлил сливок в кофе и откинулся на спинку стула, силясь подавить зевоту. Пресс-агент чем-то смахивал на обезьяну. На молодого макака-резуса: такой же тупой подбородок и ясные бойкие глазки.
      Пресс-агента звали Ральфом. Фамилии его Эллис не знал. Пресс-агенты предпочитают не называть своих фамилий. Конечно, официально в клинике его пресс-агентом не называли. Он именовался «ответственным за информацию», а может быть, «представителем клиники по связи с печатью» или как-нибудь еще.
      Нет, он все-таки очень похож на обезьяну! Эллис заставил себя отвести взгляд от того места за ухом, куда обычно вживлялись электроды.
      — О причинах агрессивности нам известно, но довольно мало, — говорил Макферсон. — Хотя социологи создали множество дурацких теорий, пропаганда которых оплачивается деньгами налогоплательщиков, однако мы знаем, что, во всяком случае, одно заболевание — психомоторная эпилепсия — может привести к агрессивности.
      — Психомоторная эпилепсия, — повторил Ральф.
      — Вот именно. Причем психомоторная эпилепсия встречается не реже любых других форм эпилепсии. Она была у многих знаменитых людей, например у Достоевского. Мы в НПИО считаем, что она, возможно, широко распространена среди тех, кто постоянно ищет агрессивных действий — среди полицейских, гангстеров, «черных ангелов». Объяснения принято искать в отрицательных свойствах характера. Мы привыкли думать, что есть скверные люди, и считаем, что это нормально. Никому и в голову не приходит, что эти люди могут быть физически больными. Но, может быть, дело обстоит именно так.
      — Понимаю, — сказал Ральф. И он как будто и правда что-то понял. «Макферсону надо преподавать в школе», — подумал Эллис. Учить — это его призвание. Во всяком случае он никогда не блистал как исследователь.
      — Таким образом, — продолжал Макферсон, проводя ладонью по седым волосам, — мы точно не знаем, насколько распространена психомоторная эпилепсия. Но, по нашей оценке, ею, возможно, страдают от двух до четырех миллионов американцев, то есть около двух процентов всего населения страны.
      — Ого! — сказал Ральф.
      Эллис пил кофе маленькими глотками. «Ого! — подумал он. — И нарочно не придумаешь! Ого!»
      — По какой-то причине, — продолжал Макферсон, кивая официанту, который принес коньяк, — во время приступа больные психомоторной эпилепсией предрасположены к агрессивному поведению. Почему это так, мы не знаем, но это так. Этой болезни также сопутствуют повышенная сексуальность и патологическое опьянение.
      Ральф заметно оживился.
      — У нас была больная, которая во время припадка вступила за ночь в интимные отношения с двенадцатью мужчинами и все-таки осталась неудовлетворенной.
      Ральф залпом выпил свой коньяк. Эллис заметил, что у него был широкий галстук с модным пестрым узором. Сорокалетний пресс-агент, которого тянет глотать коньяк при одной только мысли о подобной женщине!
      — Патологическое опьянение подразумевает неоправданную агрессивность, вызванную ничтожным количеством алкоголя. Припадок могут вызвать один-два глотка.
      Эллис подумал о Бенсоне, толстеньком, маленьком, застенчивом специалисте по вычислительным машинам, который напивался и избивал людей: мужчин, женщин, всех, кто попадался ему под руку. Сама мысль о том, что его можно излечить с помощью проволочек, загнанных в мозг, казалась нелепой.
      По-видимому, Ральф подумал то же самое.
      — И эта операция излечит агрессивность? — спросил он.
      — Да, — сказал Макферсон, — мы убеждены в этом. Но до сих пор на человеке таких операций еще не делали. Впервые она будет произведена завтра утром в нашей клинике.
      — Понимаю, — сказал Ральф, как будто только сейчас понял, почему он сидит тут с ними.
      — Это очень щекотливая тема для освещения в прессе, — сказал Макферсон.
      — Да, конечно…
      Наступила пауза, а затем Ральф спросил;
      — Кто будет оперировать?
