Дневники няни

— Ладно. Что мы будем делать сегодня вечером? О, давай полетаем?

Я несколько раз ставила его к себе на ноги, и мы «летали» по комнате.

— Только после ванны, — предупреждаю я, вкатывая ходунок в холл. — Что желаете на ужин?

Пока мы вешаем пальто, появляется миссис N. в вечернем красном платье до пола и бигуди на «липучках». Очевидно, мы застали ее в самый разгар подготовки к романтическому ужину с мистером N.

— Привет, друзья. Хорошо провели время?

— С Валентиновым днем, мамочка! — радостно орет Грейер.

— И тебя тоже. Поосторожнее с мамочкиным платьем! Пила!

— Вы такая красивая, — бормочу я, снимая сапоги.

— Вы так считаете?

Она растерянно смотрит на свою талию.

— У меня еще есть немного времени: самолет мистера N. прибывает из Чикаго только через полчаса. Не могли бы вы мне помочь?

— Разумеется. Только сначала нужно приготовить ужин. По-моему, Грейер проголодался.

— Ах да… почему бы вам не заказать что-нибудь на дом? Деньги в ящике.

Вот это да!

— Здорово! Грейер, идем, поможешь мне выбрать.

На такие случаи у меня в прачечной спрятаны меню из различных ресторанчиков, доставляющих еду на дом.

— Пицца! Хочу пиццу. Пожааааалуйста, няня!

Я только брови поднимаю. Ну и негодник! Не могу же я упомянуть в присутствии его матери, что мы уже ели пиццу на ленч и он прекрасно это помнит!

— Вот и хорошо. Закажите пиццу, включите ему видео и приходите мне помочь, — приказывает она, удаляясь.

— Ха-ха-ха, пицца! Няня, мы будем есть пиццу! — смеется он, бурно аплодируя, еще не веря такой удаче.

— Миссис N.! — окликаю я, толкая дверь.

— Я здесь, — отзывается она из гардеробной. Она уже стоит в другом красном платье до пола, а сзади висит третье.

— О Боже, какая красота!

На этом бретельки пошире, а юбка отделана аппликациями из бархатных листьев. Цвет поразительно гармонирует с ее густыми черными волосами.

Она смотрит в зеркало и качает головой:

— Нет, не то.

Я присматриваюсь к ней и только сейчас понимаю, что никогда не видела ее обнаженных рук и шеи. Она выглядит как балерина — миниатюрная, но мускулистая. И бюста у нее совсем нет, платье висит мешком.

— Наверное, оно слишком велико в груди, — нерешительно роняю я.

Миссис N. кивает.

— Вот что значит грудное вскармливание, — брезгливо бросает она. — Давайте примерим третье. Хотите вина?

Тут я замечаю на туалетном столике открытую бутылку «Сансерре».

— Нет, спасибо, не стоит.

— Да бросьте! Бокалы на стойке бара.

Я прохожу через музыкальную комнату, куда из библиотеки доносятся звуки: «Я Мадлен! Я Мадлен».

Когда я возвращаюсь, она уже стоит в третьем платье в стиле ампир из шелка-сырца и удивительно напоминает Жозефину.

— О, это гораздо лучше. Вам идет завышенная талия.

— Да, но оно не слишком сексуально, правда?

— Вероятно… нет, оно прекрасно, но все зависит от того, как вы хотите выглядеть.

— Ослепительной, няня. Неотразимой.

Мы улыбаемся друг другу, и она, зайдя за китайскую ширму, объявляет:

— У меня еще одно.

— Вы собираетесь оставить все? — спрашиваю я, разглядывая нули на болтающихся бирках,

— Нет, конечно, нет! Только одно, которое надену сегодня. Остальные верну. Кстати, не могли бы вы отвезти их завтра утром в «Бергдорф»?

— Без проблем. Съезжу, пока Грейер будет у приятеля.

— Верно! Застегните мне «молнию».

Я отставляю бокал и помогаю ей влезть в сногсшибательно сексуальное платье, напоминающее моду тридцатых годов.

— Да! — восклицаем мы, когда она смотрит в зеркало.

