Подошедший, судя по голосу, был моложе. Он начальственно осведомился, как тут у них, на что последовал торопливо-услужливый ответ, что тут, слава богу, все в порядке. Начальственный голос предупредил, чтобы были начеку и смотрели в оба, и подчиненные с той же готовностью заверили, что они начеку и будут смотреть в оба. Несколько смягчаясь, начальник спросил, нет ли у кого папиросы, и руки поспешно зашарили в карманах. Вспыхнувшая спичка тут же спряталась в большой пригоршне. Вырвавшийся из нее свет ударил в костлявое лицо с тяжелым подбородком, который подпирался стоячим воротником со знаками СС.
      До этой секунды уничтожение поста представлялось нам только необходимостью. Тяжелой, опасной и неприятной необходимостью. Мы не испытывали к этим пожилым немцам ни особой вражды, ни ненависти. Они были лишь препятствием нашему замыслу, которое следовало устранить. И невольно подслушанный разговор делал задачу еще неприятнее. Но появление рядом эсэсовца - врага, которого мы ненавидели до бешенства, до отвращения, подействовало на нас, как удар молнии. И, хотя разумнее было бы подождать, когда уйдет молодой и сильный эсэсовец, все четверо, точно подброшенные одной пружиной, вскочили на ноги и ринулись вперед.
      Семь-восемь шагов, которые разделяли нас, были покрыты в несколько секунд. Мы свалились на немцев так неожиданно, что эсэсовец скорее с любопытством, чем с тревогой выкрикнул:
      - Вэр ист да? - Кто тут?
      - Да зинт вир, - негромко, но с кипящим ожесточением ответил Устругов по-немецки и обрушил на голову охранника приклад автомата. Сбив его с ног, Георгий продолжал гвоздить эсэсовца, повторяя, однако, по-русски: - Тут мы, тут мы. Гробокопатель... мы, мы...
      Эсэсовец был мало похож на Гробокопателя, который пробовал свои кулаки на Устругове, но мой друг увидел в нем своего мучителя. Он продолжал молотить охранника, не замечая, что схватка уже кончилась и рядом с убитым эсэсовцем лежали утихнувшие навсегда фольксштурмисты. Стажинский поймал Георгия за плечо. Тот выпрямился, тяжело дыша.
      - А в могилу все-таки, Гробокопатель, не ты меня, а я тебя загнал, пробормотал он, - не ты, а я... я...
      - Да это же не Гробокопатель, - поправил Стажинский, покоробленный очевидной ошибкой. - Гробокопатель - широкоплечий, большерукий, а этот...
      - Гробокопатель это, - упрямо повторил Устругов, повышая голос. Гробокопатель... Мне-то лучше знать...
      Поймав руку поляка, я пожал ее.
      - Возможно, Гробокопатель, - сказал тот, правильно поняв пожатие, даже вероятно Гробокопатель...
      И тут Устругов вдруг странно хихикнул, потом ожесточенно выругался и сплюнул.
      - Черт с ним! Гробокопатель или не Гробокопатель, одним мерзавцем все равно меньше стало...
      Мы послали Лободу за теми, кто ждал внизу, у насыпи. И пока они лезли вверх, падая и чертыхаясь, мы сбросили убитых с полотна. Георгий и я стали у ворот в колючей ограде, чтобы помочь партизанам не потеряться во тьме.
      - Шагов десять вперед и влево вниз, - тихо говорили мы идущим мимо. Влево и вниз.
      - Зачем вниз? - переспросил Деркач. - С насыпи атаковать барак легче.
      - А пулемет? - напомнил ему Георгий. - Ты же знаешь, от него может спасти только насыпь.
      - Да, пулемет уложит всех, если захватит тут хоть на полминуты, - с уверенностью профессионала оценил бывший командир пулеметной роты.
      Гэррит задержался в воротах, схватив меня за борт пиджака.
      - Как по-русски приказ "открыть стрельбу"?
      - Огонь! О-гонь. О-гонь. Запомнил?
      - Почему же "огонь"? - обескураженно переспросил новозеландец, отчетливо повторяя по-русски слово "огонь". - Когда кто-нибудь кричит "огня", ему подают спички, но никто не стреляет.
