– Через час, – ответил Сандерс.

– А почему не сейчас?

– Прежде я должен кое-что сделать, – объяснил Сандерс.

– А, Томас! – открыв дверь своего гостиничного номера, Макс Дорфман сразу отъехал, вернувшись к телевизору. – Наконец ты решил зайти ко мне.

– Вы уже слышали?

– О чем? – поинтересовался профессор. – Я человек старый: никто обо мне уже не заботится, все меня отставили в сторону. Все, включая тебя. – Он выключил телевизор и улыбнулся.

– А что все-таки вы слышали? – спросил Сандерс.

– Да так, мало ли что. Сплетни, слухи. Почему бы тебе самому мне не рассказать?

– У меня неприятности, Макс.

– Еще бы! – фыркнул Дорфман. – У тебя всю последнюю неделю неприятности. Ты только сейчас заметил?

– Они хотят меня подставить.

– Они?

– Блэкберн и Мередит.

– Ерунда.

– Нет, это правда.

– Ты допускаешь, что Блэкберн в состоянии тебя подставить? Филип Блэкберн, бесхребетный дурак? У него же нет принципов и почти нет мозгов. Я сто лет назад советовал Гарвину его выгнать. Блэкберн не способен самостоятельно мыслить.

– Тогда Мередит.

– Ах, Мередит… Ну да, ну да… Такая прелесть! Такие очаровательные грудки…

– Макс, прошу вас…

– Когда-то ты тоже так считал.

– Это было очень давно, – объяснил Сандерс. Дорфман улыбнулся.

– Что, твои вкусы изменились? – с издевкой спросил он.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что-то ты бледен, Томас.

– Я ничего не могу понять. Я боюсь.

– Ах, ты боишься… Такой крупный сильный мужчина боится этой миленькой слабой женщины с такими миленькими грудками.

– Макс!..

– Конечно, у тебя есть основание бояться: она сделала тебе так много ужасных вещей. Она тебя обманывала, она тобой играла, оскорбляла тебя, да?

– Да, – признал Сандерс.

– И они с Гарвином подставили тебя?

– Да.

– Тогда зачем ты рассказывал мне о цветке, а?

Сандерс нахмурился, не сразу поняв, что имеет в виду Дорфман. Старик говорил так бессвязно и так любил быть…

– О цветке, – раздраженно повторил профессор, стуча костяшками пальцев по подлокотнику кресла-каталки. – О цветке, нарисованном на дверном стекле твоей квартиры. Мы с тобой как-то говорили об этом. Или теперь будешь утверждать, что забыл?

А ведь Сандерс и в самом деле не мог вспомнить, что было связано с этим цветком – до этого момента. Ho теперь он вдруг все вспомнил. Наваждение, которое преследовало его последние дни.

– Вы правы, я забыл.

– Ты забыл! – с иронией повторил Дорфман. – И ты думаешь, я в это поверю?

– Макс, но я и в самом деле…

Профессор фыркнул.

– Ты невозможен. Вот уж ни за что бы не поверил, что ты сможешь заливать так откровенно. Ничего ты не забыл, Томас. Ты просто предпочитаешь не смотреть лицо фактам.

– Каким фактам?

Перед мысленным взором Сандерса всплыло изображение цветка – такое ярко-оранжевое, пурпурное и желтое; цветок на двери в квартиру… В начале недели это воспоминание назойливо преследовало его, а сегодня вернулось…

– Не терплю я этих шарад, – пожаловался Дорфман. – Все ты, конечно, помнишь. Ты просто предпочитаешь не думать об этом.

Сбитый с толку Сандерс покачал головой.

– Слушай, Томас, ты рассказывал мне это лет десять назад, – настаивал профессор, помахивая рукой в воздухе. – Ты мне исповедовался. Рыдал, так сказать, в жилетку. Очень ты тогда был растерян, на то время приходились самые важные события твоей жизни. Значит, забыл, говоришь? – Старик недоверчиво покачал головой. – Ты рассказывал мне, как часто приходилось гонять с Гарвином в Японию и Корею. А по возвращении она всегда ожидала тебя в квартире в каком-нибудь эротичном наряде и в эротичной позе. И порой, подходя к входной двери, ты сразу видел ее сквозь нарисованный на стекле цветок. Или я не прав?

