В этой книге изложена охватывающая пять дней история кризиса, одного из самых значительных в американской науке.
      Как и в большинстве подобных случаев, события, развернувшиеся вокруг штамма «Андромеда», явились результатом прозорливости и глупости, простодушия и невежества. Почти все участники этих событий временами поднимались до величайших озарений, а временами были непостижимо тупы. Вот почему писать об этих событиях и не обидеть никого из их участников просто невозможно.
      Тем не менее я считаю необходимым рассказать здесь читателям обо всем. Наша страна создала могущественную систему научных учреждений. В нашей науке повседневно делаются новые открытия, и многие из таких открытий имеют важное политическое и общественное значение. В ближайшем будущем можно ожидать возникновения и других кризисов, аналогичных кризису с «Андромедой». И потому мне кажется, что широкой публике нужно знать, как возникают научные кризисы и как они разрешаются.
      В расследовании событий, связанных со штаммом «Андромеда», и в создании повести о них мне великодушно помогали многие люди, разделявшие мои убеждения, и эти люди укрепили меня в решимости рассказать обо всем как можно более точно и подробно.
      Повествование это посвящено сложным научным проблемам, поэтому оно поневоле носит довольно специальный характер. Там, где возможно, я разъясняю сущность научных проблем и методов их решения. Я не поддался искушению упростить ни вопросы, ни ответы, и если читателям подчас придется с трудом продираться сквозь дебри сухих технических описаний, я приношу им свои извинения.
      В то же время я пытался передать напряженность и волнующий характер событий тех пяти дней. Истории «Андромеды» присущ глубокий внутренний драматизм, и если она стала хроникой грубых, смертельно опасных ошибок, то в не меньшей степени и хроникой подвигов и побед разума.
      М. К.
      Кембридж, штат Массачусетс Январь 1969 г.

       Совершенно Секретно
      ШТАММ «АНДРОМЕДА»

ШТАММ «АНДРОМЕДА»

      ВСЕ МАТЕРИАЛЫ НАСТОЯЩЕГО ДЕЛА СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫ
      Ознакомление с ними лиц, не имеющих на то полномочий, карается тюремным заключением сроком до 20 лет и штрафом 20 тысяч долларов

В случае повреждения печатей от курьера не принимать

      ЗАКОН ОБЯЗЫВАЕТ КУРЬЕРА ПОТРЕБОВАТЬ ОТ ВАС ПРЕДЪЯВЛЕНИЯ УДОСТОВЕРЕНИЯ — ФОРМА № 7592. БЕЗ ТАКОГО УДОСТОВЕРЕНИЯ ЛИЧНОСТИ КУРЬЕР НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ПЕРЕДАТЬ ВАМ НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО

Бланк-карта для ЭВМ:

      0000000000 00 0 0000 00 000000000 00 000000000 00000 0000 0 0000 000 0 0000 00000 0 000 0000 0 000000 0000 000 0 000 0000000000 0000 0000000 0 0 0 0 0 0+

Глава 1
Земля без конца и края

Глава 2
База Ванденберг

Глава 3
Кризис

Глава 4
Тревога

Глава 5
Ночь и утро

Глава 6
Пидмонт

Глава 7
«Совершенно необычный фактор»

Глава 8
Директива 7-12

Глава 9
Флэтрок

Глава 10
Первый уровень

Глава 11
Все ниже и ниже

Глава 12
Совещание

Глава 13
Пятый уровень

Глава 14
Общая лаборатория

Глава 15
«Главный контроль»

Глава 16
Секционная

Глава 17
Пришел в себя

Глава 18
Совещание в полдень

Глава 19
Катастрофа

Глава 20
Будни

Глава 21
Совещание в полночь

Глава 22
Анализы

Глава 23
Топика

Глава 24
Переоценка ценностей

Глава 25
Уиллис

Глава 26
Прорвалась!

Глава 27
Напуган до смерти

Глава 28
Испытание

Глава 29
Три минуты

Глава 30
День последний

      Читателям, которых пугает или возмущает то, о чем повествует эта книга, не следует обманываться мыслью, будто речь идет о чем-то совершенно новом. Физиологическое изучение мозга продолжается более ста лет, и более пятидесяти лет развиваются методы управления поведением. Проблема стояла уже десятилетия — ее надо было только увидеть, и никому не возбранялось обсуждать ее, высказываться «за» или «против».
      Достаточно широко она освещалась и в печати. Исследования в области нейробиологии — весьма эффектный материал, и они постоянно фигурировали на страницах воскресных газет. Однако широкая публика никогда не принимала их всерьез. В течение многих лет изрекалось столько мрачных пророчеств, строилось столько нелепых предположений, что «контроль над мозгом» теперь считается делом далекого будущего — когда-нибудь он и осуществится, но так нескоро, что никого из ныне живущих это никак коснуться не может.
      Ученые, посвятившие себя таким исследованиям, старались привлечь к ним внимание общественности. Несколько лет назад Джеймс Макконнелл из Мичиганского университета сказал своим студентам: «Послушайте, мы можем это сделать. Мы можем установить контроль над поведением. Но кто будет решать, что следует делать? Если вы не поторопитесь и не скажете мне, как я должен поступить, я отвечу за вас. И тогда будет поздно».
      В настоящее время многим людям кажется, что они живут в мире, который предопределен и идет по заранее установленному пути. Прошлым решениям мы обязаны загрязнением среды обитания, проблемам утраты личности, язвам урбанизации; кто-то другой принял за нас решение, а нам приходится расхлебывать его последствия. Подобная позиция представляет собой по-детски решенный и опасный уход от ответственности. И каждому следует это понять.
      Вот почему тут дается следующая таблица:

       ИСТОРИЯ ЛЕЧЕНИЯ ПСИХОМОТОРНОЙ ЭПИЛЕПСИИ
       1864Морель, Фере и ряд других французских невропатологов описывают некоторые симптомы психомоторной эпилепсии.
       1888Хьюлингз Джексон (Англия) создает классическое описание психомоторной эпилепсии и предшествующей ауры.
       1898Джексон и Колмен (Англия) устанавливают, что нарушения происходят в височной доле мозга.
       1908Хорсли и Кларк (Англия) описывают методику стереотаксической хирургии в применении к животным.
       1941Джеспер и Кершмен (США и Канада) демонстрируют, что электроэнцефалограмма больных психомоторной эпилепсией характеризуется электрическими разрядами в области височной доли.
       1947Спигель и сотрудники (США) сообщают о первой стереотаксической операции на человеке.
       1950Пенфилд и Фленеген (Канада) делают больному психомоторной эпилепсией операцию, которая дает хорошие результаты.
       1958Талерак и сотрудники (Франция) начинают практиковать стереотаксическое вживление глубинных электродов.
       1963Хит и сотрудники (США) разрешают пациентам самим стимулировать свой мозг через вживленные электроды.
       1965Нарабаяши (Япония) сообщает о применении стереотаксической хирургии для лечения 98 больных с агрессивным поведением.
       1965Во всем мире сделано свыше 24000 стереотаксических операций на человеке.
       1968Дельгадо и сотрудники (США) вживляют «стимосивер» (радиостимулятор и радиоприемник) амбулаторным больным, страдающим психомоторной эпилепсией.
       1969В Аламогордо (штат Нью-Мексико) шимпанзе посредством радио соединяется с компьютером, который программирует раздражения мозга обезьяны.
       1971В Лос-Анджелесе оперируют больного Гарольда Бенсона.
М. К.

       Лос-Анджелес, 23 октября 1971 года
       Вторник
       9 марта 1971 года
 
      В полдень они спустились в приемный покой и сели на скамью у дверей, выходящих на пандус для машин скорой помощи. Эллис явно нервничал и думал о чем-то своем. Моррис спокойно ел шоколадку и комкал обертку в кармане своей белой куртки.
      За стеклами двери солнечные лучи падали на большую вывеску с надписью: ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ и вывеску поменьше: ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИН СКОРОЙ ПОМОЩИ. Издалека донесся звук сирены.
      — Это он? — спросил Моррис.
      Эллис посмотрел на свои часы:
      — Не думаю. Еще рано.
      Они сидели на скамье и вслушивались в приближающийся звук сирены. Эллис снял очки и протер их концом галстука. К ним подошла одна из сестер отделения скорой помощи — Моррис не знал, как ее зовут, — и сказала весело:
      — Приветственный комитет весь в сборе?
      Эллис скосил на нее глаза, а Моррис сказал:
      — Мы сразу возьмем его наверх. У вас здесь есть история его болезни?
      — Да, конечно, доктор, — сказала сестра сердито и ушла.
      Эллис вздохнул. Он надел очки и хмуро посмотрел вслед сестре.
      — Она просто шутила, — сказал Моррис.
      — Наверное, вся больница уже знает, — проворчал Эдлис.
      — Такой секрет сохранить трудно.
      Сирена раздалась совсем близко. В окно они увидели, как машина скорой помощи задним ходом въехала на пандус. Два санитара открыли дверцы и вытащили носилки. На них лежала худенькая старушка. Она задыхалась, и в груди у нее булькало. «Тяжелый отек легких», — подумал Моррис, провожая взглядом носилки, исчезающие в дверях приемного покоя.
      — Надеюсь, он в хорошей форме, — сказал Эллис.
      — Кто?
      — Бенсон.
      — А что с ним могло случиться?
      — Они могли его обработать, — Эллис угрюмо уставился в окно.
      «Он явно в плохом настроении», — подумал Моррис. А это означало, что Эллис волнуется, — Моррис достаточно часто оперировал вместе с Эллисом, и все это было ему хорошо знакомо. Раздражительность, еле подавляемое возбуждение до первого надреза и полное, даже ленивое спокойствие, когда начиналась операция.
      — Ну где же он, черт побери! — воскликнул Эллис, снова посмотрев на часы.
      Чтобы переменить тему, Моррис спросил:
      — На три тридцать все готово?
      В три тридцать Бенсона должны были представить врачебному персоналу больницы в особом нейрохирургическом амфитеатре.
      — Насколько мне известно, — сказал Эллис, — демонстрацию больного будет вести Росс. Только бы Бенсон был в приличной форме.
      Мягкий женский голос произнес по внутреннему радио:
      — Доктор Эллис. Доктор Эллис. Двадцать два — тридцать четыре. Доктор Эллис, двадцать два — тридцать четыре.
      Эллис поднялся.
      — А, черт! — буркнул он.
      Моррис понимал, что это означает. Эллису звонили из экспериментальной лаборатории. Вероятно, что-то стряслось с подопытными обезьянами. Весь прошлый месяц Эллис каждую неделю делал по три операции на обезьянах, просто чтобы держать себя и персонал в форме.
      Эллис направился к вмонтированному в стену телефону. Он прихрамывал — в детстве сильно поранил правую ногу и перерезал боковой малоберцовый нерв. Моррису всегда казалось, что это увечье сыграло определенную роль в решении Эллиса стать нейрохирургом. Во всяком случае, Эллис словно бы поставил себе задачу устранять всяческие изъяны, чинить неисправное. Он так и говорил своим пациентам: «Ничего, мы вас починим». У него же самого изъянов хватало: хромота, ранняя лысина, подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков. Поэтому он казался незащищенным, и было легче прощать ему постоянную раздражительность.
      А может быть, эта раздражительность была порождена долгими годами хирургической практики? Моррис не знал — слишком недолго сам он был хирургом. Он смотрел в окно на стоянку. Начались часы, когда разрешалось навещать больных, и многочисленные родственники въезжали на автостоянку и вылезали из машин, обводя взглядом высокие корпуса. В их глазах читалась робость: люди боятся больниц.
      Моррис заметил, что многие лица уже загорели. В Лос-Анджелесе стояла теплая, солнечная весна, но сам он оставался таким же белым, как его куртка и брюки, в которые он каждый день облачался в больнице. «Надо чаще бывать на воздухе, — сказал он себе. — Например, выходить с завтраком в сад». Конечно, он играет в теннис, но, к сожалению, только по вечерам.
      Вернулся Эллис.
      — Черт, — выругался он. — Этель разорвала швы.
      — Как это случилось?
      Этель, молодую самку макака-резуса, оперировали накануне. Операция прошла безупречно, и Этель вела себя удивительно тихо — для макака.
      — Не знаю, — сказал Эллис. — По-видимому, как-то высвободила лапу. Так или иначе, она визжит, и кость с одной стороны оголена.
      — Она вырвала электроды?
      — Не знаю. Но мне надо идти туда снова все зашивать. Вы один справитесь?
      — Наверное.
      — Вы умеете обращаться с полицейскими? — спросил Эллис. — Думаю, они не доставят вам особых хлопот.
      — Да, конечно.
      — Побыстрее поднимите Бенсона на седьмой этаж и вызовите Росс. Я приду, как только смогу. — Он посмотрел на часы. — Уложусь минут за сорок, если Этель будет вести себя прилично.
      — Желаю удачи, — сказал Моррис и улыбнулся.
      Эллис нахмурился и ушел.
      Не успел он скрыться из виду, как снова появилась сестра отделения скорой помощи.
      — Что это с ним? — спросила она.
      — Просто нервничает, — сказал Моррис.
      — Оно и видно, — протянула сестра и посмотрела в окно, явно не торопясь уходить.
      Моррис задумчиво глядел на нее. Он достаточно долго работал в клинике и умел распознавать мельчайшие оттенки, связанные со статусом ее персонала. Начинал он стажером без всякого статуса. Сестры в подавляющем большинстве разбирались в медицине лучше, чем он тогда, и, уставая, даже не пытались скрывать свое превосходство. («По-моему, доктор, лучше бы этого не делать.»)
      Со временем он стал штатным хирургом, и с той поры сестры начали относиться к нему с несколько большим почтением. Когда он занял должность старшего ассистента, то работал уже с такой уверенностью, что некоторые сестры называли его по имени. И вот теперь, когда его перевели в отделение нейропсихиатрических исследований, его снова называли строго официально, но сейчас это означало новый, более высокий статус.
      Только на этот раз дело было в другом: сестра не уходила, потому что его окружал ореол особенной важности — ведь все в клинике знали, что должно произойти.
      Глядя в окно, сестра сказала:
      — Вот он!
      Моррис встал и тоже посмотрел в окно. Голубой полицейский фургон развернулся на стоянке и задним ходом подъехал к приемному покою.
      — Ну, ладно, — проговорил Моррис, — сообщите на седьмой этаж, что мы сейчас поднимемся.
      — Хорошо, доктор, — и она исчезла.
      Два санитара открыли двери. Они ничего не знали о Бенсоне. Один из них спросил Морриса:
      — Вы этого ждете?
      — Да.
      — В палату скорой помощи?
      — Нет, мы его госпитализируем.
      Санитары кивнули, следя взглядом за полицейским, который сидел за рулем. Он вылез, обошел фургон, открыл заднюю дверцу. Два полицейских, сидевших сзади, спрыгнули на землю, щурясь от яркого света. За ними вылез Бенсон.
      И, как всегда, Морриса поразила его внешность. Бенсон, несколько полный для своих тридцати четырех лет, выглядел удивительно кротким. Его лицо выражало растерянность и навеки застывшее недоумение. Он стоял у фургона и озирался по сторонам, держа перед собой руки, скованные наручниками. Увидев Морриса, он сказал «Здравствуйте» и смущенно уставился в землю.
      — Вы тут главный? — спросил один из полицейских.
      — Да. Я доктор Моррис.
      Полицейский указал на внутренние двери;
      — Показывайте дорогу, доктор.
      — Вы не могли бы снять с него наручники?
      Бенсон поднял глаза на Морриса и тут же снова отвел их.
      — Нам об этом ничего сказано не было. — Полицейские переглянулись. — Ну да, наверное, можно.
      Пока они снимали наручники, шофер протянул Моррису заполненный бланк: «Передача подозреваемого под надзор специального учреждения (медицинского)». Моррис расписался.
      — И еще вот тут, — указал шофер.
      Расписываясь, Моррис посмотрел на Бенсона. Тот спокойно растирал запястья, глядя прямо перед собой. Обезличенность и казенность этой процедуры вызвали у Морриса такое ощущение, словно он расписался в получении посылки. «Интересно, не чувствует ли и Бенсон себя посылкой?» — подумал он.
      — Ну вce, — сказал шофер. — Спасибо, доктор. Моррис провел Бенсона и двух полицейских в приемный покой. Санитары закрыли двери. Сестра подкатила кресло на колесиках, и Бенсон сел в него. Полицейские удивленно переглянулись.
      — У нас такой порядок, — пояснил Моррис.
      Они направились к лифту.
      Лифт остановился на втором этаже. Там, в вестибюле, его ждали посетители, чьи родственники находились в палатах на верхних этажах. Увидев сидящего в кресле Бенсона, Морриса и двух полицейских, они в нерешительности остановились.
      — Пожалуйста, подождите следующего лифта, — вежливо сказал Моррис.
      Двери закрылись. Лифт пошел вверх.
      — А где доктор Эллис? — спросил Бенсон. — Я думал, он будет здесь.
      — Он в операционной. Скоро придет.
      — А доктор Росс?
      — Вы увидите ее на демонстрации.
      — Ах, да! — Бенсон улыбнулся. — Демонстрация!
      Полицейские обменялись подозрительными взглядами, но промолчали. Лифт остановился на седьмом этаже, и они все вышли.
      На седьмом этаже находились специальные хирургические палаты, где лежали больные с самыми тяжелыми и сложными формами заболеваний. В сущности это было экспериментальное отделение. Сюда помещали пациентов, страдающих острой формой сердечных, почечных и эндокринных заболеваний. Моррис подкатил Бенсона к столику дежурной сестры в стеклянной кабинке на пересечении двух коридоров.
      Сестра посмотрела на них. Увидев полицейских, она как будто удивилась, но ничего не сказала.
      — Это мистер Бенсон, — объяснил Моррис. — Семьсот десятая готова?
      — Ну конечно, — ответила сестра и ободряюще улыбнулась Бенсону. Он уныло улыбнулся в ответ и покосился на пульт управления компьютером в углу кабинки дежурной сестры.
      — Автоматический дежурный? — спросил он.
      — Да, — ответил Моррис.
      — А где находится главный компьютер?
      — В подвале.
      — В этом здании?
      — Да. Он требует много энергии, а кабели подведены к этому зданию.
      Бенсон кивнул. Морриса его вопросы не удивили. Просто Бенсон старается не думать об операции, а к тому же он специалист по электронным вычислительным машинам.
      Сестра протянула Моррису историю болезни Бенсона. Стандартная голубая пластиковая обложка со штампом университетской клиники. На ней были наклеены ярлычки: красный — «нейрохирургическое отделение», желтый — «тщательный уход» и белый, который Моррис еще никогда не встречал на картах своих пациентов. Он означал «меры предосторожности».
      — Мое досье? — спросил Бенсон, когда Моррис покатил его по коридору к палате номер 710. Полицейские шли сзади.
      — Угу.
      — Интересно, что там внутри. Я об этом давно думаю.
      — В основном неудобочитаемые пометки.
      В действительности же история болезни Бенсона была толстой, вполне удобочитаемой и содержала все заключения, выданные компьютером.
      Они остановились у двери с номером 710. Один из полицейских вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
      Второй остался стоять в коридоре.
      — Так положено, — объяснил он.
      Бенсон посмотрел на Морриса.
      — Они очень меня оберегают, — сказал он. — Это даже лестно.
      Первый полицейский вышел в коридор.
      — Все в порядке.
      Моррис вкатил Бенсона в палату. Она была большая и выходила окнами на юг. Бенсон окинул ее взглядом и одобрительно кивнул.
      — Это одна из лучших палат во всей клинике, — сказал Моррис.
      — Можно мне теперь встать? — спросил Бенсон.
      — Да, конечно.
      Бенсон встал, подошел к кровати и сел. Он несколько раз подпрыгнул, проверяя, мягок ли матрац, а потом начал нажимать кнопки, поднимая и опуская кровать. Он нагнулся и принялся рассматривать механизм снизу. Моррис подошел к окну и задернул занавески, умеряя яркость света.
      — Ничего сложного, — сказал Бенсон.
      — О чем вы?
      — Да этот механизм. Очень простой. Вам следовало бы установить здесь устройство обратной связи, чтобы движения лежащего компенсировались… — Бенсон умолк.
      Он открыл дверцу стенного шкафа, посмотрел внутрь, потом заглянул в ванную и вернулся назад. Моррис подумал, что Бенсон держится не как обычный больной. Чаще всего люди в его положении робеют, но он вел себя так, словно снимал номер в отеле.
      — Ну что ж, подходит, — сказал Бенсон и засмеялся. Он сел на кровать и посмотрел на Морриса, потом перевел взгляд на полицейских.
      — А им обязательно оставаться здесь?
      — Наверное, они могут подождать и в коридоре, — сказал Моррис.
      Полицейские молча кивнули и вышли, закрыв за собой дверь.
      — Я, собственно, спросил, должны ли они вообще оставаться в клинике?
      — Да, — сказал Моррис.
      — Все время?
      — Да. Если только мы не сможем добиться, чтобы ваше дело было прекращено.
      Бенсон нахмурился:
      — Это было… то есть я… Так плохо?
      — Вы подбили ему глаз и сломали одно ребро.
      — Но опасности нет никакой?
      — Ни малейшей.
      — Я ничего не помню, — сказал Бенсон. — Все блоки памяти у меня стерты.
      — Я знаю.
      — Но я рад, что он серьезно не пострадал.
      Моррис кивнул.
      — Вы привезли свои вещи? Пижаму и прочее?
      — Нет, но это можно устроить.
      — Хорошо. Я скажу, чтобы до тех пор вам выдали казенное белье. Больше ничего не нужно?
      — Ничего. — Бенсон улыбнулся. — Разве что укол-другой?
      — Вот без этого, — Моррис улыбнулся в ответ, — вам придется обойтись.
      Бенсон вздохнул.
      Моррис вышел из палаты.
      Полицейские поставили у двери стул. Один сидел, а другой прислонился к стене. Моррис открыл записную книжку.
      — Вам, конечно, нужно знать расписание, — сказал он. — Через полчаса сюда зайдет администратор с документами, которые Бенсон должен подписать. Отказ от денежного возмещения и прочее. Затем, в три тридцать, Бенсона отвезут вниз, в главный амфитеатр на демонстрацию. Минут через двадцать он вернется. Вечером ему обреют голову. Операция назначена на завтра, на шесть часов утра. У вас есть ко мне вопросы?
      — Можно, чтобы доставляли еду сюда? — спросил один из полицейских.
      — Я скажу, чтобы сестра заказала лишние порции. Вы будете дежурить вместе?
      — Нет, по одному. По восемь часов каждый.
      — Я скажу сестрам, — сказал Моррис. — Когда будете уходить и приходить, отмечайтесь у них. Они любят знать, кто находится на этаже.
      Полицейские кивнули. Наступило молчание. Потом один из полицейских спросил:
      — А все-таки что с ним?
      — У него одна из форм эпилепсии.
      — Я видел парня, которого он избил, — сказал полицейский. — Большой, сильный парень. Похож на шофера грузовика. И в голову бы не пришло, что такой хиляк, — он ткнул пальцем в сторону двери, — способен так его отделать.
      — Во время эпилептического припадка он буйствует.
      — А что это за операция?
      — Это операция мозга, которую мы называем процедурой третьей степени, — сказал Моррис и не стал больше ничего объяснять. Полицейские все равно не поймут. А поймут, так не поверят.
 