      - Я объясню разницу потом, обязательно объясню, - торопливо заверил я. - А сейчас просто запомните: "Огонь! О-гонь". Вы услышите, конечно, "а-агонь!", но это все равно.
      Устругов остановил Шарля:
      - Где парни с тротилом?
      - Они здесь, почти у самой проволоки.
      - Сейчас начнется перестрелка...
      - Не беспокойтесь, - быстро перебил его бельгиец, поняв, что тревожит Георгия. - Там углубление есть, и даже шальная пуля не достанет.
      По крутому мокрому откосу мы соскользнули вниз. Там еще раз сошлись на полторы-две минуты вместе с Хорьковым, Деркачем, Химиком, Лободой и Шарлем. "Автоматчики" - так гордо именовались теперь "братья-кирпичники" нападали на барак фольксштурмистов спереди. Хорьков со своими ребятами, вооруженными пистолетами и охотничьими ружьями, позаимствованными у бельгийцев, заходил с тыла, с задней стороны. Лобода, Химик и Шарль охватывали барак с боков. Задача ставилась перед всеми предельно простая и беспредельно сложная: обезвредить обитателей барака, чтобы они не мешали атаковать бункер с эсэсовцами. Ликвидация бункера открывала доступ на мост, который нужно было взорвать.
      Путь к бараку оказался нелегким. Перед бараком были окопы или глубокие ходы, и мы не решались подняться на ноги, пока не доползли до них. Вопреки опасениям окопы были пусты. Облегченно вздыхая, мы свалились в них и начали торопливо устраиваться. Нам очень повезло. Отсюда мы видели очертания барака с желтовато-светлыми кромками затемненных окон. Из барака неслись голоса, мелодично и печально пела губная гармошка.
      - Как бы пригодились нам гранаты! - прошептал Георгий. - Через две минуты все было бы кончено.
      - Может быть, сделать, как предлагал Хорьков? - сказал я. - Запустить туда пару бутылок с горючей жидкостью, выжечь их оттуда, а уж тут мы справимся с ними.
      - Нельзя, - со вздохом ответил Устругов. - Никак нельзя. Главное бункер, и пожар тут только поможет охранникам.
      Георгий обнял меня за плечи и прижал к себе.
      - Придется нам с тобой, Костя, роль гранат сыграть. И Огольцову тоже: он скор на руку.
      - Играть роль гранат?
      - Да, вроде гранат, - подтвердил Георгий. - Надо подобраться к бараку вплотную и, когда немцы увлекутся перестрелкой с нашими ребятами, ворваться туда. - И, не ожидая расспросов, торопливо зашептал: Понимаешь, стрельбой отсюда большого вреда не принесешь, да и вести долго перестрелку мы не можем: патронов мало. Доставать немцев нужно там понимаешь? - там, в бараке.
      Деркач выслушал Устругова, повторившего свой замысел, и изрек с суровым осуждением:
      - Я повинуюсь приказу, но считаю его неправильным. Как ни хитри, немцы ухлопают в своих стенах всякого, кто сунется к ним. Я повинуюсь приказу, но...
      - Это не приказ, Анатолий, - сказал Устругов мягким, почти упрашивающим тоном, - совсем не приказ. Ты пойми, пожалуйста, не можем мы долго перестреливаться с ними: патронов мало, и помощь им может прибыть. Будем действовать быстро и смело, все в несколько минут - понимаешь? - в несколько минуту кончим.
      - Хорошо, - покорно, но все же с обидой согласился бывший лейтенант. - Сделаю все, как говоришь. Все сделаю... Но когда вернемся... я поставлю вопрос о вашем самоуправстве. Я военный человек и знаю: раз главная задача - взрыв моста - поручена тебе, ты можешь по уставу требовать от других то, что считаешь необходимым. Но когда вернемся, я поставлю вопрос, обязательно поставлю...
      - Ставь, - живо подхватил Георгий, - ставь, пожалуйста, только сделай так, как сказано. Ладно?
