Какая может быть терпимость по отношению к такому мнению. В конце концов, всякое терпение имеет и свой предел, за которым вещи должны определяться, просто называться своими именами, быть тем, чем они есть в своей действительной, а не мнимой сущности. И в данном случае, если вышеприведенное высказывание не яркий образчик русофобии, то что тогда такое русофобия? Если целой и далеко не последней нации в современной истории, отказывают в праве на то, чтобы вообще иметь полноценную историю, называться исторической нацией? Вполне закономерно, что такая позиция порождает массу вопросов. Остановимся лишь на некоторых из них, тематически заданных самим цитированным текстом.
      Во-первых, весьма печально, что автор не заметил в России в начале XIX века и других обладателей автономного философского мышления. К чему такая избирательность и вечное педалирование при оценке феномена России на мнение одного и того же автора, хорошо известного спорностью своих представлений и своего отношения к России, большинство из которых, ко всему прочему, были им же пересмотрены в более поздний период творчества. Или автономность философского мышления определяется степенью оппозиционности к России - чем больше оппозиционность, тем больше автономность? В конце концов, ведь был же А.С. Пушкин, современник П.И. Чаадаева, известный своим подчеркнуто критическим отношением к его взглядам на Россию. Почему же не учитывать эту позицию бесспорного русского гения, который уже только потому, что он гений, не мог не быть автономным. Кроме того, следует учитывать и другое: после П.И. Чаадаева в истории России произошло такое и столько, что не оставляет камня на камне большего из его представлений о России, и прежде всего касающихся инертности российской истории, несостоятельности ее претензий на саму историчность. Откуда такая преданность представлениям об истории, а не самой истории, действительная реальность которой давно опровергла чаадаевское понимание и отношение к ней? Похоже, источник такой преданности в банальной тенденциозности, если не хуже того.
      Во-вторых, настолько ли уж инертна история России, что оказалась выключенной из эволюционного ряда развития? По каким таким основаниям и критериям определяется включенность или невключенность в исторический прогресс и, следовательно, степень эволюционной инертности? По количеству революций, цивилизационных модернизаций и переворотов, формационных переходов, по глубине исторических преобразований, их скорости, вовлеченности в решение проблем мировой истории и влияния на нее, по многообразию и богатству культуры, интенсивности духовного творчества? По каким же? Если по перечисленным, то с позиций строгой беспристрастности, навряд ли Россия уступит какой-либо из современных цивилизаций и культур по степени так понятой интенсивности исторического развития. Напротив, скорее всего, она превзойдет их, превзойдет по количеству революций, цивилизационных модернизаций и переворотов, формационных переходов, противоречивости исторического процесса?
      Для любого исторически нормально мыслящего человека Россия, особенно за ХХ столетие своей истории, с явным перебором исчерпала саму возможность на ту часть интенсификации исторического творчества, которая связана с новыми революциями? - с новыми потрясениями основ исторического бытия нации. Россия, если не единственная, то, бесспорно, одна из немногих стран в современной истории, напрочь изнасилованная историческими экспериментами, не только направленность, но и интенсивность которых оказались разрушительными по отношению к самим основам бытия нации в истории. В этом смысле Россия нуждается не в том, чтобы преодолеть мнимую инертность своей истории, еще как-то ее интенсифицировать, а наконец-таки в том, чтобы кардинально изменить саму направленность своего исторического развития, основной вектор исторического творчества, сделать его национально центрированным, адекватным архетипом исторической и национальной России, развивающим русских как русских, а Россию как Великую Россию.
      В-третьих, невероятная инертность русской истории - это свойство только русской истории или она еще касается и других национальных историй, в течение не одного столетия тесно связанных с русской? В частности, выпадает или не выпадает из столь жесткой оценки, к примеру, грузинская история. Или она, несмотря на свою связанность за последние 200 лет с российской, в силу, надо полагать, своей особой грузинскости сумела избежать невероятной инертности русской? Судя по тому, что автор нигде не употребляет термины "российская история", предпочитая ему "русская история", речь должна идти об инертности только русской истории, о неудавшейся истории только русской нации.