Он был не прав.

Воспоминание обрушилось на Сандерса внезапно, как телевизионное изображение. Он видел все так отчетливо, будто это происходило пять минут назад: ступеньки лестницы, ведущие к его квартире на втором этаже, и звуки, которые он услышал, еще не взявшись за ручку двери. Звуки, происхождение которых он даже не сразу понял, и, только когда он остановился на площадке и взглянул сквозь разрисованное стекло, он увидел…

– Я вернулся домой на один день раньше, – медленно сказал он.

– Вот-вот. Ты вернулся домой неожиданно… Размалеванное желтой, оранжевой и пурпурной краской стекло… А за ним – ее голая спина, дергающаяся вверх-вниз. Мередит сидела на коленях на кушетке в комнате и – двигалась вверх и вниз.

– И как же ты поступил? – спросил Дорфман. – Когда увидел ее?

– Я позвонил в дверь…

– Точно. Очень воспитанный мальчик – вежливый доброжелательный. Позвонил в дверь.

…Мередит повернулась к двери; ее спутанные волосы закрывали пол-лица. Только когда она отбросила их с глаз, она увидела Сандерса, и выражение ее лица изменилось, глаза широко раскрылись.

– А дальше? – подгонял Дорфман. – Что ты сделал потом?

– Я ушел, – ответил Сандерс. – Я вернулся… вернулся в гараж и сел в машину. Поехал проветриться. Ездил часа два, а то и больше. Когда вернулся, было уже темно.

– Конечно, ты был расстроен.

…Он опять поднялся по лестнице и заглянул сквозь дверное стекло: гостиная была пуста. Отперев дверь, он прошел в комнату. На кушетке стояла банка воздушной кукурузы, вся кушетка была разворочена, покрывало сбито. Телевизор работал, но звук был выключен. Сандерс отвернулся от кушетки и прошел в спальню, зовя Мередит по имени. Он нашел ее в спальне, где она стояла, склонившись над раскрытым чемоданом, и паковала свои вещи. «Что ты делаешь?» – спросил он. «Ухожу», – ответила она и повернула к нему лицо. Ее тело было напряжено, как струна. «Разве это не то, чего бы тебе хотелось?» – «Я не знаю…»

И тогда она разразилась рыданиями. Всхлипывая, потянулась за пачкой бумажных салфеток и стала громко, неуклюже, как ребенок, сморкаться. И как-то само собой получилось, что он протянул к ней руки, и она бросилась к нему в объятия, гладя его по лицу, и снова и снова повторяла сквозь слезы, как ей стыдно, как она сожалеет. И потом само собой… Дорфман хихикнул.

– Прямо на чемодане, да? Прямо на ее уложенном в чемодане бельишке вы и укрепили обретенный вновь союз?

– Да, – подтвердил Сандерс.

– Она возбуждала тебя, ты опять хотел ее. Она чуть не предпочла тебе другого, но ты хотел обладать ею.

– Да…

– Любовь прекрасна, – сказал Дорфман с новой порцией сарказма. – Чистая, невинная… Так вы снова оказались вместе, да?

– Да, на некоторое время. Но ничего хорошего из этого уже не получилось.

Да, все в конце концов закончилось как-то странно. Сначала он злился на нее, затем простил. Он думал, что они смогут жить вместе. Они говорили о своих чувствах и всячески старались доказать свои слова делами, и Сандерс изо всех сил старался восстановить былое. Но происшедший инцидент нанес смертельный удар их отношениям – из них ушло что-то очень важное… И они могли сколь угодно убеждать себя в том, что все в порядке, но – тщетно: сердцевина их любви была мертва. Они барахтались, стараясь внести в развалившуюся совместную жизнь прежнюю энергию, но в конце концов все развалилось…

– И когда все закончилось, – подсказал Дорфман, – ты прибежал ко мне поговорить.