      Большая нейрохирургическая конференция, на которой присутствовали все хирурги клиники и докладывались наиболее сложные случаи, обычно проходила в девять часов утра по четвергам. Экстренно она назначалась очень редко — слишком трудно было собрать весь персонал. Но на этот раз амфитеатр был заполнен до отказа. Эллис видел перед собой уходящие вверх ярусы белых халатов и бледных, повернутых к нему лиц. Он поправил очки и сказал:
      — Как многим из вас уже, наверное, известно, завтра утром нейропсихиатрическое исследовательское отделение проведет операцию, которую мы называем процедурой третьей степени, на лимбической системе мозга человека.
      Аудитория безмолвствовала. Дженет Росс, стоявшую в углу рядом с входной дверью, удивило отсутствие какой бы то ни было реакции на эти слова. «Хотя, — подумала она затем, — удивляться, собственно, было нечему: вся клиника знала, что НПИО давно уже ждало подходящего больного для осуществления процедуры третьей степени».
      — Должен просить вас, — продолжал Эллис, — осторожней формулировать вопросы, когда введут пациента. Он очень впечатлителен, и его душевное равновесие в сильнейшей степени нарушено. Мы решили сначала познакомить вас с историей его болезни, а уж потом представить его вам. Доктор Росс, работающий с ним психиатр, сообщит вам вкратце все необходимое.
      Эллис кивнул, и Дженет Росс вышла на середину зала.
      Она посмотрела на уходящие к потолку ряды лиц и вдруг на мгновение оробела. Дженет, высокая худощавая блондинка с пепельными волосами, стройная и загорелая, была очень красива, но себе она казалась слишком костлявой и угловатой, лишенной мягкой женственности, что ее нередко огорчало. Однако она знала, что производит впечатление, и к тридцати годам, после десяти с лишним лет, отданных преимущественно мужской профессии, научилась пользоваться этим впечатлением.
      Теперь она заложила руки за спину, глубоко вздохнула и начала говорить быстро и сжато, как было принято на больших конференциях.
      — Гарольд Франклин Бенсон — специалист по электронным вычислительным машинам. Тридцать четыре года. Был женат, но развелся. Два года назад попал в автомобильную катастрофу на автостраде Лос-Анджелес — Санта-Моника. До этого был совершенно здоров. После катастрофы какое-то время находился в бессознательном состоянии. Был доставлен в местную больницу, где провел под наблюдением ночь, а утром был признан здоровым и выписан. В течение следующих шести месяцев он чувствовал себя нормально, а затем у него начались явления, которые сам он называет «затемнением».
      Аудитория молчала. Со всех сторон на Дженет Росс смотрели внимательные глаза.
      — Эти «затемнения» длились несколько минут и случались примерно раз в месяц. Нередко им предшествовало ощущение странных, неприятных запахов. «Затемнения» часто наступали после употребления алкогольных напитков. Больной обратился к своему врачу, который констатировал переутомление и рекомендовал воздерживаться от спиртного. Бенсон выполнил совет врача, но «затемнения» не прекратились. Через год после катастрофы больной заметил, что «затемнения» становятся более частыми и длительными. Порой, приходя в сознание, он обнаруживал, что находится в незнакомом месте. Несколько раз он замечал на своем теле синяки и царапины, его одежда была разорвана, словно после драки. Но он никогда не помнил, что с ним происходило в период «затемнения».
      Ее слушатели закивали. Пока все было ясно — обычный случай височной эпилепсии. Но это было только начало.
      — Друзья больного, — продолжала Дженет, — говорили ему, что он изменился, но он не придавал значения их словам. Постепенно Бенсон полностью разошепся с большинством из своих прежних друзей. Примерно тогда же — год назад — он, по его словам, сделал важнейшее открытие в своей области. Бенсон специализируется на изучении «механической жизни», машинного интеллекта. По его утверждению, в ходе своей работы он установил, что машины конкурируют с человеком и в конце концов подчинят себе мир.
      По аудитории прокатились шепотки. Это было интересно, особенно для психиатров. Дженет увидела в одном из верхних рядов Мэнона, своего учителя. Он сидел, зажав виски ладонями.
      — Бенсон рассказал об этом открытии тем немногим друзьям, которые у него еще оставались. Они посоветовали ему обратиться к психиатру, но это только рассердило его. За последние месяцы он окончательно уверился, что машины готовятся захватить мир.
      Затем, шесть месяцев назад, он был арестован по подозрению в избиении авиационного механика, но вскоре отпущен за недоказанностью обвинения. Однако это подействовало на Бенсона крайне угнетающим образом, и он обратился к психиатру. Его мучило подозрение, что зверски избил механика именно он. Это казалось ему невозможным, но тягостные сомнения не рассеивались. В нейропсихиатрическое исследовательское отделение университетской клиники больной был направлен четыре месяца назад, в ноябре 1970 года. На основании истории его болезни — повреждение головы, эпизодическая агрессивность, которой предшествует ощущение странных запахов, — был поставлен предварительный диагноз: психомоторная эпилепсия. Как вам известно, НПИО в настоящий момент принимает только больных с нарушениями в поведении, поддающимися соматическим мерам воздействия.
      Неврологический статус оказался полностью нормальным. Отсутствовали изменения и в электроэнцефалограмме: электрическая активность мозга не свидетельствовала о патологии. На ЭЭГ, записанной после того, как в организм больного был введен алкоголь, удалось обнаружить судорожную активность в правой височной доле мозга. Таким образом, Бенсон был признан пациентом первой степени — твердый диагноз психомоторной эпилепсии.
      Дженет умолкла, чтобы передохнуть и дать аудитории время обдумать услышанное.
      — Больной вполне интеллигентный, — продолжала она, — и ему объяснили суть его заболевания. Ему сказали, что во время автомобильной катастрофы он перенес мозговую травму, которая вылилась в форму эпилепсии, характеризующуюся «судорогами мысли» — пароксизмами сознания, а не тела, которые проявляются в агрессивных поступках. Ему также было сказано, что это вполне обычное заболевание, которое поддается лечению. Больному был назначен медикаментозный курс.
      Три месяца назад Бенсон был арестован за нанесение телесных повреждений. Жертвой была двадцатичетырехлетняя танцовщица, выступающая в ночных клубах, которая затем отказалась от обвинения. Известную роль тут сыграло вмешательство клиники.
      Месяц назад был завершен курс лечения противосудорожными препаратами. Улучшения в состоянии больного не произошло, что делает его пациентом второй степени: психомоторный эпилептик, не поддающийся медикаментозной терапии. И тогда решили прибегнуть к операции, которую мы будем обсуждать сегодня.
      Дженет помолчала.
      — Прежде чем пригласить больного, — сказала она затем, — я должна добавить следующее: вчера он избил заправщика на бензоколонке. Операция назначена на завтра, и нам удалось уговорить полицию разрешить госпитализацию больного. Но формально Бенсон находится под арестом по обвинению в нанесении телесных повреждений.
      Воцарилось молчание. Дженет подождала несколько секунд и вышла, чтобы привезти Бенсона.
      Бенсон сидел в кресле-каталке напротив дверей аудитории. На нем был белый в синюю полоску казенный халат. Увидев Дженет, Бенсон улыбнулся.
      — Здравствуйте, доктор Росс.
      — Здравствуйте, Гарри! — она улыбнулась в ответ. — Как вы себя чувствуете?
      Это была простая вежливость — ее опытный взгляд сразу определил, как он себя чувствует. Бенсон, несомненно, испытывал нервный страх: на его верхней губе блестели капельки пота, он горбился, лежащие на коленях руки были сжаты в кулаки.
      — Я прекрасно себя чувствую, — ответил он. — Прекрасно.
      Позади Бенсона стояли Моррис, кативший кресло, и полицейский. Дженет спросила у Морриса:
      — И он пойдет с нами?
      Бенсон, опередив Морриса, ответил веселым тоном:
      — Куда я, туда и он.
      Полицейский смущенно кивнул.
      — Ну что ж, — сказала Дженет.
      Она открыла двери, и Моррис вкатил Бенсона в амфитеатр. Эллис подошел к Бенсону и пожал ему руку.
      — Рад вас видеть, мистер Бенсон.
      — А, доктор Эллис.
      Моррис повернул кресло, и Бенсон оказался лицом к сидевшим в амфитеатре врачам. Дженет примостилась сбоку и посмотрела на полицейского который остался у дверей, стараясь выглядеть как можно незаметнее. Эллис стоял рядом с Бенсоном, устремившим взгляд на стену из матового стекла, к которой было прикреплено несколько рентгеновских снимков. Он, несомненно, догадался, что это снимки его собственного черепа. Эллис увидел, на что он смотрит, и выключил подсветку. Рентгеновские снимки стали черными.
      — Мы попросили вас прийти сюда, — начал Эллис, — для того, чтобы вы ответили на вопросы, которые хотели бы задать вам некоторые из присутствующих. — Он указал на сидящих в амфитеатре врачей: — Вы ведь их не боитесь?
      Последний вопрос Эллис задал почти шутливо, Дженет нахмурилась. Ей приходилось присутствовать на десятках больших конференций, и каждый раз больных обязательно спрашивали, не боятся ли они врачей, глядящих на них со всех сторон. В ответ на этот прямой вопрос больные обычно отрицали свой страх.
      — Ну, конечно, боюсь, — сказал Бенсон. — Да и кто бы не испугался.
      Дженет подавила улыбку, «Молодец», — подумала она.
      — Вот будь вы электронной вычислительной машиной, — продолжал Бенсон, — а я поставил бы вас перед комиссией специалистов, которые решали бы, где у вас поломка и как ее исправить, вы бы не струсили?
      Эллис явно растерялся. Он провел рукой по редким волосам и вопросительно посмотрел на Дженет, и она чуть заметно качнула головой: «Нет». Тут было не место исследовать психопатологию Бенсона.
      — Мне бы тоже было страшно, — сказал Эллис.
      — Ну вот, видите.
      Эллис сглотнул.
      «Он это нарочно, — думала Дженет. — Не поддавайтесь, Эллис».
      — Но ведь я не машина, не так ли? — ответил Эллис.
      Дженет поежилась.
      — Ну, это еще вопрос, — сказал Бенсон. — Некоторые из ваших функций носят автоматический характер. С этой точки зрения они довольно просты и поддаются программированию, если вы…
      — Мне кажется, — перебила Дженет, вставая, — что присутствующие могут приступить к вопросам.
      Эллис как будто не согласился с ней, но ничего не сказал, и Бенсон, к счастью, тоже промолчал. Она обвела взглядом амфитеатр. В верхнем ряду поднялась рука и последовал вопрос:
      — Мистер Бенсон, не могли бы вы поподробнее описать запахи, которые ощущаете перед «затемнениями»?
      — Пожалуй, нет, — ответил Бенсон. — Могу только сказать, что это незнакомые запахи. Они отвратительны, но ни на что не похожи, понимаете? То есть определить, что это за запах, невозможно. Блоки памяти ничего не выдают.
      — Ну хотя бы приблизительно?
      Бенсон пожал плечами.
      — Ну… свиной навоз в скипидаре.
      Поднялась другая рука.
      — Мистер Бенсон, ваши «затемнения» стали более частыми. Стали ли они более продолжительными?
      — Да. Теперь они длятся по нескольку часов.
      — Что вы чувствуете, когда приходите в себя?
      — Мне тошно.
      — А поточнее?
      — Иногда меня рвет. Это достаточно точно?
      Дженет нахмурилась. Бенсон явно начинал сердиться.
      — Есть еще вопросы? — спросила Дженет, надеясь, что их не будет. Она обвела взглядом амфитеатр. Воцарилась долгая тишина.
      — Ну, раз так, — сказал Эллис, — то перейдем к обсуждению деталей процедуры третьей степени. Мистер Бенсон со всем этим уже знаком, а потому может уйти или остаться, как ему больше захочется.
      Дженет это не понравилось. Эллис явно поддался подсознательному стремлению каждого хирурга показать, что его пациент охотно позволяет резать себя и калечить. Было нечестно просить… нет, подзадоривать Бенсона, чтобы он остался.
      — Я останусь, — сказал Бенсон.
      — Отлично, — сказал Эллис.
      Он подошел к доске и нарисовал схему человеческого мозга.
      — Ну, — сказал он, — мы считаем, что при эпилепсии повреждается какой-то участок мозга и там образуется рубец, обладающий всеми свойствами обычного рубца в любой другой части тела — разрастание соединительной ткани, всяческие сдавления и смещения. Этот рубец становится очагом патологических электрических разрядов. Мы можем наблюдать, как от этого фокуса расходятся волны возбуждения, подобно кругам, бегущим по воде от того места, куда брошен камень.
      Эллис обозначил точку в мозгу и начертил пунктиром концентрические круги.
      — Эта электрическая «рябь» вызывает судороги. Разряд в одних участках мозга вызывает конвульсии, пену изо рта и прочее. Если фокус возбуждения находится в височной доле, как у мистера Бенсона, то возникают судороги сознания, а не тела, выражающиеся в странных мыслях и нередко в агрессивном поведении, чему предшествует характерная аура, часто в форме ощущения запахов.
      Бенсон смотрел на доску, слушал, кивал.
      — Как нам теперь известно благодаря работам многих исследователей, — продолжал Эллис, — припадок можно предотвратить искусственным путем, стимулируя электрическим током соответствующий участок мозга. Припадок возникает не сразу, а начинается постепенно. Этот период длится несколько секунд, а то и полминуты. Электрический стимул в этот момент предотвращает припадок.
      Эллис перечеркнул концентрические круги крестнакрест, а затем быстро начертил новую схему мозга, вокруг нее нарисовал голову и снизу пририсовал шею.
      — Перед нами стоят две проблемы, — продолжал он. — Во-первых: какой именно участок мозга надо стимулировать? Мы примерно знаем, что нужный нам центр расположен в миндалине, в задней части так называемой лимбической системы. Точное местоположение центра нам не известно, но мы можем решить эту задачу, вживив некоторое количество электродов в мозг больного. Завтра утром в мозг мистера Бенсона будет вживлено сорок электродов.
      Эллис провел две прямые линии в мозг.
      — Но тут мы сталкиваемся со второй проблемой: как определить начало припадка? Нам необходимо знать, когда именно давать прерывающий шок. К счастью, те же электроды, которые используются для шока, могут быть использованы и для оценки электрической активности мозга, а припадку неизменно предшествует характерная электрическая активность.
      Эллис сделал паузу, посмотрел на Бенсона, потом перевел взгляд на аудиторию.
      — Итак, мы располагаем системой обратной связи: одни и те же электроды используются для определения момента припадка и для подачи обрывающего стимула. Механизм обратной связи контролируется компьютером.
      Эллис начертил квадрат на схематической шее.
      — НПИО разработал компьютер, который будет следить за электрической активностью мозга больного и при фиксации начинающегося припадка посылать электрический стимул в нужный участок мозга. Этот компьютер не больше почтовой марки и весит одну десятую унции. Он будет вживлен под кожу шеи.
      Ниже шеи Эллис нарисовал овал и соединил его несколькими линиями с квадратиком компьютера.
      — Питание компьютер получит от плутониевой батарейки Хэндлера, которая будет вживлена под кожу плеча. Таким образом, больной не будет зависеть ни от кого и ни от чего. Батарейка гарантирует непрерывную подачу энергии в течение двадцати лет.
      — Получается полная петля обратной связи, — продолжал Эллис, постукивая мелом по отдельным частям рисунка. — Мозг, от мозга к электродам, потом к компьютеру, к батарейке и обратно к мозгу. Замкнутая петля, действующая без каких-либо внешних компонентов.
      Эллис повернулся к Бенсону, который слушал его с полным безразличием.
      — Не хотите ли что-нибудь сказать, мистер Бенсон?
      Дженет внутренне застонала. Эллис явно перегибал палку. Это было уже слишком — даже для хирурга.
      — Нет, — сказал Бенсон. — Мне нечего сказать.
      И зевнул.
 