      — Я, — сказал Эллис.
      — Ну, что же, — сказал Ральф. — Надо будет проверить архив: мне нужен какой-нибудь недавний ваш снимок и биографические данные для газет. — Наморщив лоб, он обдумывал предстоящую работу.
      Эллис был удивлен. Неужели он сейчас думает только об этом? О том, что ему может понадобиться фотография, снятая недавно? Но Макферсон принял это как должное.
      — Мы снабдим вас всем, что вам потребуется, — сказал он, и они распрощались.
 
      Роберт Моррис сидел в кафетерии клиники, доедая черствый яблочный пирог, когда запищал вызывник у него на поясе. Моррис выключил его и вернулся к пирогу. Через секунду писк раздался снова. Моррис выругался, положил вилку и пошел к телефону отвечать на вызов.
      Было время, когда эта серенькая коробочка у него на поясе очень ему нравилась. Как приятно было, завтракая или обедая с какой-нибудь девушкой, вдруг услышать ее писк. Этот звук означал, что он очень занятый человек, на котором лежит колоссальная ответственность. Услышав писк, он обрывал разговор на полуслове, извинялся и шел отвечать на вызов, всем своим видом показывая, что долг для него важнее удовольствия. Девушки млели. Но через несколько лет серая коробочка уже представлялась ему бесчеловечной и неумолимой. Она постоянно напоминала ему, что он не принадлежит себе. В любой момент его мог кто-то вызвать и по самым нелепым поводам: дежурная сестра в два часа ночи желала уточнить назначение, нервный родственник считал, что его тетю после операции окружают недостаточным вниманием, секретарша напоминала, что ему надо быть на конференции, хотя он уже сидел на этой чертовой конференции.
      Теперь самые приятные минуты его жизни наступали, когда он приходил домой и на несколько часов снимал с себя серую коробку. Он обретал тогда свободу и недосягаемость. И это ему очень нравилось.
      Набирая номер, Моррис тоскливо смотрел через столики на свой недоеденный пирог.
      — Доктор Моррис.
      — Доктор Моррис, двадцать четыре — семьдесят один.
      — Благодарю. — Это был номер дежурной сестры седьмого этажа. Странно, что он помнит все номера. Телефонная сеть клиники была куда сложнее анатомии человеческого тела. Но с годами это пришло само собой. Моррис позвонил на седьмой этаж.
      — Говорит доктор Моррис.
      — А, да! — ответил женский голос. — У меня здесь сидит женщина, которая принесла передачу для больного Гарольда Бенсона. Она говорит, что это личные вещи больного. Их можно ему отдать?
      — Я сейчас поднимусь к вам, — сказал Моррис.
      — Спасибо, доктор.
      Моррис вернулся к своему столику, взял поднос и направился с ним к окошку посудомойной. Снова раздался писк, и он опять пошел к телефону.
      — Доктор Моррис слушает.
      — Доктор Моррис, тринадцать — пятьдесят семь.
      Это был номер отделения обмена веществ. Моррис набрал его.
      — Доктор Моррис.
      — Говорит доктор Хэнли, — ответил незнакомый мужской голос. — Вы не могли бы взглянуть на больную, у которой мы подозреваем стероидный психоз? У нее гемолитическая анемия, и мы собираемся удалить ей селезенку.
      — Сегодня я посмотреть ее не могу, — сказал Моррис, — и завтра я тоже буду занят. — «Мягко сказано!» — добавил он про себя. — А вы обращались к Питерсу?
      — Нет…
      — У Питерса большой опыт в этой области. Свяжитесь с ним.
      — Спасибо.
      Моррис повесил трубку. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. В третий раз раздался писк. Моррис посмотрел на часы. Было половина седьмого, и его рабочее время кончилось. Но он всетаки ответил на вызов. Он услышал голос педиатра Келсо.
      — Хотите поразмяться?
      — Ладно. А когда?
      — Скажем, через полчасика.
      — Если у вас есть мячи.
