Андрей без труда справился с Сашей, раскритиковал его тренера. Кстати, в этом модном виде спорта подвизалось немало деляг и ловкачей, которые аккуратно взимали с учеников пятерки и десятки, а преподавали приемы как бог на душу положит. Саша ничего не сказал своему двоюродному брату, но сомнения насчет тренера запали ему в душу. Говорит тот красиво, сулит сделать всех великими бойцами, а Андрей одной рукой с ним, Сашей, справился… Когда зашел разговор о разных стилях борьбы, Андрей сказал, что каратэ в переводе с японского – «пустая рука». Саша об этом впервые услышал, да и каратэ он знал понаслышке.

К ужину во дворе Абросимовых появился Миша Супронович. Дерюгин, увидев его, сморщился, как от зубной боли, и демонстративно ушел на свою половину. Мишу это ничуть не смутило. Подойдя к Нине и Наде Дерюгиным – они чистили скользких окуней у колодца, – присел на лужайку, снизу вверх взглянул на молодых женщин.

– Опять подшофе, Миша? – добродушно осведомилась Нина Григорьевна.

– Тут у вас писатели-поэты, – растянул толстые губы в ухмылке Супронович. – Рабочему классу нет никакого внимания.

– Где ты работаешь, Миша? – спросила Надя.

– На промкомбинате слесарю, – ответил он.

– Вроде бы в прошлом году ты работал на железной дороге?

– Я не папа Карла, чтобы рельсы да шпалы таскать на своем горбу, – заметил Миша. – Мне в слесарке непыльно… – Он бросил взгляд на крыльцо, где появился Григорий Елисеевич: – Чего это отставной полковник на меня косится, как на врага народа?

«Ты и есть враг! – чуть было не вырвалось у Нади. – Хоть помолчал бы!»

Миша Супронович каким-то образом разнюхал, что Нина Дерюгина вовсе не родная дочь Григория Елисеевича. Настоящий отец Нины бросил ее мать, когда Нина еще и на свет не появилась. Девочка выросла, ничего не зная об этом. А несколько лет назад, когда Нине уже было шестнадцать, Миша взял и все ей рассказал. Конечно, для девушки это было потрясением. Родителям пришлось рассказать ей всю правду. Жив ее отец, Рыбин, или его уже давно на свете нет – этого никто не знал. Он уехал из этих краев за полгода до рождения Нины и больше здесь не появлялся. Дерюгин не мог простить Мишу Супроновича и за глаза называл его змеиным выкормышем.

Миша был внуком Леонида Супроновича. Правда, он этим не хвастал. Внешне он совсем не походил на бывшего бургомистра: невысокий, кривоногий, с острым лицом, глаза маленькие, неопределенного цвета, губы толстые, вечно кривятся в непонятной усмешке. Он рано начал выпивать, сменил в Андреевке уже несколько мест работы. Когда появлялся у Абросимовых, Дерюгин ходил по двору мрачнее тучи, бросал на него испепеляющие взгляды, но этим его негодование и ограничивалось. В общем-то Миша открыл Нине правду о ее родном отце. Удивительно лишь, откуда он про это пронюхал. Никто в Андреевке не знал, что Нина – не родная дочь Григория Елисеевича. Но у Миши Супроновича было какое-то собачье чутье на чужие тайны. Выведав что-либо неприятное про односельчан, он при удобном случае ставил их в самое неловкое положение. Мишу Супроновича не любили в Андреевке. Здесь-то все знали, кем был в годы войны его дед. Была в Мише какая-то подлинка, она сидела у него внутри, как червоточина в яблоке. Ко всему прочему он еще был завистлив. Когда Васька Петухов, монтер радиотрансляционной сети, выиграл по лотерее «Запорожец», Миша Супронович весь извелся от зависти. Накупил на всю зарплату лотерейных билетов, хвастался, что выиграет «Волгу», но выиграл лишь пылесос да электробритву «Харьков»… Зато как он радовался, когда Васька врезался на машине в телеграфный столб, своротил набок капот и выбил стекло.

– Ты только неприятные вещи говоришь, – неприязненно посмотрела на него Надя, бросая вычищенного окуня в эмалированный таз.

– А папашка ваш ходит по поселку как нищий, – скривил рот в улыбке Миша. – Говорят, денег куры не клюют, большая пенсия, а все еще донашивает свои военные галифе да кителя…

– Не задевай отца, – оборвала Надя.

– Миша, у тебя голова болит? – участливо взглянула на него Нина.