      Когда Бенсона увезли из аудитории, Дженет вышла вслед за ним. Это было не обязательно, но демонстрация могла на него плохо подействовать, а кроме того, она чувствовала себя немного виноватой из-за Эллиса.
      — Ну, как вы? — спросила она.
      — Я думал, это будет интересно, — заметил Бенсон.
      — В каком смысле?
      — Ну, вопрос рассматривался с чисто медицинской точки зрения, а я ожидал более философского подхода.
      — Мы ведь практики, — сказала Дженет с улыбкой, — и подходим к этой проблеме чисто практически.
      Бенсон тоже улыбнулся:
      — Как Ньютон. Что может быть практичнее разрешения вопроса, почему яблоко падает на землю?
      — Вы действительно считаете это философской проблемой?
      Бенсон кивнул.
      — Да. Как и вы, — сказал он серьезно. — Ведь в глубине души вы именно так и думаете.
      Дженет остановилась, но не уходила, продолжая смотреть на Бенсона в кресле, Морриса и полицейского, которые ждали лифта. Моррис то и дело нажимал кнопку вызова с обычной своей нетерпеливой напористостью. Когда Бенсона вкатывали в лифт, он помахал Дженет, и дверцы закрылись.
      Она вернулась в аудиторию.
 
      — …совершенствуется уже десять лет, — говорил Эллис. — Разработка началась для водителей ритма сердца, где смена батареек почти ежегодно требует несложной операции. Это, конечно, обременительно и для хирурга и для больного. Атомная батарейка абсолютно надежна и имеет длительный срок действия. Если Бенсон будет жив, менять батарейку нам придется не раньше тысяча девятьсот девяностого года.
      Дженет Росс тихонько прошла к своему месту в тот момент, когда был задан следующий вопрос.
      — А как вы определите, какой из сорока электродов должен предотвращать припадок?
      — Мы вживим все сорок электродов, — ответил Эллис, — и присоединим их к компьютеру. Но в течение суток мы не будем подключать их. Через день после операции мы с помощью радио простимулируем все электроды и таким образом установим, какие из них дают максимальный эффект. Затем эти электроды мы подключим к компьютеру с помощью дистанционного управления.
      В верхнем ряду амфитеатра раздался сухой кашель и знакомый голос произнес:
      — Конечно, эти технические подробности очень интересны, но, мне кажется, они уводят нас в сторону от главного.
      Дженет посмотрела вверх и отыскала взглядом Мэнона. Именитому психиатру шел семьдесят пятый год, и он теперь редко бывал в клинике. Его уже давно считали старым, отошедшим от дел чудаком, который полностью утратил связь с современной наукой.
      — Мне кажется, — продолжал Мэнон, — что больной страдает психозом.
      — Ну, это преувеличено, — заметил Эллис.
      — Возможно, — продолжал Мэнон. — Но, во всяком случае, у него наблюдаются глубокие личностные нарушения. Эти путаные сопоставления людей и машин кажутся мне достаточно тревожным признаком.
      — Его болезнь подразумевает личностные нарушения, — сказал Эллис. — В недавно опубликованном исследовании Харли и его сотрудники указали, что пятьдесят процентов всех случаев височной эпилепсии сопровождаются личностными нарушениями, которые не связаны с судорожной активностью как таковой.
      — Совершенно верно, — ответил Мэнон с легким раздражением в голосе. — Совершенно верно. Это часть болезни, не связанная с судорожной активностью. Но скажите, ваша операция излечит эту часть?
      Дженет Росс довольно улыбнулась: Мэнон пришел к тому же выводу, что и она.
      — Нет, — сказал Эллис. — Вполне возможно, что и нет.
      — Другими словами, операция прекратит припадки, но не снимет бреда?
      — Вполне возможно.
      — Я позволю себе сказать по этому поводу несколько слов, — сказал Мэнон, хмуро глядя на Эллиса со своей высоты. — Именно такое направление мыслей у хирургов НПИО и вызывает у меня тревогу. Я не говорю лично о вас. Это общая проблема, стоящая перед всей медициной. Скажем, в отделение скорой помощи поступает больной, который пытался покончить с собой, приняв сильную дозу наркотиков. Что мы сделаем? Промоем ему желудок, отчитаем хорошенько и отпустим домой. От смерти мы его, безусловно, спасли, но не вылечили. Рано или поздно он снова попадет к нам. Промывание желудка не вылечивает депрессию. Оно помогает только от отравления наркотиками.
      — Я понимаю, что вы хотите сказать, но…
      — Мне хотелось бы напомнить вам о больном Л. Вы не забыли этот случай?
      — По-моему, он не имеет никакого отношения к нашей теме, — сказал Эллис. В ere голосе послышалось раздражение.
      — Как сказать, — ответил Мэнон. И, заметив, что многие из присутствующих с недоумением обернулись к нему, продолжал: — Случай с больным Л. произошел в нашей клинике несколько лет назад и наделал тогда много шуму. Мистеру Л. было тридцать девять лет, и он страдал двусторонним поражением почек в терминальной стадии. Хронический гломерулонефрит. Встал вопрос об операции по пересадке почек. Поскольку наши возможности в этом отношении сильно ограниченны, кандидатов на такую операцию отбирает комиссия. Психиатры, члены комиссии, высказались категорически против кандидатуры Л., так как он страдал психозом. Он был убежден, что солнце властвует над землей, и поэтому отказывался выходить днем на улицу. Мы считали, что пересадка почек в определенном смысле может оказаться напрасной. Но в конце концов его все-таки оперировали. Через полгода Л. покончил с собой. Это, разумеется, трагедия. Но суть вопроса в том, не принесли бы несколько тысяч долларов и многие часы квалифицированного труда специалистов, затраченные на пересадку, больше пользы, если бы оперировали другого больного?
      Эллис расхаживал взад и вперед, слегка шаркая искалеченной ногой. Это означало, как хорошо знала Дженет, что он ощущает себя объектом нападения. Обычно Эллис тщательно скрывал свой недостаток и его хромота была заметна лишь опытному глазу. Но когда он уставал, сердился, нервничал, он вдруг начинал заметно хромать. Как будто он подсознательно искал сочувствия; не трогайте меня, я калека, но, конечно, сам он этого не замечал.
      — Я понимаю ваше возражение, — сказал Эллис. — И, если угодно, при такой постановке вопроса оно обоснованно. Но я хотел бы взглянуть на ситуацию с другой точки зрения. Совершенно верно, Бенсон психически болен и хирургическое вмешательство его, возможно, в этом отношении не излечит. Но что произойдет, если мы вообще откажемся от операции? Выиграет ли от этого больной? Не думаю. Мы знаем, что припадки Бенсона угрожают не только его собственной жизни, но и жизни других. Они уже почти привели его на скамью подсудимых и продолжают учащаться. Операция исключит припадки, и мы думаем, что это принесет больному значительную пользу.
      Мэнон пожал плечами. Дженет хорошо знала этот жест — он означал, что профессор оставил надежду переубедить оппонента.
      — Еще есть вопросы? — спросил Эллис.
      Больше вопросов не было.
 