– Да, – сказал Сандерс.

– И о чем же мы разговаривали? – спросил профессор. – Или это ты тоже «забыл»?

– Нет, я помню: я пришел к вам за советом.

…Он пришел к Дорфману, ибо подумывал уехать из Купертино. С Мередит он порвал, жизнь пошла кувырком, и он решил начать все сначала, переехав куда-нибудь. А Гарвин как раз предложил ему перебраться в Сиэтл, чтобы возглавить Группу новой продукции, дав день на размышления. Сандерс решил посоветоваться с Дорфманом.

– Ты был так расстроен, – сказал Дорфман. – Такой грустный конец истории любви…

– Да.

– Можешь сказать, что Мередит Джонсон и была причиной твоего переезда в Сиэтл. Из-за нее ты изменил свою жизнь, начал строить новую карьеру. Многие люди об этом знают. Гарвин, например, знает. И Блэкберн. Boт почему он так осторожно выспрашивал у тебя, сможешь ли ты с ней сработаться. Все об этом беспокоились, Томас, но ты всех убедил, что проблем не будет, так?

– А между тем твои заверения были фальшивыми.

Сандерс замялся.

– Я не знаю, Макс…

– Э, нет! Ты отлично знаешь! Это ведь было для тебя как дурной сон, как кошмар, возвращающийся к тебе из прошлого, – услышать, что та, с которой ты тогда порвал, появится теперь здесь, в Сиэтле, да еще и станет твоей начальницей. Перехватит должность, на которой ты уже видел себя. Считал себя достойным этой должности.

– Н-не знаю…

– В самом деле? А я бы на твоем месте рассердился бы и постарался бы от нее избавиться. Она уже сделала тебе однажды очень больно, и тебе не хотелось, чтобы это произошло еще раз. Но что можно было поделать? Эту должность передали ей, и она – протеже Гарвина. Она находится под его покровительством, и он не хочет и слом слышать. Так?

– Так.

– А ты давно отошел от Гарвина, уже много лет назад. Потому что на самом деле он не хотел, чтобы ты соглашался на должность в Сиэтле. Он предложил ее тебе, рассчитывая на твой отказ. Гарвину нравится иметь протеже, ему нравится, когда у его ног копошатся обожатели, и очень не нравится, когда эти обожатели собирают вещички и сматываются в другой город. Ты разочаровал Гарвина – и уже бесповоротно. Тут внезапно появляется женщина из твоего прошлого, да еще прикрытая авторитетом Гарвина. Ну что ты мог поделать, да еще охваченный гневом.

Сандерс в смущении задумался, припоминая чувства, которые он ощущал в понедельник – слухи, новость, принесенная Блэкберном, первая встреча с Мередит… Что-то он не мог припомнить, чтобы он злился. Его обуревали самые разные эмоции, но вот гнева среди них не было, Сандерс был в этом уверен…

– Томас, Томас, не спи. Сейчас на это нет времени.

Сандерс тряхнул головой: мысли путались.

– Эх, Томас! Сознаешь ты это или нет, нравится тебе это или нет, но все, что произошло, сделано тобою самим. И ты знал, что в определенной степени так случится. Ты даже и ожидал, что так случится.

Сандерс вспомнил слова Сюзен: «Почему ты не рассказал мне обо всем? Я могла бы тебе помочь…»

И она, конечно, была права: как-никак, адвокат, она помогла бы ему советом, если бы он сразу рассказал ей о случившемся, объяснила, что и как нужно делать. Она бы вытянула его из этой заварухи… Но он ей ничего не сказал.

«А теперь мало что можно предпринять», – закончила тогда она.

– Ты сам хотел этого противостояния, Томас…

Как там говорил Гарвин: «Она была твоей подружкой, и тебе не понравилось, что она тебя бросила; теперь ты решил ей отомстить».

– Ты всю неделю только и занимался, что углублял это противостояние.