      В-четвертых, не поспешил ли автор признать русскую историю неудавшейся историей. Тем более что при этом, и это стоит подчеркнуть особо, он оказывается в весьма странной для себя компании, в одной компании с одним из идейных отцов-основателей теории и практики большевизма Л.Д.Троцким, еще одним обладателем, надо полагать, до предела "автономного мышления". Тот еще до революции писал, что "она, в сущности, нищенски бедна - эта старая Русь, со своим, столь обиженным историей, дворянством, не имевшим гордого сословного прошлого..." Но прошлого, оказывается, не имело ни одно из сословий дореволюционной России. Жизнь того же русского крестьянства "протекала вне всякой истории: она повторялась без всяких изменений, подобно существованию пчелиного улья или муравьиной кучи... Стадное, полуживотное существование... до ужаса бедное внутренней красотой..." Автор теории перманентной революциии усматривал в России только лишенную какого-либо смысла "муравьиную кучу", ибо даже русская культура "представляла собой, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам... Она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества". И это уже было сказано после высылки из СССР, "зрелым" Троцким47.
      Однако вернемся к нашему автору. Допустим, что все, что было в отечественной истории до конца ХХ столетия, было выключенным из эволюционного развития, инертным, неудавшимся. Но она все-таки, несмотря на это, еще не закончилась, еще не сыграны ее последние акты. А ведь даже Господь Бог не осмеливается судить человека до тех пор, пока не закончит он свой земной путь. На каком же основании автор берет на себя миссию, превышающую функции Бога: судить об истории целой нации, отказывать ей в праве на историю, которая отнюдь еще не закончилась. Такая позиция и с научной, и, тем более, с этической точек зрения неприемлема. Оценочные суждения такого характера уместны лишь по отношению к той истории, которая полностью себя реализовала, перестала быть основой и частью современного исторического процесса, разделила участь исторически мертвых цивилизаций и культур. Для того чтобы судить о том, что состоялось в истории, а что нет и, тем более, об истории в целом, для всего этого необходима дистанция времени и чем больше эта дистанция, тем лучше.
      Можно сказать и большее: история, какая ни есть,- история и уже только поэтому не может не состояться. "Неудавшаяся история" - это противоречие в определении. Нельзя быть в истории, быть историей и не быть историей, быть неудавшейся историей, коль скоро она уже - история. История социальности всегда удается или она перестает просто быть, не говоря уж о том, чтобы быть историей социальности. Другое дело, если речь идет о нечто выключенном из эволюционного ряда развития, но оно тогда и перестает просто быть, существовать и именно потому, что исчерпало весь потенциал своего исторического развития. Таким образом, проблему "неудавшейся истории" как псевдопроблему, не следует путать с проблемой исчерпания потенциала исторического развития.
      И последнее по данному вопросу и принципиально важное. Даже если в нашей истории и не только за ХХ столетие, а за весь период нашего присутствия в ней не было бы ничего, кроме нашей победы над фашистской Германией, то, думается, и этого было бы с лихвой достаточно для того, чтобы оправдать всю нашу историю, все наше присутствие в мировой истории, считать нашу историю состоявшейся. Как автор мог не заметить самого заметного события истории XX столетия, остается загадкой его понимания истории и, похоже, еще и этической проблемой.
      В-пятых, автор сам признается в том, что он занимает позицию "стороннего наблюдателя", то есть человека, находящегося не "в этой истории". Поэтому вполне закономерно его отношение к России, как только к некоему "пространству, пусть и достаточно большому". Поэтому неудивительно, что его не шокирует и не возмущает представление об этом пространстве как оказавшемся выключенным из всех потоков истории, из эволюционного ряда развития вообще. В данном случае общая мировоззренческая и ценностная позиция автора, его положение в исторических, культурных и духовных потоках на евразийских просторах России многое объясняет в его отношении к России. В конце концов, родная мать, какая она ни есть, всегда должна оставаться матерью. По отношению к ее жизненным ошибкам и трагедиям возможна позиция тактичного умолчания, но никак не намеренного и хамского втаптывания ее в грязь, тем более, если для всего этого еще и нет достаточных оснований помимо тех, которые измысливаются предавшими ее детьми.