      Вслед за Уструговым вылезли из окопа и мы с Огольцовым и поползли к бараку. Голоса и выкрики слышались громче, пение гармоники стало звучнее, и грустная мелодия, казалось, рвалась на волю, чтобы улететь к дому, к семье, о которой тосковал гармонист.
      Устругов швырнул в окно кирпич, подобранный по дороге, и растянулся рядом с нами перед дверью. Как мы и надеялись, необстрелянные и не ведавшие лиха фольксштурмисты бросились к окнам и, откидывая занавески, пытались заглянуть во тьму. Наиболее подвижные и наименее опытные выскочили даже на улицу, чтобы поймать хулигана, осмелившегося запустить кирпич в жилище завоевателей. Они были тут же беспощадно наказаны. Короткий дружный рокот шести автоматов прогремел в ночи. Эхо, ударившись о каменистый срез холма, громко отпрянуло назад, грохнулось о скалу по ту сторону речки, вернулось и покатилось куда-то, многократно повторяясь.
      Пораженные неожиданностью, ужасом и болью, фольксштурмисты посыпались на пол, оборвав одну из занавесок, и недалеко от нас на земле лег большой желтый квадрат. В светлом провале открытой двери перед нами тяжело возились и стонали люди. Один гладил рукой грудь и беспрестанно восклицал: "О, майн гот! О, майн гот! О, майн гот!" Другой поспешно и громко сыпал ругательствами. Обитатели барака уже не выглядывали в окна, но раза два пытались достать ручку двери, чтобы закрыть ее. Встреченные нашими выстрелами, моментально исчезали.
      Деркач оказался у барака даже раньше, чем мы надеялись. Прячась за черные простенки, "кирпичники" подобрались к освещенному окну, и стволы автоматов и карабинов заглянули в барак своими неподвижно черными и парализующими глазками.
      - Партизаны! - завопил кто-то из немцев. - Партизаны!..
      В этом вопле было столько смятения и ужаса, что в одно и то же мгновение каждый из лежавших перед дверью подумал: пора! Точно приказ, эта мысль взметнула нас на ноги. Подскочив к двери, мы, не целясь, а только поводя стволами автомата вправо и влево, выпустили в освещенное пространство по очереди. И, не дав стихнуть грохоту, ворвались в барак, надсадно выкрикивая по-немецки:
      - Руки вверх! Руки вверх!
      Часть фольксштурмистов уже распласталась на полу, и с быстрого взгляда нельзя было определить, убиты они или просто спасались от пуль. Другие жались в углах и простенках, стараясь оказаться за пределами плевавшихся огнем автоматных стволов. Фольксштурмисты уставились на нас ошалелыми глазами, готовые закричать "караул" или просить пощады. Только несколько человек успели схватить поблескивающие маслом автоматы и стреляли теперь в окна с увлечением одержимых. Они не видели нашего появления, не услышали крика: "Руки вверх!" Только автоматная очередь Огольцова прервала их стрельбу. Оставшиеся в живых с недоумением и страхом подняли руки.
      Страх фольксштурмистов перерос в ужас, когда, выбив раму плечом, Деркач со звоном и грохотом влетел в барак. Не удержавшись на ногах, он шлепнулся рядом с немцами, и те шарахнулись от него в стороны, как от гранаты. За лейтенантом влетел Яша Скорый, за ним Аристархов и Гэррит с Кэнхемом. Прибежавшие Лобода и Химик предпочли проникнуть в барак также через окно. Правда, в этом уже не было необходимости, но войти через дверь им казалось слишком прозаическим.
      Подобно тому как голодные бросаются прежде всего к еде, почти все кинулись к оружию. Они вырывали его из рук убитых фольксштурмистов, хватали из стойки, подбирали с пола. Торопливо обшаривали углы, ящики и тумбочки, засовывая автоматные обоймы за пазуху и набивая карманы патронами. Жадность настолько завладела ими, что некоторые, надев на плечи по два автомата или карабина, не хотели делиться со своими опоздавшими товарищами, которым ничего не досталось.
      - Ну, а что с этими? - злобно спросил Химик, подойдя к нам и кивнув головой на пленных.