      — В машине есть.
      — Встретимся на корте, — сказал Моррис и добавил: — Возможно, я чуть-чуть задержусь.
      — Только не надолго, — сказал Келсо. — А то скоро стемнеет.
      Моррис обещал поторопиться и повесил трубку.
      На седьмом этаже царила тишина. Другие этажи клиники в эти часы заполняли родственники и знакомые, но на седьмом этаже всегда было тихо и на входившего словно веяло глубоким покоем, о чем очень старались дежурные сестры.
      — Вот она, — сказала сестра за столиком и кивнула в сторону сидящей на диване посетительницы, молодой и очень хорошенькой девушки, но как-то профессионально хорошенькой. У нее были длинные и стройные ноги.
      — Я доктор Моррис, — представился он, подходя.
      — Анджела Блэк. — Девушка встала и вежливо пожала руку Моррису. — Я принесла это для Гарри. — Она подняла с пола небольшую дорожную сумку. — Он меня просил.
      — Хорошо, — сказал Моррис, беря у нее сумку. — Я передам.
      — А можно мне его повидать? — нерешительно спросила девушка.
      — Лучше не стоит.
      Бенсона уже должны были побрить, а после этого больные, как правило, не хотят никого видеть.
      — На несколько минут?
      — Ему дали сильнодействующее снотворное, — сказал Моррис.
      Девушка как будто огорчилась.
      — Вы передадите ему, что я скажу?
      — Конечно.
      — Ну, так передайте, что я вернулась на свою старую квартиру. Он поймет.
      — Хорошо.
      — Вы не забудете?
      — Нет. Я обязательно ему это передам.
      — Спасибо. — Девушка улыбнулась. Улыбка у нее была симпатичная. Ее не портили даже длинные наклеенные ресницы и излишне яркие краски. И зачем только молодые девушки так красятся? — Ну, я, пожалуй, пойду, — она направилась к лифту. Короткая юбочка, длинные, стройные ноги, быстрая решительная походка. Моррис проводил ее взглядом, затем взял сумку. Она показалась ему тяжелой.
      — Ну, как дела? — спросил полицейский, сидевший у двери с номером 710.
      — Прекрасно, — отозвался Моррис.
      Полицейский покосился на сумку, но ничего не сказал.
      Бенсон смотрел ковбойский фильм, и Моррис приглушил звук.
      — Одна симпатичная девушка просила вам передать вот это.
      — Анджела? — Бенсон улыбнулся. — Да, снаружи она выглядит приятно. Не слишком сложный внутренний механизм, но приятный внешний вид. — Он протянул руку, и Моррис передал ему сумку. — Она все принесла?
      Моррис следил за тем, как Бенсон открыл сумку и начал вынимать из нее вещи, раскладывая их на кровати. Две пижамы, электробритва, тюбики с кремом для бритья, книга в бумажной обложке. В заключение Бенсон извлек из сумки черный парик.
      — А это зачем? — спросил Моррис.
      Бенсон пожал плечами.
      — Я знал, что рано или поздно он мне понадобится, — сказал он и засмеялся. — Вы же меня выпустите отсюда, не правда ли? Рано или поздно?
      Моррис тоже засмеялся. Бенсон убрал парик в сумку и достал пластмассовую коробку. Щелкнул замочек — коробка открылась, и Моррис увидел набор отверток разной величины, каждая лежала в своем отделении.
      — А это что такое? — спросил он.
      Бенсон замялся, потом сказал:
      — Я не знаю, поймете ли вы…
      — Ну?
      — Я всегда ношу их с собой. Для защиты.
      Бенсон спрятал набор отверток обратно в сумку. Осторожно, с каким-то благоговением. Моррис знал, что больные нередко приносят с собой в клинику самые неожиданные вещи, особенно если больны серьезно. Для них это были словно талисманы, которые оберегали их от опасности. Чаще всего эти вещи были связаны с каким-нибудь увлечением их владельца.