– Макс…

– И не говори мне теперь, что ты – жертва людей и обстоятельств. Ты не жертва, тебе хочется думать, что ты – жертва. Потому что ты не хочешь брать на себя ответственность даже за свою собственную жизнь; потому что ты сентиментальный, ленивый и наивный. Ты считаешь, что о тебе должны позаботиться другие.

– Боже мой, Макс! – взмолился Сандерс.

– Ты отрицаешь свое участие во всем этом, делаешь вид, что ничего не помнишь и ничего не понимаешь. Boт как сейчас делаешь вид, что смущен.

– Макс!..

– Ох, как будто мне, кроме тебя, забот не хватает! Сколько у тебя осталось времени до совещания? Двенадцать часов? Десять? А ты теряешь драгоценное время на болтовню с сумасшедшим стариком. – Профессор развернул на месте свою каталку. – Будь я на твоем месте, немедленно занялся бы делом.

– Каким?

– Ну, Томас, теперь, когда мы все знаем о твоих намерениях, нам осталось только выяснить, какие же намерения у нее. Она ведь тоже решает какие-то свои проблемы, не так ли? У нее тоже есть какая-то своя цель. Итак, что ей нужно?

– Откуда я знаю? – ответил Сандерс.

– Это понятно. А вот как бы тебе это узнать?

Погрузившись в размышления, Сандерс прошел пять кварталов, отделявших его от «Иль Терраццо». Фернандес поджидала его, стоя на улице. В ресторан они вошли вмести.

– О Боже! – воскликнул Сандерс, оглядевшись.

– Все подозреваемые на месте, – пошутила Фернандес.

В дальней части зала, прямо перед ними, обедали Мередит Джонсон и Боб Гарвин. За два столика от них сидел Фил Блэкберн с худощавой женщиной в очках, похожей на бухгалтера. Рядом с ними обедали Стефани Каплан и молодой человек лет двадцати – Сандерс решил, что ее сын. А дальше, у самого окна, проводила деловой обед группа сотрудников «Конли-Уайт», разбросавших по столешнице бумаги, вынутые из портфелей, стоявших здесь же, у стульев. Эд Николс сидел посредине; по правую руку от него сидел Джон Конли, по левую – Джим Дейли, что-то наговаривавший в крошечный диктофон.

– Может быть, нам стоит перейти куда-нибудь в другое место? – предложил Сандерс.

– Не надо, – ответила Фернандес. – Они нас уже увидели. Мы можем пристроиться вон там, в уголке.

Кармайн подошел к ним.

– Мистер Сандерс, – приветствовал он их официальным кивком.

– Нам нужен столик в углу, Кармайн.

– Да, пожалуйста, мистер Сандерс.

Они сели рядом. Фернандес присматривалась к Мередит и Гарвину.

– Она могла бы быть его дочерью, – сказала она.

– Да, все так говорят.

– Это прямо в глаза бросается.

Официант принес меню. Ничего интересного из еды Сандерс для себя не нашел, но все равно заказал. Фернандес продолжала изучать Гарвина.

– А он боец, не так ли?

– Боб-то? Да, знаменитый боец. Крутой мужик.

– А она знает, как им вертеть. – Фернандес отвернулась и достала из чемоданчика бумаги. – Вот проект контракта, который Блэкберн вернул мне назад: говорит, что все в порядке, если не считать двух пунктов. Во-первых, они хотят оговорить за собой право уволить вас, если выяснится, что вы совершили, будучи их сотрудником, уголовно наказуемый поступок.

– Угу… – Сандерс задумался, что они могли иметь в виду.

– А второй пункт предоставляет им право уволить вас, если вы неудовлетворительно выполняете вашу работу по меркам современных производственных стандартов. Что бы это значило?

– У них есть что-то на уме… – И Сандерс рассказал Фернандес о разговоре, подслушанном им у дверей в конференц-зал.

Как обычно, Фернандес никак не отреагировала на рассказ.

– Возможно, вы правы, – согласилась она.

– Возможно? Не возможно, а несомненно!

– Я говорю в юридическом смысле: возможно, они затевают какую-то каверзу такого рода. И у них может получиться!

