– Да, великий фараон, – пробубнил Месу, – это так.
– Значит, Месу из Дома Сети, ныне жрец храма Птаха в Мемфисе? Прекрасно. Говорят, ты бывал во многих странах. Покажи мне, чему научили тебя мудрецы далеких земель.
Месу поклонился и, протянув болтливому Ару свой посох, произнес несколько слов, как обычно у косноязычного жреца напоминающих взбалтывание киселя в баклажке. Ару склонился перед фараоном и бросил посох наземь.
Альдаир, Эллер, Женя Афанасьев и Колян тем временем пробирались ближе к трону. Они шли меж двух шеренг египетских воинов, находящихся в пятидесяти шагах одна от другой; в каждой шеренге было около двух сотен человек. Афанасьев все время боялся, что неуклюжий Эллер наделает шуму раньше времени. Но беда пришла не с той стороны. Когда до неуклюжей фигуры жреца Месу, который еще не стал и не скоро станет великим пророком Моисеем, оставалось не больше десяти шагов, Альдаир – да, да, Альдаир! – вдруг застыл как вкопанный. Его плечи задрожали, и до настороженного слуха Жени долетели мучительные, сдавленные слова:
– Все… больше никак!..
Голубоватая пелена дрогнула и поплыла перед глазами Афанасьева, Коляна Ковалева и Эллера. Громадный тронный зал медленно выплывал из голубоватых вод. Почти осязаемо по ногам Афанасьева струились ручейки. Длинные искры проскочили между протянутыми вперед ладонями Альдаира. Это могло означать только одно: белокурый дион не мог более поддерживать магический полог невидимости. Он пошатнулся и упал на колени. Полог дернулся в последний раз и растаял.
Четверо пришельцев из чуждого мира оказались посреди огромного, залитого мрачным светом тронного зала меж двумя шеренгами египетских воинов.
Под неподвижным взглядом великого фараона Рамсеса II.
4
Рамсес как будто и не удивился, увидев их перед собой. Быть может, он подумал, что это следствие трюка жрецов Ару и Месу. Он только вскинул перед собой руку, простирая ее в выразительном жесте. Тотчас же несколько воинов, как стремительные тени, рванулись к нежданным гостям, преградив путь к трону фараона. Необузданный Эллер бесцеремонно растолкал шеренгу египетских воинов, а когда его попытались остановить, просто вырвал оружие у опешившей охраны, а самих воинов отшвырнул на плиты дворца. В этом ему помогал несколько очухавшийся Альдаир и – с меньшим, конечно, эффектом – Колян Ковалев. Даже могучей силы дионов (порядком растерянной в похождениях, впрочем) не хватило на то, чтобы оказать сопротивление такой толпе. Юркие египтяне быстро стали хозяевами положения. Женю Афанасьева швырнули мордой в пол, и он почувствовал, как в шею ему впивается меч. И вдруг все воины застыли кто где стоял. Звон оружия и топот ног был накрыт, как бабочка сачком, одним только звуком. Смехом.
Это смеялся, встав со своего места, фараон.
– Смешной фокус, – наконец заговорил он. – Откуда взялись эти четверо, Месу? Это ты вызвал демонов? Хотя для демонов у них вид слишком дурацкий. Особенно вон у того, рыжего, с всклокоченной бородой. Ну-ка, подведите их сюда.
– Сейчас спросит: откуда ты взялся-то в палате царской? – пробормотал Женя Афанасьев.
Месу обернулся. Физиономия у него была откровенно растерянной. Ару, обычно словоохотливый, тоже утратил дар речи. Однако за своих подчиненных вступился жрец Тотмекр. Наверное, он не столько опасался за Ару и Месу, а также за судьбу невесть откуда вылезших путешественников, сколько за то, что могла всплыть история с быком Аписом и его поисками.