      - С этими? - переспросил Устругов, сдвигая к переносице брови: знак, показывающий, что их обладатель встретился с трудной задачей. Я знал, что брови не разойдутся, пока Георгий не решит задачу. Он обеспокоенно посмотрел на меня, точно ждал подсказки, метнул насупленный взгляд на немцев и растерянно повторил: - С этими?
      Ответить ему, однако, не пришлось. За спиной барака отчетливо и звонко прокатилась автоматная очередь, потом другая, третья. В тишине, которая вклинивалась между очередями, жалко и даже как-то испуганно хлопали пистолеты. Покрывая треск автоматов и пистолетные выстрелы, громко, раскатисто и раздраженно зарокотал пулемет, и в черном квадрате выбитого окна я увидел сине-зеленые струи трассирующих пуль, вытянувшиеся над бараком.
      - С автоматами все туда! - крикнул Устругов, показывая рукой в ту сторону, где Хорьков начал безнадежно неравную перестрелку с эсэсовцами.
      - А как же с этими? - поймал его за руку Химик.
      - А черта ли нам от них? - коротко бросил Георгий, перестав думать о фольксштурмистах и хмуриться. - Останься с ними. Покарауль. А когда там с охранниками кончим, пусти на все четыре стороны. Черта ли нам от них...
      И мы выскочили из барака, чтобы поддержать Хорькова. Фыркнув из-за черного гребня насыпи и рассыпая золотые искры, над нами взвилась ракета. Она лопнула в небе, образовав белый шар, и стала медленно оседать, увеличивая свое сияние. В ее ярком свете, вырвавшем из тьмы насыпь, барак, дорожные столбики, мост и даже белую пену на реке, охранники рассчитывали увидеть и расстрелять вооруженных пистолетами людей. Они, однако, просчитались. Против их трех автоматов мы могли теперь выставить полтора или два десятка. И, пока зажженный ими самими фонарь опускался, мы использовали свое превосходство: двое из эсэсовцев накрепко улеглись на насыпи, третий юркнул по ту сторону ее и исчез. В погустевшей сразу тьме только пулемет продолжал посылать из бункера свои необыкновенно длинные и красивые струи, рассыпая их прозрачным веером.
      Укрытые высокой насыпью, мы не боялись его. Добравшись до речки, мы смело и уже не спеша полезли наверх. Без охраны бункер не представлял уже большой опасности. Хорьков подполз к нему почти вплотную со стороны моста и метнул бутылку со самовоспламеняющейся жидкостью. Над бункером сразу запылал большой факел, осветивший полосатую будку с постовым. Он выстрелил в неосторожно поднявшегося капитана, и тот сел между рельсами, обхватив руками живот и сильно наклонившись вперед. Постовой прицелился в капитана, но выстрелить еще раз не успел: Деркач срезал его самого.
      Жидкость, облившая бункер, стекала вниз, и лужицы пламени полыхали у бетонных стен. Черный зев бункера продолжал изрыгать светло-синие струи, улетающие в глубину ночи.
      Наконец Лободе удалось подобраться к бункеру поближе и запустить плоскую бутылку прямо в его рычащий рот. Через пять-семь секунд оттуда вырвалось пламя. Оно метнулось вверх с такой силой, словно ему было тесно в бункере. Стальная дверь распахнулась, выбросив на дорожку, ведущую к домику охранников, пылающую фигуру. Она помчалась вниз со страшным воплем, однако успела пробежать лишь с десяток шагов, шлепнувшись на землю.
      - Все, - проговорил Устругов, вскакивая на ноги. - С охраной кончено. Теперь за дело! Через полчаса этого моста тоже не будет...
      Он громко позвал Шарля и попросил скорее доставить взрывчатку. Потом посоветовал всем уходить и ждать его на вершине холма. Вспомнив что-то, Георгий позвал Яшу Скорого.
      - Сбегай в барак и скажи Химику: пусть отпустит немцев и уходит. А барак сожжет.