— Потрясающе! — добавляю я, и притом вполне искренне. Это единственное платье, которое показывает ее фигуру в самом выгодном свете. В нем она кажется не тощей, а грациозно-неземной. Глядя на ее отражение, я вдруг сознаю, что переживаю за нее. Переживаю за них.

— Как по-вашему, нужны тут серьги? Я должна надеть колье, которое подарил мне муж.

Она вынимает бриллиантовую нитку.

— Ну разве не прелесть? Но выглядеть кричаще мне тоже ни к чему.

— У вас есть маленькие «гвоздики»?

Она роется в шкатулке с драгоценностями, а я тем временем сажусь на бархатную скамью и попиваю вино.

— Эти?

Она показывает небольшие бриллиантовые серьги на «гвоздиках».

— Или эти?

Такие же, но рубиновые.

— Нет, определенно бриллианты, иначе будет слишком много красного.

— Я заехала сегодня к Шанель, купила помаду точно такого же оттенка, и вот!

Она вытягивает ногу. Ногти покрыты лаком «Шанель редкот».

— Идеально, — киваю я.

Она надевает серьги и накладывает помаду.

— Как по-вашему? О, подождите!..

Она подходит к сумке с этикеткой «Маноло Бланик» и вытаскивает коробку с изящными черными шелковыми босоножками.

— Не чересчур?

— Нет-нет! Они восхитительны! — протестую я, когда она надевает босоножки и вновь поворачивается ко мне.

— Ну как? Чего еще недостает?

— Ну… я бы сняла бигуди. Она смеется.

— Вы само совершенство.

Я быстро оглядываю ее напоследок.

— Только вот…

— Что?

— У вас есть «танга»?

Миссис N. снова смотрит в зеркало.

— О Боже! Вы правы.

Она принимается рыться в пластиковых пакетах, сложенных в ящичке с бельем.

— По-моему, мистер N. подарил мне пару во время нашего медового месяца. Блестяще! Просто блестяще! Вот они!

Она поднимает шикарные тонкие черные трусики от Ла Перла, с кремовой шелковой вышивкой. От души надеюсь, что это ее собственные.

В дверь звонят.

— НЯЯЯНЯ! Пиццу принесли.

— Спасибо, Грейер, — откликаюсь я.

— Сойдут и такие. Я готова. Большое спасибо.

Когда мы с Грейером умяли половину средней пиццы, я достала из рюкзака маленькую картонную коробочку.

— А сейчас десерт в честь Валентинова дня!

В коробочке лежат два шоколадных кекса, украшенных красными сердечками. Грейер тихо ахает при виде такого отступления от нарезанных фруктов и соевых печений. Я наливаю два стакана молока, и мы принимаемся за дело.

— А что это у вас?

Мы застываем, не донеся кексы до ртов.

— Няня пвинесла ошобые кексы на Ваентинов день, — оправдывается Грейер, принимаясь тем не менее жевать.

Миссис N. собрала длинные волосы в свободный узел и наложила косметику. И стала почти красавицей.

— О, как мило! Ты поблагодарил няню?

— Спашибо, — шепелявит он, обдавая меня фонтаном крошек.

— Машина должна подъехать с минуты на минуту.

Она присаживается на край банкетки, натянутая как струна, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли жужжание домофона. И при этом очень похожа на меня — старшеклассницу, разодетую, ожидающую звонка, чтобы узнать, чьи родители уехали за город, где мы встречаемся и где будет он.

Мы смущенно доедаем кексы, пока она изнывает от волнения.

— Что ж… — Она встает, как только я начинаю вытирать мордочку Гровера. — Подожду в кабинете. Не позовете ли меня, когда зазвонит домофон?

Она уходит, украдкой оглядываясь на домофон.

— Давай полетаем, няня, ну пожалуйста!

Он поднимает руки и принимается описывать круги вокруг меня, но я стоически мою тарелки.

— Грейер, по-моему, ты немного переел. Лучше достань свои раскраски, и мы посидим здесь, чтобы услышать звонок домофона.

Следующий час мы молча раскрашиваем книжки, передавая друг другу фломастеры, то и дело поглядывая на безмолвный домофон.