Тотмекр упал на пол перед фараоном, гимнастически ловко прополз по ступенькам его трона и выговорил:
– Да пребудут с тобой боги, о великий Рамсес-Ра!! Мне известны эти люди. Это чужеземцы, могущественные жрецы далеких богов. На бедре у человека с выбритой, как у египтян, головой висит могущественный ..амулет. – Он ткнул пальцем в Коляна и его CD-плеер столь неуместный здесь. – Наверное, они перенеслись в твой дворец при помощи этого амулета. Это могущественная вещь. При ее помощи можно слышать голоса богов.
– Правда? – спросил Рамсес. – Жрец, возьми у него амулет и дай мне. Я первый, кто должен слышать голоса богов.
Вперед выступил длинный тощий жрец, глава астрологов из фиванского храма бога Амона. На его сухой физиономии явственно читались ехидство и спесь. Он принял настолько раболепное выражение, насколько позволяла мелкая крысиная мордочка, и громко сказал:
– Дозволь молвить, великий фараон, чей голос правдив! Не прикасайся к этому амулету. Быть может, это чары чужеземных богов и они окажутся опасны для того, кто восседает на престоле Ра!
Афанасьев неожиданно для себя выступил вперед и, подражая сухопарому жрецу-астрологу, провозгласил:
– Дозволь и мне молвить, великий фараон, чей голос правдив! Не слушай этого жреца. Никакие чужеземные боги не могут повредить светлому владыке Египта, находящемуся под покровительством Ра, Амона и Хатор, а здесь, в Мемфисе, его защищает еще и мудрый Птах, творец богов! Возьми смело этот амулет, и да пошлет он тебе долгие года и процветание твоей державы!
После этих слов Афанасьева в тронном зале повисла гробовая тишина. Рамсес застыл на своем троне. Альдаир, едва стоявший на ногах после опытов с невидимостью, отнявших много сил, и потасовки с охраной, бормотал что-то себе под нос. Сейчас он меньше всего походил на того надменного диона, что прибыл на Землю повелевать. Эллер свирепо и тупо вращал глазами: ему врезали по башке щитом, и в его черепе, где и так не особо ярко сиял светоч разума, воцарился окончательный хаос.
– Зря, Женек, ты перед ним, этим раскрашенным паханом, понты кидаешь. Вот сейчас нас как на ноль умножат, и тады крандец!.. – пробормотал Колян.
Афанасьев только упрямо качнул головой и, невзирая на слабое сопротивление Коляна, взял у него CD-плеер и двинулся к трону Рамсеса. Дыхание стискивало судорогами, перед глазами проплывали красные пятна. Вот сейчас фараон сделает коротенький жест, и их нашинкуют в мясные рулеты!
– Пусть амулет отдаст тот, кто является его носителем! – прогремел голос Рамсеса.
Вперед вытолкнули бледного Коляна. Даже козел Тангриснир, сожравший бампер Ковалевского джипа, испугал бравого братка существенно меньше. Неподвижный, буравящий взгляд фараона остановился на нем. Ковалев попытался вытереть вскипевший на лбу пот, но тело не слушалось. Женя всунул Коляну в ладонь плеер, и ему ярко, выпукло бросилась в глаза татуировка на руке. Он видел ее и раньше, например в бане, но теперь чудовищное несоответствие между ней и громадным, мрачным, роскошным дворцом оледенило. Надпись «КОЛЯН С БАЛТИКИ» и синенький адмиралтейский якорь. Что может быть более нелепым во дворце фараона?
От волнения Колян забыл древнеегипетский. Да что там, и русские слова выдавливались из пересохшей глотки с усилием, словно неподатливые улитки из своих крепостей-раковин.
Он медленно поднялся по ступеням трона. Никто не посмел его остановить, ведь Колян поднимался по личному повелению фараона! Но надо было видеть, как Ковалев преодолевал эти ступени. Осужденный, взбиравшийся по ступеням эшафота, показался бы по сравнению с Коляном восторженным оптимистом. Наконец Ковалев достиг предпоследней ступени, и тут фараон вырвал CD-плеер у него из рук.
– Ну это… типа… – раздавленно пробормотал Колян по-русски. – Наушники так, а потом на «плей». По…понял?
