Сэр Уинстон Черчилль сказал однажды: «Истинная гениальность состоит в способности к оценке сведений неточных, противоречивых и чреватых опасностями». Но, как ни странно, группа «Лесной пожар», несмотря на блестящие индивидуальные способности каждого из ее членов, несколько раз допускала грубейшие ошибки в оценке информации, которой располагала.
      Стоит вспомнить ядовитое замечание Монтеня: «Под воздействием сильного напряжения люди глупеют и дурачат самих себя». Нет сомнения, что все члены группы «Лесной пожар» работали в обстановке огромного нервного напряжения, но они были готовы к возможности ошибок. Они даже предвидели, что какие-то ошибки неизбежны. Чего они не предугадали — так это масштаба, поистине потрясающего масштаба своей ошибки. Они не ожидали, что конечная ошибка сложится из десятка мелких недосмотров, из горсточки упущенных ключевых фактов.
      У группы было одно общее «слепое пятно», которое Стоун впоследствии охарактеризовал так: «Мы были нацелены на одну проблему. Все, что мы делали, все наши мысли были направлены на одно — на поиск лечения от „Андромеды“. И еще, разумеется, мы не могли ни на минуту забыть о Пидмонте. Нам казалось, что, не найди мы решения, его никто не найдет и участь Пидмонта в конце концов постигнет весь мир. Мы никак не могли перестроиться…»
      Ошибка эта начала приобретать внушительные размеры, когда дело дошло до исследования высеянных культур.
      Ведь Стоун и Ливитт высеяли тысячи культур, взятых из контейнеров спутника. Эти культуры были помещены в термостаты с самыми различными составами атмосфер при различных температурах и давлениях. Данные такого массового эксперимента можно было проанализировать только с помощью вычислительной машины.
      По программе «Рост/Трансматрица» ЭВМ выдавала в печатном виде данные не обо всех примененных сочетаниях факторов роста, а лишь наиболее важные положительные и отрицательные результаты. Оценка результатов в ЭВМ слагалась на основе автоматического взвешивания каждой чашки Петри и фиксации роста культур с помощью фотоэлектрического глаза.
      Когда Стоун и Ливитт приступили к анализу результатов, то обнаружили некоторые интересные закономерности. Прежде всего — питательная среда не имела ровным счетом никакого значения: организм рос с одинаковым успехом на сахаре, крови, шоколаде, агар-агаре и на чистом стекле. А вот газовая среда и условия освещенности играли серьезную роль. Ультрафиолетовое освещение стимулировало рост при всех условиях; абсолютная темнота и в меньшей степени инфракрасное освещение тормозили его. Кислород задерживал рост безотносительно к другим условиям; углекислый газ способствовал ему; азот не оказывал никакого влияния. Наибольший рост достигался в атмосфере чистого углекислого газа при ультрафиолетовом освещении, наименьший — в чистом кислороде при полной темноте.

* * *

      — Ну, и что вы об этом думаете? — спросил Стоун.
      — Похоже на прямое превращение энергии, — задумчиво сказал Ливитт.
      — Да, пожалуй… — согласился Стоун.
      Он отстучал на входном устройстве координаты изолированной системы. Такие системы применяются для исследования обмена веществ у бактерий; в них измеряется потребление газов и питательных веществ и выход отбросов; они герметизированы и полностью автономны. Если в такую систему помещено, например, растение, то в ней будет измеряться потребление углекислого газа и выделение воды и кислорода.
      А штамм «Андромеда» в изолированной системе проявил свойства совершенно удивительные. «Андромеда» не знала экскрементов. В атмосфере углекислого газа, при ультрафиолетовом освещении рост продолжался непрерывно до полного поглощения углекислоты. Тогда прекращался и рост. И никаких извержений, никаких газов или отбросов. Никаких отходов.
      — Эффективность отличная, — заметил Стоун.
      Этого можно было ожидать.