В восемь часов миссис N. зовет меня в кабинет. Она сидит на краю офисного кресла. На столе — старый «Вог». На подлокотнике — норка.

— Няня, не позвоните Джастин? Может, она знает что-то. Телефон — в списке самых неотложных, в кладовой.

— Конечно, сейчас.

В офисе никто не отвечает, поэтому я набираю номер сотового.

— Алло?

Где-то на другом конце звякают столовые приборы, и мне стыдно, что я мешаю праздничному ужину.

— Алло, Джастин? Это Нэн, няня Грейера. Простите, что беспокою вас, но мистер N. запаздывает, и я хотела бы спросить… может, вы знаете номер его рейса.

— Все осталось там, в офисе…

— Миссис N. немного тревожится, — настаиваю я, пытаясь донести до нее всю безотлагательность ситуации.

— Няня! Не могу найти красный фломастер! — взывает Грейер с банкетки.

— Послушайте… я уверена, что он скоро даст о себе знать. Следует пауза, в продолжение которой я слышу нарастающий шум ресторанного веселья.

— Простите, няня, я ничем не могу вам помочь…

И тут меня осеняет. Я знаю, просто нюхом чувствую, Что происходит!

— Няяяня! Мне нужен красный фломастер! Без него не получается!

— Ладно, спасибо.

— Ну? — спрашивает миссис N. из-за спины.

— Джастин не на работе и не помнит, когда он должен прилететь.

Я поспешно отхожу и принимаюсь рыться в ведерке с фломастерами. Грейер усердно корпит над раскраской.

Может, я не то делаю? Может, нужно сказать что-то? Но что? Какие у меня факты? Предположим, я знаю, что мисс Чикаго месяц назад была здесь, но с тех пор все могло измениться. Откуда мне известно, что дело не в опоздании?

— Почему бы вам не включить канал «Погода»? — предлагаю я, наклоняясь, чтобы поднять закатившийся под скамью красный фломастер. — Может, О'Хара не принимает самолеты?

Я кладу фломастер рядом с кулачком Грейера и выпрямляюсь.

— Сейчас я позвоню в аэропорт. Рейсом какой компании он летел?

— Джастин знает. И заодно позвоните в «Лютецию» и предупредите, чтобы они никому не отдавали наш столик.

Она почти бежит к библиотеке. Грейер вскакивает и мчится за ней.

Трижды мне сообщают, что абонент недоступен, но поскольку Джастин бросила меня на произвол судьбы, продолжаю звонить до тех пор, пока она не откликается. В трубке бьется раздраженный голос:

— Алло?!

— Джастин, мне ужасно жаль, но рейсом какой компании он летит?

— «Американ». Только, Нэн… я на вашем месте не стала бы… — Ее голос обрывается.

— Что?!

— Он обязательно позвонит. Я не стала бы беспокоиться…

— Поняла. Что же, спасибо, до свидания.

Я получаю номер по справочной, потому что не знаю, как дальше быть.

— Здравствуйте, спасибо за то, что позвонили в «Американ эрлайнз». С вами говорит Венди. Чем могу помочь?

— Здравствуйте. Я хотела бы узнать, задерживались ли сегодня вечером какие-нибудь рейсы из Чикаго в Нью-Йорк и не изменил ли номер рейса пассажир N.?

— Простите, но мы не даем информации по отдельным пассажирам.

— В таком случае скажите хотя бы, все ли самолеты вылетели по расписанию?

— Минутку. Я проверю.

Включается другой канал.

— Здравствуйте, это квартира N. Могу я спросить, кто звонит?

— Кто это? — звучит мужской голос.

— Привет, это няня…

— Кто?

— Няня…

— Не важно. Послушайте, передайте миссис N., что в Чикаго снегопад и самолеты не выпускают. Позвоню завтра.

— Но она наверняка хотела бы поговорить…

— Сейчас не могу.

Короткие гудки.

Я переключаюсь на другой канал.

— Алло, мисс! Сегодня рейсы не задерживались. Все самолеты принимались строго по расписанию.

— Спасибо, — вздыхаю я, вешая трубку. Черт! Черт!! Черт!!!

Я медленно прохожу через гостиную и подсматриваю из-за двери библиотеки, как миссис N. и Грейер, сидящие на синем кожаном диване, изучают погоду на Среднем Западе.