Фараон оказался технически подкованным индивидом. Он сразу догадался, куда нужно вставить подушечки наушников, а потом со второй попытки попал в нужную кнопку. Он вздрогнул, но через несколько секунд его лицо приняло прежнее каменно-невозмутимое выражение.
Женя Афанасьев, задрав голову, смотрел на невероятную и фантасмагорическую эту картину: фараон Рамсес, слушающий компакт-диск Луи Армстронга. И Женя вдруг облился холодным потом, потому что вспомнил, какие слова идут в знаменитой композиции:
When Israel was in Egypt's land:
Let my people go!
Oppress'd so hard they could not stand,
Let my people go!note 8
«Нарочно не придумаешь, – как вспугнутые воробьи, взвивались мысли. – То, что фараон должен будет услышать от Моисея, он слушает сейчас на CD-плеере производства японской фирмы „Сони“, до создания которой осталось каких-то тридцать с небольшим веков! И фараону, кажется, нравится…»
So the Lord said:
Go down Moses,
'Way down in Egypt's land:
Tell of Pharaon
To let my people go!note 9
«И ведь Моисей стоит здесь и даже не знает, что… что… – думал Афанасьев. – Черт возьми, а может, это просто сон и пора бросать пить, чтобы не снились белогорячечные кошмары? Вон, когда я в юности работал в газете „Заря молодежи“, заместитель главного редактора Антоша Мякшев допился до того, что принимал свою жену за вдову Мао Цзедуна Цзян Цин и говорил с ней по-китайски! Пока не отвезли куда надо…»
Фараон дослушал песню до конца, потом неспешно снял наушники и взглянул на Коляна. Наверное, немногие могли похвастаться тем, что видели на лице Рамсеса удивление. Но теперь Ковалев по праву вошел в число этих немногих избранных.
Афанасьев прищурил глаза, пытаясь разглядеть, что же, собственно, происходит наверху, и сделал шаг к Месу, чтобы все-таки выдернуть у него посох, эту проклятую деревяшку, из-за которой все и началось. Кажется, такая же цель и такие же средства были у Эллера. Он первым оказался за спиной у Месу и уже протянул руку, чтобы взять у того посох…
Но тут произошло что-то странное и необъяснимое.
Женя тер глаза, не в силах им верить.
Там, где только что стояли здоровенные ножищи Эллера, теперь бурлили, завихряясь, два маленьких смерча. Они разрастались вверх, словно втягивая в себя Эллера, становясь его плотью. Смерчи дошли до пояса Эллера, где начали сливаться воедино. И только тут Афанасьев понял, что происходит. Дионов выбрасывало ОБРАТНО Неведомые законы пространства-времени не желали больше терпеть пришельцев в чуждом им мире и отправляли их туда, откуда они приперлись. В Россию, в 2004 год.
Афанасьев обернулся и понял, что с Альдаиром происходит то же самое.
Нет! Женя не хотел оставаться тут навсегда!!
– Коля-а-а-н, наза-а-ад!!! – что было сил заорал Афанасьев и, протянув руку, схватил с каменного пола посох Моисея. И тут же выронил: то ли вправду, то ли почудилось, но посох обернулся живой змеей, и холод ее сухого шершавого тела словно иголками вонзился в руку Жени. Он вскрикнул и, выхватив меч у ближайшего стражника с удивившей его самого стремительностью, что есть силы рубанул по змее. Последнее, что он видел, это была отрубленная голова гада, упавшая прямо к ногам-смерчам почти скрывшегося в вихре Эллера.