      Иными словами, есть не просто не русский взгляд на русскую историю и русскую жизнь, а, будем говорить прямо и откровенно - антирусский. Впрочем, этому не стоит удивляться, особенно с позиций тех развращающих связей, которые существуют между истиной и сферой интересов людей, и прежде всего политических. Хорошо известно, что если бы математические истины затрагивали сферу интересов людей, то они, как истины, приобретали бы форму, адекватную этим интересам. А феномен России, судя по всему, затрагивает самый глубинный и принципиальный пласт интересов современного мира и как раз тот, который определяет их в качестве интересов мировой политики. Что же удивляться тому, что феномен России, в частности, ее история находятся в главном фокусе изощренных интеллектуальных аналитических манипуляций, в том числе и с явно антирусских позиций. Удивляться следует другому - что именно их хотят сделать господствующими и не где-нибудь, а в самой России.
      Это парадоксально, но это все-таки так: в России существует глубоко нерусский, а в ряде случаев и откровенно антирусский взгляд на глубоко русские явления. И что самое удивительное, его даже не пытаются как-то скрывать, напротив, пытаются сделать общепринятой нормой общественного сознания. И все это уже не просто проблемы герменевтики, той или иной интерпретации феномена России. Это уже проблемы геополитики, экономики, политики, истории, социальности? - это уже и проблема власти над Россией, ее прошлым, настоящим и будущим, выбора исторической судьбы - проблема преодоления или сохранения исторической и национальной России. В России существует субъект, который жаждет преодолеть ее как Россию и именно поэтому предпринимающий отчаянные попытки не допустить в России реальности национального, русского взгляда и отношения и не только к России, но и ко всему, что ее окружает.
      Хотя, казалось бы, абсолютно естественно: раз есть субъект, нация, может и должен быть национальный взгляд и национальное отношение к действительности. Его, оказывается, могут иметь все, кроме, разумеется, самого русского народа, так как это уже будет проявлением русского национализма, чуть ли не претензиями русских на свою исключительность. Попытка повязать естественное право русских на свою историю, культуру, духовность как на глубоко национальные феномены, само право на локальность своей цивилизации с русским национализмом, хуже того, чуть ли не с русским фашизмом - это попытка лишить целую нацию ее истории, культуры, духовности, преодолеть вместе с локальностью ее цивилизации сами основы ее существования как нации.
      Это не парадоксально, это уже факт: Россия и в ней русская нация в конце XX столетия столкнулись с открытой агрессией против самих основ своего существования в истории, всей системы архетипов, самого генетического кода истории, выстраданного всей своей историей. И эта агрессия доведена до языческих глубин существования национального духа.
      "Славянское язычество, - убеждает ранее обильно цитированный автор, так и не доросло до уровня мифологического типа мировоззрения, не создав космогонических мифов с центральной темой преобразования хаоса в космос, ни величавых в своей личностно-нравственной определенности образов богов, ни культурного героя, олицетворяющего силу Добра и цивилизующего мир". Оказывается, роль мифообразующей структуры у наших далеких предков выполнило лишь в Х веке христианство, а до этого они жили как нелюди, без мировоззрения, ибо мифологический тип мировоззрения является исторически исходным типом, без сознания, так как мировоззрение есть системообразующий стержень сознания. Есть мировоззрение, есть сознание, нет мировоззрения, нет сознания. Жили без представлений о Добре и Зле, без какой-либо социально-нравственной определенности, без образов Богов и их иерархии, без мифов, сказок, былин, легенд? вообще вне духовности, а потому и вне социальности, ибо социальность - объективированная духовность, а в итоге и вне истории. Это, конечно, что-то принципиально новое во взглядах на эволюцию сознания, мировоззрения, мифологии вообще и славянской, в частности, на духовную историю славянства как таковую. Но и Православию не удалось выполнить духовную миссию в главном - "оно не вытеснило вихревые потоки архаично-варварско-языческой стихии из российской духовной среды. И в этом смысле великая социально-терапевтическая сила христианства не была использована. Роль религии оказалась чисто фискальной, а не миссия просвещения и "окультуривания" народа"48.