      — Он так и остался при своем мнении, — сказал Эллис, вполголоса выругался и вытер лоб. Дженет Росс шла рядом с ним мимо стоянки автомашин к лабораторному корпусу Лэнджера.
      Близился вечер, и солнечный свет постепенно терял яркость и становился оранжеватым.
      — Он ведь прав, — сказала она мягко.
      Эллис вздохнул:
      — Я все забываю, что вы на его стороне.
      — Почему бы это? — спросила Дженет и улыбнулась. Как штатный психиатр НПИО, она с самого начала высказывалась против того, чтобы Бенсона оперировали.
      — Послушайте, — сказал Эллис. — Мы делаем что можем. Было бы прекрасно полностью вылечить его. Но это не в наших силах. Мы можем только помочь ему. И поможем.
      Дженет молчала. Говорить не имело смысла. Она уже много раз высказывала Эллису свое мнение. Операция может не помочь, более того, она может привести Бенсону вред. Она не сомневалась, что Эллис прекрасно это понимает, но упрямо не желает думать о такой возможности. Или ей так только кажется?
      Собственно говоря, она относилась к Эллису не хуже, чем к другим хирургам. Но Дженет считала, что в хирургах слишком уж сильна потребность в действиях (недаром они почти всегда мужчины) — в конкретных, физических действиях. В этом смысле Эллис даже был лучше многих из них. До Бенсона он благоразумно отверг двух кандидатов на эту операцию, и она прекрасно понимала, как нелегко ему было поступить так, какое нетерпение его снедало.
      — До чего все это противно! — сказал Эллис.
      — Что именно?
      — Да политика! В этом смысле операции на обезьянах куда приятнее! Никакой политики.
      — Но вы же хотите оперировать Бенсона?
      — Я готов, — сказал Эллис. — Мы все готовы. Сделать первый большой шаг необходимо, и время для этого настало. — Он посмотрел на нее. — Почему у вас такой вид, словно вы сомневаетесь?
      — Потому что я сомневаюсь, — ответила она.
      Они подошли к лабораторному корпусу. Эллис пошел на обед с Макферсоном — политический обед, объяснил он раздраженно, — а Дженет поднялась на четвертый этаж.
 
      За десять лет неуклонного роста нейропсихиатрическое исследовательское отделение постепенно заняло весь четвертый этаж корпуса. Стены на других этажах выкрашены в мертвый, холодно-белый цвет, но помещения НПИО переливались всеми цветами радуги. По идее это должно было успокаивать больных, вселять в них оптимизм, но на Дженет эти яркие стены действовали угнетающе. От них веяло неестественностью и искусственной бодростью, точно в детском саду для умственно отсталых детей.
      Дженет вышла из лифта и обвела взглядом приемный покой: одна стена тут была ярко-голубая, другая — красная. Такими стенами, как и почти всем остальным, НПИО было обязано Макферсону. «Странно, — подумала Дженет, — насколько организация всегда отражает личность своего руководителя». Макферсона отличал безграничный оптимизм, и было в нем что-то от веселенькой атмосферы яслей и детских садов.
      Но человек, решивший, что Гарри Бенсона следует оперировать, не может не быть большим оптимистом.
      В отделении было тихо — рабочий день кончился, и почти все ушли. Она шла по коридору мимо разноцветных дверей с табличками ЭХОЭНЦЕФАЛОГРАФИЯ, КОРТИКАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ, ЭЭГ, ТЕМЕННАЯ ОБЛАСТЬ и ТЕЛЕКОМП в конце коридора. Работа, которая велась за этими дверями, была такой же сложной, как и названия на табличках. А ведь это только больничное крыло отделения, которое Макферсон называл «прикладным».
      Прикладное казалось простым и будничным по сравнению с научным крылом со всеми его химиотродами, компсимами и другой новейшей аппаратурой. Не говоря уже о таких гигантских проектах, как «Джордж» и «Марта» или «Форма Кью». Научное крыло на десять лет обгоняло прикладное, а оно было самым, самым последним словом.
      Год назад Макферсон попросил Дженет показать НПИО группе журналистов, которые вели в своих газетах научные отделы. Он поручает это ей, объяснил он, потому что у нее «хороший экстерьер». Это прозвучало смешно, но она была поражена. Обычно Макферсон был старомодно любезен и отечески ласков.
      Однако журналисты, когда начался осмотр, были поражены еще больше. Она собиралась показать им и прикладное и научное крыло, но уже прикладное настолько их ошарашило и привело в такое возбуждение, что ей пришлось закончить экскурсию на этом.
      Долго после этого ее не оставляло тревожное чувство. Журналисты отнюдь не были наивными простаками. Они зарабатывали себе на хлеб, знакомясь с новыми достижениями во всех областях науки. И все же они онемели, представив себе возможные последствия исследований, с которыми она их познакомила. Сама она успела утратить эту свежесть взгляда и способность объять картину в целом — она работала в НПИО уже три года и постепенно привыкла к тому, что там делалось. Комбинирование людей и машин, человеческого и электронного мозга больше не казалось ей ни странным, ни зловещим. Это просто был путь, ведущий вперед и позволяющий добиваться результатов.
      Тем не менее она была против операции Бенсона. С самого начала она считала, что Бенсон не подходит для подобной операции, и у нее еще оставался шанс доказать это.
      В конце коридора Дженет остановилась перед дверью с табличкой «Телекомп», из-за которой доносилось слабое шипение печатного устройства компьютера. Она услышала голоса и открыла дверь.
      Телекомп был сердцем нейропсихиатрического исследовательского отделения. Это была большая комната, почти вся занятая электронным оборудованием. Стены и потолки были звуконепроницаемые — напоминание о том времени, когда на выходе компьютера стрекотали телетайпы. Позже телетайпы были заменены бесшумными ЭЛ, электронно-лучевыми трубками — печатным устройством, которое наносило буквы на лист бумаги с помощью специального наконечника. Шипение этого устройства было самым громким звуком в комнате. Макферсон настоял на такой замене, потому что, по его мнению, треск телетайпов раздражал больных.
      В комнате сидели Герхард и его ассистент Ричардс — близнецы-колдуны, как их прозвали. Герхарду только-только исполнилось двадцать четыре года, а Ричардс был еще моложе. В отличие от остальных сотрудников НПИО они не имели никакого отношения к медицине. Телекомп был для них своего рода площадкой для игр, оснащенной всяческими сложными игрушками. Они работали очень много, но выбирали для этого самое неожиданное время, нередко начиная вечером и кончая с рассветом. На совещаниях в отделении и на других официальных собраниях они появлялись редко — к большому неудовольствию Макферсона. Но в своей области они были незаменимы.
      Герхард, щеголявший в ковбойских сапогах, рабочих брюках и сатиновых рубашках, в тринадцать лет прославился на всю страну, построив на заднем дворе дачи своих родителей в Фениксе шестиметровую ракету, работающую на твердом топливе. Ракета была снабжена довольно оригинальной электронной системой управления, и Герхард был твердо убежден, что сумеет вывести ее на орбиту. Соседи, которые могли любоваться носом ракеты, торчавшим над гаражом, встревожились и обратились в полицию, которая в конце концов сообщила о ракете в военное ведомство.
      Военные специалисты осмотрели ракету и отправили ее в Уайт-Сэндс для запуска. Вторая ступень ракеты включилась, не успев отделиться от первой, и ракета взорвалась на высоте двух миль. Но к этому времени Герхард уже имел четыре патента на ее электронное оборудование, а колледжи и промышленные фирмы наперебой предлагали ему стипендии. Он отказался от всех предложений, поручил своему дяде разместить патентные отчисления повыгоднее и, едва лишь получив право водить машину, обзавелся «мазерати». Герхард начал работать в фирме «Локхид» в Памдейле, штат Калифорния, но через год ушел, потому что отсутствие официального инженерного диплома лишало его возможности получить повышение. Да и его коллеги без особой симпатии относились к семнадцатилетнему выскочке, который разъезжал на роскошной гоночной машине и предпочитал работать по ночам. По их мнению, ему был совершенно чужд «дух товарищества».
      Затем Макферсон взял Герхарда в НПИО для разработки электронных устройств, тождественных человеческому мозгу. Макферсон успел уже побеседовать с десятком-другим кандидатов на эту должность, которые «отдавали себе отчет в сложности проблемы» или видели в ней «интересные побочные возможности», но Герхард сказал, что «это будет занятно», и тут же был зачислен в штат НПИО.
      Примерно так же сложилась и жизнь Ричардса. Он окончил среднюю школу и полгода проучился в колледже, но тут его призвали в армию. Его должны были отправить во Вьетнам, но он предложил кое-какое усовершенствование в электронных приборах радиолокаторных установок. Предложение оказалось дельным, и Ричардс, уехав не дальше Санта-Моники, продолжал военную службу уже в лаборатории. После демобилизации он тоже пришел работать в НПИО.
      Близнецы-колдуны, улыбнулась Дженет.
      — Привет, Джен, — сказал Герхард.
      — Как дела, Джен? — спросил Ричардс.
      Оба они не признавали никакой официальности и даже Макферсона называли Рогом, на что никто больше в отделении не решался. И Макферсон с этим мирился.
      — Отлично, — сказала Дженет. — Процедура третьей степени рассмотрена на конференции. Сейчас я иду к нему.
      — Мы кончаем проверку компьютера, — сообщил Герхард. — Как будто все в порядке, — и он показал на столик, где в окружении электронных приборов стоял микроскоп.
      — Где он?
      — Под микроскопом.
      Дженет подошла ближе. Под микроскопом лежала прозрачная пластиковая коробочка размером с почтовую марку. Внутри коробочки находилась сложная система крохотных компонентов. Наружу было выведено сорок контактов. С помощью микроскопа «близнецы» по очереди проверяли каждый контакт.
      — Осталось проверить логические цепи, — сказал Герхард. — И на всякий случай у нас приготовлен резервный блок.
      Дженет подошла к полкам с картотекой и стала перебирать карточки анализов.
      — У вас остались карточки для психологических тестов? — спросила она.
      — Вон там, — ответил Герхард. — Вам какие нужны: пятимерного пространства или TV-мерного?
      — TV-мерного.
      Герхард открыл ящик стола и достал оттуда картонный прямоугольник и плоский пластмассовый перфоратор, к которому цепочкой был прикреплен заостренный металлический стержень, похожий на карандаш.
      — Это ведь не для вашего «третьей степени»?
      — Для него, — ответила Дженет.
      — Но вы уже столько раз его проверяли…
      — Еще один, последний, для истории болезни.
      Герхард отдал ей карточку и перфоратор.
      — А ваша «третья степень» знает, что с ним собираются сделать?
      — В значительной мере, — ответила Росс.
      Герхард покачал головой:
      — Он просто сумасшедший.
      — Да, — сказала Дженет. — В том-то и беда.
 
      На седьмом этаже она остановилась у столика дежурной сестры и попросила историю болезни Бенсона. Сестра была новая и незнакомая.
      — Я очень сожалею, — сказала она, — но мы не выдаем карточки родственникам больных.
      — Я доктор Росс.
      Сестра смутилась:
      — Извините, доктор, я не заметила вашего значка с именем. Ваш больной в семьсот четвертой.
      — Какой больной?
      — Маленький Джерри Питерс.
      Дженет смотрела на сестру, ничего не понимая.
      — Вы же педиатр? — спросила сестра.
      — Нет. Я — психиатр из НПИО. — Дженет поймала себя на том, что говорит с излишней резкостью, и поморщилась. Но слишком уж часто ей приходилось слышать в детстве и юности: «Ну, конечно, ты хочешь быть сестрой, а не доктором» или: «Женщине лучше заниматься педиатрией. Это как-то естественней».
      — А! — сказала сестра. — Значит, вам нужен мистер Бенсон из семьсот десятой палаты. Его уже приготовили.
      — Благодарю вас, — сказала Дженет, взяла историю болезни и пошла по коридору к палате Бенсона. Она постучала и услышала выстрелы. Приоткрыв дверь, она увидела, что в палате зажжена только лампочка на тумбочке, но полумрак был голубоватым: ярко светился экран телевизора.
      Человек на экране говорил: «…умер, прежде чем его тело коснулось земли. Две пули в самое сердце».
      — Добрый вечер, — сказала Дженет негромко и открыла дверь пошире.
      Бенсон обернулся. Увидев врача, он улыбнулся и, нажав кнопку рядом с постелью, выключил телевизор. Голова у него была замотана полотенцем.
      — Как вы себя чувствуете? — спросила Дженет, входя в палату и садясь в кресло рядом с кроватью.
      — Голым, — сказал Бенсон и потрогал полотенце. — Как-то странно. Просто не представляешь, сколько у тебя волос, пока их не сбреют. — Он снова потрогал полотенце. — А женщинам каково! — добавил он, взглянув на нее, и тут же смущенно отвел глаза.
      — Это никому не приятно, — сказала Дженет.
      — Да, конечно. — Бенсон откинулся на подушку. — После я заглянул в мусорный бачок и был ошарашен. Столько волос! А голова у меня замерзла. Очень странное ощущение. Они обвязали ее полотенцем. Я сказал, что хотел бы посмотреть на свою голову — надо же знать, как я выгляжу лысым, но они сказали, что лучше не надо. Я подождал, а когда они ушли, встал с постели и пошел в ванную. Подошел к зеркалу…
      — Ну и?..
      — Я так и не снял полотенца. — Бенсон засмеялся. — Просто не смог. Что бы это могло означать, как по-вашему?
      — Не знаю. А вы как думаете?
      Он снова засмеялся.
      — Почему психиатры никогда не отвечают на вопрос прямо? — Он закурил сигарету и вызывающе посмотрел на Дженет. — Они сказали, что мне не следует курить, а я курю.
      — Вряд ли это важно, — сказала Дженет, внимательно изучая его лицо. Бенсов был как будто в хорошем настроении, и ей не хотелось портить этого настроения. Но, с другой стороны, такая веселость казалась не вполне естественной накануне операции мозга.
      — Эллис ушел совсем недавно, — сказал Бенсон, выпуская дым. — Он нарисовал на мне какие-то знаки. Видите? — Бенсон слегка отогнул полотенце с правой стороны, обнажив бледную кожу. За ухом виднелись два синих крестика. — Ну, как я выгляжу? — спросил он, широко улыбаясь.
      — Прекрасно. А как вы себя чувствуете?
      — Прекрасно. Просто прекрасно.
      — Вас ничего не тревожит?
      — Нет. То есть какой в этом смысл? От меня ведь ничего не зависит. В ближайшие несколько часов я в ваших руках. И Эллиса тоже…
      — Обычно люди все-таки тревожатся перед операцией.
      — Ну вот, опять заговорил рассудительный психиатр! — Бенсон улыбнулся, затем нахмурился и прикусил губу. — Конечно, тревожусь.
      — Из-за чего?
      — Из-за всего. — Он нервно затянулся. — Как я буду спать. Как я буду чувствовать себя завтра? Каким я буду после операции? Что, если кто-нибудь ошибется? Что, если я стану полным идиотом? Что, если боль будет невыносимой? Что, если я…
      — Умрете?
      — Да. И это тоже.
      — В сущности, это простая операция. Не сложнее удаления аппендикса.
      — Наверное, то же самое вы говорите всем своим больным, которым предстоит операция головы.
      — Нет, правда. Это короткая, несложная операция. Она займет часа полтора, не больше.
      Бенсон неопределенно кивнул. Дженет не могла решить, успокоила она его или нет.
      — Знаете, — сказал Бенсон, — мне кажется, что ее вообще не будет. У меня такое чувство, что завтра утром в последнюю минуту мне скажут: «Вы здоровы, Бенсон. Можете идти домой».
      — Мы надеемся, что операция вас полностью излечит. — Дженет внутренне поморщилась, но прозвучала эта фраза как будто убедительно.
      — Вы так чертовски рассудительны. Иногда это невыносимо.
      — Например, сейчас?
      Бенсон снова потрогал полотенце.
      — Я о том, что они собираются просверлить дырки в моей голове и воткнуть провода в…
      — Вы ведь давно об этом знали.
      — Да, конечно, конечно. Вы правы. Но ведь это ночь перед…
      — Вы сердитесь?
      — Нет. Я боюсь.
      — И очень хорошо. Так и должно быть. Только не надо, чтобы страх вызывал в вас злобу.
      Бенсон раздавил сигарету в пепельнице и тут же закурил другую. Меняя тему, он указал на перфоратор, который Дженет держала под мышкой.
      — Что это?
      — Еще один психологический тест. Давайте пройдем его.
      — Сейчас?
      — Да. Так полагается.
      Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проделывал этот тест. Он взял перфоратор, положил на него картонную карточку и начал отвечать на вопросы, читая их вслух:
      — «Кем вы бы хотели быть: слоном или павианом?» Павианом. Слоны живут слишком долго.
      Металлическим стержнем он пробивал на карте выбранный ответ.
      — «Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы хотели быть: зеленым или желтым?» Желтым. Я сейчас совершенно пожелтел от страха. — Бенсон засмеялся и пробил ответ.
      Дженет молча ждала, пока он не ответил на все тридцать вопросов. Наконец Бенсон вернул ей перфоратор.
      Настроение у него опять изменилось.
      — Вы будете там? Завтра?
      — Да.
      — Я буду настолько в сознании, что узнаю вас?
      — Вероятно.
      — А когда я полностью приду в себя?
      — Завтра днем или к вечеру.
      — Так скоро?
      — Это же действительно несложная операция, — повторила Дженет.
      Бенсон кивнул. Она спросила, не нужно ли ему что-нибудь, и он попросил лимонада. Она ответила, что последние двенадцать часов перед операцией ему нельзя пить и есть. Ему сделают уколы, чтобы он лучше спал, и еще несколько уколов утром, перед операцией. И она пожелала ему спокойного сна.
      Выходя из палаты, Дженет вновь услышала легкое гудение телевизора и металлический голос: «Послушайте, лейтенант, мне надо найти убийцу в городе с трехмиллионным населением…»
      Она закрыла дверь.
      Перед тем как уйти с этажа, Дженет сделала запись в истории болезни и обвела ее красным карандашом, чтобы обратить на нее внимание дежурных сестер.

      ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПСИХИАТРА ПРИ ПОСТУПЛЕНИИ
      Больной Бенсон, тридцати четырех лет, два года страдает психомоторными эпилептическими припадками предположительно травматической этиологии, возникшими после автомобильной катастрофы. Больной уже пытался убить двух человек и несколько раз затем затевал драки. Любое его заявление о том, что «ему нехорошо» или «он чувствует скверный запах», может означать начало припадка. Немедленно сообщите об этом в НПИО и отдел охраны клиники.
      Больной также страдает личностными нарушениями, входящими в клиническую картину его заболевания. Он уверен, что машины готовят заговор, чтобы завладеть миром. Он в этом твердо уверен, и всякие попытка разубедить его могут только пробудить в нем подозрительность и враждебность.
      Необходимо также помнить, что больной — очень умный и проницательный человек. Он может быть чрезмерно требовательным, в этих случаях держаться с ним надо твердо, но соблюдая должное уважение.
      Его интеллект и внешне нормальное поведение могут заставить забыть, что его психика изменена. Больной страдает органическим заболеванием, которое воздействует на его психику. Под внешней уверенностью он прячет страх и тревожное отношение к тому, что с ним происходит.
Дженет Росс, психиатр НПИО

 
      — Я не понимаю, — сказал пресс-агент.
      Эллис вздохнул. Макферсон терпеливо улыбнулся:
      — Это органическая причина агрессивного поведения, — сказал он. — Вот какой линии следует придерживаться.
      Они сидели втроем в ресторане «Четыре короля» неподалеку от клиники. Макферсон решил поужинать пораньше и пригласил Эллиса в такой форме, что отказаться было нельзя. Во всяком случае, так все это представлялось Эллису.
      Он поманил официанта и попросил еще кофе и только потом сообразил, что кофе может помешать ему заснуть. Но это было неважно: все равно ему не удалось бы заснуть. Какой уж тут сон, если утром предстояло испробовать процедуру третьей степени на человеке!
      Эллис знал, что будет долго ворочаться с боку на бок в постели, мысленно проделывая всю операцию от начала до конца. Вновь и вновь он перебирал в памяти мельчайшие детали, которые все знал назубок. Он ведь прооперировал так не один десяток обезьян — сто пятьдесят четыре, если быть точным. А оперировать их было нелегко. Они разрывали швы, пытались выдернуть провода, пронзительно кричали, вырывались и кусались…
      — Коньяку? — спросил Макферсон.
      — Пожалуйста, — сказал пресс-агент.
      Макферсон вопросительно посмотрел на Эллиса. Эллис покачал головой, подлил сливок в кофе и откинулся на спинку стула, силясь подавить зевоту. Пресс-агент чем-то смахивал на обезьяну. На молодого макака-резуса: такой же тупой подбородок и ясные бойкие глазки.
      Пресс-агента звали Ральфом. Фамилии его Эллис не знал. Пресс-агенты предпочитают не называть своих фамилий. Конечно, официально в клинике его пресс-агентом не называли. Он именовался «ответственным за информацию», а может быть, «представителем клиники по связи с печатью» или как-нибудь еще.
      Нет, он все-таки очень похож на обезьяну! Эллис заставил себя отвести взгляд от того места за ухом, куда обычно вживлялись электроды.
      — О причинах агрессивности нам известно, но довольно мало, — говорил Макферсон. — Хотя социологи создали множество дурацких теорий, пропаганда которых оплачивается деньгами налогоплательщиков, однако мы знаем, что, во всяком случае, одно заболевание — психомоторная эпилепсия — может привести к агрессивности.
      — Психомоторная эпилепсия, — повторил Ральф.
      — Вот именно. Причем психомоторная эпилепсия встречается не реже любых других форм эпилепсии. Она была у многих знаменитых людей, например у Достоевского. Мы в НПИО считаем, что она, возможно, широко распространена среди тех, кто постоянно ищет агрессивных действий — среди полицейских, гангстеров, «черных ангелов». Объяснения принято искать в отрицательных свойствах характера. Мы привыкли думать, что есть скверные люди, и считаем, что это нормально. Никому и в голову не приходит, что эти люди могут быть физически больными. Но, может быть, дело обстоит именно так.
      — Понимаю, — сказал Ральф. И он как будто и правда что-то понял. «Макферсону надо преподавать в школе», — подумал Эллис. Учить — это его призвание. Во всяком случае он никогда не блистал как исследователь.
      — Таким образом, — продолжал Макферсон, проводя ладонью по седым волосам, — мы точно не знаем, насколько распространена психомоторная эпилепсия. Но, по нашей оценке, ею, возможно, страдают от двух до четырех миллионов американцев, то есть около двух процентов всего населения страны.
      — Ого! — сказал Ральф.
      Эллис пил кофе маленькими глотками. «Ого! — подумал он. — И нарочно не придумаешь! Ого!»
      — По какой-то причине, — продолжал Макферсон, кивая официанту, который принес коньяк, — во время приступа больные психомоторной эпилепсией предрасположены к агрессивному поведению. Почему это так, мы не знаем, но это так. Этой болезни также сопутствуют повышенная сексуальность и патологическое опьянение.
      Ральф заметно оживился.
      — У нас была больная, которая во время припадка вступила за ночь в интимные отношения с двенадцатью мужчинами и все-таки осталась неудовлетворенной.
      Ральф залпом выпил свой коньяк. Эллис заметил, что у него был широкий галстук с модным пестрым узором. Сорокалетний пресс-агент, которого тянет глотать коньяк при одной только мысли о подобной женщине!
      — Патологическое опьянение подразумевает неоправданную агрессивность, вызванную ничтожным количеством алкоголя. Припадок могут вызвать один-два глотка.
      Эллис подумал о Бенсоне, толстеньком, маленьком, застенчивом специалисте по вычислительным машинам, который напивался и избивал людей: мужчин, женщин, всех, кто попадался ему под руку. Сама мысль о том, что его можно излечить с помощью проволочек, загнанных в мозг, казалась нелепой.
      По-видимому, Ральф подумал то же самое.
      — И эта операция излечит агрессивность? — спросил он.
      — Да, — сказал Макферсон, — мы убеждены в этом. Но до сих пор на человеке таких операций еще не делали. Впервые она будет произведена завтра утром в нашей клинике.
      — Понимаю, — сказал Ральф, как будто только сейчас понял, почему он сидит тут с ними.
      — Это очень щекотливая тема для освещения в прессе, — сказал Макферсон.
      — Да, конечно…
      Наступила пауза, а затем Ральф спросил;
      — Кто будет оперировать?
      — Я, — сказал Эллис.
      — Ну, что же, — сказал Ральф. — Надо будет проверить архив: мне нужен какой-нибудь недавний ваш снимок и биографические данные для газет. — Наморщив лоб, он обдумывал предстоящую работу.
      Эллис был удивлен. Неужели он сейчас думает только об этом? О том, что ему может понадобиться фотография, снятая недавно? Но Макферсон принял это как должное.
      — Мы снабдим вас всем, что вам потребуется, — сказал он, и они распрощались.
 
      Роберт Моррис сидел в кафетерии клиники, доедая черствый яблочный пирог, когда запищал вызывник у него на поясе. Моррис выключил его и вернулся к пирогу. Через секунду писк раздался снова. Моррис выругался, положил вилку и пошел к телефону отвечать на вызов.
      Было время, когда эта серенькая коробочка у него на поясе очень ему нравилась. Как приятно было, завтракая или обедая с какой-нибудь девушкой, вдруг услышать ее писк. Этот звук означал, что он очень занятый человек, на котором лежит колоссальная ответственность. Услышав писк, он обрывал разговор на полуслове, извинялся и шел отвечать на вызов, всем своим видом показывая, что долг для него важнее удовольствия. Девушки млели. Но через несколько лет серая коробочка уже представлялась ему бесчеловечной и неумолимой. Она постоянно напоминала ему, что он не принадлежит себе. В любой момент его мог кто-то вызвать и по самым нелепым поводам: дежурная сестра в два часа ночи желала уточнить назначение, нервный родственник считал, что его тетю после операции окружают недостаточным вниманием, секретарша напоминала, что ему надо быть на конференции, хотя он уже сидел на этой чертовой конференции.
      Теперь самые приятные минуты его жизни наступали, когда он приходил домой и на несколько часов снимал с себя серую коробку. Он обретал тогда свободу и недосягаемость. И это ему очень нравилось.
      Набирая номер, Моррис тоскливо смотрел через столики на свой недоеденный пирог.
      — Доктор Моррис.
      — Доктор Моррис, двадцать четыре — семьдесят один.
      — Благодарю. — Это был номер дежурной сестры седьмого этажа. Странно, что он помнит все номера. Телефонная сеть клиники была куда сложнее анатомии человеческого тела. Но с годами это пришло само собой. Моррис позвонил на седьмой этаж.
      — Говорит доктор Моррис.
      — А, да! — ответил женский голос. — У меня здесь сидит женщина, которая принесла передачу для больного Гарольда Бенсона. Она говорит, что это личные вещи больного. Их можно ему отдать?
      — Я сейчас поднимусь к вам, — сказал Моррис.
      — Спасибо, доктор.
      Моррис вернулся к своему столику, взял поднос и направился с ним к окошку посудомойной. Снова раздался писк, и он опять пошел к телефону.
      — Доктор Моррис слушает.
      — Доктор Моррис, тринадцать — пятьдесят семь.
      Это был номер отделения обмена веществ. Моррис набрал его.
      — Доктор Моррис.
      — Говорит доктор Хэнли, — ответил незнакомый мужской голос. — Вы не могли бы взглянуть на больную, у которой мы подозреваем стероидный психоз? У нее гемолитическая анемия, и мы собираемся удалить ей селезенку.
      — Сегодня я посмотреть ее не могу, — сказал Моррис, — и завтра я тоже буду занят. — «Мягко сказано!» — добавил он про себя. — А вы обращались к Питерсу?
      — Нет…
      — У Питерса большой опыт в этой области. Свяжитесь с ним.
      — Спасибо.
      Моррис повесил трубку. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. В третий раз раздался писк. Моррис посмотрел на часы. Было половина седьмого, и его рабочее время кончилось. Но он всетаки ответил на вызов. Он услышал голос педиатра Келсо.
      — Хотите поразмяться?
      — Ладно. А когда?
      — Скажем, через полчасика.
      — Если у вас есть мячи.
      — В машине есть.
      — Встретимся на корте, — сказал Моррис и добавил: — Возможно, я чуть-чуть задержусь.
      — Только не надолго, — сказал Келсо. — А то скоро стемнеет.
      Моррис обещал поторопиться и повесил трубку.
      На седьмом этаже царила тишина. Другие этажи клиники в эти часы заполняли родственники и знакомые, но на седьмом этаже всегда было тихо и на входившего словно веяло глубоким покоем, о чем очень старались дежурные сестры.
      — Вот она, — сказала сестра за столиком и кивнула в сторону сидящей на диване посетительницы, молодой и очень хорошенькой девушки, но как-то профессионально хорошенькой. У нее были длинные и стройные ноги.
      — Я доктор Моррис, — представился он, подходя.
      — Анджела Блэк. — Девушка встала и вежливо пожала руку Моррису. — Я принесла это для Гарри. — Она подняла с пола небольшую дорожную сумку. — Он меня просил.
      — Хорошо, — сказал Моррис, беря у нее сумку. — Я передам.
      — А можно мне его повидать? — нерешительно спросила девушка.
      — Лучше не стоит.
      Бенсона уже должны были побрить, а после этого больные, как правило, не хотят никого видеть.
      — На несколько минут?
      — Ему дали сильнодействующее снотворное, — сказал Моррис.
      Девушка как будто огорчилась.
      — Вы передадите ему, что я скажу?
      — Конечно.
      — Ну, так передайте, что я вернулась на свою старую квартиру. Он поймет.
      — Хорошо.
      — Вы не забудете?
      — Нет. Я обязательно ему это передам.
      — Спасибо. — Девушка улыбнулась. Улыбка у нее была симпатичная. Ее не портили даже длинные наклеенные ресницы и излишне яркие краски. И зачем только молодые девушки так красятся? — Ну, я, пожалуй, пойду, — она направилась к лифту. Короткая юбочка, длинные, стройные ноги, быстрая решительная походка. Моррис проводил ее взглядом, затем взял сумку. Она показалась ему тяжелой.
      — Ну, как дела? — спросил полицейский, сидевший у двери с номером 710.
      — Прекрасно, — отозвался Моррис.
      Полицейский покосился на сумку, но ничего не сказал.
      Бенсон смотрел ковбойский фильм, и Моррис приглушил звук.
      — Одна симпатичная девушка просила вам передать вот это.
      — Анджела? — Бенсон улыбнулся. — Да, снаружи она выглядит приятно. Не слишком сложный внутренний механизм, но приятный внешний вид. — Он протянул руку, и Моррис передал ему сумку. — Она все принесла?
      Моррис следил за тем, как Бенсон открыл сумку и начал вынимать из нее вещи, раскладывая их на кровати. Две пижамы, электробритва, тюбики с кремом для бритья, книга в бумажной обложке. В заключение Бенсон извлек из сумки черный парик.
      — А это зачем? — спросил Моррис.
      Бенсон пожал плечами.
      — Я знал, что рано или поздно он мне понадобится, — сказал он и засмеялся. — Вы же меня выпустите отсюда, не правда ли? Рано или поздно?
      Моррис тоже засмеялся. Бенсон убрал парик в сумку и достал пластмассовую коробку. Щелкнул замочек — коробка открылась, и Моррис увидел набор отверток разной величины, каждая лежала в своем отделении.
      — А это что такое? — спросил он.
      Бенсон замялся, потом сказал:
      — Я не знаю, поймете ли вы…
      — Ну?
      — Я всегда ношу их с собой. Для защиты.
      Бенсон спрятал набор отверток обратно в сумку. Осторожно, с каким-то благоговением. Моррис знал, что больные нередко приносят с собой в клинику самые неожиданные вещи, особенно если больны серьезно. Для них это были словно талисманы, которые оберегали их от опасности. Чаще всего эти вещи были связаны с каким-нибудь увлечением их владельца.
      Моррис вспомнил, как один яхтсмен с метастатической опухолью мозга захватил с собой полный набор инструментов для починки парусов, а женщина с тяжелым сердечным заболеванием не пожелала расстаться с коробкой теннисных мячей.
      — Я понимаю, — сказал Моррис.
      Бенсон улыбнулся.
 