      Организм отлично приспособился к условиям своего существования — бесплодному вакууму космического пространства. Он потреблял все и ничего не расходовал впустую.
      Одна и та же мысль осенила Стоуна и Ливитта одновременно.
      — Черт возьми!..
      Ливитт уже протянул руку к телефонной трубке.
      — Робертсона. Срочно. Нет, немедленно…
      — Невероятно, — проговорил Стоун. — Никаких отбросов. Штамм не требует питательной среды. Он может расти в присутствии углерода, кислорода и солнечного света. Точка.
      — Надеюсь, мы не опоздали…
      Ливитт впился взглядом в телевизионный экран, вмонтированный в пульт управления ЭВМ.
      Стоун утвердительно мотнул головой и сказал:
      — Если организм действительно превращает материю в энергию и энергию в материю — и притом непосредственно, — значит, он действует наподобие маленького реактора.
      — И ядерный взрыв…
      — Невероятно, — сказал Стоун, — просто невероятно…
      На экране появился Робертсон. Выглядел он усталым и нервно курил.
      — Джереми, ну дайте же мне хоть какое-то время. Я просто еще не сумел прорваться…
      — Слушайте меня внимательно, — сказал Стоун. — Проследите, чтобы директива 7-12 не была применена ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах. Это совершенно необходимо. Взрывать ядерное устройство в соседстве с «Андромедой» нельзя. Это было бы в буквальном смысле слова самое худшее, что только можно придумать…
      Он вкратце объяснил, в чем дело. Робертсон присвистнул:
      — Выходит, мы создали бы невероятно обильную питательную среду…
      — Вот именно.
      Проблема чрезвычайно благоприятной питательной среды была предметом особого беспокойства группы «Лесной пожар». В обычных условиях, как известно, существует множество всякого рода сдерживающих и уравновешивающих факторов, которые так или иначе препятствуют безудержному росту бактерий. Математическая картина неконтролируемого роста бактерий поистине устрашающа. В идеальных условиях клетка бактерии Е. coli делится каждые двадцать минут. Как будто ничего особенного, но если задуматься… Бактерии размножаются в геометрической прогрессии: из одной образуются две, из двух четыре, из четырех восемь и т. д. Таким образом, выходит, что в течение суток одна-единственная клетка Е. coli способна вырасти в сверхколонию размером и весом с планету Земля.
      Этого не случается по той простой причине, что вечных «идеальных условий» для роста нет и не может быть. Иссякает пища. Иссякает кислород. Меняются условия внутри самой колонии, и рост приостанавливается…
      Однако, если штамм «Андромеда» способен непосредственно превращать энергию в материю, то достаточно дать ему мощный источник энергии, такой, как ядерный взрыв…
      — Я передам вашу рекомендацию президенту, — сказал Робертсон. — Он будет рад узнать, что принял правильное решение.
      — Можете поздравить его от моего имени с блестящей научной интуицией, — заметил Стоун.
      Робертсон почесал голову.
      — У меня тут новые данные о «Фантоме». Произошло это в районе к западу от Пидмонта, на высоте шесть тысяч девятьсот метров. Комиссия обнаружила следы разрушений, о которых успел упомянуть летчик. Только это не резина, а пластик. Он оказался деполимеризованным…
      — Что думает об этом комиссия?
      — Они в полном недоумении, — признался Робертсон. — И вот еще что. Они нашли куски человеческой кости — плечевой и большой берцовой. Примечательно, что кость совершенно чиста, почти отполирована…
      — Мягкие ткани сгорели?
      — На это не похоже.
      Стоун, нахмурившись, бросил взгляд на Ливитта.
      — А на что похоже?
      — Просто чистая, полированная кость. Они там ни черта понять не могут. И еще такая новость. Мы проверили личный состав национальной гвардии, оцепившей Пидмонт. Это 112-й полк, расположен он в радиусе ста пятидесяти километров вокруг поселка; на восемьдесят километров в глубь зоны высылались патрули. К западу от Пидмонта находилось до ста человек. Потерь среди них нет.