      В итоге получается весьма безотрадная картина: славянское язычество не доросло до мифологии, Православие до религии, а русские до истории и цивилизации. Все это можно обрести, по мысли автора, на путях отказа от всего того, что делает русских русскими, а Россию Россией, на путях тотальной западнизации России, слома всей системы ее архетипов. Духовные основы России и русских неполноценны на всю их историческую глубину, а раз так, то - на поклон к "варягам". Именно эту цель преследует попытка автора тотально дискредитировать духовные основы бытия русской нации в истории и вслед за этим и на основе этого саму историю.
      Позиция автора является зеркальным отражением позиции крайних "патриотов", для которых Россия - это Родина даже слонов. В данном же случае Россия не может быть Родиной вообще ничего, даже того, Родиной чего она все-таки является. Автор действует по принципу: вся история, культура, духовность России - это пустыня. Мы в своем настоящем опираемся не на историю, культуру, духовность, а на пустоту, а потому и можем делать с этой страной все что угодно, втягивать в любые исторические эксперименты, основу которых составляет слом основ цивилизационной идентичности России и национальной русской нации. Автор буквально одержим стремлением не просто взорвать генетический код истории России, систему ее архетипов социальности, культуры, духовности, сам способ их проживания в истории, а представить дело так, что они вообще не существуют. Но если их нет у автора, это не значит, что их нет у русской нации. Как ни странно, но во всем этом автор является самым последовательным продолжателем приснопамятного дела большевизации России с той лишь разницей, что большевики стремились преодолеть Россию ради ее коммунизации, здесь же целью преодоления России является ее западнизация. Но и в том, и в другом случае единой остается суть процесса - разрушение исторической и национальной России, навязывание ей цивилизационного переворота.
      И последнее, о странностях методологии автора, которая делает его абсолютно свободным от исторической реальности, от самой фактической стороны дела. Так, Ленин был для него "русским патриотом, каким не снилось быть ни ранним, или поздним славянофилам". Воистину, задушил в своих объятиях историческую и национальную Россию. А переход России "к марксизму был равнозначен возврату к язычеству", ибо марксизм - внимание! - "есть превращенная форма православно-языческой веры". То-то для ее утверждения в России понадобилась не имеющая аналогов по своим масштабам и ожесточенности гражданская война и десятки лет тотального террора против собственного народа. То-то радужными были отношения между Православием и марксизмом, церковью и режимом. Все эти странности не могли не сказаться на странностях аксиологии автора. Для него все, что попадает на русско-российскую историческую, культурную и духовную почву, тотчас же извращается. "Христианизация была с червоточиной? Русь не избавилась после первокрещения от язычества". Но и марксизация России "тоже с червоточиной, ибо была вывернута наизнанку Лениным". Хотя общеизвестна аутентичность ленинизма ортодоксальному марксизму.
      Но что до этого автору. Он не затрудняет себя анализом критериев подлинности и не подлинности христианства или марксизма. Он одержим иной и весьма подозрительной идеей - подверстать под идею исторической и духовной дебильности России абсолютно все, что попадало в пространство ее исторического и духовного развития. В этой связи составляется целый компендиум духовных прегрешений России и русской нации. Это и "интеллигентский псевдореволюционный атеизм (интересно, чем псевдореволюционный и, тем более, интеллигентский атеизм отличается от революционного и просто атеизма.- Н.К.), эмпирическое антиличностное православие (в чем же проявилось это антиличностное начало в русском Православии и, тем более, его эмпирический характер.- Н.К.), терпевший исторический крах царизм, нигилизм по отношению к несшей идею свободы великой русской литературе (где и в ком увидел этот нигилизм автор.Н.К.)". Естественно, все это было помножено "на антиличностно понятый марксизм (ни к чему не обязывающая и ничего не объясняющая формулировка, но фиксирующая, что и марксизм был якобы извращен в России.- Н.К.) и подъем общинных народных масс"49. То есть не просто масс, а именно, надо полагать, очень плохих масс. Характерная для автора словесная эквилибристика: одним словом, в данном случае "общинных", попытаться дискредитировать без разбора все формы исторической активности масс, имевших место на протяжении всего XX столетия в России. При этом, и это особенно симптоматично, найти слово с максимальным национальным наполнением и посредством его тенденциозного использования нанести наиболее болезненный удар именно, подчеркиваем, национальным устоям России.