Она была добродушной, склонной к полноте женщиной. Зла на Мишу не помнила, относилась к нему как к родственнику, не раз давала деньги, когда он заявлялся с утра с тяжелой головой.

– Разве меня за стол позовут! – вздохнул Миша, кивнув на крыльцо, где курили мужчины. – Родственники называются! Кто я? Рабочая косточка, вон у меня какие руки… – Он выставил перед собой огрубевшие, все в трещинах ладони. – А они интеллигенты! Ничего, я еще тоже свое последнее слово не сказал… Обо мне еще многие услышат…

Все знали, что Миша пишет какие-то стихи, но вслух он их никому не читал.

Нина пошла в дом, а немного погодя вышла, что-то пряча под наброшенной на плечи вязаной кофтой. Миша проворно вскочил с травы, мигнул, мол, зайдем за колодец, там ему Нина отдала бутылку вермута и кусок красной рыбы с хлебом.

– Как нищему подают христа ради на паперти, – пробурчал он, проходя к калитке мимо женщин.

– Наглец! – сказала Надя, провожая его сердитым взглядом. – Никогда ничем не бывает довольный. А пусти его в дом – так всем со своей мерзкой ухмылочкой наговорит гадостей!

– Родственник он нам как-никак, – ответила Нина.

– От таких родственников лучше держаться подальше…

– Какой есть, такой уж и есть, – вздохнула Нина.

– Вспомни про его деда, Леньку Супроновича, – взглянула на сестру Надя. – Фашист! Родного отца не пощадил и чуть брата не повесил.

– Ну, Миши-то тогда и на белом свете не было, – добродушно заметила Нина.

– Противный он, – сказала Надя и, стряхнув с платья рыбью чешую, встала и пошла в дом. У крыльца обернулась. – А ты у нас добренькая, Нина, тебе гадости делают, а ты по головке гладишь!

– Он ведь правду сказал… – ответила Нина, сообразив, что имела в виду сестра, однако по полному лицу ее скользнула тень.

– Ну как тебе моя Андреевка? – спросил Андрей, шагая по узкой песчаной тропинке вдоль путей. Он даже не отдал себе отчета в том, что назвал поселок «моя Андреевка».

– Тихо здесь и немного печально, – ответила Мария, покусывая зеленый стебелек.

– Печально? – удивился Андрей. – Скорее – торжественно.

– Я завидую: вы все такие дружные, каждый год тут собираетесь вместе, а я почти не знаю своих родственников. Приезжают откуда-то, ночуют у нас, набивают сумки и чемоданы покупками и уезжают. Не все имена даже помню. А мы к ним вообще не ездим. У нас дача в Репине.

Рельсы серебристо блестели впереди, фонарь светофора просвечивал насквозь, и не понять было, какого он цвета. Над лесом плыли облака, солнце клонилось к закату, окрест колыхалась прозрачная предвечерняя тишина. С зеленых низин по обе стороны откоса плыли запахи цветущих трав, из бора доносилось приглушенное кукование кукушки. Нет-нет в промежутках вскрикивала птица. Голос у нее звучный, басистый. «Бум-там! Бум-там!» – возвещала птица. Иногда из-под ног выскакивал маленький камень и звонко цокал по рельсу. И этот тонкий мелодичный звон будил в душе Андрея далекие воспоминания о том, как он здесь зимой чуть не заблудился в бору. Его там в сумерках разыскали Лариса Абросимова и Иван Александров, ее дружок… Интересно, поженились они или нет? Вряд ли, Лариса, говорят, уехала в Москву, к отцу… Они ведь тоже нынче должны были приехать в Андреевку, но почему-то не приехали. Павел Дмитриевич стал большим человеком – заместителем министра народного образования республики. С отцом они часто встречаются, когда тот ездит в Москву. Зимой Павел Дмитриевич приезжал в Ленинград, ночевал у них. Кажется, тогда он говорил, что Лариса закончила МГУ и вышла замуж… А вот за кого – Андрей постеснялся спросить. В Андреевке он после возвращения из армии не был, так что никаких местных новостей не знает.