Женя уже не успел разглядеть, как рванулся на крик Колян Ковалев и тут оступился. Черные глаза Рамсеса расширились. Предательская ступенька некстати вывернулась из-под ноги Ковалева. Колян скатился с трона, аккуратно пересчитав бритым затылком все ступеньки, и приложился головой о каменные плиты; все замелькало перед глазами, тьма ощетинилась сотней отчетливых, ломающихся теней. Ему показалось, что за спиной раскрываются с шумом черные крылья. И он полетел… Странное, совершенно непонятное видение посетило Коляна. Почудилась ему залитая светом факелов поляна, толпа бородатого народу на ней, гневные черные глаза, крики, шум. Из общей массы людей выделяется Месу, уже обросший волосами, седой Месу, и болтливый Ару. Месу вскарабкался на большой продолговатый камень, почему-то напомнивший Коляну Ковалеву броневик, и забубнил что-то непонятное, а бывший жрец Ару взмахнул рукой и прокричал, отчего-то картавя:
– Евг'еи! До каких пор будем тег'петь гнет двойной египетской ког'оны! Сколько же пг'оклятые египетские кг'овососы будут тянуть соки и жилы из тг'удового израильского народа? Да здг'авствует исход!!! Фаг'аон, отпусти мой народ! Let my people go!
Глава девятая
ЦИРК, ДА И ТОЛЬКО
1
Россия, май 2004 года
Афанасьев открыл глаза.
Прежде всего стоило признать, что он лежал на берегу современной русской реки, потому что только на берегу современной русской реки можно встретить пустые бутылки с ядовито-желтой, криво наклеенной этикеткой и надписью «Портвейн 72. Крепкое». Бутылок было три, и из этого количества можно было сделать определенные выводы.
«Точно, – подумал Женя, – так и есть. Опять нажрался, тварь. Это надо же так напиться, чтобы видеть фараонов Рамсесов и прочих быков Аписов. С чего это я? Вроде бы с пойлом типа вот этого портвейна я еще в Университете завязал. Может, это не мой портвейн? Ах, как башка болит! Мой. Наверное, мой. Кто это там кряхтит около меня? Ага! Собутыльник! Ну, сейчас поговорим. Интересно, кто этот милый человек? Колян? Нет, я точно помню, что какая-то сволочь разбила молотком мой телевизор! Теперь новый покупать, а разве на мою зарплату техники напасешься?»
Он приподнял голову, окинул себя взглядом и увидел что лежит почти голый, если не считать какого-то обрывка ткани, похожего на фрагмент замусоленной простыни, наброшенного на бедра.
«Так, уик-энд выдался чрезвычайно содержательный, если даже одежды нет, – проползла неровная мысль. – Погуляли, мальчики».
Он повернулся и увидел, что рядом поднимается с песка рыжебородый Эллер. Афанасьев проговорил:
– Кажется, дурацкая шутка вышла.
Эллер потыкал в собственный череп пальцами, как будто проверяя его наличие и сохранность, потом пихнул ногой Альдаира, без движения валявшегося на песочке рядом. Белокурый дион запустил пальцы в волосы, вытащил оттуда несколько щепок и мелких камешков, а потом выговорил с трудом:
– Воистину… тяжела ты…
«Шапка Мономаха, – договорил про себя Афанасьев. – Но слава богу, до шапки Мономаха мы еще не добрались. А вот что касается статуи быка Аписа, посоха Моисея, а также браслета от пастофора Менатепа, поступившего в качестве взятки… Что же, выходит, это не сон, а голова болит не с похмелья?»
Он задержал свой взгляд на собственном запястье и тут же окончательно утвердился во мнении, что ни о каком кошмарном сне не может быть и речи. Скорее уместен термин «кошмарная псевдодействительность». Потому что на запястье, лениво переливаясь тяжелыми отблесками золота, посверкивая кровавыми сполохами рубинов, грубо ограненных и все равно прекрасных… – виднелся браслет. Афанасьев хотел было обратиться к Эллеру, крутившему в руках неизменный молот Мьелльнир, не способный затеряться ни в какой каше миров и времен. Но, собственно, Женя не успел. Откуда-то сверху раздался негромкий требовательный голос:
– Как ваше самочувствие, молодые люди?
Дионы пошевелились, как выброшенная на берег сонная рыба. Наверное, они еще не очухались от перемещения. Афанасьев отреагировал несколько более оперативно. Он задрал голову и увидел возле парапета набережной трех милиционеров. Все трое были оживлены и, кажется, преисполнены решимости разобраться в ситуации, нарушающей общественный порядок.