      Дженет Росс толкнула дверь с табличкой «Телекомп» и вошла. Внутри было пусто и тихо, только на экранах вспыхивали последовательности случайных чисел. Она налила себе кофе, затем заложила в компьютер карточку последнего психологического теста Бенсона.
      Этот разработанный НПИО психологический тест входил в систему, которую Макферсон называл «обоюдоострым мыслительным процессом». В данном случае он подразумевал, что предположение о сходстве мозга с электронной вычислительной машиной может быть использовано двояким образом, в двух различных направлениях. С одной стороны, можно использовать компьютер для изучения мозга, для анализа его механизмов. С другой стороны, новые сведения об устройстве мозга дадут возможность создавать более совершенные компьютеры. Как любил повторять Макферсон: «Человеческий мозг — такая же модель компьютера, как сам компьютер — модель мозга».
      В течение нескольких лет в НПИО специалисты по счетно-вычислительным машинам и нейробиологи работали вместе. В результате этого сотрудничества появились «Форма Кыо», программы типа «Джордж» и «Марта», а также новые психохирургические методики и новый психологический тест. Он был относительно прост и требовал прямых ответов, которые затем проходили сложную математическую обработку.
      Дженет смотрела на экран, где появлялись ряды чисел.
      Дженет не обращала на них внимания — эти вычисления были «черновиком», промежуточными этапами, которые должны были привести к окончательному результату. Росс улыбнулась, представляя себе, как бы Герхард объяснил все это: обращение матриц 30 на 30 в пространстве, получение функций, приведение их к ортогональным и нормировка.
      Сама она уже давно убедилась, что компьютером можно пользоваться, не понимая принципов его действия — подобно тому как мы пользуемся автомобилем, пылесосом… или собственным мозгом.
      На экране появилось: СЧЕТ ЗАКОНЧЕН. ВКЛЮЧАЙТЕ ДИСПЛЕЙ.
      Дженет включила дисплей и получила результаты в объемном изображении. На экране возник горб с крутой вершиной. Некоторое время Дженет задумчиво его рассматривала, потом сняла трубку телефона и вызвала Макферсона.
 
      Макферсон, сдвинув брови, смотрел на экран. Эллис глядел через его плечо.
      — Все достаточно ясно? — спросила Дженет.
      — Вполне, — сказал Макферсон. — Когда это было сделано?
      — Сегодня.
      Макферсон вздохнул.
      — Не желаете сдаваться без боя?
      Вместо ответа Дженет нажала кнопку, и на экране появился еще один горб, значительно ниже первого.
      — Вот результаты предыдущей проверки.
      — В этой системе крутизна показывает…
      — …психологические отклонения.
      — Да, картина заметно более четкая, — сказал Макферсон. — Заметно более четкая, чем даже месяц назад.
      — Вот именно, — сказала Дженет.
      — Но, может быть, он как-то подтасовывает результаты?
      Дженет покачала головой и один за другим включила результаты четырех предыдущих тестов. Тенденция была очевидна: с каждым тестом горб становился выше и круче.
      — Ну что ж, — сказал Макферсон, — ему, несомненно, становится хуже. Насколько я понял, вы попрежнему убеждены, что его не следует оперировать.
      — Даже больше, чем прежде. У него бесспорно психоз, и если вы вживите в его голову…
      — Я знаю, — быстро проговорил Макферсон. — Я знаю, что вы хотите сказать.
      — …он решит, что его превратили в машину.
      Макферсон повернулся к Эллису.
      — Как вам кажется, можно опять сбить обострение торазином?
      Торазин был сильнодействующим транквилизатором. У некоторых психопатических больных он нормализовал мышление.
      — Попробовать стоит.
      Макферсон кивнул.
      — Я тоже так думаю. А вы, Дженет?
      Дженет смотрела на экран и ничего не ответила. Такие тесты всегда вызывали у нее удивление. Эти горбы были абстракцией, математическим выражением эмоционального состояния, а вовсе не конкретными отличительными признаками данного человека, как, например, пальцы на руках или ногах, рост и вес.
      — А что вы думаете, Дженет? — повторил Макферсон.
      — Я думаю, что вы оба твердо решили оперировать.
      — А вы по-прежпему этого не одобряете?
      — Я не «не одобряю». Я считаю, что Бенсона оперировать неразумно.
      — А если дать ему торазин? — не отступал Макферсон.
      — Это риск.
      — Неоправданный риск?
      — Возможно, и оправданный, но все-таки риск.
      Макферсон кивнул и повернулся к Эллису.
      — Вы все еще хотите его оперировать?
      — Да, — негромко, но твердо сказал Эллис, не отводя глаз от экрана. — Я все еще хочу его оперировать.
 
      Как и всегда, играя в теннис на корте в клинике, Моррис испытывал странное чувство. Смыкающиеся вокруг высокие корпуса, казалось, укоряли его, словно он был в чем-то виноват перед этим рядом безмолвных окон, перед всеми больными, которые не могли играть в теннис. И удары мяча, вернее их беззвучность. Возле клиники проходила автострада, и незатихающии однообразный шум проносящихся мимо машин полностью заглушал успокаивающее «чоп-чоп» теннисных мячей.
      Уже смеркалось, и Моррис не мог следить за мячом, который теперь возникал на его половине поля словно ниоткуда. Однако Келсо это мешало гораздо меньше. Моррис часто шутил, что Келсо специально ест морковь, но как бы то ни было, играть с Келсо по вечерам было тяжело для самолюбия Морриса. Темнота помогала Келсо, а Моррис не любил проигрывать.
      Он давно знал за собой эту черту, и она его не тревожила. Да, он был самолюбив в играх, самолюбив в работе, самолюбив в отношениях с женщинами. Дженет Росс не раз говорила ему об этом, а потом, как это водится у психиатров, переводила разговор на другое. Морриса это не трогало. Да, он самолюбив, и пусть самолюбие подразумевает неуверенность в себе, потребность в самоутверждении, комплекс неполноценности — ему это все равно. Соревнуясь с другими, он получал удовольствие, победа приносила ему удовлетворение. А до сих пор он чаще выигрывал, чем проигрывал.
      И в НПИО он пошел отчасти потому, что работа тут означала решение сложнейших задач и открывала широчайшие возможности. Втайне Моррис твердо рассчитывал стать профессором еще до сорока лет. До сих пор его карьера была быстрой и блестящей — недаром Эллис взял его к себе, — и Моррис не сомневался в своих дальнейших успехах. Совсем неплохо, если твое имя будет связано с одним из поворотных моментов в истории практической хирургии.
      В общем настроение у Морриса было отличным, и полчаса он играл с полной отдачей сил, а потом устал. К тому же сумерки сгустились, и он помахал Келсо (бесполезно пытаться перекричать шум автострады), что пора кончать. Они встретились у сетки и обменялись рукопожатием. Моррис совсем успокоился, заметив, что Келсо весь в поту.
      — Хорошо поиграли, — сказал Келсо. — Завтра в то же время?
      — Не знаю, — сказал Моррис.
      Келсо сначала не понял, а затем воскликнул:
      — Ах, да! У вас ведь завтра большой день!
      — Да, — кивнул Моррис. «Черт, неужели и педиатры уже знают?» На мгновение Моррис почувствовал то, что должен был чувствовать сейчас Эллис, — томительное, неясное напряжение, рожденное сознанием, что за операцией следит вся клиника.
      — Ну, желаю удачи, — сказал Келсо.
      Когда они шли к дверям клиники, Моррис заметил одинокую фигуру Эллиса, который, слегка прихрамывая, пересек стоянку, сел в машину и поехал домой.

1

2

3

4

5

6

7

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

14

14

15

1

       Суббота
       13 марта 1971 года
 
      Ее били, били больно, безжалостно. Она перевернулась на бок и застонала.
      — Джен! — Герхард тряс ее за плечо. — Проснитесь, Джен.
      Она открыла глаза. В комнате было темно. Кто-то наклонился над ней.
      — Джен, да проснитесь же, Джен!
      Она зевнула, и шею закололо тысячью иголок.
      — Что случилось?
      — Вам звонят. Бенсон!
      Дженет сразу очнулась. Герхард помог ей встать, и она помотала головой, стараясь обрести ясность мысли. Шея отчаянно болела, ныли затекшие руки и ноги, но она ничего не замечала.
      — По какому телефону?
      — В «Телекомпе».
      Они вышли в коридор, и Дженет зажмурилась от яркого света. Полицейские все еще были там, но они явно устали — глаза у них потускнели, щеки обвисли. Вслед за Герхардом она вошла в «Телекомп».
      Ричардс протянул ей трубку со словами:
      — Вот и доктор Росс.
      — Алло? Гарри?
      Андерс сидел в углу напротив у параллельного телефона.
      — Мне нехорошо, — сказал Гарри Бенсон. — Я хочу, чтобы это кончилось, доктор Росс.
      — Что случилось, Гарри?
      Она уловила в его голосе усталость и почти детскую неуверенность. А что сказала бы крыса после двадцати четырех часов непрерывных стимуляций?
      — Ничего не ладится. Я устал.
      — Мы можем вам помочь, — сказала Дженет.
      — Это ощущение, — продолжал Бенсон. — Я от него устаю и только. Просто устаю. Я хочу, чтобы оно прекратилось.
      — Вы должны позволить, Гарри, чтобы мы вам помогли.
      — Я не верю в вашу помощь.
      — Вы должны довериться нам, Гарри.
      Наступило долгое молчание. Андерс вопросительно посмотрел на Дженет. Она пожала плечами.
      — Гарри?
      — Зачем только вы со мной это сделали! — сказал Бенсон.
      Андерс посмотрел на часы.
      — Что сделали?
      — Операцию.
      — Мы можем все исправить, Гарри.
      — Я сам хотел исправить, — сказал Бенсон. Голос у него звучал капризно, как у обиженного ребенка. — Я хотел выдернуть провода.
      Дженет нахмурилась:
      — И вы пытались это сделать?
      — Нет. Я попробовал отодрать бинты, но было слишком больно. Я не люблю, когда мне больно.
      И это были слова маленького ребенка. Дженет не могла решить, носила ли эта регрессия специфический характер или ее породили страх и усталость.
      — Я рада, что вы не выдернули…
      — Но мне надо что-то сделать, — сказал Бенсон. — Я должен уничтожить это ощущение. Я налажу компьютер.
      — Гарри, вы этого не можете сделать. Предоставьте все нам.
      — Нет. Я сам его налажу.
      — Гарри, — сказала Дженет тихим, ласковым, материнским голосом. — Гарри, пожалуйста, доверьтесь нам.
      Он ничего не ответил. Она услышала его тяжелое дыхание. Дженет скользнула взглядом по напряженным замершим в ожидании лицам вокруг.
      — Гарри, пожалуйста, доверьтесь нам. В последний раз. И все будет хорошо.
      — Меня ищет полиция.
      — Здесь нет полицейских. Они все ушли. Вы можете смело прийти сюда. Все будет хорошо.
      — Вы мне и раньше лгали. — Его голос вновь стал капризным.
      — Нет, Гарри. Произошла ошибка. Если вы придете сюда, все будет хорошо.
      Наступила долгая пауза, затем в трубке послышался вздох.
      — Мне очень жаль, — сказал Бенсон. — Я знаю, чем это кончится. Но я должен сам наладить компьютер.
      — Гарри…
      Раздался щелчок, а затем частые гудки отбоя. Дженет положила трубку. Андерс тут же позвонил на телефонную станцию узнать, проследили ли они вызов. И Дженет поняла, почему он все время смотрел на часы.
      — Черт! — Андерс бросил трубку на рычаг. — Они так и не смогли установить, откуда звонили! Идиоты!
      — Он говорил совсем как ребенок, — сказала Дженет, покачивая головой.
      — А что он имел в виду, когда заявил, что хочет наладить компьютер?
      — Наверное, собирается вырвать провода из плеча.
      — Но он сказал, что уже пробовал это.
      — Может быть, пробовал, а может быть, и нет. В результате всех этих стимуляций и припадков он полностью утратил ясность мыслей.
      — А вообще возможно вырвать провода и компьютер?
      — Да, — ответила Дженет. — Во всяком случае, животным это удавалось. Обезьянам. — Она протерла глаза. — У вас есть кофе?
      Герхард налил ей чашку.
      — Бедный Гарри, — сказала Дженет. — Ему, должно быть, сейчас очень страшно.
      Из своего угла Андерс спросил:
      — Но в какой мере он утратил ясность мысли?
      — В очень значительной. — Дженет отпила глоток. — А сахара у вас нет?
      — Настолько, что он способен перепутать компьютеры?
      — Сахар кончился, — объяснил Герхард.
      — Не понимаю, — сказала Дженет.
      — У него ведь есть план электросети клиники, — продолжал Андерс. — А главный компьютер — компьютер, с помощью которого его оперировали, — находится в подвале клиники.
      Дженет поставила чашку и с недоумением посмотрела на Андерса. Потом нахмурилась, еще раз протерла глаза, взяла чашку и опять поставила ее на столик.
      — Не знаю, — произнесла она наконец.
      — Пока вы спали, мне сообщили результаты вскрытия. Установлено, что Бенсон нанес эти раны отверткой. Он напал на механика и на Морриса. Машины и люди, имеющие к ним отношение. Моррис участвовал в механизировании его самого.
      Дженет слегка улыбнулась.
      — Простите, кто здесь психиатр?
      — Я просто спрашиваю, это возможно?
      — Да, конечно, это возможно…
      Снова зазвонил телефон. Дженет взяла трубку:
      — НПИО.
      — Тихоокеанский телефонный узел. Мы еще раз проверили этот звонок по поручению капитана Андерса. Он тут?
      — Одну минутку. — Она кивнула Андерсу, и он взял трубку.
      — Андерс слушает. — Наступила продолжительная пауза, потом Андерс сказал: — Повторите, пожалуйста. — Андерс слушал и кивал. — А когда именно вы проверяли? Ах, так! Спасибо.
      Он повесил трубку и тут же снова снял ее.
      — Расскажите-ка про эту атомную батарейку, — сказал он, набирая номер.
      — Что именно?
      — Меня интересует, что произойдет, если она будет повреждена, — ответил Андерс и повернулся к телефону.
      — Команду противорадиапионной защиты. Говорит Андерс из уголовной полиции.
      Дженет сказала:
      — В батарейке находится тридцать семь граммов радиоактивного плутония двести тридцать девять. В случае ее повреждения может возникнуть опасность облучения.
      — Какие частицы излучаются?
      Она посмотрела на него с удивлением.
      — Я окончил колледж, — сказал он. — И даже умею читать и писать.
      — Альфа-частицы, — ответила Дженет.
      Андерс сказал в трубку:
      — Говорит Андерс из уголовной полиции. Срочно пришлите машину к университетской клинике. Возможно радиоактивное заражение. Плутоний двести тридцать девять. — Он умолк, некоторое время слушал, а потом посмотрел на Дженет:
      — Возможен взрыв?
      — Нет.
      — Нет, — повторил Андерс в трубку и снова начал слушать. — Хорошо. Я понимаю. Присылайте как можно скорее.
      Андерс повесил трубку.
      — Может быть, вы все-таки объясните мне, что происходит? — сказала Дженет.
      — На телефонной станции установили, что в тот период, когда Бенсон позвонил к вам, ни одного звонка извне в клинику не было. Ни одного.
      Дженет растерянно замигала.
      — Вот именно, — сказал Андерс. — Бенсон звонил откуда-то из клиники.