Народу в доме собралось много – приехали из самых разных городов России. У всех свои новости. Мельком видел старика Семена Яковлевича, он пришел с палочкой. Лысый, лишь на висках седые клочки, а говорили, у него в молодости была пышная шевелюра. А тетя Варя пережила своих младших сестер – Тоню и Алену. Сначала умерла от сердечной недостаточности жена Дерюгина – Алена Андреевна, а через несколько лет бабушка Андрея – Антонина Андреевна. Андрей на похоронах не был. И бабушка и тетя в его воспоминаниях представали живыми, заботливыми. Для себя он сделал вывод, что так оно, пожалуй, и лучше – помнить близких людей не в гробу, а живыми, веселыми. И старался на похоронах не бывать, хотя и понимал, что это не по-родственному. Близко со смертью ему еще не приходилось соприкасаться в своей жизни. И вот авария на шоссе. Жив ли будет этот автомобилист? Они с Марией довезли его до ближайшей больницы, потом Андрей объяснялся с инспектором ГАИ…

– Я все думаю о том человеке… – сказала Мария. – Как ты думаешь, выживет ли он?

– Выкарабкается, – ответил он. – Врач сказал, что раны опасные, но жить будет.

– У чего такое белое лицо было, – вспоминала Мария. – Вот говорят – в лице ни кровинки… Я думала, это фраза, а на самом деле так бывает… Его жене сообщили?

– Если он женат…

– Все нормальные люди бывают женаты, – очень серьезно произнесла девушка.

– А мы с тобой нормальные? – с улыбкой посмотрел на нее Андрей.

– Ты на что намекаешь? – помолчав, спросила она.

– Мы ведь еще не женаты…

– Андрей, уж не скрываешь ли ты от меня – человек этот умер?

– Жив, жив он, – убежденно сказал Андрей.

Он и сам не мог понять, почему не рассказал Марии про то, что отдал двести граммов своей крови неизвестному автомобилисту. Потребовалось срочное переливание крови, и в маленькой поселковой больнице не оказалось нужной группы, а у Андрея как раз такая в паспорте записана. Отдала свою кровь и медсестра. Врач порекомендовал ему после переливания крови не ехать в этот день на грузовике, но разве мог он пропустить семейное торжество в Андреевке? Да и грузовик ждали в Климове…

– Ты что-то от меня скрываешь? – пытливо заглядывала ему в глаза Мария.

– Пока у меня нет от тебя никаких тайн, – улыбнулся он, решив попозже все же рассказать ей о случае в сельской больнице.

– Хорошо, чтобы у нас никогда не было тайн друг от друга, – вздохнула девушка.

– Аминь, – обнял ее за плечи Андрей.

За светофором они повернули и пошли обратно в поселок. Кукушка замолчала, зато над головами засновали ласточки, а выше над ними носились стрижи. От деревьев на откосы упали длинные неровные тени, пчелы перелетали через насыпь, спеша в ульи с последним взятком. Бесшумно мельтешили в солнечных лучах большие сиреневые стрекозы. Мария с наслаждением вдыхала чистый лесной воздух, светлые глаза ее были такого же цвета, как вода в Лысухе, на губах – задумчивая улыбка. Андрей сбоку смотрел на нее и тоже улыбался: девушка нравилась ему, только поэтому он и решился взять ее с собой в Андреевку. Он знал, что отец ничего не скажет, – Вадима Федоровича вряд ли чем удивишь, а вот Дерюгин и Федор Федорович – овдовев, они вдвоем теперь жили каждое лето в доме – обязательно привяжутся: кто она и откуда? В доме и так не повернуться… Андрей первым делом договорился с Супроновичами, что Мария переночует у них. Ей отвели маленькую комнату наверху, но Мария попросилась на душистый сеновал…

У Марии овальное лицо с маленьким пухлым ртом, длинные черные ресницы, которые не нужно удлинять, белая высокая шея. Пожалуй, самое красивое в ней – это глаза. Огромные, очень выразительные, чистые. Человек с такими глазами не может солгать, обмануть. Не очень-то уж большой был у Андрея Абросимова жизненный опыт в его двадцать четыре года, но в Марии он почему-то был уверен, как в себе самом. Встретились они в университете на литературном вечере, где Андрей читал свои стихи. Он еще со сцены заметил глазастую девушку с длинными каштановыми волосами. Так часто бывает, когда выступаешь с трибуны, – выберешь кого-нибудь в зале и смотришь только на него. Андрей смотрел на девушку, а она на него… Потом, когда они ближе познакомились, оказалось, что она тоже сочиняет стихи, только стесняется их читать перед другими. Андрею она их почитала. Он честно высказал ей свое мнение: стихи слабые, подражательные – что-то от Марины Цветаевой и что-то от Анны Ахматовой. Тут, он думал, и закончится их знакомство, но девушка мужественно восприняла критику. Он ожидал, что уж сейчас-то она, в свою очередь, на него обрушится, но Мария сказала, что читала стихи Андрея в газете «Смена», в университетской многотиражке – они ей очень нравятся. В тот самый вечер Андрей еще раз огорошил Марию, заявив ей, что больше никогда писать стихи не будет. Поэтов в стране пруд пруди, все пишут грамотно, но почему-то книги некоторых кипами лежат на полках в книжных магазинах и их не покупают. А он, Андрей, не хочет множить ряды средних поэтов, уж лучше всерьез займется журналистикой и прозой… К тому времени у него были написаны шесть рассказов. Два он опубликовал, еще будучи в армии: один – в журнале «Пограничник», второй – в «Сельской молодежи», хотя рассказ был о городе. Восемь журналов завернули рукописи обратно, а вот два напечатали… И никто из знакомых даже не подозревал, что автор – Андрей. Сейчас ему и самому себе трудно объяснить, почему он взял фамилию прадеда – Абросимов. Только ли потому, что с детства восхищался его силой, подвигом? Потому что из книги отца по-настоящему узнал о своем прадеде? Или потому, что подсознательна чувствовал – и сам будет писать и печататься, а подписываться фамилией Казаков показалось неудобно: все сразу сообразят, что он сын известного писателя Вадима Казакова…

– … Ты меня слышишь? – дошли до него слова Марии. Ее голос журчал рядом, будто лесной хрустальный ручеек. Это только здесь, в Андреевке, воспоминания так обступают его, что даже не понял, о чем Мария толкует!..

– Я не слышу тебя, – с улыбкой признался он. – Прости.

– Я спросила тебя, почему ты Абросимов, а твой родной отец – Казаков.

Значит, все-таки уловил смысл ее вопроса… Только ответил не ей, а себе самому…

– Два писателя с одинаковой фамилией…

– Ты собираешься стать писателем?

– Пока я, Маша, всего-навсего шофер Климовской заготконторы «Рога и копыта».

– Тебе покоя не дают лавры Остапа Бендера? – подковырнула она.

– Остап Бендер – мой шеф, – улыбнулся Андрей. – А я на подхвате.

– Это и будет началом твоего писательского пути? – серьезно спросила она.

– Кто знает, где начало, а где конец?

– Лермонтов в твоем возрасте был известным в России поэтом, – поддела Мария.

– Я ведь собираюсь прозу писать, – ответил Андрей. – Настоящий прозаик – это мудрый старый ворон, который триста лет живет и творит до глубокой старости…

– Насчет шофера ты пошутил? – спросила Мария.

– На два месяца завербовался в заготконтору, – сказал Андрей. – Понимаешь, им нужен шофер как раз на этот самый «газон», на котором мы сюда лихо прикатили. Такая выпала мне возможность поездить по району, побывать в самых отдаленных деревнях… Мог я отказаться? И знаешь, кто будет у меня начальником? Околыч!

– Я такой фамилии никогда не слышала…

– Я даже не знаю, фамилия ли это, – продолжал Андрей. – Просто его все зовут Околычем. Колоритнейшая личность: огромный, толстый, как цистерна, и сразу берет быка за рога. Знаешь, что он мне сказал? «Андрюша, зарплата – это чепуха! Ты каждый день будешь получать в клюв по червонцу, только во всем, милай, слушайся меня и поменьше суй нос туда, куда тебя не спрашивают. Усек?» Я ответил: «Да, усек». Представляешь, за два месяца я заработаю кроме зарплаты шестьсот рублей!

– Не из своего же кармана он будет тебе по десять рублей в этот… клюв давать?

– Меня это тоже здорово заинтриговало! – рассмеялся Андрей. – Деньги ведь не манна, с неба не падают. В общем, я прикинулся желторотым птенцом…

– С раскрытым клювом, – вставила Мария.

– Я много читал и слышал о любителях наживы, но в глаза ни одного еще не видел… Уж не сам ли господь бог послал мне Околыча? Может, он для меня – находка? Такую статью про него накатаю!..

– Ну вот, человек тебя собирается облагодетельствовать, а ты уже ему яму роешь…

– Я – журналист, – сказал Андрей. – И яму я вырою, если все будет так, как я предполагаю, не Околычу, а этому отвратительному явлению в нашей жизни…

– Явление или видение Андрею Абросимову… – рассмеялась девушка. – А вам помощник не нужен? Я бы тоже поездила с тобой и Околычем. И полюбовалась бы на это явление.

– Вот тебя бы он уж точно не зачислил в свою команду!

– Почему? Мне ведь в клюв ничего не надо. Я буду на общественных началах.