«Оставайтесь с нами, потому что после перерыва на рекламу мы свяжемся с Синди из Литл-Спрингс, которая расскажет, что делается на ее заднем крылечке», — вещает из телевизора задорный голосок.

Мне становится дурно.

— Няня!

Она летит ко мне, едва не сбивая с ног.

— Меня только сейчас осенило: позвоните Джастин и узнайте телефон его отеля. Погода хорошая; может, совещание затянулось?

— Э… собственно говоря, мистер N. только что позвонил по другой линии, пока я ждала ответа справочной авиакомпании, и сказал именно это — совещание затянулась. Передал, что позвонит завтра вечером и… э…

Она повелительно поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать.

— Почему вы не пришли за мной?

— Э… он сказал, что должен идти…

— Понятно, — цедит она, поджимая губы. — И что еще он сказал?

Я чувствую, как по спине катится пот.

— Он сказал… э… что проведет ночь в Чикаго.

И поспешно отвожу глаза. Она делает шаг навстречу.

— Няня. Я хочу. Услышать от вас. Дословно. Что он сказал. «Пожалуйста, не заставляй меня делать это…»

— Итак?

Она ждет ответа.

— Он сказал, что в Чикаго снег и что он позвонит вам завтра, — тихо отвечаю я.

Она содрогается. Я вскидываю голову, но у нее такой вид, словно я только что ударила ее по лицу. Поэтому я поспешно опускаю глаза и начинаю рассматривать пол. Она идет в библиотеку, поднимает пульт и выключает телевизор, ввергая комнату в темноту и немоту. И эта стройная фигурка долго остается без движения, освещенная лишь огнями Парк-авеню. Красное шелковое платье чуть поблескивает, едва оттененное синей мебелью. Ее рука все еще стискивает пульт.

Грейер не сводит с меня широко раскрытых вопроси тельных глаз, и я спохватываюсь:

— Пойдем, Грейер. Тебе пора спать.

Я протягиваю ему руку, он сползает с дивана и без единого слова протеста следует за мной. Пока мы чистим зубы и надеваем пижаму, он кажется необычайно притихшим. Чтобы немного подбодрить его, я читаю «Мейзи ложится спать», историю о маленькой мышке.

— Мейзи почистила зубы. А Грейер почистил зубы?

— Да.

— Мейзи умылась. А Грейер умылся?

— Да.

И так далее и тому подобное, пока он не зевает и не закрывает глаза. Я встаю, целую его в лоб и, вдруг сообразив, что он вцепился в мой свитер, осторожно разгибаю маленькие пальчики.

— Спокойной ночи, Гровер.

Закрываю дверь, нерешительно выхожу в холодный серый свет мраморного фойе.

— Миссис N.! Я ухожу. Вы слышите?

Молчание.

Я бреду длинным темным коридором, через бесконечные жаркие озерца света, озаряющего картины, к ее спальне. Дверь открыта.

— Миссис N.?

Я вхожу в спальню и слышу приглушенный плач из гардеробной.

— Э… миссис N., Грейер спит. Вам ничего не нужно? Молчание.

— Я должна идти.

Я стою прямо напротив двери и слушаю тихие всхлипывания. Сердце сжимается, как представлю ее, свернувшуюся комочком на полу в своем нарядном вечернем платье.

— Няня, — доносится вымученно-жизнерадостный голос, — это вы?

— Да.

Я собираю пустые бокалы, стараясь не звякнуть стеклом.

— Вы уже уходите? Хорошо, увидимся завтра.

— Э… тут еще осталась пицца. Хотите, разогрею?

— Нет, не стоит. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я иду длинным бежевым коридором на кухню, кладу бокалы в раковину и на всякий случай вынимаю фруктовую тарелку. Пожалуй, лучше сначала спуститься вниз, прежде чем отменить заказ в ресторане.

Возвращаюсь в холл, хватаю куртку и ботинки и вынимаю из кармана коляски сердце Грейера, роняющее красные блестки. Встаю на колени, собираю блестки и вместе с сердцем сую в рюкзак.