– Хорошо, – сказал Афанасьев. – Хорошо наше самочувствие… вот.
– Вы, собственно, откуда такие взялись? Сколько выпили? – деловито поинтересовался старшина.
– Да, собственно… Нисколько, товарищ старшина, – обрадованно ответил Женя. После охраны Рамсеса представители родной российской милиции показались ему самими близкими и дорогими людьми на свете. – Просто… В общем, так получилось.
– «Получилось». Все вы такое говорите, алкаши, – проворчал старшина. – Ну так, поднимайтесь сюда. Придется проехаться до отделения. А этот что шатается? – показал он на Альдаира, пытавшегося подняться с песка и всякий раз, не сдюжив, падавшего обратно. – А говоришь: не пили. Ничего, сейчас подъедем, составим протокольчик. Прозвоним адреса, проверим. А потом, если все в порядке, пойдете по домам.
«Черт побери, – подумал Женя, пряча за спину руку с драгоценным браслетом, окупившим бы с лихвой все затраты от „путешествия“, включая моральный ущерб, – было бы очень некстати улизнуть из самого дворца фараона с полутысячной охраной только в одном приемном зале…. и попасться к трем обычным ментам, которые собирают тут урожай синеморов. К тому же этот браслет… запросто конфискуют ведь. Кстати, а где посох Моисея, из-за которого все и затеялось? Он ведь обернулся… змеей, какая глупость! Я отрубил ей голову, и голова полетела к ногам Эллера! Ну да!!!»
У ног Эллера в самом деле виднелось нечто похожее на голову змеи с изогнувшимся фрагментом туловища под хищно раздутым капюшоном. Женя тут же перестал реагировать на назойливые реплики представителей правопорядка, которые, расположившись у парапета, неустанно требовали повиновения и немедленной посадки в машину. Афанасьев подобрался к предмету, несомненно сделанному из древесины, с искусной резьбой и с несколькими символами, смысл которых остался неясен. Ясно было главное: перед ними, Эллером, Женей и Альдаиром, на желтом волжском песке лежала вещь, которую они вытянули из чудовищной трясины тысячелетий ценой… ценой?..
Какой ценой!!!
– Колян, – пробормотал Женя Афанасьев. – Колян… – Афанасьев закрутил головой, вскочил с песка и забегал по берегу, хотя ноги сделались ватными, а неистовое головокружение грозило падением. – Колян!!! Коля… ты где?
Наблюдавшая с парапета троица милиционеров утвердилась в своих подозрениях: типы на песке вусмерть пьяны или того хуже – под наркотой. Старшина нетерпеливо прищелкнул черной резиновой дубинкой-демократизатором по своей широкой ладони и прибавил:
– Нет, ну что, маленькие, что ли? Долго вас тут наверху дожидаться? Или что, прикажете за вами лезть? Мы-то полезем, только ведь это потом совсем другой разговор будет.
Женя повернулся к ним спиной, несколькими энергичными движениями дрожащих рук зарыл в песке браслет и навершие Моисеева посоха, а потом стал карабкаться наверх, к парапету, неустанно блея:
– Да мы ничего… это, чесно слово… так получилось. Вы ведь из Волжского РОВД? Так там же мой друг работает!
– Какой твой друг?
– Вася Васягин. Старший сержант Васягин, мы с ним вместе учились. В одном классе.
– А-а, Васягин, – протянул страж порядка, – знаю такого. Только твой Васягин уже третий день на работу не выходит, хотя должен бы. Ну, он появится, его майор Сивцов взгреет, мало не покажется. А ты что трясешься так? Бодун?
– Леха, а от него вроде и не пахнет, – сказал второй мент.
– Понятно. Нарк. А ну, покажь вены! Да вроде чистый, – недовольно проговорил старшина, – обкурился, что ли, вон глаза какие шальные. Ладно. Поедем в отделение, там все выясним. И корефанов своих поторопи, а то они там уже сколько колупаются…
Нет надобности говорить, что у родной милиции возникли большие проблемы с протоколами. И если Женя Афанасьев довольно бодро назвал свою фамилию, имя, отчество, прописку и социальный статус, то уж с Эллером пришлось изрядно помучиться. Впрочем, никаких затруднений и иллюзий у дежурного, старлея Богданова, не возникло. Он с невозмутимым лицом заслушал доклад чуть живого Эллера о том, что тот в составе большой делегации товарищей прибыл несколько дней назад с планеты Аль Дионна и вознамерился снова стать богом, как предки альдионнитов. Дежурный старательно записал в протокол утверждение Эллера о том, что он только что прибыл из Древнего Египта, где добывал посох пророка Моисея. На прямой вопрос Богданова: «Сколько вьшил?» – рыжебородый дион честно ответил: «Два кувшина нубийской настойки, купленной мною на берегу Нила». Богданов кинул быстрый взгляд на Альдаира, который вообще еле шевелился, и заявил, что с подобранными на берегу реки Волги гражданами все понятно. После этого он снял телефонную трубку, накрутил диск и деловито сообщил кому-то:
– Все ясно. Несут какую-то чушь. Рыжий, с бородой заявил мне, что он бог и только что прибыл из Древнего Египта. Это еще что! Да на прошлой неделе мы забрали троих неформалов из Питера, таких же бородатых, как этот, из Египта. Так они обглотались галлюциногенных грибов, кувыркались по набережной, а в протокол просили занести, что они, все трое, – это три земных воплощения бога Кришны. Нормально. Посидели в камере, все путем стало.
– Товарищ старший лейтенант, – осторожно произнес Афанасьев, – вы собираетесь посадить их в камеру?
– Почему – их? – осклабился дежурный. – И тебя тоже. Хотя ты, конечно, поприличнее. Ну, ничего. Посидишь за компанию, пока мы тебя прозвоним. А с ними разговор будет, когда они очухаются.
– Товарищ старший лейтенант, – проговорил Афанасьев, и в его голосе проскользнули умоляющие нотки, – вот именно потому, что они тут у вас могут очухаться и выйти на свободу, я и прошу отпустить их сейчас. Я вам любой штраф заплачу… в разумных, конечно, пределах.
– Не пойдет, – решительно покачал головой старлей, – если бы при них хоть документы были… А то вдруг они в розыске? Меня потом за такие дела так по головке погладят, что задница отвалится.
Женя Афанасьев не стал вникать в тонкости диковинной анатомии старшего лейтенанта с той позиции, с какой тот сам ее обрисовал. Он сделал еще более умоляющее лицо и произнес:
– Дело в том, что они некоторым образом… иностранцы. И если они очухаются и увидят, где очутились, то… то у вас МОГУТ быть большие неприятности. Словом… мое дело предупредить.
– Гм, – задумался старший лейтенант Богданов, до которого уже начала доходить логика Афанасьева, – не нравится мне это… А что он там лепетал? Черт знает что! Из Древнего Египта! И в протокол такое-то заносить стыдно!
В этот момент в отделение вошла невысокая миловидная девушка в форме с погонами старшего сержанта. Она глянула на Богданова и сказала:
– Это самое… Сережа… там, значит, Васягин на работу явился.
Женя Афанасьев сразу понял по выражению ее лица, что если действительно Васягин и явился на работу, то это отнюдь не вызвало восторга у его коллег. По крайней мере, в глазах девушки-сержанта, пришедшей уведомить о долгожданном появлении заблудшего сына РОВД, плавало недоумение, перемешанное с плохо скрываемой тревогой. Впрочем, все точки над «i» были расставлены очень быстро. Отворилась дверь, и появился Васягин.
Рука старшего лейтенанта Богданова, писавшая протокол, дрогнула и соскользнула, оставляя за собой на бумаге длинную прерывистую черту. Рыжебородый Эллер неэтично ткнул в Васягина, неуверенно застрявшего в дверях, толстым пальцем, и широко улыбнулся. Женя Афанасьев привстал со стула.
– Нет, ты что там встал, Вася? – наконец прервал общее молчание старлей Богданов. – Нет, ты уж проходи, что двери нараспашку держать? Я смотрю, ты тоже недурно провел время.