– Твои глаза, Мария, будут смущать его, если вообще возможно эту гору мяса и жира чем-либо смутить.

– И что же, мы два месяца с тобой не увидимся? – погрустнела девушка.

– При таких заработках я к тебе на самолете буду на выходные прилетать, – беспечно заметил Андрей.

– Да нет, твой Околыч запряжет тебя и на выходные, – сказала она.

– Ты так думаешь?

– Вот увидишь.

Подходя к дому, они увидели у ворот светло-бежевую «Волгу» с московским номером.

– Дядя Павел приехал, – сказал Андрей.

– Тут все его вспоминали… Кто он такой?

– Абросимов, – улыбнулся Андрей – Хранитель семейных традиций. Он всегда в этот день приезжает в Андреевку.

Павел Дмитриевич встретил их у калитки, расцеловался с племянником, галантно поцеловал руку Марии. Он ничего не спросил, но бросил на Андрея выразительный взгляд: дескать, подруга у тебя, великолепная! Высокий, в хорошо сшитом светло-сером костюме, белой рубашке с галстуком он выглядел очень представительно. Густые серебряные волосы на крупной голове, чисто выбритые загорелые щеки чуть отливали синевой.

– Один ты, Андрюша, в нашу абросимовскую породу вышел, остальные что-то все ростом мелковаты, – улыбаясь, густым голосом заговорил Павел Дмитриевич.

И действительно, дядя и племянник были почти одного роста, пожалуй, самые высокие здесь. Павел Дмитриевич склонен к полноте, хотя живот и не особенно заметен, а Андрей – узкобедрый, тонкий в талии, лишь в широких плечах да выпуклой груди ощущалась большая физическая сила. Крупное лицо у него продолговатое, серые глаза удлиненные, как у отца, абросимовский прямой широкий кос, густые темно-русые волосы.

– Появился тут у нас один акселерат, – сказал Андрей. – Генкин сынишка… Сашка Казаков!

– Покажите мне его! – загремел Павел Дмитриевич, оглядывая собравшихся во дворе родичей.

– Укатил куда-то на мотороллере, – сообщила тоненькая синеглазая Таня, двоюродная сестра Андрея, приехавшая из Калуги. Тане шестнадцать лет, у нее тонкие черты лица, белозубая улыбка, ямочки на розовых щеках.

– А ты кто, такая раскосая? – улыбаясь, спросил Павел Дмитриевич, глядя на невысокую полную блондинку с восточным разрезом светлых глаз и выпуклыми скулами. – Вроде бы азиатов в нашем роду не было.

– Эх, Паша! – засмеялась Нина Григорьевна. – Ты же Ольгу на руках носил тут двадцать лет назад.

– Я совсем забыл, что у тебя муж татарин!

– Не татарин, а узбек, – сказала Оля.

– Подождите… у нас, я смотрю, все национальности перемешались: у тебя муж узбек, а у моей Лариски – грузин, у Гали, по-моему, украинец…

– Все быстро к столу! – позвала с крыльца Галина Федоровна. – Взрослые – в большую комнату, дети – на кухню!

Черноглазая Галя спросила сестру:

– А мне куда идти – в большую комнату или на кухню?

Четырнадцатилетняя девочка была выше своей шестнадцатилетней сестры почти на голову.

– В кино со мной ходишь на сеансы для взрослых? – сказала Таня. – Пойдем в комнату!

Андрей с Машей задержались во дворе. В этот момент послышался треск мотора, и к калитке подкатил на сером запыленном мотороллере Саша.

– Не опоздал? – глазея на «Волгу», спросил он Андрея. – Дядя Павел приехал?

– Иди, он на тебя хочет посмотреть, – сказал Андрей.

Саша провел ладонью по сверкающей дверце «Волги», уселся на мотороллер.

– Там и так народу много, – сказал он. – Я потом поем.

Крутнул откидную рукоятку стартера и, поднимая желтую пыль на дороге, снова куда-то укатил.

– Твой дядя, наверно, академик? – спросила Мария. – Такой представительный.

– Да нет, он заместитель министра, – ответил Андрей.

– Андрюша, тут собрались все свои, мне как-то неудобно, – сказала девушка.

– А разве ты чужая? – засмеялся он и, обняв ее за плечи, повел к крыльцу.

Послышался нарастающий металлический шум – мимо станции без остановки прогрохотал товарняк. Утих вдали железный грохот, отстучали колеса по рельсам, скрылся дежурный в станционном помещении, а две высоченные сосны на лужайке кивали друг другу заостренными зелеными головами, будто о чем-то беседуя.