Ее тихие рыдания сменяются тонким жалобным воем, и я осторожно закрываю за собой дверь.

Глава 7

С ПРИСКОРБИЕМ УВЕДОМЛЯЕМ ВАС

Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем члены семьи и домочадцы Облонских. Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по всему дому как потерянные…

Л.Н. Толстой. Анна Каренина

В понедельник, в полдень, я стою во дворе детского сада, наблюдая, как миссис Баттерс гладит по головкам своих закутанных питомцев, прежде чем передать ожидающим няням. Где же Грейер?

— Миссис Баттерс, — зову я.

— Да?

— Грейер был сегодня в саду?

— Нет, — сообщает она, широко улыбаясь.

— Ладно, спасибо.

— Не за что.

— Что же, тогда…

Она кивает, показывая этим, что продуктивный обмен мнениями закончен, и вперевалочку ковыляет в здание. Ветер развевает шарф, составленный из бархатных лоскутков. Я нерешительно переминаюсь, не зная, как поступить. Лезу в карман за сотовым и едва не падаю от сильного удара по ноге. Поворачиваюсь и вижу миниатюрную женщину, почти карлицу, укоризненно качающую головой в адрес очень крупного мальчишки, скорчившегося в грозной стойке карате.

— Нет, Дарвин, так нельзя! Нехорошо драться с людьми!

— Где Грейер? Я хочу поиграть с его игрушками!

— Простите, чем могу помочь? — спрашиваю я, потирая ногу.

Няня осторожно отрывает пальцы мальчишки от своего лица.

— Я Сайма. А это Дарвин. Сегодня мы должны были играть с Грейером.

— Я хочу увидеть его игрушки. СЕЙЧАС!!! — орет ее питомец, яростно демонстрируя приемы карате.

— Рада познакомиться, Сайма. Я Нэн. Похоже, Грейер остался сегодня дома, но я не знала, что к нему должны были прийти. Сейчас позвоню его матери.

Я набираю номер, но слышу автоответчик и отключаюсь.

— В таком случае едем домой, — решаю я, пытаясь улыбнуться, хотя на сердце тревожно. Кто знает, что мы увидим дома?!

Я помогаю Сайме нести сумку Дарвина, и мы пробираемся через слякоть к дому 721. Я с первого взгляда проникаюсь к Дарвину искренней неприязнью, и хотя провела в его обществе всего три минуты, то и дело морщусь. Сайма же, по-видимому, обладает бесконечным терпением и делает все возможное, чтобы уклониться от его ударов.

Я сую ключ в замочную скважину, медленно открываю дверь и зову:

— Привет, я здесь, с Дарвином и Саймой!

— О Господи! — ахает Сайма, оглядываясь. Аромат роз почти невыносим. После неудавшегося Валентинова дня, когда мистер N. не вернулся из деловой поездки, ставшей самой длинной в истории семьи, он в свое отсутствие каждое утро посылает жене две дюжины роз на длинных стеблях. Миссис N. отказывается ставить их в своих комнатах, но и выбрасывать, похоже, не собирается. Более тридцати ваз теснятся в гостиной, столовой и кухне. Несмотря на то что кондиционер включен, он только разносит навязчивый запах по квартире. Судя по тому, что я почерпнула из прилагаемых к букетам карточек, мистер N пообещал на этот уик-энд отвезти жену и ребенка к родным в Коннектикут, а это означает, что у меня было бы два божественных выходных. Первых с того памятного Валентинова дня.

— ГРЕЙЕР!!! ГРЕЙЕРРР!!! — завопил Дарвин во все горло, прежде чем сорвал с себя пальтишко и ринулся к комнате Грейера.

— Пожалуйста, снимайте куртку и садитесь. Я пойду узнаю, где мать Грейера, и дам знать, что мы пришли.

Я кладу сумку Дарвина рядом со скамьей и снимаю сапоги.

— Ничего, спасибо, я останусь в куртке.

Судя по улыбке, мне нет нужды объяснять ей, как в доме появилась оранжерея. Я с трудом пробираюсь между ваз к кабинету миссис N., но там никого нет. Следую на звук гиеньего хохота в комнату Грейера, где его кровать служит баррикадой в войне между одетым в пижаму хозяином и Дарвином.