2

      Из окна четвертого этажа Дженет смотрела на автостоянку, наблюдая, как Андерс отдает распоряжения двадцати полицейским. Половина из них вошла в главный корпус, остальные остались на улице и, разбившись на маленькие группки, тихо переговаривались и курили. Затем подъехал белый фургон, из него вылезли три неуклюжие фигуры в серых защитных костюмах с металлическим отливом. Андерс подошел к ним и после короткого разговора кивнул и начал помогать выгружать из фургона какую-то странную аппаратуру.
      Потом направился в сторону НПИО.
      Герхард следил за всеми этими приготовлениями вместе с ней.
      — Ну, теперь Бенсону не уйти, — сказал он.
      — Я знаю. Я все думаю, нельзя ли каким-либо образом обезоружить его или парализовать? Не могли бы вы сделать портативный микроволновый излучатель?
      — Я думал об этом, — сказал Герхард. — Но это опасно. Предугадать, как именно он подействует на компьютер Бенсона, невозможно. И вы сами понимаете, какая свистопляска начнется со всеми водителями ритма сердца в клинике.
      — Неужели мы ничего не можем сделать?
      Герхард покачал головой.
      — Но ведь, наверное, все-таки есть какой-то выход, — настаивала Дженет.
      Герхард снова покачал головой:
      — К тому же очень скоро внедренная внешняя среда подчинит себе все остальное.
      — Теоретически!
      Герхард пожал плечами.
      Термин «внедренная внешняя среда» был в большом ходу среди сотрудников научного сектора НПИО. Идея казалась очень простой, но за ней стояло многое. Опиралась она на общеизвестный факт: внешняя среда воздействует на мозг. Она создает ситуации, которые превращаются в воспоминания, оценки, навыки — все то, что воплощается в связях между клетками мозга. Как руки землекопа меняются под воздействием его работы, так и человеческий мозг претерпевает изменения под воздействием пережитого. И, подобно мозолям на ладонях землекопа, эти изменения сохраняются и после того, как ситуация, вызвавшая их, сама уйдет в прошлое.
      В этом смысле прошлое и пережитое внедрялось в мозг, и мозг любого из нас представляет собой итог всего нашего прошлого опыта. Отсюда следовало, что причина заболевания и его лечение лежали в разных плоскостях. Причиной нарушения поведения могло быть что-то пережитое в раннем детстве, и было невозможно вылечить нарушение, устранив причину, так как причина осталась в прошлом, исчезла, когда больной стал взрослым. Лечение приходилось искать еще где-то. Как говорили «научники»: «Спичка может вызвать пожар, но, когда огонь уже полыхает, его нельзя потушить, погасив спичку. Дело уже не в спичке. Надо тушить пожар».
      Целые сутки Бенсон получал интенсивные стимуляции от вживленного компьютера. Эти стимуляции породили новый опыт, новые ожидания. В мозг внедрялась новая среда, и очень скоро они более не смогут предсказать реакцию мозга, потому что старого мозга Бенсона уже не существовало. Теперь у Бенсона был новый мозг, продукт нового опыта.
      Вошел Андерс.
      — Мы готовы, — сказал он.
      — Я вижу.
      — У каждого входа в подвал дежурят двое. Еще двое — у главного входа, двое — в отделении скорой помощи и двое — у каждого из трех лифтов. На этажах, где находятся больные, постов нет. Мы не хотим, чтобы там возникли какие-нибудь неприятности.
      Дженет оценила его деликатность, но вслух не сказала ничего.
      Андерс посмотрел на свои часы.
      — Без двадцати час, — сказал он. — Надо бы, чтобы кто-нибудь показал мне главный компьютер.
      — Он в подвале, — объяснила Дженет, указывая на главный корпус. — Вон там.
      — Вы меня проводите?
      — Конечно.
      Ей было уже все равно. Она больше не питала иллюзий, что сумеет повлиять на ход событий. Она отдавала себе отчет, что вовлечена в неумолимый процесс, охватывающий множество людей и множество прошлых решений. То, что должно случиться, случится.
      Когда Дженет шла по коридору рядом с Андерсом, ей вдруг вспомнилась миссис Крейл. Странно, она, казалось, забыла о ней много лет назад. Эмили Крейл была ее первым пациентом. Ей было пятьдесят лет. Ее дети выросли, мужу она надоела. У миссис Крейл была затяжная депрессия, постоянно толкавшая ее на попытки самоубийства. Дженет Росс чувствовала себя лично за нее ответственной и вкладывала в лечение миссис Крейл весь пыл юности. Как полководец, ведущий войну, она продумывала общую стратегию, воплощала ее в конкретные действия, пересматривала и уточняла планы сражений. Она выходила миссис Крейл после двух неудачных попыток.
      А потом ей постепенно стало ясно, что у ее энергии, умения и знаний есть пределы. Состояние миссис Крейл не улучшалось, она только стала хитрее и в конце концов ей удалось осуществить свое намерение. Но, к счастью для себя, Дженет тогда уже не ощущала, что судьба больной зависит только от нее. Теперь то же повторилось и с Бенсоном. Они были уже возле лифта, но тут из «Телекомпа» донесся громкий голос Герхарда:
      — Дженет! Дженет, вы еще здесь?
      Она вернулась в «Телекомп», Андерс настороженно последовал за ней,
      — Посмотрите-ка! — Герхард указал на печатное устройство компьютера:
      ТЕКУЩАЯ ПРОГРАММА ЗАКОНЧЕНА.
      СМЕНА ПРОГРАММЫ ЧЕРЕЗ 05 04 02 01 00.
      СМЕНА ПРОГРАММЫ.
      — Главный компьютер переходит на новую программу, — сказал Герхард.
      — Ну и что?
      — Мм не меняли программу.
      — Так какая же это программа?
      — Не знаю. Мы программу не меняли.
      Дженет и Андерс смотрели на экран.
      НОВАЯ ПРОГРАММА ЧИТАЕТСЯ КАК…
      Продолжения не последовало. Экран был пуст.
      — Что это значит? — спросил Андерс.
      — Не знаю, — сказал Герхард. — Может быть, вмешался кто-то другой, хотя не представляю как. Последние двенадцать часов наша программа идет под грифом первостепенной важности и изменить что-нибудь можно только с нашего пульта.
      На экране снова загорелись буквы:
      НОВАЯ ПРОГРАММА ЧИТАЕТСЯ КАК ВЫХОД МАШИНЫ ИЗ СТРОЯ, ВСЯКОЕ ПРОГРАММИРОВАНИЕ ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО ЗАКОНЧЕНО
      — Что? — воскликнул Герхард. Он начал нажимать на кнопки на пульте управления, потом перестал. — Бесполезно. Компьютер отказывается принимать программу.
      — Почему?
      — Очевидно, что-то случилось с главным компьютером.
      Дженет посмотрела на Андерса.
      — Проводите-ка меня туда, — сказал он.
      В этот момент перестал работать первый пульт управления. Погасли все лампочки, изображение на экране сузилось в маленькую светящуюся точку и исчезло. Перестал работать второй пульт, потом третий. Тепепринтеры замолкли.
      — Компьютер выключил себя, — сказал Герхард.
      — Вероятно, не без помощи со стороны, — заметил Андерс и направился к лифту в сопровождении Дженет.
 