      Обо всем этом и так подробно можно было бы и не говорить в силу явной одиозности и национальной тенденциозности автора, хотя страна должна знать своих "героев", героев катастройки, подготовивших духовные предпосылки, саму ментальную атмосферу, в которой она стала возможной. Но дело не в "героях", а в их количестве. Их было и остается слишком много, даже для такой большой страны, как Россия. Страна была буквально завалена высказываниями порочащими не просто режим, не просто общественно-политический строй страны, а сами устои исторической и национальной России. "Россия - сука!" - А. Синявский; "Россия тысячелетняя раба" - В. Гроссман; "Россия должна быть уничтожена" - Т. Щербина; "Русские дебильны в национальном отношении" - Р. Озолас; "Русский народ - народ с искаженным национальным самосознанием" - Г. Старовойтова. Вот далеко не полный перечень, далеко не самых "крутых" высказываний о России и далеко не самых последних людей в России, которые, судя по всему, не делали никаких различий между преходящим и вечным в России, между тем, чем была или может быть Россия в тот или иной период своего исторического развития, и тем, что она есть в своей действительной русско-российской сущности.
      Пора осознать: оппозиция режиму это не одно и то же, что и оппозиция к самой России, к генетическому коду ее истории, к архетипам социальности, культуры, духовности, к самому способу их проживания в истории. Режимы приходят и уходят, а Россия - остается, по крайней мере, должна оставаться, и до тех пор, пока будет жив хотя бы один человек, который будет сохранять, воспроизводить и развивать генетический код ее истории. Но именно он, похоже, очень многих не устраивает в России. Подчеркнем, речь идет не о безразличии к нему, это можно было бы как-то понять и с этим примириться, а о прямой и страстной заинтересованности в том, чтобы его преодолеть как генетический код истории России, с которым неизбежно будет преодолена и сама Россия, ибо будет уничтожена духовная основа России в основах человеческой души - базовые ценности исторической и национальной идентичности России и в ней русской нации.
      Дело, следовательно, в нечто большем и ином, чем только в политических пристрастиях и различиях, не в том, какие политико-экономические и социальные убеждения исповедуются - либеральные, коммунистические, социал-демократические, центристские, рыночные, не рыночные?, дело в нечто более глубоком и абсолютно принципиальном - в России, в том, как относиться к ней, как к России или как просто к "этой стране". В России есть оппозиция к самой России, не к ее исторически преходящим свойствам, а к ее сущности. В России есть оппозиция к ее цивилизации, культуре, духовности. В России есть цивилизационное противостояние между Россией и НЕ-Россией, противостояние, многое объясняющее в ее современной истории, в частности, в истоках ее великих потрясений на протяжении всего XX столетия.
      Именно отсюда берут свои истоки совершенно невменяемые с любой нормальной точки зрения представления о том, что в свое время, еще в конце X века Святым Владимиром была принята не та религия, христианство не в той, не в католической редакции, а посему и календарь не тот, и Рождество, и Пасху не тогда встречаем, и Новый год празднуем как-то несуразно, аж дважды - по старому и по новому стилю. Да что говорить, и песни не те, мучительно-тоскливые, и сказки не те, прославляющие якобы одних дураков и ленивых? Даже пространства слишком много, слишком много России, а потому ее следует расчленить "на самостоятельные части", с тем, чтобы "дать мировому сообществу переварить Россию по кускам, иначе и мир нами подавится, и мы погибнем в его глотке". ("Знание - сила". 1993. № 5.) Что это как не геополитическое предательство России, полная геополитическая невменяемость. Дальше еще хуже, хотя, казалось бы, куда уже хуже. И все-таки, дошли до признания необходимости слома генетического кода русской культуры как главного препятствия на пути исторической модернизации России50.
