Контакт вышел впечатляющий. По всему полю пошел звон от столкнувшихся подков лошади и шлема на голове несчастного игрока Золотой Орды. Наверное, у вздорной кобылки оказались поврежденными задние ноги, потому что она повалилась, увлекая за собой Гриньку…

Монгольский защитник сидел на земле, глупо улыбаясь. С первого взгляда было видно, что косметический ремонт тут не поможет и требуется серьезное вмешательство лекаря. Сам игрок идти не мог, только мычал и слабо двигал плечами.

Женя растерянно оглядывался по сторонам, понимая, что он невольно стал виной всему этому. Кара последовала незамедлительно. С небес спустился сам главный судья Колынэ-тушимэл и, окинув мизансцену суровым оком, предъявил Жене «желтую карточку».

Боль в обожженном плече была дикой. Афанасьев даже взвизгнул, но быстро подавил крик в прикушенных губах и только дернулся. Впрочем, в нем с новой силой разгоралась ярость. Он даже не думал, что может случиться с ним в случае второго предупреждения.

При счете 4:3 в пользу Золотой Орды в командах были сделаны первые вынужденные замены. За «Сартак» на поле вышел сам Аймак-багатур, встреченный единогласным приветственным ревом болельщиков. Аймак-багатур, великий Укротитель Змеев, снял свое привычное одеяние и облачился в красно-белый халат команды «Сартак». Правда, этой процедуре предшествовала весьма неприятная беседа с ханом Батыем. Когда воевода Вавила забил третий гол, хан с неприятной улыбкой на тонких губах повернулся к зятю и спросил:

– Ну что, и теперь состав выигрывающей команды не меняют?

– Так ведь выигрывают, – не очень уверенно ответил Колян. – Четыре гола против трех!

– Аа-а! – воскликнул зловредный хан. – Думаешь, я не знаю, что ты таишь за своим малодушием? Думаешь, Бату не умеет провидеть сердца? За кого болеешь душой, Аймак-багатур? Думаешь, мне неизвестно, что некоторые из этих пришлецов – твои соплеменники?! А, клянусь Ясой! Ты говорил с ними вчера вечером!

– Я знаю, ты велик и мудр, хан… – принялся выдавливать из себя Колян, за три года жизни в Орде насобачившийся в самой сладкой и непритязательной лести.

Но Батый дернул себя за косичку и рявкнул:

– Балды! (Хватит!) Оставь эту дурацкую лесть! Ты думаешь, что твой сговор за моей спиной пройдет тебе просто так? Не-э-эт!! Ступай сейчас же на поле и принеси мне головы этих пришлецов, иначе я увижу, как твоя отрубленная голова лижет пыль у ног моих!

Ковалев побледнел. Хан был не Жванецкий и шутить не любил. Потому Ковалев стиснул зубы и вышел на поле под восторженные вопли татаро-монгольского воинства:

– Да славится Аймак-багатур!

– Хвала Укротителю!!

– Сартак и Аймак – вперед, во славу Орды!

– Ничихабай! Дарубай! Мухудаджу!

– Монго-о-о-ол, нужен го-о-о-ол!!

– «Сартак» – народная команда!!!

– Хей-хей, Аймак-багатур, гол забей!!

Помертвевший Колян вышел на поле вместо выбывшего из строя защитника. Последнего водрузили натравку рядом с полем, где он продолжил глупо и бессмысленно улыбаться, а потом завел какую-то дурацкую песенку о любви благородного монгольского юноши к своей кобыле.

У команды «Дионнамо» тоже произошла замена. Вместо выбывшей из строя лошадки в игру вступил… козел Тангриснир. Рогатого подопечного Эллера даже не стали гримировать под лошадь. На него просто надели попону «дионнамовских» цветов, а на голову напялили огромный шлем, чтобы он не изувечил кого своими ужасными рогами.

– Ну что, Колян? – вполголоса сказал Ковалеву Женя Афанасьев, подойдя к нему вплотную. – Трус не играет… в футбол?

– ТРУП не играет в футбол, – не самым оптимистическим тоном доправил Аймак-багатур. – Не знаю, что тебе и сказать, Женек. Придется играть против вас. Я должен выиграть, потому что Батый, узкоглазая скотина, кажется, решил меня под нож пустить. Тещу он уже казнил, что ему стоит еще и зятя казнить? Так что играть буду всерьез.

– Но если мы не выиграем… нас казнят? – спросил подошедший Пелисье.

– Это если…

Колян не успел ответить. Протрубил в рог главный судья Колынэ-тушимэл, кружащийся над полем на Горыныче. Матч возобновился. И не успела истечь минута, как Колян Ковалев на пару с громоздким, но удивительно быстрым монголом, похожим на непомерно разжиревшего бразильского суперфорварда Рональдо, организовали пятый гол в ворота «Дионнамо». Монгол проломил своей тушей оборонительные ряды святорусской команды, брюхом отпасовал Коляну, которыйв затяжном прыжке – головой – переправил мяч в ворота. «Трибуны» взорвались. 5:3!!!

Ковалев сдержал обещание: он играл всерьез. Афанасьев и Эллер, уже заклейменные «желтыми карточками», свирепо переглянулись. Заскрипели зубами. Боль подхлестывала. Оскорбительные выкрики из татаро-монгольского сборища, окружившего поле, бесили. Насколько расслышал Женя, их сравнивали с отдельными органами у лошадей, свиней и овец. Причем не с ушами.

Команда «Дионнамо» начала с центра поля. Пелисье отпасовал Вавиле Андреичу, и тот ворвался на коне в штрафную. Вездесущий монгол, похожий на Рональдо, ввинтился под коня и остановил его. Силой инерции Вавилу Андреича вырвало из седла и, развернув в воздухе, шмякнуло оземь. Сверху упал сбитый с ног вратарь «Сартака». «Рональдо» тоже не устоял на ногах и упал. В мешанину из тел ввинтились набежавшие Аймак-багатур и Эллер. Взвилась пыль. Кто-то оглушительно чихнул, потом на все поле разнеслась витиеватая брань, которую мало кто понял, потому что она была на самом что ни на есть русском языке.

Мяч лежал на линии ворот, и хватило бы одного касания, чтобы вкатить его туда. Эллеру удалось чудовищным усилием вырвать из-под переплетшихся тел голову и бороду, перепачкавшуюся в земле.

– Тангрисниррррр!! – заорал он. – Взять!

Молодецким поскоком козел поравнялся с кучей малой и, оттолкнув одного из коней, предстал перед хозяином.

– Взять!! – прохрипел Эллер, вытягивая шею, и его борода указала точно на черный каучуковый шар, лежавший на линии опустевших ворот. На помощь уже бежали защитники монголов… И вдруг Тангриснир вонзил зубы в мяч и внес его в ворота, а уже там, за ленточкой, выдрал из мяча здоровенный кус и, не жуя, проглотил.

Затрубил рог главного судьи. Тотчас же возникли прения по поводу того, стоит ли засчитывать этот гол. Сартак и вся его команда, за исключением Коляна Ковалева, кричали, что гол ни в коем случае засчитывать нельзя. «Дионнамовцы» решительно возражали.

– В правилах сей игры, – орал во всю свою глотку Эллер, – писано, что мяч в ворота может быть занесен любой частью тела, кроме рук! Зубы – не руки! Взятие футбольных врат засчитать требую!

– Проклятые монголы! – вторил ему Афанасьев. – Гол чистый, и не надо делать из Тангриснира козла отпущения!

Буянили в команде «Дионнамо» и русичи – воевода Вавила и фланговый хавбек, дружинник Гринька. На трибунах возникли потасовки. Впрочем, хан Батый и судья Колынэ-тушимэл быстро установили порядок. Первый приказал обезглавить несколько особо отличившихся хулиганов, второй принял соломоново решение: гол засчитал, а его автору, козлу Тангрисниру, вынес предупреждение за порчу спортивного инвентаря. Наполовину съеденный мяч унесли, заменив его новым.

Помимо Тангриснира, «желтые карточки» получили двое монголов – за неспортивное поведение, и воевода Вавила Андреич – за пререкания с арбитром. Тут же наказание привели в исполнение. Тангриснира последним наградили «горчичником», отчего он подпрыгнул метра на полтора и заревел так, что заглушил рог главного судьи.

Зря животную обидели. Зря. Уж кто-кто, а игрок золотоордынской команды Колян Ковалев хорошо знал, что с Тангрисниром шутки плохи…

При счете 5:4 в пользу «Сартака» монголы начали с центра поля.

– Пасуй! – прохрипел Афанасьев пересохшими губами. Матч подходил к концу. По чести сказать, Афанасьев, Пелисье, воевода Вавила и Гринька к исходу баталии были совершенно измочалены. Если бы не Эллер, Поджо и Тангриснир, команда «Дионнамо» давно проиграла бы. Монголы оказались фантастически подготовленными в плане выносливости. Одна из их лошадей уже пала загнанной, а ни один из золотоордынцев не проявлял особой усталости. У «дионнамовцев» тоже осталась только одна лошадь, которую использовал в основном Вавила. Ему удалось сделать хет-трик, но, забив третий гол, воевода выдохся. Его действия потеряли остроту.

– Пасуй, воевода! – сипел ему Афанасьев, тащась по полю.

Женя чувствовал себя так, словно его запустили в бетономешалку вместе со щебнем и цементной смесью и хорошенько провернули. Болела каждая клеточка тела. Боль в прижженном плече как-то ослабла на фоне общего изнурения организма. Капитан соперников Сартак тоже выглядел жалко. С его лица стекала кровь, он волочил на бегу левую ногу, а правую руку держал согнутой в локте. Игра несколько убавила в темпе, но нисколько не ослабла ожесточенность, с которой соперники бились за каждый мяч. Их подгонял вой «трибун», почуявших развязку. Счет изменялся, как на качелях – 6:4, 6:5, 6:6, 6:7 (прекрасный спурт команды «Дионнамо», гол Вавилы и два гола Эллера!), 7:7,8:7, 8:8. Последние голы у команд забили соответственно Аймак-багатур с прекрасного паса монгольского «Рональдо» (ему размазали и без того широкий нос по всему лицу) и – козел Тангриснир по уже наезженной схеме!! Он схватил мяч зубами, пронизал оборону соперника, как нож нижет масло, а потом бросил каучуковый шар перед собой и как следует наподдал копытом!!! Ей-богу, в этой прожорливой скотине тлело что-то разумное. По крайней мере, мало кто из козлиного рода способен забить два гола и отдать к тому же две точные передачи!

Факел, отсчитывающий время заключительного тайма, догорал. С ним догорал и матч, а также несколько юрт на берегу Дона, что подожгли в перерыве между таймами разбуянившиеся болельщики, насосавшиеся араки. Нехорошие люди. Впрочем, о покойниках плохо не говорят.

Факел, отсчитывающий время, догорал, потрескивал, дымил, готовый вот-вот потухнуть.

«САРТАК» (Золотая Орда) – «ДИОННАМО» (Святая Русь) – 8:8…

Идут последние мгновения матча.

Аймак-багатур отбирает мяч у выдохшегося Пелисье, пробрасывает его себе на ход и мчится как бронепоезд. Он хочет отдать пас широконосому «Рональдо» или ханскому отпрыску Сартаку, однако первый перекрыт Эллером, а второго загородила туша Тангриснира. И Аймак-багатур, великий Укротитель, решает прорываться сам. Он обыгрывает Вавилу, пробрасывает мяч между ног у Жени Афанасьева и, оттолкнув подбежавшую лошадь, которая только мешает, бросается в атаку. Он выходит один на один с Поджо…

Трещит, догорая, факел!!

…и бьет!

От факела тянутся две изнемогающие струйки дыма, огонек еле теплится, продляя время решающего тайма. Аймак-багатур бьет по тяжелому черному шару, и тот с грохотом попадает в штангу и отскакивает прямо на ногу Сартаку. Капитан команды вытягивает ступню, готовый протолкнуть мяч мимо вышедшего из ворот Поджо, но в этот момент…

Последние струйки огня лижут черную голову факела и бессильно опадают. Факел потух? Матч закончен?

Нет!!!

Тангриснир бросается под ноги Сартаку и в буквальном смысле зубами выдирает, выводит мяч из-под удара. Нога Сартака уходит в пустоту. «Рональдо» валится на спину Тангрисниру, желая удержать (явное нарушение правил!)… но стрелы не летят на поле – и молчит проклятый судья, лысый взяточник Колынэ-тушимэл!

Тангриснир еще несколько шагов тащит на себе громадную тушу монгола, потом падает, получив удар по ногам от еще одного «сартаковца». Плюнув уже на все правила, Сартак несколько раз бьет ногой по мячу, застрявшему в зубах у Тангриснира. Ах, до стоматологии ли?.. Тангриснир мотает башкой, отчего мяч вылетает из разжавшихся челюстей в сторону, где его подхватывает фланговый Гринька.

Факел дрожит и мигает. Кап, кап… истекают последние мгновения… Гринька бежит, не замечая, что за ним с проклятиями ломятся трое монголов, все с «желтыми карточками» и потому под угрозой смертной казни… Гринька что есть сил бьет по мячу и тут же падает с окончательно онемевшей ногой. Лежит. Для него матч окончен в любом случае.

Факел, факел!..

Мяч выкатывается на пятачок перед воротами, и к нему с разных сторон устремляются двое: вратарь «Сартака» с разбитым носом и погнувшимся набрюшником, и – прихрамывая, призывая в свидетели Егория Храброго и Николу Угодника – воевода Вавила. Прыгнул вперед вратарь, выставив перед собой огромные, в рукавицах, ручищи, и выстелился в прыжке ему навстречу воевода Вавила…

Факел безмолвно закашлял, издыхая.

Но время остановилось в голове Жени Афанасьева, который лежал в центре поля, придавленный непомерной усталостью. Он видел, как летят навстречу друг другу русич и монгол… «Как Пересвет и Челубей на поле Куликовом, – мелькнула несвоевременная мысль. – Тогда выиграл… то есть выиграет – через полтора века почти! – наш Пересвет. А сейчас?..»

Поле было не Куликовым, а всего-навсего футбольным. Но сшиблись русич и монгол с той же яростью… Шлем монгольского голкипера ударил в голову Вавилы, тот опрокинулся, вытягивая ноги, и задел слабо катящийся мяч. Легко прозвенели цепи, когда черный шар вкатился в монголо-татарские ворота и замер. И скатился на землю и замер воевода Вавила Андреич, сбитый страшным ударом.

…Факел потух.

Молча сидели трибуны, придавленные всем этим, и кое-кто посматривал еще на факел, надеясь, что проклюнется, воспрянет последний язычок пламени, что не закончена еще битва. Но трижды прозвучал роговой сигнал главного судьи, подводя итог вырванной со счетом 9:8 победы команды «Дионнамо» (Святая Русь).

– Молодец, Вавила!

– Отлично, Вавила!

– Удалец и хват, Вавила свет Андреич!

– Красавец, Вавила!

Если три первых замечания вполне соответствовали истине, то заявление касательно красоты храброго воеводы Вавилы Андреича Оленца можно было принять с огромной натяжкой. Если совсем откровенно, то бравый русич, принесший победу святорусскому «Дионнамо» буквально на последней секунде игры, выглядел неважно. Совсем неважно. У него была перевязана голова, осмотревший его Пелисье (понимавший немного в медицине) констатировал сотрясение мозга средней степени тяжести… Кроме того, воевода не мог ходить – так болели ноги и все тело. Все пораненные места тоже были перевязаны. Афанасьев, Эллер и Колян Ковалев, которым посчастливилось побывать в Древнем Египте, находили в бравом воеводе немалое сходство с мумией. С той только разницей, что мумия значительно меньше болтает и не пьет кумыса вперемешку с вином, неупотребляемым в Орде.

Хан Батый сдержал свое слово. После поражения команды его сына в игре, напоминавшей диковинную смесь футбола, родео, скачек и боев без правил, он отпустил наших героев с миром, придав им в награду все обещанное: коней, девиц и золото. Кроме того, снабдил провиантом, потому что путь «дионнамовцам» предстоял долгий – ни одного транспортного Змея Горыныча злобный хан не выделил.

– На конях доберетесь! – хмуро прорычал он. – Ступайте, а то передумаю да как обезглавлю! Свиреп я али не свиреп?! А ну – с глаз моих!..

Доводы хана не оставляли простора для фантазий. Получив награду, команда «Дионнамо» предпочла убраться. Впрочем, нет, не в полном составе. Пелисье и Поджо остались в Орде. Нет, их вовсе не пленил золотоордынский уклад жизни. Просто на рассвете следующего дня должны были казнить Аймак-багатура, то есть Коляна Ковалева. Он проиграл матч, следовательно, утратил благоволение хана. Вмешательство родни, в частности Сартака и Туракины, жены Коляна, было бесполезно: если уж хан взялся самодурствовать и душегубствовать, то это надолго.

Пелисье остался как родственник. Поджо остался, сказавшись нездоровым. Тучный дион, как выяснилось, не был чужд хитрости. Пелисье и Поджо попросили позволения присутствовать при казни Аймак-багатура, вышедшего из доверия, а уж только потом оставить Орду. Батый дозволил. Дозволил он и еще одно: провести время, оставшееся до утренней казни, в одном шатре. Пелисье, Поджо и Колян прекрасно провели время. Кормили в буквальном смысле на убой; кроме того, хан решил, что в последний день жизни зять ни в чем не должен знать недостатка. Потому в арестантский шатер, со всех сторон оцепленный вооруженными воинами, были доставлены спиртные напитки (вообще-то бывшие не в ходу у татаро-монголов) и выводок милых девушек. Ханша Туракина, нежная супруга Коляна, посмотрела на это аморальное безобразие, плюнула с досады и заранее начала подыскивать себе нового мужа. Ханский сынок Сартак же затворился в своем шатре и с досады обдолбился излюбленным в Орде зельем – шариками из смеси загустевшего макового сока с соком индийской конопли.

– Н-наливай, Поджо! – кричал меж тем развеселившийся Колян Ковалев, чуткий нос которого улавливал близость избавления. – Выпьем за мой уп…покой!.. Ты точно провалишься в наше время сегодня ночью и нас заберешь? – спрашивал он у диона полушепотом. – А то у меня на завтра большие планы. Казнь в них не входит. Так провалишься?

– Угум, – отвечал Поджо с набитым ртом. После бойни на «футбольном» поле голкипер сполна наслаждался жизнью. Ел он за пятерых, оставив приведенных девушек на откуп Коляну и любвеобильному, как все люди с французской кровью, Пелисье.

Не скучала и вторая партия «дионнамовцев». Они ехали на Русь. Душа была полна. Верхом на великолепных жеребцах гарцевали Афанасьев, Эллер и Гринька. Израненный воевода Вавила ехал в кочевой татарской кибитке в обозе и образцово-показательно стонал. При этом он наслаждался похвалами и обществом девушек-полонянок, великодушно подаренных Батыем. Женя, гордо восседавший на Курултае, любимом жеребце хана Батыя, уже отстриг у того (жеребца, не Батыя!) заблаговременно фрагмент хвоста. И положил за пазуху, благо в «дионнамовском» халате, в коем до сих пор красовался Афанасьев, карманы не были предусмотрены.

Обеспечив тем самым сохранность трофея, Афанасьев на радостях выпил вина и стал плести речь такого содержания:

– Говорю тебе, отец: ты, Вавила, молодец! Тут такое дело… Словом, нам предстоит дальняя дорога. Еще дальше, чем до Руси. Девчонок мы с собой взять не можем. И коней тоже. Золотишка разве прихватим… Так что, Вавила Андреич, коней можешь оставить себе, а с девчонками поступи как знаешь, только чтоб полюбовно.

Девушки обиженно надули губки. Надо сказать, что у путников уже был привал, во время которого у соскучившихся по женскому обществу «дионнамовцев»… гм… все получилось. Что могли подумать дамы после возмутительных слов Афанасьева? Только одно: поматросили и бросили! «Наверное, не угодили новым господам, – мелькало в девичьих мозгах, – и нас хотят перепродать». Одна из бывших батыевских танцовщиц, расхрабрившись от выпитого, даже запустила в обманщика Афанасьева куском баранины.

Вавила Андреич обрадовался:

– Коней и дев-полонянок могу взять себе? Сколь великодушен твой дар, чужеземец!

– Да, я такой, – недовольно проворчал Женя Афанасьев, в которого угодил-таки упомянутый кусок баранины. – Я миролюбием дивен. Всякому татю рад гривну дати. Только ты, Вавила, и дружинника своего не обидь.

– Да я ж всем наибольшим дружинникам дам по коню! – великодушно объявил Вавила. – Для ча мне шесть лошадей? Возьму себе только Курултая! На котором ты сейчас едешь. Никакой воевода русский не может похвастать, что у него два коня, на которых ездил сам хан Батый поганый!

– Погоди, – удивился Женя, – почему два, воевода? Ты же сказал, что оставишь себе одного Курултая? Тем более на остальных лошадях хан и не ездил, только на Курултае!

На замотанном тряпками лице воеводы проклюнулась улыбка и распустилась сиянием по всей бороде. Он игриво схватил одну из девиц за голое бедро, а потом хмыкнул:

– Эге! Так я, ча, не сказывал! Я уж восхотел было похвалиться на заставе, да беда – Горыныч прилетел и не дозволил досказати, ча! Когда был я в рати Евпатиевой и полонили меня окаянные, призвал нас хан Батый пред очи свои неправедные…

– Это мы уже слышали.

– И сказал: «Возьмите тело Коловрата Евпатия и предайте его сырой земле! А чтобы упокоился он с миром, возьмите моего коня и везите его в землю вашу». Так что у меня в конюшне стоит один Батыев жеребец, а теперь и два будет, – похвастался воевода.

Эллер и Афанасьев переглянулись. И, не сговариваясь, завопили в голос. Да что же это!.. Так вот почему их выбросило к самой заставе воеводы Вавилы Андреича! Ведь еще Галлена установила, что носитель Ключа всякий раз рядом! Он и был рядом – конь, на котором ездил хан Батый, конь, о котором не преминул бы похвастать воевода Вавила, когда б не проклятущий Змей, завяжи узлом все его головы и хвосты, Горыныч!!! Выходит, что все это – зря? Путешествие в Орду, аудиенция у Батыя, тревожная ночь, бешеный поединок с «Сартаком»… так, что ли? И победа, вырванная такой ценой, и не нужна вовсе?

И самое неприятное – даже свалить не на кого!!

Вавила Андреич, дружинник Гринька и шесть девиц-полонянок изумленно смотрели во все глаза…

– Погодите, – сказал Эллер, когда страсти немного улеглись, – но, быть может, так и надо?

– Знаешь, ты напоминаешь мне героя одного анекдота, – зло произнес Афанасьев и махнул рукой. – Так вот, решили ученые провести психологический эксперимент с тремя представителями братьев-славян: русским, хохлом, белорусом. Суть теста такая: темная комната, в центре табуретка, в нее вбит гвоздь-«сотка». Ученые предлагают сесть.

Русский сел, тут же вскочил, конечно, давай на стены с табуреткой кидаться, устроителей эксперимента матюгами крыть. Сел хохол, подскочил, обернулся, нащупал гвоздь, вытащил его из табуретки, положил в карман и со словами: «В хозяйстве сгодится!» – снова сел.

Подоспела очередь белоруса. Сел. Сидит. Потом привстал и со словами: «А можа, так и нада, а?» – снова сел…

Воевода Вавила, виновник этой бури, неподвижно лежал в кибитке, скосив глаза на прелести ближайшей девицы. Когда Афанасьев закончил рассказывать анекдот, бравый победитель «Сартака» дотянулся рукой до бороденки, глубокоумно поскреб в ней и спросил:

– А кто такие хохлы и белорусы, ча? Не слыхал о таких.

– А это, братец ты мой, то, во что вы с Гринькой превратитесь через два столетия вот такой дурацкой жизни, – еще не остыв, ответил Афанасьев. И, стегнув коня, ускакал в степь – развеиваться.

– Что это он, ча? – поинтересовался Гринька. – Наверное, перегрелся. Солнце нынче ярое…