      Моррис вспомнил, как один яхтсмен с метастатической опухолью мозга захватил с собой полный набор инструментов для починки парусов, а женщина с тяжелым сердечным заболеванием не пожелала расстаться с коробкой теннисных мячей.
      — Я понимаю, — сказал Моррис.
      Бенсон улыбнулся.
 
      Дженет Росс толкнула дверь с табличкой «Телекомп» и вошла. Внутри было пусто и тихо, только на экранах вспыхивали последовательности случайных чисел. Она налила себе кофе, затем заложила в компьютер карточку последнего психологического теста Бенсона.
      Этот разработанный НПИО психологический тест входил в систему, которую Макферсон называл «обоюдоострым мыслительным процессом». В данном случае он подразумевал, что предположение о сходстве мозга с электронной вычислительной машиной может быть использовано двояким образом, в двух различных направлениях. С одной стороны, можно использовать компьютер для изучения мозга, для анализа его механизмов. С другой стороны, новые сведения об устройстве мозга дадут возможность создавать более совершенные компьютеры. Как любил повторять Макферсон: «Человеческий мозг — такая же модель компьютера, как сам компьютер — модель мозга».
      В течение нескольких лет в НПИО специалисты по счетно-вычислительным машинам и нейробиологи работали вместе. В результате этого сотрудничества появились «Форма Кыо», программы типа «Джордж» и «Марта», а также новые психохирургические методики и новый психологический тест. Он был относительно прост и требовал прямых ответов, которые затем проходили сложную математическую обработку.
      Дженет смотрела на экран, где появлялись ряды чисел.
      Дженет не обращала на них внимания — эти вычисления были «черновиком», промежуточными этапами, которые должны были привести к окончательному результату. Росс улыбнулась, представляя себе, как бы Герхард объяснил все это: обращение матриц 30 на 30 в пространстве, получение функций, приведение их к ортогональным и нормировка.
      Сама она уже давно убедилась, что компьютером можно пользоваться, не понимая принципов его действия — подобно тому как мы пользуемся автомобилем, пылесосом… или собственным мозгом.
      На экране появилось: СЧЕТ ЗАКОНЧЕН. ВКЛЮЧАЙТЕ ДИСПЛЕЙ.
      Дженет включила дисплей и получила результаты в объемном изображении. На экране возник горб с крутой вершиной. Некоторое время Дженет задумчиво его рассматривала, потом сняла трубку телефона и вызвала Макферсона.
 
      Макферсон, сдвинув брови, смотрел на экран. Эллис глядел через его плечо.
      — Все достаточно ясно? — спросила Дженет.
      — Вполне, — сказал Макферсон. — Когда это было сделано?
      — Сегодня.
      Макферсон вздохнул.
      — Не желаете сдаваться без боя?
      Вместо ответа Дженет нажала кнопку, и на экране появился еще один горб, значительно ниже первого.
      — Вот результаты предыдущей проверки.
      — В этой системе крутизна показывает…
      — …психологические отклонения.
      — Да, картина заметно более четкая, — сказал Макферсон. — Заметно более четкая, чем даже месяц назад.
      — Вот именно, — сказала Дженет.
      — Но, может быть, он как-то подтасовывает результаты?
      Дженет покачала головой и один за другим включила результаты четырех предыдущих тестов. Тенденция была очевидна: с каждым тестом горб становился выше и круче.
      — Ну что ж, — сказал Макферсон, — ему, несомненно, становится хуже. Насколько я понял, вы попрежнему убеждены, что его не следует оперировать.
      — Даже больше, чем прежде. У него бесспорно психоз, и если вы вживите в его голову…
      — Я знаю, — быстро проговорил Макферсон. — Я знаю, что вы хотите сказать.
      — …он решит, что его превратили в машину.
      Макферсон повернулся к Эллису.
      — Как вам кажется, можно опять сбить обострение торазином?
      Торазин был сильнодействующим транквилизатором. У некоторых психопатических больных он нормализовал мышление.
      — Попробовать стоит.
      Макферсон кивнул.
      — Я тоже так думаю. А вы, Дженет?