      Деркач и Прохазка забрали капитана. Я задержался, думая, что потребуюсь Георгию. Он понял меня иначе. Быстро подошел ко мне и обнял, как тогда, под Смоленском, поцеловал и сказал тихо:
      - Прощай, Костя... И уводи людей, пожалуйста. С такими взрывами всякое бывает. Рисковать незачем. Уходи!
      Сказано это было так тепло и твердо, что я не осмелился ни ослушаться, ни убеждать его изменить намерение. И так тогда, под Смоленском, я обнял его, но сказал совсем другое:
      - Мы будем ждать тебя, Гоша... Будем...
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      Время, когда в нем особенно нуждаешься, летит быстро, и рассвет наступил после той ночи неожиданно скоро. Едва успели мы подняться на вершину холма, с которой наблюдали вчера за котловиной, как мрак рассеялся, черные деревья перестали быть черными, посерели, а потом приобрели свой обычный цвет, сквозь их кроны стало проглядывать все более светлеющее небо. Соседние холмы выступили из мутно-серой пелены, и неощутимое до сих пор пространство раздвинулось вокруг нас. В серой котловине, оставшейся за нашей спиной, появились оранжевые фермы моста.
      Утро обгоняло Устругова и его бельгийских помощников - двух горняков из-под Льежа, и мы с беспокойством и надеждой прислушивались, не идет ли поезд. Беспокоились потому, что поезд мог принести самую страшную неприятность, помешав взрыву моста. Надеялись на то, что он окажется на мосту в момент взрыва: как же нам хотелось отправить немецкий эшелон на дно речки!
      Наши надежды померкли, а беспокойство возросло, когда, пробивая утренний туман, над бараком фольксштурмистов вдруг поднялся черный султан дыма, а некоторое время спустя злобно и коротко проворчал автомат. Химик, несомненно, поджег, хотя немного рано, барак. Но что означала стрельба?
      Почти одновременно над рекой что-то блеснуло, пронизав оранжевые фермы моста ярким золотисто-белым светом. Центральный пролет изогнулся и вдруг начал рваться на куски, которые понеслись вверх, догоняя и обгоняя друг друга, точно играя вперегонки. Вслед за ними, клубясь и бушуя, взвилась мутная смесь газов, дыма и пыли. Поднимаясь все выше и выше, облако принимало и как бы глотало обломки моста, которые, продолжая свою игру, помчались теперь вниз. Фонтан, вставший над рекой, густел, темнел, приобретая очертания огромного гриба.
      Грохот взрыва ударил по нашей вершине, оглушив тех, кто не успел или не догадался открыть рот, и покатился дальше с холма на холм, отражаясь и повторяясь, и поэтому казалось, что Арденны захохотали злорадно: так-вам-надо, так-вам-надо, так-вам-надо...
      Легкий ветер, тянувший вдоль речки, сначала наклонил сизо-черный гриб, затем согнул его, а потом, будто подрезав у самого корня, оторвал от моста и понес в сторону. И тогда мы увидели, что сделал Устругов с помощью тротила. Главный пролет моста исчез, будто его никогда и не было. Почти в самой середине разбушевавшейся речки торчал белый каменный "бык", опаленный сверху, как головешка. Пролет слева, надломившись, опустил фермы вниз, в воду, будто нагнул металлическую шею, чтобы напиться. Верхние фермы слева тянулись над мутным потоком, точно протягивали руки соседям на другой стороне.
      - Великолепная работа! - взволнованно воскликнул стоявший рядом со мной Шарль. - Молодец Устругов!
      - Да и ваши парни хороши, - отозвался я. - Они добыли хорошую взрывчатку, доставили сюда и помогли Устругову.
      - Парни хорошие, - подхватил Шарль. - Сами вызвались участвовать в деле, хотя мы не обязывали и даже не просили их.
      - Ненависть к немцам?
      - И ненависть к немцам и расположение к вам, русским. Вы, наверно, даже не представляете, какой запас добрых чувств к советским людям накопился здесь, в нашем народе. Я не могу объяснить, как это произошло, но бельгийцы поняли, что там, на просторах России, идет война и за наше будущее, за наше право устраивать свою жизнь, как хотим. И когда нашим людям предоставляется возможность помочь чем-либо русским, они охотно делают это.