      — Никаких потерь? Вы уверены?
      — Совершенно.
      — А в районе, над которым пролетел «Фантом», солдаты были?
      — Да, были. Двенадцать человек. Это они доложили на базу о пролете самолета.
      — Похоже на то, что катастрофа — это чистое совпадение, — сказал Ливитт.
      — Я склонен согласиться с Питером, — заметил Стоун, подтверждая свое согласие кивком. — При отсутствии жертв на земле…
      — А может, организм только в верхней атмосфере…
      — Все может быть. Но пока мы твердо знаем по меньшей мере одно: как «Андромеда» убивает свои жертвы. Свертыванием крови. Не разрушением тканей, не полировкой костей. Свертыванием и никак иначе.
      — Ладно, — сказал Робертсон. — Давайте пока не будем вспоминать про этот самолет…
      На этом их совещание окончилось.

* * *

      — Я считаю, что пора проверить посевы на биологическую активность, — заявил Стоун.
      — Проведем испытание на крысах?
      — Нужно удостовериться, что штамм по-прежнему вирулентен. Что он не изменился, — кивнул Стоун.
      Ливитт согласился. Действительно, необходимо было проследить, не смутировал ли организм, не изменились ли кардинальным образом его свойства.
      Они уже собрались приступить к работе, когда динамик внутренней связи пятого уровня щелкнул и оповестил:
      — Доктор Ливитт! Доктор Ливитт!..
      — Да?.. — отозвался тот.
      На экране показался молодой человек приятной наружности в белом халате.
      — Доктор Ливитт, мы только что получили обратно электроэнцефалограммы после детальной проверки на ЭВМ. Здесь, по-видимому, какая-то ошибка, но…
      Он запнулся.
      — Ну? — поторопил Ливитт. — Что-нибудь не в порядке?
      — Дело в том, сэр, что ваша ЭЭГ отнесена к четвертой группе, она атипична, хотя, по-видимому, вполне благоприятна. Однако все же надо бы сделать повторную запись…
      — Должно быть, это ошибка, — вмешался Стоун.
      — Конечно, ошибка. — поддакнул Ливитт.
      — Несомненно, сэр, — сказал молодой человек. — Но мы хотели бы все же повторить запись, чтобы полностью удостовериться.
      — Я сейчас занят.
      Стоун обратился непосредственно к лаборанту:
      — Доктор Ливитт сделает повторную энцефалограмму, как только немного освободится…
      — Хорошо, сэр.
      Когда экран погас, Стоун заметил:
      — Иногда все эти обязательные процедуры чертовски раздражают..
      — Вот именно, — согласился Ливитт.
      Они принялись было за биологическую проверку различных культур бактерии, но тут на экране ЭВМ появилось сообщение, что готовы предварительный данные рентгенокристаллографии. Стоун и Ливитт отправились посмотреть эти данные, отложив биологическую проверку, что было весьма прискорбно. Такая проверка показала бы, что в своих рассуждениях ученые уже сбились со следа и пошли по ложному пути.

      По данным рентгенокристаллографического анализа, у «Андромеды» не оказалось никаких компонентов, присущих обычной клетке, — ни ядра, ни митохондрий, ни рибосом. В шестиугольниках не было никаких внутренних членений, никаких более мелких частичек. Напротив, как их стенки, так и внутренняя часть состояли, по-видимому, из одного и того же вещества. Вещество это давало на фотографиях характерную картину какого-то колебательного процесса, прецессии, или, иначе, рассеяния рентгеновских лучей.
      Просматривая результаты, Стоун заметил:
      — Просто ряд одинаковых шестиугольных колец…
      — И ничего больше, — добавил Ливитт. — Как же, к дьяволу, этот штамм ухитряется жить?..
      Они не могли представить себе, как организм, столь просто устроенный, способен непосредственно использовать энергию для роста.