– Как?

– Жалоба о сексуальном преследовании предусматривает полное изучение всех сторон поведения истца. Если будет признано отклонение от принятых норм, и не только в настоящем, но и в прошлом, это может послужить поводом аннулировать жалобу. У меня был клиент, проработавший на компанию десять лет, но компания смогла предъявить доказательства того, что в анкете сотрудник допустил неточность. На этом основании дело было закрыто, а истца уволили.

– Значит, они что-то выкопали в моем прошлом?..

– Скорее всего, да.

Сандерс нахмурился: что же они могли найти?

Она ведь тоже решает какие-то свои проблемы… Итак, что ей нужно?

Фернандес достала из кармана диктофон.

– Я хочу кое-что обсудить с вами, – сказала она. – Я не все поняла.

– Ладно.

– Тогда послушайте.

Она передала диктофон Сандерсу, и тот прижал его уху.

В динамике отчетливо послышался его собственный голос: «…поставим их в известность позже. Я ей передал наши соображения, и сейчас она разговаривает с Бобом, так что предположительно на завтрашнем совещании нам нужно будет придерживаться этой позиции. Ладно, Марк, в любом случае, если будут какие-либо изменения, я свяжусь с тобой перед началом совещания и…» – «Брось ты этот телефон», – раздался громкий голос Мередит, а затем шуршание чего-то, похожего на ткань, звук поцелуя и тупой стук аппарата, упавшего на подоконник, сопровождаемый треском разрядов.

Опять шелест. Затем тишина.

Фырканье. Шорох.

Прислушиваясь, Сандерс пытался реконструировать происшедшее тогда в кабинете. Вот сейчас они, обнявшись, идут к кушетке – голоса становятся тише и неразборчивей. Вот снова его голос: «Подожди, Мередит…»

«О Боже, я весь день тебя хочу…»

Шуршание, тяжелое дыхание – трудно понять, что в тот момент происходило. Мередит негромко простонала. Опять шуршание.

«О, как здорово чувствовать тебя всего, я не могу спокойно терпеть, когда тот тип касается меня. Эти идиотские очки… Ох, я вся горю, я так давно толком не трахалась…»

Шорох. Статические разряды. Опять шорох. Сандерс почувствовал легкое разочарование: он не мог толком представить, что там происходило, а ведь он сам участвовал в событиях. Никого эта пленка не убедит… В основном на ней были записаны какие-то смутные звуки неясного происхождения, перемежаемые долгими периодами сплошного молчания.

«Мередит…» – «О-о-о… Не говори ничего… Нет! Нет!»

Теперь Сандерс слышал, как она хватает воздух мелкими глотками.

Опять тишина.

– Ну и хватит, – сказала Фернандес.

Сандерс выключил диктофон, положил его на стол и покачал головой.

– Из этого совершенно нельзя понять, что же происходило там на самом деле.

– Ничего, и этого хватит, – успокоила его Фернандес. – И не беспокойтесь о доказательствах – это моя забота. Но вы слышали, что она сказала вначале? – Она сверилась с записями в блокноте. – Вот она говорит: «Я весь день тебя хочу», а попозже: «Как здорово чувствовать тебя всего, я не могу спокойно терпеть, когда тот тип касается меня, эти идиотские очки, ох, я вся горю, я так давно толком не трахалась…» Вы эту часть прослушали?

– Да, прослушал.

– Так, и о ком она говорит?

– Когда?

– Ну, кто этот тип, чьих прикосновений она не выносит?

– Я думаю, это ее муж, – сказал Сандерс. – Мы говорили о нем раньше, еще до начала записи.

– Расскажите-ка…

– Ну, Мередит пожаловалась, что ей пришлось платить своему мужу отступного при разводе, и сказала, что постели он ужасен. Она сказала: «Я ненавижу мужчин, которые сами не знают, что делают».

– Значит, вы полагаете, что слова: «Я не выношу, когда да этот тип меня касается» – относятся к ее мужу?