      - Мы это почувствовали, как только добрались сюда, - заметил я. - Нас удивило это единодушие.
      - Я бы не сказал, что бельгийцы едины в своих чувствах, - вдумчиво возразил Шарль. - Тут имеется много красок и даже оттенков в красках.
      - То есть отношение разных слоев различно?
      Шарль помолчал, всматриваясь в остатки моста, перевел глаза на барак, который полыхал все жарче, спросил самого себя: "А где же Устругов и парни? Им пора бы уже быть", - только после этого повернулся опять ко мне:
      - На этой грешной земле все так переплелось, так перепуталось, что поведение различных слоев, особенно в маленьких странах, часто тесно связано с позициями великих держав. В этом, правда, нет ничего особенно нового. Раньше их позиции отражались на поведении придворных кругов, теперь захватили всю нацию. И разные слои в нашей стране ждут от исхода этой войны разного будущего. Одни хотят не только поражения немцев, но и вашей безграничной победы. Другие хотят немецкого поражения, но опасаются вашей победы. Третьи хотят и немецкого и вашего поражения. И лишь немногие ныне хотят немецкой победы, хотя уже не верят в нее. Почти все хотят немецкого поражения. Но будущий мир представляется разным слоям по-разному, и каждый слой хотел бы устроить его по-своему.
      - Если не секрет, к какому слою относите вы себя?
      - Я не большой политик, - ответил Шарль, поморщившись. - И не очень ясно вижу то, что будет после войны. Пока хочу только одного - добиться поражения немцев. Пока только этого...
      - А потом?
      - Потом предоставим политикам заниматься этим делом.
      - Но они же могут устроить мир так, что вам он не понравится.
      - Мир не может быть совершенным, и кто-то всегда недоволен, и кому-то приходится мириться с этим. Примирюсь и я.
      - Тогда почему же не миритесь с тем порядком, который устраивают ныне немцы?
      - Ну, это другое дело, это совсем другое дело, - живо возразил Шарль, посмотрев на меня с недоумением: не понимал, к чему я клоню. - Тут грубое вмешательство в наши дела со стороны чужестранцев. Это даже хуже, чем вмешательство соседей в дела семьи. За такое вмешательство обычно бьют по рукам.
      - А как устроит семья свои внутренние дела, это вас не касается?
      - Нет, почему же? Касается, конечно. Очень даже касается. Только задача моя, как военного, заключается в том, чтобы избавить семью от соседского вмешательства. А уж дела семейные пусть устраивают те, кто смыслит в этом больше.
      - А если они устроят семейные дела только в свою пользу?
      - Я уже сказал: никогда и нигде не бывают все довольны. Оставим это на совести других членов семьи. Они же понимают, что если обидят меня, то в следующий раз, когда сосед опять полезет в наш дом, я могу отказаться защищать их.
      - Не откажетесь, как не отказались сейчас. Интересы семьи всегда будут для вас выше собственных.
      Шарль озадаченно поднял брови: откуда, мол, ты знаешь это? Подумал немного, согласно улыбнулся, ничего, однако, не сказав.
      Наконец Устругов показался со своими помощниками. Сильно наклоняясь вперед, они взбирались по склону. Грязный, потный, но улыбающийся Георгий был доволен. Не доходя нескольких шагов до нас, повернулся, посмотрел на мост и засмеялся.
      - Немало мостов взорвал, - сказал он, - и только этот рванул с удовольствием. С настоящим удовольствием...
      Но тут же нахмурился, хотя не мог спрятать или погасить радостное сияние глаз.
      - Все тут? - спросил Устругов, не обращаясь прямо ни к кому. - Можем уходить?
      - Химика еще нет, - ответил за всех Лобода, выступая вперед. Пиджак, застегнутый на верхнюю пуговицу, был наброшен на его плечи, однако не скрывал забинтованную левую руку, которая поддерживалась подвешенным через шею ремнем. Георгий шагнул к нему и отодвинул борт пиджака.
      - Ранен? Серьезно?
      - Это что, - хмуро отозвался Лобода, - это что... у Хорькова там два парня остались, да и самому пуля в живот угодила.