      — Совершенно заурядная кольцевая структура, — сказал Ливитт. — Вроде фенольной группы, только и всего. Такая структура должна быть довольно инертной…
      — А она превращает энергию в материю…
      Ливитт почесал затылок. Он опять припомнил свою аналогию с городом, аналогию с клеткой мозга. Любая молекула построена из простейших кирпичиков. Взятая отдельно, она не обладает никакими примечательными свойствами. Однако в составе какой-то общности обретает огромную силу.
      — Быть может, существует какой-то критический уровень, — предположил Ливитт. — Сложная структура подчас проявляет свойства, какие просто невозможны у подобной же, но более простой…
      — Давняя острота насчет мозга шимпанзе, — напомнил Стоун.
      Ливитт молча кивнул. По всем основным характеристикам мозг шимпанзе устроен не менее сложно, чем мозг человека. Существуют мелкие различия, но главное — в размере: человеческий мозг крупнее, в нем значительно больше клеток, больше и различных связей между ними. И именно это — не совсем понятно как — делает мозг человека качественно иным. Как однажды заметил в шутку нейрофизиолог Томас Уолдрен, решающее различие между мозгом шимпанзе и мозгом человека состоят в том, что «мы используем шимпанзе в качестве подопытного животного, а не наоборот».
      Стоун и Ливитт несколько минут ломали себе головы над структурой штамма и, не придя ни к какому выводу, перешли к анализу плотности распределения электронов методом разложения в ряд. Вероятностное местоположение электронов для этой структуры было изображено на схеме, напоминающей топографическую карту. И сразу же обнаружилась новая странность. Структура на схеме оставалась неизменной, но величины коэффициентов Фурье для разных точек оказались неодинаковыми.
      — Похоже, что часть структуры каким-то образом отключается, — сказал Стоун.
      — Главное, она все-таки не однородна, — поддержал Ливитт.
      Стоун уставился на полученную схему и вздохнул:
      — Черт возьми, надо было взять в группу физико-химика…
      «Вместо Холла», — добавил он про себя.

* * *

      Холл устало тер глаза, прихлебывал кофе и очень жалел, что к нему не полагается сахару. В буфете больше никого не было, и тишину нарушало лишь приглушенное щелканье телетайпа в соседней совещательной комнате.
      Спустя минуту он встал, подошел к телетайпу и стал просматривать рулоны поступившие сообщений. Большинство из них было лишено для него всякого смысла, но в конце концов он натолкнулся на страничку текста, поступившего по программе «Обзор смертей». Эта программа предусматривала регистрацию всех сколько-нибудь значительных смертных случаев, соответствующих определенным критериям. Для «Лесного пожара» ЭВМ сейчас подбирала сообщения обо всех неожиданных смертях в Аризоне, Неваде и Калифорнии.
      Холл не обратил бы внимания на эту страничку, если бы не недавний разговор с Джексоном. Тогда ему этот разговор показался, по правде говоря, бесполезным, и он пожалел затраченного времени. Теперь он призадумался.

      Телетайп программа
      Обзор смертей
      Сообщение 998
      Координаты 7, Y, 0, X, 4, 0
      Дословный текст сообщения ассошиэйтед пресс 778—778
      Браш Ридж, аризона
      Как сообщают, сегодня полицейский дорожной полиции штата Аризона убил пять человек в закусочной у шоссе. Мисс Сэлли Коноувер, официантка из закусочной на маршруте 15 в десяти милях к югу от Флагстаффа, — единственная свидетельница происшествия, оставшаяся в живых.
      Мисс Коноувер сообщила следователю, что в 2.40 пополуночи полицейский Мартин Уиллис вошел в закусочную и попросил кофе с пончиком. Уиллис и раньше довольно часто заходил сюда. На этот раз он, выпив свой кофе, сказал, что у него сильно болит голова и «язва разбушевалась». Мисс Коноувер подала ему две таблетки аспирина и столовую ложку питьевой соды. По ее словам, в этот самый момент Уиллис подозрительно взглянул на других посетителей и прошептал: «Они охотятся за мной».