– Ну да…

– А я так не считаю, – возразила Фернандес. – Они развелись довольно давно, развод был тяжелым, и муж ее ненавидит. Сейчас у него другая подружка – они вмести уехали в Мексику. Нет, я не думаю, что она имела в виду бывшего мужа.

– Кого же тогда?

– Не знаю…

– Это может быть кто угодно, – предположил Сандерс.

– Не думаю. Вот послушайте еще раз, прислушайтесь к ее интонациям.

Она перемотала ленту и поднесла диктофон к уху Сандерса. Несколько секунд спустя он опустил аппаратик.

– Она какая-то… взбешенная.

– Я бы сказала, рассерженная, – кивнула Фернандес. – В самом разгаре свидания с вами она вспоминает кого-то другого. «Тип»… Похоже, она в эту минуту кому-то мстит.

– Не знаю… – неуверенно сказал Сандерс. – Мередит любит потрепаться, она всегда в такие минуты о ком-то вспоминает. О прежних парнях, там… Она не из тех, кого можно назвать романтической особой.

Он живо припомнил, как однажды они после утомительных упражнений лежали вдвоем на постели в его квартире и отдыхали… Был воскресный вечер, с улицы доносились голоса детей… Сандерс поглаживал Мередит по бедрам, ощущая под пальцами капельки пота, и в эту трогательную минуту она сказала: «Знаешь, я однажды встречалась с парнем из Норвегии, так у него был кривой член – ну, совсем как сабля; выгнут в сторону, и он…» – «Господи, Мередит…» – «А что ж тут такого? Правда, он и на самом деле был…» – «Давай только не сейчас!»

И когда случалось что-нибудь подобное, она вздыхала, будто ей претила его обостренная чувствительность, и спрашивала: «И почему парни всегда хотят думать, будто они были первыми?» – «Да нет же, – отвечал он ей. – Мы понимаем, что не первые… Но просто иногда такие разговоры неуместны, понимаешь?»

И она снова вздыхала.

– Ладно, пусть для нее привычное дело – обсуждать интимные вопросы, – сказала Фернандес. – Пусть она такая открытая натура или ей на все плевать. Но о ком же она говорила тогда?

– Не знаю, Луиза, – покачал головой Сандерс.

– Она говорила, что не любит, когда он ее касается, таким тоном, будто… будто у нее нет выбора. И упоминает дурацкие очки. – Она взглянула на Мередит, которая неторопливо жевала, сидя рядом с Гарвином. – Может, он?

– Не думаю…

– А почему бы, собственно, и нет?

– Все говорят, что это не так, что Боб с ней не спит.

– Все могут и ошибаться.

– Это было бы кровосмешение, – покачал головой Сандерс.

– Может быть, вы и правы…

Принесли заказанный обед. Сандерс склонился над своими спагетти «путтанеска», выковыривая оттуда сливки. Он не чувствовал голода. Зато Фернандес, сидя рядом с ним, уписывала за обе щеки – они заказали себе одно и то же.

Сандерс смотрел на людей из «Конли-Уайт». Николс поднял рулончик фотопленки. Слайды, догадался Сандерс. Интересно, что там заснято? Полукруглые очки для чтения торчали у Николса на носу. Сидевший рядом с ним Конли посмотрел на часы и что-то сказал. Остальные кивнули. Конли взглянул на Джонсон и снова вернулся к своим бумагам.

Сандерс услышал обрывок фразы, сказанной Дейли:

– …есть эти цифры?

– Да, они здесь, – подтвердил Конли, показывая рулончик.

– Очень вкусно, – сказала Фернандес. – Ешьте, a то остынет.

– Ладно. – Сандерс отправил в рот немного макарон, но, не почувствовав никакого вкуса, положил вилку. Фернандес промокнула салфеткой подбородок:

– Знаете, а вы так толком и не объяснили мне, почему вы тогда дали задний ход на самом интересном месте.

– Мой друг Макс Дорфман говорит, что я с самого начала так собирался сделать.

– Ну и дела! – сказала адвокатесса.

– Вы тоже так считаете?