      - А где он? Где Хорьков?
      - Там, в кустах, лежит. Около него чех хлопочет.
      Устругов двинулся туда, но остановился, увидев Яшу Скорого, который торопливо поднимался по склону.
      - Химик там... - крикнул он, махнув рукой в сторону большого столба дыма, поднимавшегося над бараком. - Там Химик...
      - Что Химик? Убит? Ранен?
      - Химик там... сжечь... всех... хотел... - точно выдавливая из себя каждое слово, проговорил он. - Всех... сжечь...
      - Кого сжечь?
      - Немцев всех. В бараке закрыл и барак поджег. Они в окна прыгать стали, а Химик из автомата их... Наверно, всех бы в огне оставил, если бы не парни. Двое навалились на него и стрелять по немцам помешали.
      - Я же сказал ему: отпустить их на все четыре стороны, - тихим каким-то потерянным голосом проговорил Устругов. - Я же сказал...
      - Парни те тоже ему говорили, - пробормотал Яша. - Устругов, мол, велел отпустить пленных. А он как закричит: "Устругов мне не указ, его командиром никто не назначал".
      - Много немцев в огне-то погибло? - недоверчиво спросил Лобода.
      Яша с готовностью повернулся к нему.
      - Когда парни на Химика навалились, немцы опять из окон прыгать стали, а мы им на лес показали: бегите, мол, черти, пока целы... Ну, они, конечно, упрашивать себя не заставили. Думаю, что все уцелели.
      Устругов стиснул челюсти и стал жевать и кусать сразу побледневшие губы. Он взглянул на Лободу уже без прежнего сочувствия, перевел глаза на Деркача, стоявшего с бесстрастным, как определили "братья-кирпичники", "казенным лицом", точно говорил: не послушались меня, не действовали, как предписывает устав, вот оно и получилось.
      Сердито тронув меня за плечо, Георгий вдруг спросил:
      - Ты благословляешь самоуправство Химика?
      Сдерживаемое напряжение последних дней и особенно последней ночи прорвалось у него в этой яростной вспышке.
      - Мы будем судить его, - сказал я, стараясь успокоить Устругова. - Но не сейчас и не здесь.
      - Почему же не сейчас? Почему же не здесь?
      - Потому что нужно уйти подальше отсюда. Приди сейчас поезд с солдатами, они немедленно бросятся в погоню. Да и без поезда погоню того и жди. Из поселка, наверно, уже давно сообщили на соседнюю станцию, что в районе моста идет стрельба и что оттуда донесся взрыв. Кроме того, в таком возбужденном состоянии мы будем плохими судьями.
      Химик, появившийся вскоре со своей группой, по лицам партизан догадался, что мы уже знаем о его самовольной попытке расправиться с фольксштурмистами. Пренебрежительно оттопырив губы, он с подчеркнуто независимым видом прошел мимо нас с Уструговым, Деркачем и Шарлем, направившись к Лободе. Однако тот встретил его отчужденно-злым взглядом.
      - Ты чего там наделал?
      - Чего наделал, того наделал, - небрежно ответил Химик, бросив острый и настороженный взгляд в нашу сторону. - Докладывать не буду.
      Устругов рванулся было к нему, но я удержал: Лобода вскинул кулачище своей здоровой правой руки, чтобы дать должный ответ Химику. Но не ударил, а только глухо пробормотал:
      - Доложишь, сукин ты сын, доложишь...
      - Кому докладывать-то? - ощерил ровные мелкие зубы Химик. - Уж не тебе ли?
      - И мне и другим доложишь...
      - Когда рак свистнет...
      Назревал скандал, и чтобы предотвратить его, я громко объявил, что надо немедленно собираться и уходить. Собравшиеся вокруг Химика засуетились. Положив тихо стонущего Хорькова на самодельные носилки, двинулись в путь. У одинокого двора, где жил Стажинский, задержались: сделали более прочные и более удобные носилки. Поляк тем временем забрал свои несложные пожитки: оставаться тут было уже нельзя.