      Прежде чем официантка успела ответить, Уиллис выхватил пистолет и начал стрелять в посетителей, методически переходя от одного к другому. Затем он якобы повернулся к мисс Коноувер, улыбнулся и, сказав: «Я люблю тебя, Ширли Темпл», сунул дуло пистолета в рот и нажал спуск.
      После допроса в полиции мисс Коноувер была отпущена. Опознать убитых пока не удалось.
      Конец сообщения
      Конец программы

      Холл не мог не припомнить, что этот самый Уиллис проехал через Пидмонт незадолго, буквально за несколько минут до вспышки болезни, проехал, не остановившись.
      И вскоре сошел с ума.
      Есть тут какая-нибудь связь?
      Он задумался. Вполне возможно… Во всяком случае, налицо много общего: Уиллис страдал язвой желудка, принимал аспирин, а потом взял да и покончил с собой.
      Конечно, все это еще ничего не доказывало. Все эти события могли быть совершенно не связаны друг с другом. Но проверить догадку стоило.
      Он нажал кнопку на панели. Телеэкран вспыхнул, и на нем появилось лицо девушки у коммутатора с наушниками поверх прически. Девушка улыбнулась.
      — Мне нужен главный врач дорожной полиции штата Аризона, — сказал |Холл. — Или западного сектора штата, если там есть такой.
      — Хорошо, сэр, — ответила девушка без тени удивления.
      Через несколько минут девушка появилась на экране вновь.
      — Мы разыскали доктора Смитсона, врача аризонской дорожной полиции к западу от Флагстаффа. У него нет телепередатчика, но вы можете переговорить с ним по звуковому каналу.
      — Превосходно, — сказал Холл.
      Что-то щелкнуло и загудело. Холл не отрываясь смотрел на экран, но девушка выключила звук и занялась каким-то другим абонентом. И вдруг Холл услышал низкий медлительный голос, позвавший нерешительно:
      — Алло! Кто меня вызывает?..
      — Здравствуйте, доктор, — откликнулся Холл. — С вами говорит ваш коллега Марк Холл из… Финикса. Я хотел бы уточнить кое-что относительно одного из ваших инспекторов, полицейского Уиллиса…
      — Телефонистка сказала, что вызов правительственный, — произнес Смитсон нараспев. — Это верно?.
      — Да, верно. Мы хотели бы…
      — Доктор Холл, — сказал Смитсон все тем же тягучим голосом, — быть может, вы сначала удостоверите свою личность и назовете свое учреждение?
      Холл сообразил, что смерть Уиллиса, вероятно, уже привлекла внимание блюстителей закона. Доктор Смитсон, ясное дело, обеспокоен этим.
      — К сожалению, я не вправе ответить на ваш вопрос.
      — Ну, так вот, доктор, по телефону я никаких сведений давать не буду, тем более что человек на другом конце провода не желает сказать, зачем они ему нужны.
      Холл тяжело вздохнул.
      — Доктор Смитсон, я вынужден тем не менее просить вас…
      — Просите, сколько хотите. Только я все равно не…
      И тут в трубке внезапно прозвенел звонок, и бесстрастный механический голос оповестил:
      — Прошу внимания. Это запись. Кибернетическое контрольное устройство произвело проверку линии, по которой ведется настоящий разговор, и установило, что разговор записывается на магнитофон внешним абонентом. Доводится до сведения, что запись секретных правительственных переговоров лицами, на то специально не уполномоченными, карается тюремным заключением на срок от пяти лет и выше. Если запись не будет прекращена, связь автоматически выключается. Благодарю за внимание.
      Последовала долгая пауза. Холл легко мог себе представить изумление Смитсона; он и сам был немало удивлен.
      — Из какого же чертова логова вы звоните, а? — выговорил, наконец, Смитсон.