— Привет, Гровер.

Но он сосредоточенно бомбардирует гостя плюшевыми игрушками и так увлекся, что почти не замечает меня.

— Нэн, я есть хочу. Где мой завтрак?

— Хочешь сказать, ленч? А где твоя мама? Он ловко уклоняется от летящей лягушки.

— Не знаю. И не ленч, а завтрак. Ха!

Я нахожу Конни в кабинете мистера N., где она превращает в диван бывший форт Грейера. Такого разгрома в этой квартире я еще не видела. На полу выстроились тарелочки с объедками пиццы, а рядом разбросаны вынутые из футляров кассеты с диснеевскими мультиками.

— Привет, Конни, как ваш уик-энд?

— Сами видите. — Она красноречиво обводит комнату рукой. — Эти два дня я просидела здесь. Мистер N. так и не появился, а она не хотела быть одна с Грейером. Представляете, заставила меня проделать такой путь из Бронкса, в пятницу, в одиннадцать! Пришлось отвезти детей к сестре. А она даже за такси не заплатила. И весь уик-энд словом не перемолвилась с бедным мальчишкой.

Она принимается собирать тарелки.

— Прошлой ночью я наконец сказала, что должна ехать домой, но это ей не понравилось.

— О Боже, Конни! Мне очень жаль. Как ужасно! Ей следовало бы позвонить мне — я по крайней мере смогла бы сменять вас по вечерам.

— Что? И позволить таким, как вы, знать, что она не способна заманить домой собственного мужа?

— Где она?

Она показывает на хозяйскую спальню:

— Ее высочество заявилось домой час назад и закрылось в своей комнате.

Я стучу в дверь:

— Миссис N.?

Тишина. Я толкаю ручку и несколько секунд отчаянно моргаю, привыкая к темноте. Она сидит на ковре цвета сурового полотна, окруженная магазинными пакетами. Из-под норковой шубы выглядывает фланелевая ночная сорочка. Тяжелые шелковые занавеси задернуты.

— Не могли бы вы закрыть дверь?

Она прислоняется головой к бюро, глубоко дыша в лиловую скомканную салфетку, очевидно, вынутую из пакета. Вытирает нос и смотрит в потолок. Боясь, что любой заданный мной вопрос может показаться бестактным, жду, пока она начнет первая.

Она смотрит в темноту и глухо бормочет:

— Как ваш уик-энд, няня?

— Неплохо.

— Мы замечательно провели время. Коннектикут прекрасен зимой. Катались на санях. Видели бы вы Грейера с отцом! Так трогательно! Чудесный уик-энд.

О'кеееей.

— Нэнни, не могли бы вы завтра прийти пораньше и… — она с трудом роняет слова, — …и отвести Грейера в школу? Он так… хотел найти свои розовые штаны, а у меня не было сил…

— Я ПРИСТРЕЛИЛ ТЕБЯ! ПАДАЙ!

— НЕТ! ЭТО ТЫ МЕРТВ! УМРИ! УМРИ!

Шум нарастает. Оглушительные вопли сопровождаются глухим стуком ударяющихся об пол игрушек.

— Няня, уведите их из дома. В музей… или куда-нибудь еще. Я не могу… мне нужно…

— УМРИ СЕЙЧАС! Я СКАЗАЛ, УМРИ!

— Конечно-конечно. Мы сейчас же уйдем. Не принести вам…

— Нет. Пожалуйста, только уходите, — срывающимся голосом просит она и хватает еще одну салфетку.

Я неохотно выхожу в коридор. С другого конца немедленно прибегает Грейер и переводит взгляд с двери на меня.

И швыряет мне в голову Винни-Пуха. Немного сильнее, чем следовало бы…

Я делаю вид, что не замечаю.

— Ладно, крутой парень, давай одеваться.

И возвращаю его и Винни-Пуха в детскую.

— На тебе пижама, болван, — ободряюще замечает Дарвин, когда я подталкиваю Грейера к шкафу.

Кроме своей любимой униформы, тренировочного костюмчика от Колледжиет, который Грейер с самого Рождества почти не снимает, он стаскивает с крючка один из галстуков отца и обматывает вокруг шеи.