      Таким образом, в России предпринята попытка считать русскую культуру неполноценной, начиная с ее архетипических основ и глубин. И поскольку код культуры определяет код цивилизации, то неполноценность генетического кода культуры приводит к неполноценности всего генетического кода истории русско-российской цивилизации. Отсюда и сверхзадача их преодоления в истории. Только так якобы можно обеспечить России историческую модернизацию.
      Прежде всего, о неполноценности генетического кода культур и, следовательно, цивилизаций. Это весьма спорная дефиниция, так как все культуры, независимо от уровня их развития, равноправны и равноценны, а значит, равноправны и равноценны локальные цивилизации, их выражающие и воплощающие, хотя бы потому, что они есть адекватная форма бытия в той исторической, географической и геополитической среде, в которой они возникли и развивались. Иного здесь просто не дано, иное здесь просто не выжило бы. В этом смысле в истории нет неполноценных культур и цивилизаций. А проблему специфики, в том числе и в уровне развития цивилизаций и культур, не следует подменять проблемой их исторической неполноценности. Скорее всего, проблема исторической неполноценности культур и цивилизаций, их генетических кодов - это одна из псевдопроблем истории. История не порождает в культуре того, что ей не нужно. А потому в ней господствует принцип равноправности и равноценности всех культур и всех цивилизаций. Однако вернемся к идее обеспечения исторической модернизации России посредством преодоления генетического кода ее культуры и цивилизации.
      В данном случае историческая модернизация - цивилизационная и формационная - явным образом путается с историческим переворотом и прежде всего с цивилизационным. В то время как между ними существует принципиальная разница. Напомним это различие. Цивилизационная модернизация - это всегда исторические преобразования в социальности, культуре, духовности и достаточно глубокие, но не затрагивающие архетипического уровня истории или, по крайней мере, большей его части. Это преобразование не в генетическом коде истории, а всего того, что над ним надстраивается. Это историческое развитие на базе сохранения и развития генетического кода истории локальной цивилизации посредством реализации его собственного потенциала развития. В этом основной исторический смысл модернизационных процессов в истории - быть составной частью прогрессивных процессов истории, более полной реализации потенциала исторической реальности, данной ее сущности, а не возникновение принципиально новой.
      Цивилизационный переворот, напротив, есть преобразование в самом генетическом коде истории локальной цивилизации, а потому - процесс, затрагивающий всю систему архетипов социальности, культуры, духовности, сам способ их объективации в истории. Это исторические преобразования, нацеленные на преодоление данной локальной цивилизации, ее сущности и утверждение в ее геополитическом, цивилизационном пространстве новой, с новым генетическим кодом истории - с новой сущностью.
      Таким образом, проповедники идеи преодоления генетического кода русской культуры и русско-российской цивилизации замахиваются на нечто большее, чем просто на радикальную модернизацию русской культуры и русско-российской цивилизации - на преодоление русской культуры как русской и локальности русско-российской цивилизации как именно русско-российской, тем самым втягивая страну и нацию в режим исторического развития, основанного на логике самых болезненных, самых тяжелых и разрушительных цивилизационных потрясений в истории. Но кого это волнует, если в основе такого разрушительного отношения к России лежит принципиальная несовместимость с ее историей, цивилизацией, культурой и духовностью. То, что чуждо на уровне архетипов, не просто не жалко, то просто презирают. Именно такая ментальность является той духовной почвой, постоянно инициирующей в России, у ее определенной и весьма влиятельной части настроения духовной, исторической, цивилизационной безосновности, всякий раз завершающихся попыткой преодоления базовых архетипов России, русско-российской цивилизации, слома основ идентичности нации и страны. Коснемся лишь некоторых из них, которые стали объектом особенно беспощадного и изощренного шельмования.