      Дженет смотрела на экран и ничего не ответила. Такие тесты всегда вызывали у нее удивление. Эти горбы были абстракцией, математическим выражением эмоционального состояния, а вовсе не конкретными отличительными признаками данного человека, как, например, пальцы на руках или ногах, рост и вес.
      — А что вы думаете, Дженет? — повторил Макферсон.
      — Я думаю, что вы оба твердо решили оперировать.
      — А вы по-прежпему этого не одобряете?
      — Я не «не одобряю». Я считаю, что Бенсона оперировать неразумно.
      — А если дать ему торазин? — не отступал Макферсон.
      — Это риск.
      — Неоправданный риск?
      — Возможно, и оправданный, но все-таки риск.
      Макферсон кивнул и повернулся к Эллису.
      — Вы все еще хотите его оперировать?
      — Да, — негромко, но твердо сказал Эллис, не отводя глаз от экрана. — Я все еще хочу его оперировать.
 
      Как и всегда, играя в теннис на корте в клинике, Моррис испытывал странное чувство. Смыкающиеся вокруг высокие корпуса, казалось, укоряли его, словно он был в чем-то виноват перед этим рядом безмолвных окон, перед всеми больными, которые не могли играть в теннис. И удары мяча, вернее их беззвучность. Возле клиники проходила автострада, и незатихающии однообразный шум проносящихся мимо машин полностью заглушал успокаивающее «чоп-чоп» теннисных мячей.
      Уже смеркалось, и Моррис не мог следить за мячом, который теперь возникал на его половине поля словно ниоткуда. Однако Келсо это мешало гораздо меньше. Моррис часто шутил, что Келсо специально ест морковь, но как бы то ни было, играть с Келсо по вечерам было тяжело для самолюбия Морриса. Темнота помогала Келсо, а Моррис не любил проигрывать.
      Он давно знал за собой эту черту, и она его не тревожила. Да, он был самолюбив в играх, самолюбив в работе, самолюбив в отношениях с женщинами. Дженет Росс не раз говорила ему об этом, а потом, как это водится у психиатров, переводила разговор на другое. Морриса это не трогало. Да, он самолюбив, и пусть самолюбие подразумевает неуверенность в себе, потребность в самоутверждении, комплекс неполноценности — ему это все равно. Соревнуясь с другими, он получал удовольствие, победа приносила ему удовлетворение. А до сих пор он чаще выигрывал, чем проигрывал.
      И в НПИО он пошел отчасти потому, что работа тут означала решение сложнейших задач и открывала широчайшие возможности. Втайне Моррис твердо рассчитывал стать профессором еще до сорока лет. До сих пор его карьера была быстрой и блестящей — недаром Эллис взял его к себе, — и Моррис не сомневался в своих дальнейших успехах. Совсем неплохо, если твое имя будет связано с одним из поворотных моментов в истории практической хирургии.
      В общем настроение у Морриса было отличным, и полчаса он играл с полной отдачей сил, а потом устал. К тому же сумерки сгустились, и он помахал Келсо (бесполезно пытаться перекричать шум автострады), что пора кончать. Они встретились у сетки и обменялись рукопожатием. Моррис совсем успокоился, заметив, что Келсо весь в поту.
      — Хорошо поиграли, — сказал Келсо. — Завтра в то же время?
      — Не знаю, — сказал Моррис.
      Келсо сначала не понял, а затем воскликнул:
      — Ах, да! У вас ведь завтра большой день!
      — Да, — кивнул Моррис. «Черт, неужели и педиатры уже знают?» На мгновение Моррис почувствовал то, что должен был чувствовать сейчас Эллис, — томительное, неясное напряжение, рожденное сознанием, что за операцией следит вся клиника.
      — Ну, желаю удачи, — сказал Келсо.
      Когда они шли к дверям клиники, Моррис заметил одинокую фигуру Эллиса, который, слегка прихрамывая, пересек стоянку, сел в машину и поехал домой.

ВЖИВЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОДОВ