ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Последняя передышка

– Дома-а-а-а!!!

Этот крик, который более пристал бы одичавшему обитателю планеты Земля после грандиозного катаклизма, а не Жене Афанасьеву, вполне еще цивилизованному, машинально вырвался из его глотки в тот момент, когда он оторвал голову от прибрежной травы, увидел покосившийся столб с трансформаторной будкой и прикрепленным к ней металлическим щитом… А на этом щите была надпись на русском языке, которая сразу дала понять Жене, что он действительно дома: «Не влезай! Убьет!»

– Дома, дома… – бормотал Женя. – Торквемада, Владимир Ильич, открывающий Америку… Христос и рыбацкая деревня… Бред, но такой явственный, такой настоящий! Пелисье… а где Пелисье?

– Наверно, он остался там, – ответил кто-то.

– Там? Ерунда, не может… не может такого быть.

– А вот это? Тоже ерунда? – вдруг прозвучал голос поднимавшейся с травы рядом с Афанасьевым Ксении, и она коснулась рукой его плеча. – Вот это, Женя? Посмотри…

– Да-а-а! – протянул Альдаир, словно спросонок трущий глаза.

Одна Галлена промолчала, но вытянула перед собой руку, указывая на обгорелые развалины какого-то большого дома, обнесенного покосившейся и кое-где завалившейся металлической оградой. Афанасьев глянул и тотчас же узнал в этих развалинах то, что еще не так давно считалось гордостью Коляна Ковалева – его дачу, его, Коляна, загородный дом. Конечно, она и в подметки не годилась вилле прокуратора Иудеи Публия Валерия Гарба на берегу Генисаретского озера, однако то, что имелось, предоставляло Ковалеву достаточно оснований для понтов и выпендрежа.

И вот теперь дом Коляна лежал в руинах. Верно, недавно прошел дождь, и лишь несколько издыхающих струек дыма просачивались откуда-то из самого нутра мертвых развалин. В первое мгновение Афанасьев хотел кинуться к развалинам, перемахнуть через разрушенную ограду и начать пласт за пластом отворачивать эти проклятые обломки стен, сложившихся безвольным карточным домиком, прогоревших до углей… Мало, дескать, одного Пелисье, оставшегося где-то там, на берегу далекого озера!.. Но опыт множества потрясений сделал свое: Афанасьев взял себя в руки и, повернувшись к Галлене, спросил:

– Как же так? Они?..

– Едва ли погибли, – опережая его вопрос, тут же отозвалась она. – По крайней мере не все… Ведь тут оставались Вася Васягин, Коля Ковалев, наш доморощенный бес, кандидат сатанинских наук Добродеев Астарот Вельзевулович… Они оставались с Вотаном Боровичем и Анни, а старый Вотан и Анни – дионы, и Лориер не может причинить им вреда, потому что тем самым он подточит и собственное могущество!.. Он не может посягать на собственную кровь, нет! Так что если с кем-то что и случилось… – Голос Галлены прервался, – то не все… не все…

– Не все, – эхом откликнулся Афанасьев, и Ксюша машинально повторила за Женей эти два коротких слова.

– И что делать?

– Если дача Ковалева сгорела, точнее, ее сожгли, потому что в момент нашего отбытия к Торквемаде, а вашего, соответственно, к Пилату, – замысловато и чуть нараспев, словно разгоняясь, начал Афанасьев, – эти дикари начинали подготовку к штурму… Значит, если предположить…

Вялые и невнятно формулируемые положения Афанасьева не получили дальнейшего развития. Невдалеке затрещали кусты, послышался шум мотора, и прямо на берег реки выкатился армейский бронетранспортер! Женя даже зажмурился, предположив на секунду, что мезолитические товарищи научились управлять этой техникой… Особенно если учесть, что солдаты-новобранцы порой не сильно отличались по своему развитию от нынешних обитателей уроненной во мрак планеты.

Впрочем, уже в следующие несколько секунд он уверился в своем заблуждении. Нельзя было ошибиться, увидев этот бронетранспортер вблизи!.. Потому что поперек него была криво намалевана белой краской аббревиатура ППС, на башне корчил рожу зеленый чертик с красными бельмами и белыми рожками, в физиономии которого Женя и его товарищи уловили даже какое-то портретное сходство с… М-м-м… А довершал этот эксцентричный дизайн бэтээра кумачовый плакат, содержание которого никто не успел прочитать. Потому что крышка бэтээра откинулась и оттуда, как инфернал из табакерки, выскочил не кто иной, как сержант Васягин собственной персоной!..

– Васек!!! – обрадованно закричал Женя.

Вася Васягин неспешно распрямился, строго шмыгнул носом, посмотрел на часы и сказал:

– Опаздываете, товарищи.

– Когда это ты таким бюрократом успел стать? – весело спросила его Галлена, расплываясь в улыбке. – Как наши? Все живы-здоровы? Эллер и Поджо вернулись из средневековой Испании? А мы тут еще две «отмычки» приволокли – облачение Торквемады, вон, на Женьке, и кувшин Понтия Пилата.

– Поджо и Эллер прибыли уже две недели назад. Более того, Поджо, как наиболее сохранивший силы, вместе с Коляном Ковалевым и Астаротом Вельзевуловичем, товарищем Добродеевым, побывали в фашистской Германии, где добыли еще одну «отмычку», а именно усы этого задохлика Шикльгрубера, он же Гитлер. Такая сволочь!.. Пусть потом никто не жалуется, что мы испортили дипломатические отношения Германии с СССР! – хихикнул Васягин, потом, практически сразу же став серьезным, продолжал: – Так что твое возмутительное опоздание ни в какие ворота не лезет. Дело-то к концу подходит, а ты, Женя, безобразничаешь! Нужно теперь думать о Китае, где добыли первый кирпич из Великой Китайской стены, – хмуро закончил сержант Васягин.

– Сам ты кирпич! – обиделся Женя. – Ты что, Васягин, не рад нас видеть? Мы еле ноги унесли. Я – так вообще из двух миров сразу. Я от Торквемады ушел, я от Колумба ушел, от Пилата ушел, а от тебя, дурень ты этакий, и подавно уйду, если не закончишь свои протокольные шуточки…

Васягин спокойно выслушал гневную тираду Афанасьева и только после этого, повторно шмыгнув носом, промолвил:

– Какие тут шуточки. Вы прибыли на две недели позже, чем было рассчитано. А тебя, Афанасьев, мы вообще не рассчитывали увидеть. Если бы нас не предупредили, то, быть может, мы тебя и ждать бы перестали…

– Ага! – рявкнул Афанасьев. – Жди меня, и я вернусь, только очень жди!.. И кто же вас предупредил, что еще есть смысл ждать заблудшего члена концессии, Афанасьева Евгения?!

– Да, собственно, это был я, товарищ Афанасьев.

Женя поднял глаза и почувствовал, как у него медленно отвисает челюсть. Стоящая рядом с ним Ксения округлила глаза, и даже невозмутимые дионы сделали какое-то резкое поступательное движение по направлению к бронетранспортеру. Еще бы!.. Ведь на бэтээре появилась фигура, которую можно увидеть разве что в американских комиксах, где наблюдается эклектичное смешение всех жанров, помноженное на тотальную невежественность создателей этих самых комиксов. Появился Владимир Ильич Ленин. Собственной персоной.

Конечно, явление Ильича на бронетехнике – факт достаточно хрестоматийный. Однако сейчас вождь мирового пролетариата выглядел по меньшей мере странно: на нем было какое-то невообразимого фасона рубище, сшитое из дубленой оленьей шкуры и открывавшее татуированную грудь. Впрочем, к чести Владимира Ильича следовало заметить, что была видна только часть татуировки, да и то прикрытая вульгарным ожерельем из бирюзы и просверленных ракушек – чрезвычайно модным украшением в индейских племенах.