      Август 1991-го вошел в историю небывалым в истории человечества актом отказа от геополитической идентичности России, инициатором которого оказались власть и властная элита самой России. При этом подчеркнем, что далеко не все, что было Советским Союзом, было, могло быть или желало оставаться Россией. Советский Союз был сложен из чрезвычайно разнообразных культурных и цивилизационных блоков, не все из которых были идентичны исторической и национальной России, ее цивилизационной и культурной специфике, генетическому коду ее истории. Однако при всем при этом это был не случайный, а исторически естественный, а потому органичный союз наций, культур, цивилизационных блоков. Это был взаимообогащающий, взаимоподдерживающий и взаиморазвивающий союз, отвечавший евразийской сущности и архетипам России. И вместе с тем это был непростой, очень сложный и противоречивый союз, и эта противоречивость, и эта сложность сказались в критический период истории России-СССР, инициировав процессы его распада.
      Но Россия ушла и оттуда, где была, есть и, вероятно, останется в качестве России. Ведь СССР распался по административным границам, а не по естественноисторическим, геополитическим, отражающим границы локальных цивилизаций и сферы влияния культур, в конце концов, не по границе компактного расселения русских в ближайшем пограничье современной России. А это ни много ни мало, а 18 млн. из 25 млн. только этнически русских, а есть еще масса русскоязычных, укорененных в русской культуре и в России, которые тем самым в одночасье оказались не просто вне России, но и в ряде случаев во власти местной националистической стихии. Россия, таким образом, ушла от русских и от России, от своих выстраданных всей своей историей геополитических границ, предав свои евразийские архетипы, евразийскую цивилизационную суть и идентичность. Но ничего так тяжело не достается и ни с чем так тяжело не расстаются в истории, как со своей геополитической идентичностью. И она еще не один раз напомнит о себе и, думается, уже в ближайшем будущем России.
      Август 1991-го нанес еще один и чрезвычайно болезненный удар по еще одному архетипу Великой России - восточнославянскому единству. Что оно значит для России и что оно значит для восточного славянства - это показали уже ближайшие события, последовавшие после беловежского сговора трех славянских лидеров. Стал вопрос о разделе того, что неразделимо: общей истории - прошлого, настоящего, да и будущего; общей религии и символов Веры; общей территории, на которой кровными, семейными узами связаны десятки миллионов людей; общих культурных и духовных корней и ценностей; общих побед и поражений; общих радостей и страданий? - о разделе и того, что различно, но едино суть. Вопрос встал в плоскости исторического абсурда, разрывающего живую ткань истории, культуры, духовности, связывающей все восточное славянство. Вопрос встал о предательстве его архетипов, сломе основ восточнославянской цивилизационной идентичности.
      Ведь из Киева пошла не просто Русская Земля, из Киева, а не из Москвы пошло восточнославянское единство. Идея восточнославянского единства - это идея не Москвы, а Киева, это древнейшая архетипическая идея всего восточного славянства. Москва лишь продолжила начатое Киевом, и если бы не монголо-татарский геноцид, то объединителем восточного славянства стал бы Киев, а не Москва. Московская Русь так и осталась бы Московской Русью, если бы она не взяла на себя миссию объединения восточного славянства. Россия стала Великой Россией, начав объединять восточное славянство. В этом смысле восточнославянское единство - основа цивилизационного бытия России, единство самой России, самой ее возможности быть Великой Россией. Поэтому тот, кто наносит удар по восточнославянскому единству, хочет он того или нет, но наносит удар в самое сердце русско-российской цивилизации. Вместе с разрушением архетипа восточнославянского единства разрушается цивилизационная идентичность России. Россия теряет в самой себе себя как Россию, свою российскую суть, то, что делает ее Великой Россией.