– Не знаю… Я просто хотела бы знать, что вы чувствовали в тот момент. Ну… когда передумали…

Сандерс пожал плечами.

– Просто расхотелось.

– Угу… Уже не так хотелось, да?

– Не то чтобы… – И он признался: – Хотите на самом деле знать почему? Потому что она кашлянула.

– Кашлянула? – переспросила Фернандес.

Сандерс будто снова увидел себя: со спущенными брюками он склонился над Мередит, лежащей на кушетке. Он тогда еще подумал: «Что я здесь делаю?» А она тянула его к себе, держа руками за плечи, и приговаривала: «О, пожалуйста… Нет… Нет…»

И в эту минуту она отвернулась и кашлянула.

Этот кашель все и решил. Сандерс отстранился, сказал: «Ты права» – и встал с кушетки.

Выслушав это, Фернандес нахмурилась и озадаченно сказала:

– Я как-то не ожидала, что кашель может оказать такое действие.

– Может. – Сандерс отодвинул свою тарелку. – В такие минуты не кашляют.

– Почему? Это что, вопрос этикета? – поинтересовалась Фернандес. – Нельзя кашлять в экстазе?

– Нет, это не то, – мрачно ответил Сандерс. – Вы спросили, я ответил…

– Я пошутила, не обижайтесь, пожалуйста. Так при чем здесь кашель?

Сандерс поколебался.

– Знаете, женщины привыкли думать, что мужчины настолько увлечены своими ощущениями, что ничего не замечают в такие минуты. Ну, принято считать, что мужчины не знают, где надо приласкать, где нужно погладить, и так далее… Что они глуповаты в вопросах секса.

– Не думаю, что вы так уж глуповаты. Так, а что насчет кашля?

– Кашель означает, что вы вовсе не увлечены происходящим…

– Это звучит несколько категорично, – подняла бровь адвокат.

– Зато правильно.

– Ну, не знаю… У моего мужа бронхит, и он кашляет все время.

– Только не в последний момент…

Фернандес помолчала, вспоминая.

– Зато он кашляет сразу, когда все закончится… Прямо взрывается кашлем. Мы всегда над этим хохочем.

– После – это другое дело. А вот в самый напряженный, самый решающий момент, уверяю вас, никто не кашлянет.

Замолчав на мгновение, он стал припоминать картины из своего холостяцкого прошлого: щеки женщины краснеют, шея или верхняя часть груди покрывается пятнами; такие твердые вначале соски становятся мягкими… Глаза, темнеют, иногда закатываются. Губы припухают, дыхание меняет ритм… Женщина меняет положение бедер, меняет ритм движения, становится одновременно напряженней и податливей. На лбу появляются морщинки… В общем, у всех по-разному, но…

– Никто никогда не кашляет, – уверенно сказал он.

Тут внезапно он смутился и, торопливо придвинув к себе тарелку, начал жевать, скрывая свое нежелание говорить далее на эту тему. У него появилось ощущение, что он нарушил какие-то неписаные правила, которых придерживались все, хотя и притворялись, что этих правил не существует…

Фернандес с любопытством смотрела на него.

– Вы что, читали где-то об этом?

Он отрицательно помотал головой.

– Мужчины обсуждают между собой подобные вещи?

Он опять покачал головой.

– А женщины обсуждают…

– Я знаю, – сказал Сандерс, проглотив еду. – Короче говоря, она кашлянула – и я отыграл назад. Она совершенно не была возбуждена, и это меня… ну, рассердило, что ли… Лежала передо мной, задыхалась и стонала, а на самом деле только притворялась. Я понял…

– Что она вас использует?

– Да, вроде этого. Манипулирует мной. Иногда я думаю, что если бы она не кашлянула тогда… – Сандерс неопределенно пожал плечами.

– Может быть, мне прямо у нее спросить? – хмыкнула Фернандес, кивая в сторону столика Мередит.

Сандерс поднял глаза и увидел, что та идет в их сторону.

– Вот дьявол…

– Спокойнее, спокойнее, все нормально.