— Нет, Гров, так нельзя, — говорю я. Дарвин пытается выхватить у него галстук. — Нет, Дарвин, это галстук Грейера.

— Видишь? Видишь? — победоносно объявляет Грейер. — Он мой. Ты сама сказала! Мой галстук! Мне мама дала!

Не желая возвращаться в ее комнату и выяснять подоплеку всей этой истории, я наскоро завязываю узел, оставляя галстук болтаться под его карточкой.

— Ладно, парни, шевелите ногами. У нас полно дел! И полно мест, где мы еще не бывали. У меня много сюрпризов, но первый, кто наденет пальто, будет первым, кто узнает, что нас ждет!

Мальчишки бегут в холл, обходя цветочные препятствия. Я хватаю с пола охапку игрушек и по пути к выходу швыряю на кровать.

Тем временем в холле Сайма пытается помешать Дарвину удушить прижатого к двери Грейера.

— Ему нужно дышать, Дарвин!

— Я подумываю о «Плей-спейс»[58]. Согласны вы? — спрашиваю я, наконец сообразив, что так и не сняла пальто. Дарвин мигом выпускает Грейера.

— УРА! — хором визжат они, подпрыгивая едва ли не до потолка.

— О'кей, — кивает Сайма. — Неплохо звучит.

Я вручаю ей куртку Дарвина и надеваю сапоги. Поблизости есть два «Плей-спейс», один на Восточной 85-й улице, а другой на Бродвее, в районе 90-х, но мы идем на Ист-Сайд, там гораздо чище. Эти закрытые площадки для игр обычно представляют собой манхэттенский вариант полностью оборудованного подвального тренажерного зала. И, как все остальное в большом городе, удовольствие это недешевое. Поэтому, подобно мотелям с почасовой оплатой, ты и твои питомцы получают за двадцатку добрых два часа, чтобы довести друг друга до полного изнеможения.

Сайма вместе с мальчиками стоит на тротуаре, пока я вынимаю коляску из багажника такси.

— НЕ ХОЧУ!

— И Я НЕ ХОЧУ!

— Вам помочь? — спрашивает она, увертываясь от пинка Дарвина.

— Нет, — пыхчу я. — Все в порядке.

Какое счастье, что не я его няня!

Я вкатываю коляску на тротуар, и мы с Саймой разбираем своих питомцев.

Возможно, для того, чтобы извращенцы не подглядывали за детьми, «Плей-спейс» размещается на втором этаже, куда ведет невероятно длинная, покрытая ковром лестница с узкими ступеньками, которая, похоже, простирается бесконечно высоко, до того самого места, куда попадают после смерти няни. Но Грейер как ни в чем не бывало хватается за нижний поручень и принимается взбираться наверх.

— Дарвин, идем, идем, — требует Сайма. — Не вниз. Наверх.

Дарвин, не обращая на нее внимания, скачет лягушкой, угрожая сбросить вниз педантичного Грейера. Я стараюсь держаться поближе, волоча за собой коляску. Каблуки опасно свисают с краев ступенек.

Когда мы все-таки добираемся до верхней площадки, я паркую наши транспортные средства в Загоне для колясок и встаю в очередь за билетами. Как всегда в плохую погоду, здесь полно посетителей: чересчур тепло закутанных детей, раздраженных нянь и случайных мамаш, выполняющих родительский долг.

— Элизабет, мне нужно сначала войти сюда. Погоди минутку, сейчас поболтаем.

— Здравствуйте, и добро пожаловать в «Плей-спейс». Кто к нам пришел? — спрашивает из-за ярко-красной стойки неестественно оживленный мужчина лет тридцати пяти.

— Он, — объявляю я, показывая на Грейера.

Мужчина недоумевающе смотрит на нас.

— То есть мы, — поправляюсь я, предъявляя членскую карточку миссис N. Он просматривает картотеку, находит ее имя, и как только получает свои двадцать долларов, нам выдают собственные бейджики, и еще один — на коляску, на случай, если и ей захочется с кем-то подружиться.

«Привет, меня зовут Грейер. Я здесь с Нэнни», — стоит на его бейдже.