      Следующую остановку сделали недалеко от имения, в котором Прохазка, начав с конюха, завершал свою карьеру в качестве личного учителя помещика. Чех пообещал раздобыть у экономки еду, о которой не все говорили, но все думали. Владелец имения был вдовцом, делами в доме заправляла пожилая властная женщина, ненавидевшая немцев лютой ненавистью: ее сын был убит в первый час войны. Прохазка рассчитывал на ее содействие. И не ошибся. Кладовая помещика оказалась богатой, а экономка щедрой: еды, принесенной чехом, хватило всем и даже осталось немного на дорогу.
      В нескольких километрах от деревни, около которой прятался со своими парнями Лобода, снова остановились. Между ним и Химиком возник спор, о котором мы узнали, однако, только после того, как он перешел в перебранку. Лобода и его товарищи решили уходить в глубь Арденн вместе с нами. Химик, наоборот, стремился оторваться от "братьев-кирпичников". Ребята, слушавшиеся его раньше беспрекословно, тут опять, как это было вчера перед нападением на мост, воспротивились. Химик грубо, грязно обругал всех и пригрозил расправиться с непослушными. Лобода вступился за парней.
      Мы окружили расходившихся приятелей и стали унимать. Раздраженный Устругов решительно взял меня за локоть.
      - Ну, что ж ты суд оттягиваешь? Химик заберет сейчас своих ребят и уйдет. Может, ты только этого и ждешь?
      Однако предложение устроить над Химиком суд было встречено недоуменным молчанием. Бельгийцы, Стажинский, Прохазка и Гэррит с Кэнхемом достаточно ясно показали, что не желают вмешиваться в дела русских. "Братья-кирпичники" и ребята Хорькова прятали глаза, и мне пришлось опрашивать каждого: за суд или против. Настороженные глаза Химика следили за мной и немедленно упирались в лицо того, к кому я обращался. Темные, красивые, эти глаза становились жесткими и колючими, если мне отвечали утвердительно, или посылали теплый лучик одобрения, если опрошенный говорил:
      - Я против.
      Большинство все-таки было за то, чтобы судить Химика, и он сразу как-то сник, ссутулился. Побледнев и сразу вспотев, он смотрел то вниз, под ноги, то поверх наших голов, на вершину дальнего холма, куда скрытое от нас большим облаком солнце сыпало прозрачное золото своих лучей, и вершина выделялась среди неровного темного пространства ярко-зеленым пятном. Химик запротестовал, когда я предложил избрать в качестве судей Деркача, Лободу и Стажинского.
      - А поляк зачем? - выкрикнул он. - Среди чужих помощников ищете?
      - Действительно, зачем нам чужой? - пробормотал Лобода. - Человек наш, мы и решим, что делать с ним.
      - Поляк не чужой, - возразил я. - Это наш товарищ, наш старший товарищ, польский революционер.
      И коротко рассказал историю Стажинского, упомянув также, где и при каких обстоятельствах познакомились, как бежали вместе из немецкого концентрационного лагеря, как потеряли друг друга на Рейне и нашли здесь. Парни стали смотреть на поляка уважительно, с готовностью согласились, чтобы Казимир судил Химика, и даже попросили его быть председателем.
      Стажинский вошел в круг и встал рядом с Деркачем и Лободой. Всмотревшись в Химика своим обычным цепким и пристальным взглядом, Казимир тихо, но твердо предложил ему отдать оружие. Намеренно медленно, но все же дрожащими руками Химик снял через голову автомат и передал одному из своих ребят. Потом достал из кармана брюк маленький "вальтер" и отдал другому парню.
      Стажинский повернулся ко мне.
      - Кто будет обвинять его? Обвинителем кто выступит? Ты или Устругов?
      - А чего обвинять? - спросил Лобода. - Пусть доложит, как и почему приказ нарушил немцев отпустить.
      - Чего докладывать! - огрызнулся обвиняемый. - Нечего докладывать.
      - Нет, ты доложи, - настаивал Лобода. - Докладывай, докладывай, не жди, когда рак свистнет.
      Химик вскинул на него злые и растерянные глаза.
      - Поизмываться захотелось? Ну, поизмывайся, поизмывайся...
      - Дурак ты, и больше ничего.