Мередит с широкой улыбкой на лице остановилась около их столика.

– Привет, Луиза, привет, Том.

Сандерс начал подниматься из-за стола.

– Нет-нет, Том, не надо вставать. – Она положила руку на плечо Сандерса и слегка его сжала. – Я на минутку.

Мередит лучезарно улыбалась: она выглядела в точности как уверенный в себе начальник, подошедший сказать пару слов коллегам. Сандерс увидел за ее спиной, как Гарвин расплачивается по счету, и мельком подумал, подойдет ли и он к их столику.

– Луиза, я только хочу сказать, что не держу на вас зла, – говорила Мередит. – Я понимаю – каждый выполняет свою работу. И это прекрасно, это делает воздух чище. Я надеюсь, что и в дальнейшем мы будем продуктивно сотрудничать…

Говоря это, Мередит стояла за спинкой стула Сандерса, и ему приходилось выкручивать себе шею, чтобы видеть ее.

– Может быть, вы присядете к нам? – предложила Фернандес.

– Ну, разве что на минутку…

Сандерс встал, чтобы придвинуть ей стул, думая, что глазах чиновников из «Конли» все выглядит очень мило – воспитанный босс уступает уговорам подчиненных одалживает их своим обществом. Двигая стул, он увидел, что Николс смотрит в их сторону поверх очков, так же как и молодой Конли.

Мередит присела.

– Не хотите ли чего-нибудь? – заботливо поинтересовалась Фернандес.

– Благодарю вас, я только что пообедала.

– Тогда, может быть, кофе?

– Спасибо, не нужно.

Сандерс сел. Мередит наклонилась вперед.

– Боб только что поделился со мной своими планами акционирования отдела. Потрясающе – дело идет полным ходом.

Сандерс с изумлением следил за ней.

– Вот, смотрите – Боб принес список предполагаемых названий новой компании. Послушайте, как звучим «Спидиор», «СпидСтар», «ПраймКор», «Тализан», «Тензор». Мне кажется, что фирме под названием «СпидКор» подобает производить запасные части для гоночных автомобилей; «СпидСтар» как-то уж слишком ассоциируется с деньгами; «ПраймКор» как название больше подошло бы какому-нибудь обществу взаимного кредита. Как насчет «Тализан» или «Тензор»?

– «Тензор» – это название лампы, – сказала Фернандес.

– Ладно, а вот «Тализан», по-моему, очень неплохо.

– Совместное предприятие «Эппл» и «Ай-би-эм» называется «Талиджент», – подсказал Сандерс.

– Ох, и правда… Слишком похоже. А как насчет «МикроДайн»? Неплохо, да? Или «Эй-ди-джи» – сокращена от «Эдвансед Дейта Грэфик»? Звучит, а?

– «МикроДайн» вроде неплохо…

– По-моему, тоже… И вот еще… «АноДайн».

– Это болеутоляющее, – сказала Фернандес.

– Что-что?

– «Анодайн» – это болеутоляющее лекарство. Наркотик.

– Ух ты… Тогда отпадает. И последнее название: «СинСтар».

– Звучит как название фармацевтической фирмы.

– И в самом деле… Ну ничего, у нас есть еще целый год, чтобы выбрать. Ну, а для начала и «МикроДайн» неплохо. Этакая комбинация «микро» и «динамика». Впечатляет, да?

Еще до того как они успели ответить, Мередит отодвинула свой стул.

– Мне пора идти, но я думала, что вы захотите выслушать мои соображения. Спасибо за совет. До свидания, Луиза, увидимся завтра. Пока, Том. – Она пожала обоим руки и вернулась к Гарвину. Вдвоем они подошли к столу, за которым расположились представители «Конли».

Сандерс посмотрел ей вслед.

– «Впечатляет», – повторил он. – Боже, она подбирает название для новой компании, а сама толком не знает, чем та будет заниматься…

– Ну, это она просто представление устроила…

– Конечно, – подтвердил Сандерс. – Она вся представление. Только к нам это отношения не имеет – это все для них.