Посмотреть и в самом деле было на что. Сержант Васягин пришел на работу не в милицейской форме. Более того, явился и не в гражданской одежде. Он был неумело замотан в кусок белой шерстяной ткани, именовавшейся когда-то белой. С пурпурной каймой. Сейчас эту ткань покрывали пятна грязи и чего-то красновато-бурого. Скорее всего, крови или вина, а может, и того, и того. На голове у Васягина, всклокоченной, с прилипшими к вискам мокрыми волосами, виднелся венок, сплетенный из дубовых веток. В руке неустрашимый сержант держал чашу с чем-то плескавшимся.
– Та-ак, – сказал Богданов. – Ты тоже пьянствуешь? А ну, поставь эту штуковину ко мне на стол! Уффф! От тебя несет за километр. Ну, Васягин, влетит тебе! Иди, дурик, переоденься, пока на глаза майору Сивцову не попался. Он-то тебя давно поджидал!
Васягин, кажется, не очень его понимал. Богданов попытался вырвать у него чашу, но Вася не выпускал. Его пальцы сжались на ней до судороги, до побелевших от напряжения лунок ногтей.
– Ты откуда такой взялся-то? – несколько озадаченно повторил старлей. – Одни вот тут сидят, говорят, из Египта, клоуны… а ты…
– Из Древнего Рима, – потерянным голосом выговорил Вася Васягин и сел на пол.
Богданов опустил руки и растерянно уставился на сослуживца.
– Желаю возлежать!! – сидя на полу, возвысил голос сержант Васягин, а потом снова поднялся с пола и принялся теребить дубовый венок на своей голове. – Per aspera ad astranote 10! Ибо спас жизнь римского гражданина и…
– Вася, ты мне тут брось эту хренопупину, – пролепетал Богданов, судорожно водя ручкой по недописанному протоколу. – Особенно при задержанных. Ты что, сдурел, что ли? Вылететь из органов захотел? Ты давай завершай этот цирк!
И тут случилось.
Колючие искорки вспыхнули во вдребезги пьяном взгляде «выходца из Древнего Рима». Облаченный в самую что ни на есть настоящую тогу Вася Васягин что было силы врезал кулаком по столу, на котором растерявшийся старший лейтенант все еще пытался дописать протокол о задержании, и проорал:
– Вот про цирки – не на-а-а-адо!!!
2
Рим, март 44 года до н.э.
– Слава великому Цезарю!
Волны приветствий катились по бушующему морю римского Большого цирка, пенясь барашками белокурых, рыжих, темноволосых, седых голов и рассыпаясь брызгами десятков тысяч разноцветных одежд – туник, пеплумов, латиклавий и ангустиклавий, паллиев; шум огромной толпы – более пятидесяти тысяч человек, собравшихся здесь, в Большом цирке, – рокотал, взвивался, дробился, как морской прибой. Больше сотни тысяч глаз были обращены в одном направлении – к западной части цирка, срезанной по прямой линии, туда, где виднелся оппидум, грандиозное сооружение с тринадцатью арками. Под средней из арок располагались так называемые Парадные ворота, через которые перед началом зрелища, главного действа, на ристалище входила процессия, несшая изображения богов. Против Парадных ворот находились главные ворота Большого цирка, Триумфальные ворота. Через них в цирк вступали победители и повелители.
Вот и сейчас под рукоплескания всех собравшихся через Триумфальные ворота в сопровождении сенаторов, друзей, соратников вступал в цирк высокий, плотно сложенный человек с непокрытой темноволосой головой, на которой, однако же, незримо лежал венец повелителя Рима. (Лавровый венок, щекотавший ему лысину, он только что отдал одному из сенаторов на суп.) Облачен в белую тогу с широкой голубой каймой, надетую поверх льняной туники. Загорелое лицо с длинным, но довольно прямым носом и сильно выдающимся вперед подбородком, короткие волосы и задумчивый взгляд. Полнеющая фигура и начинающий расти второй подбородок отражали последствия многих сотен пиров, где властитель, невоздержанный в еде и питье, уже заработал себе несварение желудка.