      В сырой холодной полумгле они торопливо шли к главному корпусу. Андерс на ходу проверял пистолет, поворачивая его к свету фонарей, горящих на автостоянке.
      — Поймите одно, — сказала Дженет. — Угрожать Бенсону бесполезно. Это на него не подействует.
      Андерс улыбнулся.
      — Потому что он машина?
      — Нет. Он просто не прореагирует. Если у него припадок, он не увидит пистолета, не поймет, что это такое.
      Они вошли в ярко освещенный главный подъезд и направились к центральному лифту.
      — Где находится атомная батарейка? — спросил Андерс.
      — Под кожей правого плеча.
      — А точнее?
      — Вот здесь. — Дженет начертила прямоугольник у себя на плече.
      — Это ее размеры?
      — Да. Как пачка сигарет.
      — Спасибо, — сказал Андерс.
      Они спустились в подвал. Два полицейских в лифте напряженно и нервно поглаживали пистолеты. В лифте Андерс спросил:
      — Вы когда-нибудь стреляли из пистолета?
      — Нет.
      — Ни разу?
      — Нет.
      Андерс умолк. Двери лифта раздвинулись. В лицо им повеяло прохладой подвального помещения. Они оглядели коридор — голые бетонные стены, трубы под потолком, резкий, ничем не смягченный свет. Они вышли из лифта. Двери за их спиной сомкнулись.
      Они постояли, прислушиваясь. Ничего, кроме глухого машинного гула.
      Андерс прошептал:
      — В это время здесь кто-нибудь бывает?
      Дженет кивнула.
      — Обслуживающий персонал. Прозекторы, если они еще не кончили.
      — Патологоанатомическая лаборатория здесь, в подвале?
      — Да.
      — А где компьютер?
      — Вон там.
      Дженет повела его по коридору. Прямо находилась прачечная. Она была уже закрыта на ночь, но перед дверью стояли тележки с узлами грязного белья. Андерс внимательно осмотрел узлы и только тогда пошел дальше к кухне.
      Там тоже никого не было, но свет горел, отражаясь на белом кафеле стен и длинных рядах мармитов из нержавеющей стали.
      — Так короче, — объяснила Дженет, входя в кухню. Их шаги звонко отдавались на плитках пола. Андерс шел неторопливо, чуть-чуть выдвинув вперед руку с пистолетом, отвернутым немного в сторону.
      За кухней начинался другой коридор, почти такой же, как первый. Андерс вопросительно посмотрел на Дженет. Она знала, что он уже потерял представление о том, где находится: ведь она сама научилась ориентироваться тут только через несколько месяцев.
      — Направо, — сказала она.
      Они прошли мимо плаката с надписью: О ЛЮБОМ ПРОИСШЕСТВИИ СООБЩАЙТЕ СВОЕМУ НАЧАЛЬНИКУ. Рисунок изображал человека с царапиной на пальце. Дальше висел другой плакат:. ВАМ НУЖЕН ЗАЕМ? ОБРАЩАЙТЕСЬ В СВОЮ ССУДНУЮ КАССУ.
      Они свернули в поперечный коридор, где в углублении стояли автоматы с горячим кофе, плюшками, бутербродами, шоколадными батончиками. Дженет вспомнила, как во время суточных дежурств забегагала сюда ночью перекусить. Давным-давно, когда медицина представлялась ей высоким, благородным и перспективным призванием: в самое ближайшее время предстояли великие открытия и она будет их свидетельницей и участницей.
      Андерс заглянул в углубление и прошептал;
      — Посмотрите!
      Дженет, удивленная его тоном, поглядела на автоматы. Они все были разбиты. На полу валялись шоколадки и завернутые в целлофан бутерброды. Из автомата с кофе, точно кровь из артерии, била прерывистая струйка. Андерс перешагнул через кофейную лужу и потрогал вмятины на металлическом корпусе автомата.
      — Похоже на топор, — сказал он. — Где он мог достать топор?
      — С противопожарного стенда.
      — Но топора здесь нет, — сказал Андерс и поглядел на Дженет.
      Она промолчала, и они пошли дальше по коридору. У следующего пересечения Андерс спросил:
      — Куда идти?
      — Налево, — ответила Дженет и прибавила: — Теперь недалеко.
      Впереди был еще один поворот, Дженет знала, что за этим поворотом находится архив. А рядом — компьютер. Это было сделано специально, так как в дальнейшем предполагалось перевести архив на компьютерное обслуживание.
      Внезапно Андерс замер. Дженет сразу остановилась и прислушалась. Кто-то шел по коридору, напевая себе под нос.
      Андерс прижал палец к губам и жестом приказал Дженет не двигаться с места, а сам пошел вперед. Голос явно приближался. У поворота коридора Андерс остановился и осторожно заглянул за угол. Дженет затаила дыхание.
      — Эй! — крикнул мужской голос. Андерс протянул руку, и в этот момент какой-то человек покатился по полу в сторону Дженет. — Э-эй!
      По коридору растекалась вода из опрокинутого ведра. Дженет подошла к упавшему. Это был пожилой уборщик.
      — Какого дья…
      — Ш-ш-ш! — Она прижала палец к губам и помогла ему подняться.
      К ним подошел Андерс.
      — Не уходите с этажа! Ждите на кухне. Ни в коем случае не уходите! — почти прошипел он.
      Дженет понимала, что он имеет в виду. Тот, кто попытался бы сейчас подняться наверх, рисковал попасть под пули полицейских.
      Уборщик недоуменно и испуганно кивнул.
      — Успокойтесь, — сказала Дженет.
      — Да я же ни сном ни духом…
      — Тут где-то прячется человек, которого мы ищем, — продолжала она. — Вам придется пока подождать.
      — Идите на кухню! — повторил Андерс.
      Уборщик кивнул, отряхнулся и пошел по коридору в сторону кухни. Один раз он оглянулся все с тем же недоумением.
      Они пошли дальше и за поворотом остановились перед архивом. На стене было написано: ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ.
      Андерс вопросительно посмотрел на Дженет. Она кивнула, и они вошли в архив.
      В огромном помещении, словно в библиотеке, тянулись бесчисленные ряды стеллажей, от пола и до потолка заставленные историями болезни. Андерс остановился, не скрывая своего изумления.
      — Чем не бухгалтерия? — сказала Дженет.
      — Здесь все больные, которые когда-либо лечились в клинике?
      — Нет. Только истории болезни за последние пять лет. Остальные хранятся на складе.
      Они осторожно пошли между стеллажами — Андерс впереди с пистолетом наготове. Время от времени Андерс останавливался и заглядывал в просветы между полками. Но там никого не было видно.
      — Тут кто-нибудь дежурит?
      — Должны бы.
      Дженет смотрела на длинные ряды историй болезни. Архив всегда производил на нее сильное впечатление. Она была врачом, и через ее руки проходили сотни, тысячи больных, а видела она их еще больше. Но тут, в архиве клиники, они исчислялись миллионами — в одной только клинике одного города одной страны. Миллионы и миллионы больных.
      — У нас тоже есть архив, — сказал Андерс. — Карты у вас часто пропадают?
      — Постоянно.
      — И у нас тоже, — вздохнул Андерс.
      В этот момент из-за стеллажей вышла девушка лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. Она несла стопку историй болезни. Быстрым движением Андерс поднял пистолет. Девушка ахнула, карточки посыпались на пол.
      — Тихо! — прошипел Андерс.
      Девушка подавила готовый вырваться крик и уставилась на них широко открытыми глазами.
      — Я из полиции, — сказал Андерс и отогнул лацкан пиджака, показывая значок. — Вы кого-нибудь видели здесь?
      — Кого-нибудь…
      — Вот этого человека. — Андерс показал ей фотографию.
      Девушка взглянула на фотографию и замотала головой.
      — Вы уверены?
      — Да… то есть нет… то есть…
      — Надо идти к компьютеру, — сказала Дженет.
      Ей было жаль эту девчушку. В архиве постоянно подрабатывали старшие школьники и студенты. Платили им немного… Дженет вдруг вспомнила, как ее напугали, когда ей было примерно столько же лет, как этой девушке. Они гуляли в лесу с приятелем и увидели змею. Ее спутник сказал, что это гремучая змея, и она смертельно перепугалась. Позже она узнала, что он просто ее дразнил — змея была даже не ядовитой. Ее возмутило…
      — Хорошо, — сказал Андерс. — Идем к компьютеру. В какую сторону?
      Дженет пошла вперед. Андерс повернулся к девушке, которая подбирала с пола истории болезни.
      — Вот что, — сказал он. — Если вы увидите этого человека, не заговаривайте с ним, а просто кричите, и как можно громче. Понятно?
      Девушка кивнула.
      И тут Дженет поняла, что на этот раз гремучая змея — действительно гремучая змея, что все это происходит на самом деле.
      Они снова вышли в коридор и направились к компьютерному отделению — единственному помещению в подвале, отделанному с большим тщанием. Голубая ковровая дорожка закрывала бетонный пол. В стене, выходящей в коридор, пробиты большие окна. Дженет помнила, как устанавливали компьютер. Она тогда усомнилась, нужны ли такие расходы. По ее мнению, они были лишними.
      «Лучше, чтобы люди видели, как и что», — сказал Макферсон.
      «А именно?»
      «Ведь компьютер — это просто машина. Больше и дороже большинства остальных, но все-таки машина. И нужно, чтобы люди привыкли к нему. Не следует, чтобы они боялись компьютера или поклонялись ему. Надо, чтобы он стал чем-то естественным и привычным».
      Но всякий раз, когда Дженет проходила мимо компьютерного отделения, она испытывала обратное чувство: особый уход, ковровая дорожка, дорогостоящее обрамление придавали компьютеру значительность, необычность, неповторимость. Недаром во всей клинике ковер в коридоре лежал еще только перед одной дверью — перед дверью на первом этаже, за которой находилось помещение, предназначенное для отправления религиозных обрядов, где могли служить священники любой церкви. Так и тут — святилище компьютера.
      Так ли уж нужны компьютеру ковры на полу?
      Как бы то ни было, а персонал клиники по-своему откликнулся на зрелище за широкими окнами. К стеклу был приклеен листок с надписью: КОРМИТЬ И ДРАЗНИТЬ КОМПЬЮТЕР ЗАПРЕЩАЕТСЯ.
      Они пригнулись, и Андерс осторожно заглянул внутрь.
      — Ну, что? — шепнула Дженет.
      — По-моему, это он.
      Дженет заглянула в окно. Сердце у нее вдруг отчаянно забилось. Она вся напряглась.
      Внутри компьютерного отделения находились шесть магнитных, печатающих устройств, центральный пульт управления в форме перевернутой буквы «L», телепринтер, входное устройство для программирования и два дисковых блока — сверкающий металл, резкие линии и углы. Матово сияли лампы дневного света. И никого — только компьютер, одинокий, отделенный от всего мира. Дженет почему-то вспомнились вертикальные монолиты Стоунхенджа.
      И тут она увидела: между двумя печатающими устройствами прошел человек. Белая форма санитара, темные волосы.
      — Это он, — сказала Дженет.
      — Где дверь? — спросил Андерс. Почему-то он еще раз проверил свой пистолет, громко щелкнув обоймой.
      — Вон там. — Дженет указала на дверь шагах в десяти от них.
      — А еще есть выход?
      — Нет.
      Ее сердце билось все так же часто. Она перевела взгляд с Андерса на пистолет, потом снова на Андерса.
      — Вы пока оставайтесь тут.
      С этими словами Андерс пригнул ее к полу, а сам пополз к двери. Он встал на колени и оглянулся. Дженет с удивлением поняла, что он боится. Его лицо было неестественно напряженным, тело словно свела судорога. Руку с пистолетом он вытянул перед собой.
      «Мы все боимся», — подумала она.
      Резким ударом ноги Андерс вышиб дверь, прыгнул вперед и бросился на пол. Дженет услышала, как он закричал: «Бенсон!» Тут же раздался выстрел. За ним второй, третий. Она не знала, кто стреляет. Ноги Андерса торчали из двери, клубы сероватого дыма поднимались к потолку.
      Раздались еще два выстрела и пронзительный вопль. Дженет зажмурила глаза и прижалась щекой к ковру. Андерс крикнул:
      — Бенсон! Сдавайтесь, Бенсон!
      Бесполезно, подумала она. Неужели Андерс не понимает?
      Опять выстрелы, один за другим. Неожиданно над ней раздался громкий треск, и ей на голову и плечи посыпались осколки стекла. Она стряхнула их и вдруг увидела, что совсем рядом на полу сидит Бенсон. В окне, которое он пробил своим телом, не осталось ни единого целого стекла. По-видимому, пуля задела ему ногу: на белой штанине расползалось красное пятно.
      — Гарри…
      Она заметила, что голос у нее стал хриплым. Так велик был ее ужас. Она знала, что не имеет права его бояться. Это причиняло вред ему, подрывало ее доверие к себе, было нарушением профессионального долга — и все-таки она боялась.
      Бенсон посмотрел на нее пустыми, невидящими глазами. И побежал по коридору.
      — Гарри, подождите…
      — Ничего! — крикнул Андерс, выбегая из компьютерной и бросаясь вдогонку за Бенсоном с пистолетом в вытянутой руке. Это выглядело так смешно, что Дженет чуть не засмеялась. Она слышала в отдалении бегущие шаги Бенсона. Андерс скрылся за поворотом, и звук их шагов смешался.
      Дженет осталась одна. Она поднялась с пола, испытывая головокружение и тошноту. Она знала, что должно было произойти. Бенсон, как зверь в ловушке, кинется к какому-нибудь выходу. Как только он появится там, где можно будет стрелять без риска попасть в кого-нибудь еще, полицейские откроют огонь. Корпус был оцеплен. Спастись Бенсон не мог. Но видеть, как это кончится, она не хотела.
      Она вошла в компьютерное отделение и огляделась. Главный компьютер был полностью выведен из строя. Два устройства магнитозаписи были опрокинуты, центральный пульт управления зиял множеством мелких круглых отверстий, и из них на пол летели искры. Надо было что-то сделать, пока не начался пожар. Дженет посмотрела по сторонам в поисках огнетушителя и в углу на ковре увидела топор Бенсона. А потом — пистолет.
      Она нагнулась и подняла его. Он оказался неожиданно тяжелым. Она зажала пистолет в руке — большой, скользкий, холодный. Андерс выбежал отсюда с пистолетом. Так значит… Пистолет Бенсона! Дженет уставилась на него, как будто он мог что-то рассказать ей о Бенсоне.
      Где-то один за другим раздались четыре выстрела. По лабиринту коридоров прокатилось эхо. Она подошла к разбитому окну и посмотрела наружу. Никого! И ничего не слышно.
      «Кончено», — подумала Дженет. Треск и шипение искр заставили ее обернуться. Только теперь она обратила внимание еще на один звук — монотонное пощелкивание. Она увидела, что магнитная лента полностью перемоталась и ее конец хлещет по металлическому стержню.
      Она выключила записывающее устройство и посмотрела на телепринтер, по которому бежали буквы: КОНЧЕ… КОНЧЕ… Раздались еще два выстрела, на этот раз заметно ближе. И Дженет поняла, что Бенсон все еще жив, все еще где-то тут. Она стояла в углу и ждала.
      Снова выстрел — уже совсем рядом.
      И приближающиеся шаги.
      Дженет притаилась за консолью. Как нелепо! Сначала Бенсон прятался за компьютером, теперь она прижимается к металлической стенке, словно ища у нее защиты.
      Она услышала частое, прерывистое дыхание. Шаги замерли, открылась дверь и с громким стуком захлопнулась. За консолью ей ничего не было видно.
      По коридору мимо двери кто-то пробежал, и топот его ног замер в отдалении. Наступила глубокая тишина. А потом Дженет опять услышала хриплое дыхание и кашель.
      Она выпрямилась.
      На полу, привалившись спиной к стене, в изорванной белой форме санитара сидел Гарри Бенсон. Его левая нога была залита кровью, пот градом струился по лицу, он задыхался. Его глаза были устремлены в пустоту, и он не осознавал, что рядом кто-то есть.
      Дженет все еще сжимала в руке пистолет, но она не испытывала ничего, кроме радости. Как-нибудь все устроится. Бенсон жив! Полицейские его не убили. Они тут одни, и ей никто не помешает — какая невероятная удача! В эту секунду Дженет была счастлива.
      — Гарри!
      Бенсон медленно повернул голову и замигал, он как будто не узнал ее, но потом улыбнулся.
      — Здравствуйте, доктор Росс.
      Улыбка была радостной, и Дженет вдруг увидела, как Макферсон наклоняет седую голову, благодаря ее, потому что проект спасен и Бенсон возвращен в клинику живым. Потом ей почему-то вдруг вспомнилось, как во время торжественной церемонии, когда ей вручали диплом врача, ее отец почувствовал себя нехорошо и должен был уйти. Почему она подумала об этом именно сейчас?
      — Все будет хорошо, Гарри, — сказала Дженет и обрадовалась уверенности в своем голосе.
      Она хотела успокоить Бенсона и не попыталась подойти к нему, а осталась стоять в углу за консолью.
      Бенсон молчал, все так же тяжело дыша. Потом он посмотрел на разбитый компьютер.
      — Мне все-таки это удалось, верно? — сказал он.
      — Все будет хорошо, Гарри, — повторила Дженет. Она уже обдумала дальнейшее. Сейчас надо привести в порядок его ногу, а завтра с утра они отсоединят вживленный компьютер, перепрограммируют электроды, и положение будет спасено. Все кончится благополучно. Как удачно это вышло. Эллис справит новоселье. Макферсон поведет НПИО к новым научным открытиям. И они будут ей благодарны. Они оценят ее действия и отдадут должное ее…
      — Доктор Росс… — Бенсон пытался подняться, морщась от боли.
      — Не двигайтесь, Гарри. Лежите спокойно.
      — Но мне надо встать.
      — Не двигайтесь, Гарри.
      Глаза Бенсона вспыхнули, улыбка исчезла.
      — Не называйте меня Гарри. Меня зовут мистер Бенсон. Называйте меня мистер Бенсон.
      В его голосе слышалась злоба. Дженет растерялась. Ведь она же старается ему помочь. Неужели он не понимает, что только она одна еще хочет ему помочь? Остальных вполне устроит, если его убьют.
      Бенсон изо всех сил пытался подняться.
      — Не двигайтесь, Гарри! — и она показала ему пистолет. Злое, враждебное движение. Она рассердилась на него. Конечно, она знала, что это плохо, и и все-таки она рассердилась.
      — Это мой пистолет! — Бенсон улыбнулся радостной детской улыбкой.
      — Теперь он у меня, — сказала Росс.
      Губы Бенсона оставались раздвинутыми, но уже в гримасе боли. Он поднялся на ноги и тяжело оперся о стену. На ковре у его левой ноги багровело большое пятно.
      — Меня ранили.
      — Не двигайтесь. Все будет хорошо.
      — Он попал мне в ногу… — Бенсон перевел взгляд с кровавого пятна на лицо Дженет. Он опять улыбнулся. — Вы ведь не будете стрелять, верно?
      — Буду, если понадобится.
      — Вы же мой доктор.
      — Не двигайтесь с места, Гарри.
      — Вы не станете стрелять, — сказал Бенсон и сделал шаг вперед.
      — Остановитесь, Гарри!
      Бенсон улыбнулся и сделал еще один шаг. Он пошатнулся, но удержался на ногах.
      — Вы не станете стрелять.
      Дженет стало страшно. Она боялась, что убьет Бенсона, и боялась, что не убьет его. Слишком сложным было положение — они одни среди обломков копьютера…
      — Андерс! — крикнула она. — Андерс!
      По коридорам прокатилось гулкое эхо. Не отрывая взгляда от ее лица, Бенсон сделал еще шаг, покачнулся и навалился грудью на одну из консолей. Его белая куртка лопнула под мышкой. Бенсон тупо поглядел на прореху.
      — Разорвалось… — сказал он.
      — Стойте там, Гарри. Стойте там!
      «Так разговаривают с животным», — подумала Дженет. Не кормить и не дразнить зверей. Она чувствовала себя цирковой укротительницей.
      Бенсон, цепляясь за консоль, тяжело дышал.
      — Отдайте мне пистолет, — сказал он вдруг. — Он мне нужен. Отдайте!
      — Гарри!
      С глухим стоном Бенсон выпрямился и шагнул вперед.
      — Андерс!
      — Бесполезно, — сказал Бенсон. — У вас не осталось времени, доктор Росс.
      Он не спускал с нее пристального взгляда. Внезапно его зрачки расширились. Очередная стимуляция.
      — Чудесно! — проговорил он и улыбнулся.
      Стимуляция отвлекла его, и он несколько мгновений сосредоточился на блаженном ощущении. Когда он заговорил снова, голос у него был спокойный и отчужденный.
      — Видите ли, они гонятся за мной. Они натравили на меня свои маленькие компьютеры. Программа: охота. Выследи и убей. Программа, изначально заложенная в человеке. Выследи и убей. Вы понимаете?
      Их разделяло пять-шесть шагов. Дженет держала пистолет, вытянув руку, как это делал Андерс. Но ее рука дрожала.
      — Пожалуйста, Гарри, не подходите ближе, — сказала она. — Пожалуйста!
      Бенсон улыбнулся. И шагнул вперед.
      Безотчетно Дженет все сильнее нажимала на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Отдача была такой сильной, что ее руку подбросило вверх, а сама она попятилась к стене, стараясь удержаться на ногах.
      Бенсон стоял в клубящемся дыму и мигал. Потом он снова улыбнулся.
      — Это не так просто, как кажется.
      Дженет судорожно сжала рукоятку пистолета. Теперь он был теплым. Она попробовала снова поднять его, но рука у нее тряслась и ей пришлось придержать ее у запястья.
      Бенсон снова шагнул вперед.
      — Не подходите, Гарри. Я не шучу.
      Перед глазами Дженет закружился вихрь образов. Она увидела Бенсона, каким он был, когда впервые пришел к ней на прием, — мягким, кротким, тяжело больным человеком. А потом — часовые беседы, тесты, препараты… Он был хорошим, честным человеком, измученным страхом. Он не виноват. Это она виновата. Виноват Эллис, виноват Макферсон, виноват Моррис.
      Потом она увидела Морриса — лицо, превращенное в кровавое месиво.
      — Доктор Росс, — сказал Бенсон. — Вы мой врач. Вы не причините мне вреда.
      Он был совсем рядом. Его руки тянулись к пистолету. Дженет, дрожа всем телом, смотрела, как эти руки приближаются к стволу пистолета, как разжимаются пальцы, готовясь схватить… готовясь схватить…
      Она выстрелила в упор.
      С поразительной быстротой Бенсон подпрыгнул и повернулся в воздухе, увернувшись от пули. Дженет обрадовалась: она сумела его отогнать, не поранив. Сейчас прибежит Андерс и они вдвоем сладят с ним, доставят в операционную.
      Бенсон всем телом ударился о печатное устройство и опрокинул его. Раздался отрывистый треск — оно начало печатать. Бенсон упал на спину. Из его груди густой струей била кровь. Белая форма стала багряной.
      — Гарри? — сказала Дженет.
      Он не шевельнулся.
      — Гарри? Гарри?
      Дженет плохо помнила, что было потом. Пришел Андерс и взял пистолет из ее руки. Потом он отвел ее в угол комнаты, а три человека в серой одежде поставили на пол носилки с длинной пластмассовой капсулой. Они открыли крышку — внутри была странная желтая прокладка, похожая на медовые соты. Люди в сером подняли тело Бенсона — Дженет заметила, что они очень следят за тем, чтобы кровь не попала на их защитные костюмы, — и положили его в капсулу. Потом они закрыли капсулу и заперли особые замки. Два человека унесли ее, а третий стал ходить взад и вперед со счетчиком Гейгера, который громко трещал. Дженет подумала, что так кричит рассерженная обезьяна. Человек со счетчиком подошел к ней. Лица его она не видела, потому что стекла его серого шлема запотели.
      — Вам лучше уйти отсюда, — сказал он.
      Андерс обнял ее за плечи. Она заплакала.