Товарищ Ленин поправил прическу. В редких волосах, отражаясь в лысине, торчало белое перо. Возвращаясь же к татуировке, следует сказать следующее. Если бы Владимир Ильич снял верх своего «обмундирования», то все увидели бы изображение мускулистого индейца, который метлой смахивал с земного шара (земной шар напоминал при этом татуированного Колобка из русских сказок) пузатого капиталиста в цилиндре и попа в соответствующем облачении. Портретное сходство духовного лица, изображенного на тату, с фреем Торквемадой было несомненным. Под татуировкой виднелась надпись на русском и испанском языках, довольно-таки бессмысленная: «Вся власть индейскому пролетариату!» Афанасьев прищурился и только тут разглядел и другую надпись, а именно, лозунг на кумаче, прикрепленном к борту бронетранспортера: «Каждая скво должна уметь управлять государством!»

Владимир Ильич спрыгнул с бэтээра, энергично потряс руку Афанасьеву, поздоровался со всеми прочими возвращенцами, при этом держа в руке гранатомет «Муха». И заговорил в своей обычной манере:

– Здравствуйте, здравствуйте, товарищи!.. Признаться, очень рад вас видеть! Вот вас, товарищ Афанасьев, я, откровенно говоря, не чаял увидеть так скоро. Вы ведь так скоропостижно исчезли с корабля товарища Колумба. Я об этом немного наслышан, расскажу чуть попозже. А что насчет меня, так я, признаться, принял участие в открытии Америки, гм-гм, да, товарищи! Я сразу же начал разъяснительную и агитационную работу среди местного населения! Товарищ Колумб и его прихвостни с ходу начали бессовестный обман наивных индейцев, выменивая бусы, разные мещанские побрякушки и колокольчики на чистое золото!.. Я попытался указать товарищам индейцам на неравноценность такого обмена, потому что уж кто-кто, а я хорошо знаю, к какому ограблению трудящихся масс приведет открытие Нового Света. Конечно, товарищу Колумбу не понравилась такая моя инициатива, и он распорядился меня повесить. Уф! – Владимир Ильич даже подпрыгнул от возмущения, словно стараясь казаться выше ростом. – Но, к счастью, рея, на которую меня ловко вздернули по распоряжению этого эксплуататора, несколько пообветшала и поиздержалась за время длительного путешествия через Атлантику, так что она не замедлила обломиться. Архивезение! Я упал в воду и добрался до берега, где был встречен гостеприимными индейцами. Они приняли меня в свое племя, и очень скоро я стал вождем.

– Я же говорил, что вы переквалифицируетесь!.. – весело воскликнул Афанасьев. – Всё-таки вождь мирового пролетариата и вождь индейского племени – это сходные профили! И как же вас там именовали? Указующая Рука, как я и предрекал?

Владимир Ильич важно посмотрел на Женю и ответил:

– Мне дали имя Кальфоукоуру Солнечная Голова.

– Солнечная Голова – это, наверно, за то, что им понравилось, как лучи солнца играют на вашем сократовском лбу, – не унимался Женя.

– Не ерничайте, товарищ Афанасьев. Эти меньшевистские штучки со мной не пройдут. Да, меня прозвали Кальфоукоуру Солнечная Голова. «Кальфоукоуру» в переводе означает «бледнолицый воин, вышедший из волн великого океана со стороны восходящего светила, рекущий только правду и ничего, кроме правды…» Ну, и так далее, я дальше забыл, а там еще есть. Архимудреное имя, товарищи. Впервые в моей революционной деятельности такое мне дали. Ну так вот, я широко развернул в своем племени революционную агитацию. Мне даже удалось создать первичную партийную организацию, в которой я внедрял азы политграмоты…

– Я же говорил, что он будет учить индейцев марксистско-ленинской философии и прочей диалектике… – склонившись к самом уху Ксении, насмешливо выговорил Афанасьев.

Владимир Ильич, как оказалось, имел чрезвычайно чуткий слух. Он с живостью обернулся и, одной рукой придерживая гранатомет, а второй потрясая в воздухе, воскликнул:

– А что же вы думали, товарищ Афанасьев? Именно так, именно так, батенька! В моем племени жил любознательный старик-индеец, по имени Сухорукий Муравьед. Однажды он пришел ко мне в вигвам и сказал: «Вождь Солнечная Голова, вот ты употребил слово „логика“ и еще – „диалектика“. Сухорукий Муравьед не хочет уйти к праотцам, не узнав, что это такое». Я сказал: «Конечно, товарищ, я вам всё объясню на очень простом и общеизвестном примере. Так вот, представьте, что идут к ручью два индейца: один чистый, другой грязный. Который из них будет мыться в ручье?» Старик отвечает: «Конечно грязный, потому что он грязен, а ведь он не может прийти к своей скво грязным и вонючим, как хорек, потому и должен вымыться». – «Правильно, товарищ Муравьед. Теперь объясню, что такое „диалектика“, на том же примере. Идут к ручью два индейца, один грязный, а другой чистый. Казалось бы, мыться должен грязный. Но он оттого и грязный, что не моется и является неряхой и грязнулей. Значит, мыться идет чистый индеец. Вот это и есть диалектика».

– Кажется, я знаю, чем всё дело кончилось!.. – смеясь, воскликнул неуемный Афанасьев, который с момента возвращения и встречи с друзьями вообще пребывал в превосходном настроении. – Этот ваш Криворукий Мозгоклюй…

– Сухорукий Муравьед! – топнул ногой товарищ Ульянов.

– Ну да, именно так я и хотел сказать, Сухорукий Муравьед. Наверно, он при таком вожде не мог не узнать, что такое «философия». А вы ему стали объяснять на том же примере: «Слушай, Сухорукий Муравьед. Идут к ручью два индейца, один чистый, другой грязный. Известно, что один из них идет мыться. Так кто же всё-таки идет мыться, а?» Тут ваш копченый старик-индеец хватается за свою башку и, вконец запутанный, стонет: «А хрен его знает!» – «Правильно. А вот это и есть философия».

Все захохотали. Уж больно заразительной оказалась веселость, звучавшая в рассказе Афанасьева. Не смеялся один Владимир Ильич, который усмотрел в словах Жени попрание своих партийных принципов. Он неодобрительно сморщил лоб и проговорил:

– Всё шутите, товарищ Афанасьев, всё шутите. А вот мне было не до шуток. Впрочем, у вас были еще те шутки. Известно ли вам, каким манером вы исчезли с каравелл Колумба и, судя по всему, провалились в другой временной пласт, как это мне уже объяснили товарищи? (Женя насторожился.) Неизвестно? Нет? Так я вам, батенька, расскажу, гм-гм. Накануне прибытия в Новый Свет вы напились со штурманом де ла Росой, маргинальным типом и вообще пьяницей. Шлялись по палубе и под конец поссорились с одним из членов команды и случайно уронили его за борт. Знаете, кто это был? А это был не кто иной, как Висенте Пинсон, первый помощник товарища Колумба на «Санта-Марии»! Благодаря вашему пьяному усердию товарищ Пинсон так и не открыл устье Амазонки и Ориноко, атлантическое побережье Бразилии и вообще половину Южноамериканского континента! Он так и не стал адмиралом Испании, а всё потому, что в невменяемом состоянии наткнулся на вас, веселый товарищ Афанасьев, и вывалился за борт, где преспокойно пошел на дно. Вас, понятно, за такие штучки тотчас же выбросило из той эпохи, потому что Пигсона вы утопили, и открывать Южную Америку вменилось в обязанность кому-то другому, вот так, батенька! – Владимир Ильич снова выбросил вперед руку с чуть отставленным большим пальцем и продолжал свою речь: – Вот так вы пошутили, товарищ Афанасьев. А вот мне, признаться, вскоре стало не до шуточек. Я прожил среди индейцев несколько месяцев, вполне подготовил их к борьбе с испанскими колонизаторами, и тут прибыла вторая экспедиция Колумба. Целая флотилия на семнадцати кораблях! Меня всё-таки выловили и повесили. Да-с, батеньки, именно повесили, повесили за шею и за антииспанскую агитацию и призывы к восстанию! Впрочем, я не умер, а оказался на берегу этой реки, примерно в том же месте, где мы вот сейчас, патрулируя окрестности, обнаружили вас.

Афанасьев оглядел воинственную фигуру вождя индейского пролетариата и произнес:

– Ну, еще бы вас не выбросило из той эпохи, Владимир Ильич. Большего исторического парадокса, чем сеньор Колумб, вешающий товарища Ульянова-Ленина за призывы к бунту против испанского самодержавия, и придумать трудно!