Это был Гай Юлий Цезарь.
После того как диктатор занял свое место в почетной ложе и взял в руки табличку с расписанием сегодняшних представлений, был подан сигнал к началу гладиаторских боев.
Римляне всегда считали себя наделенными чувством юмора. Наверное, именно поэтому гладиаторские бои были начаты действом, показавшимся всем чрезвычайно остроумным. На арену вышли два десятка гладиаторов, на головы которых были надеты шлемы с глухими забралами, имеющими только маленькие, неправильно расположенные дырочки для глаз. Эти несчастные именовались андабатами. Они были одеты в белые туники и вооружены короткими мечами. Шлемы не позволяли видеть почти ничего, и потому бой шел практически вслепую. Андабаты били и кололи мечами на слух. Самые сообразительные становились на четвереньки и, ползая по посыпанной толченым серым мрамором арене, орудовали мечом на уровне колен. Зрители хохотали. Это увлекательное действо получило прозвище «римских жмурок». Оканчивались жмурки обычно тем, что лорарии, служители цирка, выступали на арену и раскаленными прутьями подгоняли андабатов в правильном направлении, сталкивая их друг с другом.
Восседая в своей ложе, Цезарь ленивым оком наблюдал за тем, что происходит на арене. Он искренне полагал, что ничто в жизни уже не сможет его удивить. В юности он был склонен к ужасающим безрассудствам, которые впоследствии открыли ему власть над Римом. Еще каких-то пять лет назад он не восседал в ложе властелина Рима, а стоял на берегу маленькой речушки под взглядами пяти тысяч солдат, одного легиона, который и составлял все его войско. Цезарь обратился к унылым соратникам: «Если я не перейду эту реку, друзья мои, то это будет началом бедствий для меня, а если перейду, то это станет началом бедствий для всех людей».
Согласно своему имени Юлий юлил до последнего, но потом плюнул и двинулся в речку.
Речка называлась Рубикон. Что было дальше, знают все.
– Божественный Юлий, – обратился к нему прямодушный, как плохо обструганный дуб, Марк Юний Брут, наливая в золотую чашу фалернского, – о чем ты задумался?
– Надоело, – буркнул властитель. – Что бы еще такого придумать?
– Да-а, – протянул Брут, зевая, – ску-у-учно! Что бытакого в самом деле придумать? А то надоело смотреть на этот… цирк.
И он ткнул пальнем в сторону арены, на которую выпускали львов. Из ворот напротив ложи Цезаря выходили гладиаторы-бестиарии, им настоятельно вменялось в обязанность сражаться с этими львами.
– Ску-у-учно… – бубнил Брут, прикидывая, выклянчить ли у Цезаря десять тысяч сестерциев на празднование дня рождения любимой кобылы или же не стоит. А попросить сразу двадцать.
Придумать что-либо оригинальное в самом деле было тяжело. Три года назад Цезарь наконец-то вернулся в Рим, где до его прибытия творились беспорядки. Патриции пьянствовали и буянили, чернь демонстрировала все грани своего плебейского воспитания, различные деятели устраивали оргии прямо в Помпеевой курии римского сената. Возвратившись, Цезарь навел железный порядок одним своим появлением. Еще бы!.. Один за другим в город входили могучие, закаленные в боях легионы триумфатора. В столбах золотой солнечной пыли, бьющихся за колесницей Цезаря, шли, бряцая металлоломом, знатные пленники: Верцингеториг, поверженный вождь галлов, Арсиноя, сестра царицы Клеопатры, маленький сын африканского царя Юбы. Торжественно несли захваченные знамена и военную добычу. Она была неисчислима. Только 2822 золотых венка, подаренных Цезарю различными правительствами и городами, весили восемь тонн! Мелочь… А посередине всего этого великолепия четыре раза проехал на квадриге сам триумфатор, одетый в белую тунику, расшитую узором из пальмовых листьев, и пурпурную вышитую тогу.