      — Выключите магнитофон, — предложил Холл.
      Еще пауза, легкий щелчок, затем:
      — Ладно. Выключил…
      — Я говорю с секретного правительственного объекта.
      — Но послушайте, мистер…
      — Постарайтесь понять, что я говорю, — сказал Холл. — Дело это чрезвычайной важности, и касается оно полицейского Уиллиса. Несомненно, по этому поводу будет проведено судебное расследование и, разумеется, тогда потянут и вас. А мы, возможно, сумеем доказать, что Уиллис не отвечал за свои поступки, что это был чисто клинический случай. Но мы ничего не сможем сделать, если вы не сообщите нам все, что знаете о состоянии его здоровья. И если вы, доктор Смитсон, не скажете все, что знаете, и притом немедленно, мы вправе засадить вас за решетку лет на двенадцать за отказ содействовать официальному правительственному расследованию. Дело ваше — верить мне или нет. Для вас будет лучше, если поверите… Последовала еще одна долгая пауза, и в конце концов Смитсон ответил все так же неторопливо:
      — Ну, зачем же волноваться, доктор. Разумеется, теперь, когда я уяснил себе ситуацию…
      — Уиллис страдал язвой желудка?
      — Язвой? Нет. Просто он так сказал, или, во всяком случае, так сообщили. Насколько мне известно, язвы у него никогда не было…
      — А чем-нибудь вообще он болел?
      — Диабетом.
      — Диабетом?
      — Да. И относился он к своей болезни довольно небрежно. Диагноз мы поставили лет пять-шесть назад, когда Уиллису было тридцать. Довольно серьезный случай. Назначили ему инсулин, пятьдесят единиц в день, но я сказал уже — он был довольно небрежен. Раза два привозили в больницу в коматозном состоянии — и все из-за того, что забывал про инсулин. Уверял, что терпеть не может шприца. Хотели даже уволить его из полиции: как его, в самом деле, пускать за руль? А если вдруг приступ ацидоза и обморок на полном ходу? Здорово тогда его напугали, и он поклялся, что будет выполнять все предписания. Это случилось три года назад, и с тех пор, насколько мне известно, он вводил инсулин регулярно…
      — Вы в этом уверены?
      — Ну, более или менее. Правда, официантка эта из закусочной, Сэлли Коноувер, сообщила следователю, что Уиллис, по-видимому, был пьян: от него будто бы несло спиртным. Но я-то знаю точно, что Уиллис в жизни к рюмке не притрагивался. Он был из истинно верующих, никогда не курил и не пил. Вел размеренную, правильную жизнь. Потому и из-за своего диабета так переживал: ему казалось, что он такой напасти не заслужил…
      Холл откинулся в кресле. Вот теперь он подошел близко, совсем близко. Ответ — где-то рядом, протяни руку. Ответ окончательный, разрешающий все сомнения…
      — Последний вопрос, — сказал он. — Уиллис проезжал через Пидмонт незадолго до своей смерти?
      — Да, проезжал. Он радировал нам оттуда. Правда, он немного опаздывал против графика, но через поселок проехал. А что? Это связано с правительственными испытаниями, которые там ведутся?
      — Нет, — ответил Холл, хотя и был убежден, что Смитсон ему не поверит.
      — Но, послушайте, мы тут с этим Уиллисом влипли в скверную историю, и если у вас есть какие-нибудь факты, которые…
      — Мы еще с вами свяжемся, — пообещал Холл и отключился.
      На экране вновь появилась девушка.
      — Вы закончили разговор, доктор Холл?
      — Да, закончил. Но мне нужна одна справка.
      — Какого рода справка?
      — Я хочу знать, имею ли я право кого-либо арестовать.
      — Сейчас проверю, сэр. По какому обвинению?
      — Без всякого обвинения. Просто задержать человека.
      С минуту девушка разглядывала что-то на панели перед собой.