«Привет, меня зовут Нэнни. Я здесь с Грейером», — напечатано на моем.

Нам велено не снимать их, и я помещаю свой непосредственно над левым желудочком. Грейер предпочитает носить свой под воротничком, над болтающейся карточкой, поближе к отцовскому галстуку. Дождавшись, пока Сайма и Дарвин получат такие же удостоверения личности, мы оставляем верхнюю одежду и обувь в шкафчиках. В буфете я отдаю еще одну двадцатку за наш ленч: два маленьких сандвича с арахисовым маслом и желе и две коробочки с соком.

— УМРИ! УМРИ!

— ВЫШИБИ ЕГО ЧЕРТОВЫ МОЗГИ!

— Довольно, я сказала.

У Злой Колдуньи болит голова.

— Если вы, двое, не можете есть ленч как подобает приличным миролюбивым молодым джентльменам, Дарвину и Сайме придется сесть за другой стол!

До конца обеда они умудряются ссориться вполголоса, пока мы с Саймой обмениваемся улыбками. Она нехотя жует сандвич с колбасой, и едва я пытаюсь начать беседу, как Дарвин выбирает момент, чтобы швырнуть Сайме в лицо крекер.

Прежде чем отпустить их на площадку, мы идем мыть руки. В отделанных ярким кафелем ванных комнатах — маленькие раковины, низкие унитазы и высоко расположенные защелки.

Грейер писает, как настоящий чемпион, и позволяет мне засучить ему рукава, прежде чем подставить руки под воду.

— НЕТ! НЕ ХОЧУ! САМА ПИСАЙ! — надрывается Дарвин в соседней кабинке.

Я наклоняюсь, целую Грейера в макушку и протягиваю бумажное полотенце.

— О'кей, Грейер, идем покорять склоны гор!

— Так папа говорил в Аспирине.

— Правда? Пошли.

Я отбираю у него полотенце, протягиваю руку, но он не двигается.

— Когда папочка возьмет меня в Аспирин?

— О, Гров… — Я присаживаюсь на корточки. — Не знаю. Врядли тебе удастся покататься на лыжах в этом году.

Он продолжает вопросительно смотреть на меня.

— А ты спрашивал маму?

Гров отодвигается и ладонями прижимает галстук к груди.

— Мама велела не говорить о нем, поэтому давай не будем говорить о нем.

— Идем, Грейер! — вопит Дарвин, пиная дверь.

— Эй, и другим людям нужно писать! — вторит какая-то женщина, тоже принимаясь колотить в дверь.

— Гровер, если у тебя есть вопросы, ты всегда можешь… — шепчу я, вставая и поворачивая задвижку.

— Не говори со мной, — повторяет он, пробегая мимо и догоняя Дарвина.

— Какая наглость! — шипит женщина, толкая своего ребенка в кабину. — Бессовестно заставлять маленькую девочку ждать так долго.

Она подозрительно щурит свои сильно подведенные глаза.

— На кого вы работаете?

Я одним взглядом вбираю жесткие от лака волосы, длинные острые ногти, блузку от Версаче.

— Я спрашиваю: на кого вы работаете?

— Боже, — бормочу я, протискиваясь мимо.

Мы с Саймой сажаем мальчиков на ярко-синюю горку. По ее лицу я пытаюсь определить, из тех ли она нянь, что предпочитают ни на секунду не отходить от питомца.

— Думаю, им вполне можно… — начинает она, очевидно, тоже пытаясь сообразить, с кем имеет дело.

Я киваю, ожидая знака.

— …побыть вдвоем. Как по-вашему?

— Разумеется, — с облегчением вздыхаю я, учитывая настроение Грейера и агрессивность Дарвина. — Могу я угостить вас десертом?

Едва мы устроились за столом, с таким расчетом, чтобы видеть горку, я передаю Сайме пирожное и салфетку.

— Я рада, что вы не возражаете против того, чтобы дети играли сами. Приходя сюда, я обычно стараюсь предоставить Грейеру свободу, а сама сажусь так, чтобы наблюдать за ним и одновременно делать свои задания. Но всегда найдется няня, которой позарез нужно сунуть нос в чужие дела.