      — Доктор Холл, вы имеете право потребовать официального военного допроса любого человека по делам, связанным с программой нашего комплекса. Допрос может длиться не более сорока восьми часов.
      — Хорошо, — сказал Холл. — Организуйте мне это.
      — Да, сэр. Кого вы имеете в виду?
      — Доктора Смитсона.
      Девушка кивнула в знак того, что поняла, и экран погас. Холлу стало даже жаль Смитсона, правда не очень — придется несколько часов попотеть со страху, только и всего. Что делать — необходимо приостановить распространение слухов о Пидмонте.
      Он по привычке откинулся на спинку стула и начал размышлять о том, что узнал. Он был немного взволнован, чувствовал, что стоит на пороге важного открытия.
      Три человека:
      Диабетик, страдающий ацидозом вследствие нерегулярного приема инсулина.
      Старик, любитель денатурата и аспирина, тоже с резко повышенной кислотностью.
      И младенец.
      Один прожил несколько часов, другие два, очевидно, выжили окончательно. Один сошел с ума, другие — нет. И все это как-то взаимосвязано.
      Какой-то совсем не сложной связью.
      Ацидоз. Ускоренное дыхание. Повышенное выделение углекислого газа. Кислородное насыщение. Головокружения. Утомляемость. И все это как-то логически связано. Где-то в этой цепочке — ключ к борьбе с «Андромедой»…
      В этот миг на пятом уровне пронзительно зазвенел сигнал общей тревоги и зажглись пульсирующие ярко-желтые лампы.
      Холл вскочил и выбежал в коридор.

      Мигающее табло в коридорах указывало место происшествия: «Секционная». Холл сразу сообразил — произошла разгерметизация, прорвалась инфекция.
      Он побежал по коридору, а над ним громкоговорители повторяли мягким, ласковым голосом: «В секционной разгерметизация. В секционной разгерметизация. Объявлена тревога».
      Из приоткрывшейся двери выглянула лаборантка!
      — Что случилось?
      — У Бертона как будто. Прорыв инфекции.
      — А он-то цел?
      — Сомневаюсь, — кинул он на бегу. Она пустилась за ним вдогонку.
      Из морфологической лаборатории вышел Ливитт и присоединился к ним. Теперь они бежали втроем, бежали что есть мочи по плавно изгибающемуся коридору, и Холлу еще подумалось, что для своего возраста Ливитт бежит очень легко. И вдруг тот остановился. Замер как вкопанный. И не мигая уставился на мерцающее табло и на лампочку над ним, которая вспыхивала и гасла, вспыхивала и гасла.
      Холл оглянулся:
      — Пошли скорее…
      — Ему плохо, — сказала лаборантка.
      Ливитт не двигался. Он стоял с раскрытыми глазами и в то же время как будто спал. Руки плетьми бессильно свисали по бокам.
      — Доктор Холл!
      Холл остановился, потом повернул назад.
      — Питер, старик, пошли, нам нужна ваша… Он не договорил, потому что Ливитт уже не слышал его. Ливитт глядел прямо перед собой на мигающий свет. Когда Холл провел рукой у него перед глазами, Ливитт не среагировал — не заметил. И тут Холл вспомнил, что микробиолог и раньше боялся мигающего света, отворачивался от пульсирующих ламп и отшучивался, когда его расспрашивали об этом.
      — Вот чертов сын, — сказал Холл. — И надо же, чтобы это началось именно сейчас…
      — Да что с ним? — спросила лаборантка.
      Из уголка рта у Ливитта вытекла струйка слюны. Холл быстро подошел к нему сзади и обратился к лаборантке:
      — Встаньте прямо перед ним и прикройте ему глаза рукой. Не позволяйте ему смотреть на лампу…
      — Почему?
      — Потому что она мигает три раза в секунду.
      — Вы хотите сказать…
      — Что вот-вот начнется припадок.
      И тут как раз припадок и начался.
      Колени Ливитта мгновенно подогнулись, и он рухнул на пол. Упал он на спину, и по телу его прокатилась волна крупной дрожи. Сначала задрожали кисти рук и ступни, потом тряска охватила руки до плеч и ноги и, наконец, все тело. Судорожно стиснув зубы, он издал прерывистый стон. Голова заколотилась по полу.
      Холл подсунул ему под затылок ногу: уж лучше пусть колотится о ногу, чем о твердый пол.
      — И не пытайтесь открыть ему рот, — сказал Холл. — Все равно не сможете — судорога…
      На брюках у Ливитта появилось и стало разливаться желтое пятно.
      — Сейчас может начаться общий спазм, — продолжал Холл. — Бегите в аптеку — сто миллиграммов люминала. Быстро, как только можете. И шприц. Потом, если надо, переведем его на дилантин…
      Ливитт всхлипывал сквозь судорожно сжатые зубы, по-звериному завывая. Скованное судорогой тело его стучало о пол, словно бревно.
      Но тут подоспела лаборантка со шприцем. Холл подождал, когда судороги стихнут, и сделал укол.
      — Останьтесь с ним, — обратился он к девушке. — Если приступ повторится, сделайте то же, что я, — подложите ногу ему под голову. Думаю, что все обойдется. Только не трогайте его с места…
      И Холл бегом бросился в секционную.

* * *

      Он подергал ручку — и только через несколько секунд сообразил, что лаборатория отсечена и герметически изолирована: значит, туда прорвалась инфекция. Холл прошел в комнату Главного контроля. Там сидел Стоун, а с экрана внутреннего телевидения на него смотрел насмерть перепуганный Бертон.
      Вид у Бертона был страшный, лицо бледное, дыхание отрывистое, речь несвязная. В общем выглядел он как приговоренный к смерти, да, собственно, так оно и было.
      — Ну, не волнуйтесь, старина, не волнуйтесь, — пытался успокоить его Стоун. — Все будет хорошо. Главное — не волнуйтесь…
      — Мне страшно, — шептал Бертон. — Господи, как мне страшно…
      — Успокойтесь, старина, — увещевал Стоун. — Мы же знаем, что «Андромеде» не нравится кислород. Вот мы и накачиваем сейчас в вашу лабораторию чистый кислород. Это поможет вам продержаться… — Он повернулся к Холлу. — Почему так долго? Где Ливитт?
      — У него припадок.
      — Что?
      — Ваши лампочки мигают три раза в секунду, и у него случился припадок.
      — Что-о?
      — Эпилепсия. Сначала легкий припадок, а потом очень тяжелый — с тоническими судорогами, недержанием мочи и всем прочим. Я ввел ему люминал — и сразу же сюда…
      — У Ливитта — эпилепсия?!
      — Выходит, что да.
      — Должно быть, он и сам не знал, — сказал Стоун. — Не понимал, наверно…
      И тут Стоун вспомнил про запрос на повторную энцефалограмму.
      — О нет, — сказал Холл, — отлично знал. Сознательно избегал глядеть на мигающий свет, знал, что это может вызвать припадок. Я уверен, что знал. Уверен, что случались приступы, когда он вдруг терял представление, что с ним происходило, когда какие-то минуты начисто выпадали из жизни и он не мог ничего вспомнить…
      — Сейчас ему лучше?
      — Ничего. Держим на успокаивающих…
      — Бертону мы качаем чистый кислород, — пояснил Стоун. — Это должно помочь ему, пока мы не разберемся… — С этими словами он отключил микрофон внутренней связи с Бертоном. — Фактически кислород начнет поступать к нему лишь через несколько минут, но я ему сказал, что уже начал. Он там герметически изолирован, так что распространение инфекции приостановлено. В остальных помещениях базы все в порядке — пока…
      — Как это могло случиться? — спросил Холл. — Как могла произойти утечка?
      — Должно быть, где-нибудь полетела прокладка, — ответил Стоун. И понизил голос: