Дело, следовательно, не просто в том, что генетический код истории должен сохранить себя в качестве источника новых Истин, новых норм Морали, новых идеалов Красоты, новых символов Веры и вслед за этим и на этой основе в качестве источника нового сознания нового человека нового общества новой истории. Дело еще и в том, что при всем при этом он должен остаться источником сохранения, а не разрушения основ идентичности цивилизационной, культурной, духовной, ибо их разрушение - это уже часть не цивилизационного прогресса, а цивилизационного переворота, не развития, а гибели локальной цивилизации. А это уже другой сценарий цивилизационного развития истории, и он хорошо описан в логике цивилизационного развития многих локальных цивилизаций, в частности, той же древнегреческой.
      Источники ее кризиса, помимо формационного, обусловленного исчерпанием потенциала развития экономики классического рабства и связанных с ним политических и социальных систем, уходит далее в глубь исторической реальности, в ее цивилизационные основы - в кризис духовных основ истории в основах человеческой души. И это очень важно, констатировать источники кризиса не только в экономике и политике, но и в самом состоянии духа древнегреческого общества, ибо локальные цивилизации уходят из истории не потому, что уходит из истории та или иная стадия формационного развития, а, в конечном счете, потому, что уходит мир ее духа и души. При этом источником цивилизационного кризиса очень часто становится то, что стало источником подъема локальной цивилизации. Происходит своеобразное оборачивание в истории нечто в свою противоположность: то, что было силой греческого духа, с течением времени, в иных исторических условиях становится его слабостью, причиной его упадка. И это, похоже, общая закономерность в цивилизационном развитии истории.
      Так, если страны Древнего Востока, и в первую очередь Двуречья и Египта, с полным основанием называют "родиной первых цивилизаций", то Древняя Греция столь же оправданно может быть названа "родиной первой индивидуальности". Древнегреческая цивилизация - это первая цивилизация в истории человечества, где личность впервые в полной мере осознала свою автономность, свободу и самоценность. Именно на этих дрожжах свободной индивидуальности взросло чудо греческой культуры и духовности, духа и души. Но оказывается, свобода и свободная индивидуальность - это феномены не только со знаком плюс. С течением времени, в изменившихся исторических условиях они превратились в источники анархической индивидуальности, социальной, культурной и духовной атомизации общества, предтечи его цивилизационного распада. "Духовные узы, - комментирует эту ситуацию Ю.В. Андреев, - некогда связывающие граждан полиса в единый сплоченный коллектив, теперь распались, и джинн анархической индивидуальности, загнанный в кувшин полисной дисциплиной древними законодателями, вновь вырвался на свободу". И первой его жертвой стали ценности духовной идентичности, и прежде всего религиозные.
      "Греческий политеизм открывал перед своими приверженцами широчайшие возможности духовного выбора"1. Это была принципиально открытая религиозная система, в том числе для новых религиозных синтезов. И они не заставили себя долго ждать. Но уже в эпоху эллинизма эти сами по себе ее бесспорные достоинства обернулись религиозной всеядностью. И если бы только этим. Через цепочку взаимозависимых следствий это привело к потере своей духовной индивидуальности, а в итоге к слому ценностей цивилизационной идентичности. И все это через механизмы широчайшей греческой колонизации сопровождалось большим количеством смешанных браков, размывавших специфическую греческую этничность, а вслед за ней и на ее основе систему архетипов социальности, культуры, духовности, присущий только грекам способ их объективации в истории и самой истории.
      Так размывались духовные основы истории в основах души греческой цивилизации, так из нее уходили ценности идентичности - только ей присущие духовные факторы в самодетерминации ее развития как локальной цивилизации. Она в своем развитии уходила от основ своей локальности, они переставали жить в основах души древнегреческого этноса, он разлагался как особая этнокультурная общность и в той самой мере, в какой шел к другому своему этнокультурному состоянию, связывал свое бытие с другими ценностями идентичности, с другими духовными основами в основах своей души. И не последнюю роль в этом грандиозном цивилизационном перевороте сыграло христианство, полностью переориентировавшее ценности идентичности с одних духовных, культурных, социальных оснований на другие.
      Таким образом, там и тогда, где и когда иссякает источник духовной самодетерминации локальной цивилизации, ее истории, иссякает источник самой истории. Она ищет и находит его в новом генетическом коде истории, в иных духовных основах истории, в основах души иных людей, иной локальной цивилизации. История, не переставая быть, перестает быть историей данной локальной цивилизации. И это, похоже, неизбежно в эволюции локальных цивилизаций. Ни одна из них не одарена привилегией бесконечного прогресса, ибо ни один генетический код истории не является носителем бесконечного духовного потенциала и определяемого им бесконечного потенциала развития. Ничто не может длиться вечно, не изменяя в принципе своей природы, в данном случае своей этнокультурной и цивилизационной сущности. И это самое трагическое в эволюции локальной цивилизации обстоятельство, которое нельзя преодолеть по самой природе конечного, того, и в данном случае принципиально важного обстоятельства, что все, что имеет начало в своем происхождении, уже в силу этого обречено на прехождение. Уже только поэтому любая локальная цивилизация уже в самом акте своего возникновения несет свою ограниченность, в данном случае того этнокультурного и цивилизационного начала, которое стало основой возникновения, существования и развития данной локальной цивилизации.
      Подобно тому, как отдельные люди, так и целые этнокультурные общности ни в свои исторически зрелые времена, ни, тем более, в старости не могут переродиться и начать жить иным образом, который не был бы обусловлен их историей, не могут исходить из принципиально новых культурных и духовных начал, чем те, которые определяются генетическим кодом их истории. История и сущность локальных цивилизаций довлеет над ними, предопределяя в итоге их историческую судьбу в мировой истории. Они не могут стать тем, что не определяется их сущностью, не став просто другой локальной цивилизацией. А раз так, то логика исторического прогресса, его цивилизационной составляющей безжалостна ровно настолько, насколько неумолима. "Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, необходимо чтобы, дойдя в одном направлении до известной ступени совершенства, началось оно с новой точки исхода и шло по другому пути, то есть надо, чтобы вступили на поприще деятельности другие психические особенности, другой склад ума, чувств и воли, которыми обладают только народы другого культурно-исторического типа"9. И они вступают на поприще исторического творчества, но в качестве новых этнокультурных субъектов новых локальных цивилизаций.
      Момент ухода в историческое небытие локальной цивилизации, целой исторической Вселенной - это высшая точка величайшей трагедии истории. Но всемирная история развивается на более высоком основании, чем то, местом которого является любая человеческая трагедия или историческое небытие любой локальной цивилизации. Она озабочена не сохранением в вечности какой-то одной определенной локальной цивилизации, а только вечным сохранением самой себя и как всемирной, и как истории. Разумеется, при всем при этом сохранение всемирной истории и как акт, и как процесс неотделимо от сохранения основ локальности какой-то определенной цивилизации, но подпитывается прежде всего за счет их многообразия, которое, как и всякое многообразие, сохраняется не только и не столько за счет сохранения в истории одних и тех же локальных цивилизаций, сколько за счет их смены в истории.
      Всемирная история - это сказочная птица Феникс, вечно возрождающая себя к новым формам своего цивилизационного бытия через процессы исторической гибели старых и появления новых локальных цивилизаций, с новым генетическим кодом истории. В каждом из них она находит новые духовные основания, новые духовные источники не только для того, чтобы быть и быть всегда, но и быть историей становления человека историей и истории человеком - вечного очеловечивания человека, а значит, и самой истории.
      РАЗДЕЛ II
      РОССИЯ, КАМО ГРЯДЕШИ?
      (От логики исторических потрясений к логике
      национального возрождения России)
      Возродить Россию может только новая идея: ее могут воссоздать только обновленные души. Нет больше былой России. Нет и не будет. Будет новая Россия. По-прежнему Россия, но не прежняя. Ее дух жив и будет жить? Мы не отречемся ни от одной национальной святыни. И тем не менее мы должны готовить не реставрацию, а новую Россию.
      И. А. Ильин
      1. ФОРМАЦИОННЫЙ ВЫЗОВ ИСТОРИИ И РОССИЯ
      Итак, куда же идет Россия? Вопрос из просто судьбоносного усилиями нескольких поколений модернизаторов России, увы, превратился в вопрос, близко стоящий к терминальному. Ибо сегодня речь идет уже больше, чем об исторической судьбе России в мировой истории. В итоге всего свершившегося и пережитого ею за последний XX век своей истории и, прежде всего, в его начале и конце, речь идет уже о бытии или небытии России, не о том, какой ей быть, а о том - быть или не быть ей, России, вообще. Нет никакой необходимости быть особо искушенным в отечественной истории для того, чтобы констатировать очевидное в ней: именно в эти периоды своей истории Россия столкнулась с одной и той же, а потому и не случайной патологией в своем историческом развитии - странным, до исторического безумия, стремлением преодолеть себя как Россию, все то, что делало и делает ее Россией, генетический код собственной истории и вслед за этим и на основе этого базовые структуры национальной идентичности в истории - все национальное в истории и историческое в нации.
      Куда же идет Россия? Вопрос, ответ на который предполагает предельно адекватное понимание самой России и не тем исторически ограниченным образом, который всякий раз навязывается ей с позиций, как правило, заемных, ситуативно ангажированных "измов", учений, до конца не выстраданных самой Россией, а потому и не во всем органичных ей, а абсолютным образом, с позиций исторической и национальной России, в свете всего более чем 1000-летнего пути ее в мировой истории, с позиций понимания ее как исторически целостного этно-социокультурного феномена России-цивилизации.
      Скажем и об ином: в конечном счете нас не интересует ни капиталистическая, ни социалистическая Россия, ни тоталитарная, ни демократическая, ни рыночная, ни плановая...- почти ничего стадиального, вообще ничего из того, что проходит. Нас интересует то, что остается, при всех исторических изменениях сохраняется неизменным - вечное в России, сама Россия и в ней тот субъект и такое его историческое творчество, которые в любой период исторического развития России делают ее Россией. Нас интересует Великая Россия, то, что делает ее и Великой, и Россией, такое понимание России, при котором она всегда субъект, а не предикат исторических суждений, имя существительное, а не прилагательное, высшая, абсолютная и непреходящая ценность, величина, которой ни при каких исторических обстоятельствах нельзя пренебречь во имя неких якобы более высоких целей, но всякий раз лежащих за пределами ее истории, ее культуры, ее духовности - по ту сторону России как России. Нас интересует только Россия, история, в которой она сохраняет и утверждает себя в качестве России.
      Такой масштаб и аспект понимания феномена России во всемирной истории предполагает совершенно иную логику ее восприятия, далеко стоящую от проторенных познавательных путей формационного анализа, в терминах только экономики и политики - собственности, власти, класса, от понимания ее в преходящих ценностях исторического бытия. Они требуют совершенно иного подхода к феномену России с позиций цивилизационной логики истории, предполагающей анализ истории через призму иного видения исторической реальности как цивилизационной, иного видения исторического субъекта как цивилизационного, иного видения творчества в истории как цивилизационного. Только так осмысленный феномен России в истории может стать основой для понимания всех сакраментальных для современной России вопросов и главного среди них - куда она идет?
      Куда же идет Россия? Нельзя получить исчерпывающий ответ на этот вопрос, не решая другой: что же с ней произошло в XX столетии, каковы самые глубинные, потаенные, конечные причины великих исторических потрясений России в XX веке? Ведь только тот, кто знает причины болезни, знает, как ее лечить, а потому только тот, кто знает, что произошло с Россией, знает, куда она идет, может и должна идти. А Россия сегодня больна, и диагноз неутешительный: если не потеря, то радикальная деформация в жизнеопределяющих основаниях идентичности - исторической, цивилизационной, социальной, культурной, духовной. С сожалением, но приходится констатировать: Россия - потерянная страна, мы основательно заблудились в собственной истории, а потому и во всемирной, дезориентированы в понимании самых коренных вопросов своего исторического бытия, тех, которые навеяны еще постановками Феодота-гностика: "Кто мы? Кем стали? Где мы? Куда заброшены? Куда стремимся? Как освобождаемся? Что такое рождение и что возрождение? На каком пути обретем себя?" И при этом мы продолжаем отчаянно путаться в самых насущных, а в ряде случаев и того хуже - просто банальных вопросах своего исторического бытия.
      И это не случайно. Мы продолжаем пожинать горькие плоды слома своей исторической, цивилизационной и духовной идентичности, радикальной потери ориентации в своей собственной истории, происшедшей в начале XX века. Мы все еще продолжаем быть частью - и в мыслях, и в действиях, и в хорошем, и в плохом, но частью той истории, которая стала реальностью еще в начале прошлого века. Даже в ее отрицании, в самом способе, масштабах и направлениях ее отрицания мы ее составная часть, продолжая, как и в начале прошлого столетия, искать основного врага в своей собственной истории, бороться с ней, пытаясь не столько понять, сколько преодолеть ее как ставшую реальность, в том числе и в нас самих. Мы никак не хотим примириться с тем, что она, как история, вошла в нашу кровь и плоть, чувства и мысли, раз и навсегда поделив Россию на Россию до 1917 года и после него. Что с этим ничего нельзя поделать, здесь ничего нельзя изменить, ибо все это уже давно, накрепко и навечно стало неотъемлемой частью нашего бытия. Необходимо раз и навсегда отказаться от иллюзии, будто историю можно как угодно переинтерпретировать и на этой основе изменить и даже преодолеть, что она вообще, если и существует, то в каком-то мире, параллельном нашему, но не в нашем мире, не в нас самих, а потому мы можем с ней не считаться, строить свои отношения со своим собственным прошлым как не со своим, вообще по произвольной логике, как с абсолютно изменяемой реальностью.
      На самом деле прошлое существует в нашем мире, в нас самих, составляя исходную реальность нашего бытия, во многом его определяющую и, главное, при всех попытках ее переосмысления и переписывания далее не изменяемую реальность, глубже, более адекватно понимаемую, но никак не изменяемую. Историю можно только понять и желательно такой, какая она есть в своей действительной сущности, и не только для того, чтобы примириться с ней как с прошлым, но и для того, чтобы преодолеть его в своем сознании, сделать прошлое адекватной частью нашего трагического исторического опыта. Преодолеть через понимание - это единственный способ извлекать уроки из прожитого в истории, а потому единственный способ его преодоления. В человеке, по сути его человеческого бытия, по-настоящему преодолеваемо только то, что осознаваемо. Но и после этого преодолеваемо только в сознании, а не в самом прошлом, как в ставшей исторической реальности. Но и в такой своей постановке эта проблема более чем актуальна, ибо, судя по всему, мы до сих пор не имеем адекватных представлений о том, что же все-таки с нами произошло и происходит, коль скоро умудрились второй раз за одно столетие втянуть страну и нацию в системный исторический кризис, придав ему масштабы разрушения основ национальной истории. В чем же дело?
      А дело, похоже, еще и в том, что мы просто не видим, что, наряду с формационной, существует еще одна форма исторической реальности цивилизационная, еще один исторический субъект - цивилизационный, еще одна логика истории - цивилизационная, еще один способ исторического творчества - цивилизационный. А поскольку все это нами не воспринимается, постольку тем более не понимается. Мы просто до конца не понимаем, что история - это не только процесс развития и смены формаций, но и развития и смены локальных цивилизаций и, соответственно, не только классогенез, но и этногенез, процесс смены не только форм собственности и власти, но и духовных основ истории в основах души человека, что она вообще живет не только политикой и экономикой - интересами, но и ЦЕННОСТЯМИ, включая сюда, прежде всего, ценности исторической, культурной и духовной идентичности. Мы загнали свое понимание истории в парадигмальные рамки только формационного подхода к истории, а им отражается далеко не вся историческая реальность, а только часть и при этом наиболее подвижная, исторически сменяемая формационная.
      Больше и хуже того, само историческое творчество в историческом пространстве России умудрились свести только к формационному, только к социально-экономическим альтернативам развития, в пределе - к капитализму и социализму, тем самым в итоге совершив подмену вечного на преходящее, целого на его части, России на исторически преходящие формы ее формационного бытия в истории. Абсолютизировав формационные формы творчества в истории, мы тем самым начали терять Россию, ибо начали терять Россию в пространстве цивилизационного бытия истории - Россию как локальную цивилизацию. Мы просто выталкиваем Россию за пределы цивилизационной логики истории, органичной ей цивилизационной исторической реальности и, следовательно, за пределы реальности вообще, ибо русско-российская историческая реальность - это единственная, в которой Россия может не только существовать, но и утверждать себя в качестве России. И переломным моментом во всех этих процессах стал Октябрь 1917 года.
      Это многое объясняет в последующем внимании к нему. Октябрь 1917-го, по существу, определил все в отечественной истории XX столетия - и то, чем он стал для России, и чем стала Россия в нем, реальность всех основных действовавших и некоторых еще продолжающих действовать тенденций исторического развития. Так что понять феномен России таким, каким он сложился за XX столетие, нельзя без понимания феномена Октября 1917-го в ее истории и, в частности, без тех закономерностей, понятий, ценностей и смыслов, которые вошли в отечественную историю вместе с последней русской революцией, без осмысления их действительной исторической сущности. Много, слишком много объяснительных причин стягивает к себе Октябрь 1917-го. Именно это и, в общем-то, бесспорное обстоятельство без особых на то оснований стало объектом непомерного скепсиса. И дело не просто в естественных, особенно с течением времени осуществляемых переоценках исторического прошлого, во многом уточняющих место и роль Октябрьской революции в отечественной и мировой истории, но и в явной недооценке и того и другого, в недопустимых масштабах примитивизации в истолковании самой исторической сущности последней русской революции, просто в беспардонной тенденциозности.
      Речь идет о наметившейся тенденции великие трагедии и великие свершения великой нации в великой истории превратить в подленький фарс, не в нечто, что помогает понять эпоху, а в нечто, что дает дополнительный повод если не свести с ней счеты, то хотя бы просто поиздеваться над ней, не исключая при этом даже национальных святынь. А задача заключается как раз в обратном - растабуировать подлинную историческую память нации, понять эпоху, дабы окончательно не заблудиться в ней. Увы, но мы являемся свидетелями как раз обратного процесса: в России чуть ли не на постоянной основе присутствует не уважение к собственной истории, к историческому выбору собственных предков. А они, в ряду прочих достоинств, были явно не глупее нас, и у них была своя система исторических вызовов. Они дали свои ответы на них. И их выбор мы можем не разделять, но должны не только уважать, но и обязаны с ним считаться, хотя бы потому, что благодаря именно этому выбору наша история и мы в ней есть то, что мы есть, и мы уже не можем быть иными, ибо для этого, как минимум, иной должна была быть наша история. Только так и не иначе можно сохранить историю в нации и нацию в истории и для истории.
      Итак, Октябрь 1917-го - событие достаточно эпохальное и при этом не только в масштабах российской истории. И как всякое эпохальное событие, затронувшее почти все, что было историей и кто был в истории XX столетия, оно породило колоссальное многообразие оценочных суждений, в том числе и крайних, от признания Октябрьской революции чуть ли не исчадием ада на Земле и до приравнивания ее по значению почти ко второму пришествию Христа. Разумеется, она не была ни тем, ни другим, не была многим из того, что ей пытались и до сих пор пытаются инкриминировать, но не была и многим из того, чем она якобы осчастливила человечество. Но она была и была не просто революцией, но и Великой революцией, великой во всем, в том числе и в трагедии. Но это участь всех революций и особенно великих. В истории не бывает великих дел без великих потрясений, а великих потрясений без великих трагедий. В этом отношении Октябрьская революция не является каким-то исключительным событием, она не первая и, думается, еще не последняя социальная революция в истории человечества.
      И вместе с тем в ней содержался такой компонент, который делает ее явлением совершенно особого рода в ряду других социальных революций и, тем более, в истории России. Она стала нечто большим, чем только социальной революцией - способом перехода в конкретных исторических условиях России от одной общественно-экономической формации к другой, но и на этой основе ничем не оправданной попыткой самоотрицания России, ее преодоления в истории в качестве России, разумеется, не во всем, но в таких жизнеопределяющих свойствах, вне которых она есть ничто - НЕ Россия. На эту сторону вопроса стоит обратить особое внимание, так как она, увы, еще не стала достоянием истории. Многое, что пришло в нашу историю с Октябрем 1917-го, не ушло в историю даже с Августом 1991-го, хотя он и был запоздалой и, увы, далеко не адекватной реакцией на крайности 1917 года. Все это актуализирует анализ феномена Октябрьской революции в терминах социальной философии, и прежде всего сравнительного формационного и цивилизационного анализа. Имея значение сам по себе, он позволяет многое объяснить не только в том, что с нами произошло, но и в том, что до сих пор происходит. При этом, естественно, нас будет интересовать не сама по себе событийная канва истории, не частности исторического бытия, а то, что лежит в их основе,- конечные основания и причины бытия в истории.
      В связи с этим, признавая ложь и утопии Октября, следует признать его реальности и правду. А они таковы, что с формационной точки зрения, Октябрь 1917-го стал, при всей его противоречивости, величайшей революцией в истории человечества, открывшей эру социально-экономического освобождения человека, преодоления всех основных форм его отчуждения в обществе и истории, самого феномена отчуждения. Он стал переломным событием на пути превращения человека из средства исторического развития в его абсолютную самоцель - процесс, совершаемый на острие формационного прогресса истории. Смена формаций, стадий исторического развития - это не случайная игра в изменении отношений собственности и власти, в преобразовании основ социальности человека. Это направленный, целостный и необходимый во всех своих ключевых моментах процесс, который должен завершиться разрешением основного противоречия всей формационной истории человечества противоречия между сущностью человека и его существованием, свободой и необходимостью, опредмечиванием и самоутверждением, индивидом и родом, превращением природы социальности в пространство свободного и всестороннего развития социально-деятельной сущности человека.
      В этом процессе смены общественно-экономических формаций Октябрь 1917-го не был случайным явлением, отклонением от магистрали формационного прогресса ни мировой, ни российской истории, коль скоро она является неотъемлемой частью мировой. Он стал явлением глубоко закономерным и необходимым, подготовленным всем предшествующим формационным прогрессом и России, и человечества в целом. Именно потому, что она дала более или менее, не во всем, но в основном адекватные ответы на формационные вызовы исторического прогресса, подчеркнем, своего времени, Октябрьская революция адекватно укладывается в формационную логику истории, ни в каком смысле не нарушая ее магистральных закономерностей. Не случайно она не стала одинокой в истории. Закономерности в истории вообще не ходят в одиночестве. В мире, вслед за революцией в России, прокатилась не одна волна революционных потрясений аналогичной исторической направленности.
      Они были дополнены радикальными системными реформами капитализма, главный исторический смысл которых сводился к его социализации, к преодолению его классических свойств - процесс, с особой интенсивностью продолжившийся на технико-технологической базе новых производительных сил общества, созданных современной научно-технической революцией, и не затухающий по сей день. Общий дух всех этих формационных изменений человеческого общества за XX столетие вполне соответствует общему духу Октябрьской революции, ее общей направленности на преодоление отчуждения человека от собственности, власти, культуры, природы, истории, другого человека, самого себя. Ее историческая реальность совпала с реальностями формационного прогресса истории, весьма противоречиво, но совпала. Но на то она и революция.
      В конце концов, все совершающееся в истории совершается не вопреки, а благодаря и в соответствии с историей. В ней исторически выживает только то, что способно стать историей, частью исторической реальности. В истории побеждает история: все действительное в истории оказывается исторически разумным, с выраженным потенциалом существования в истории, а все исторически разумное становится действительностью в истории. Октябрьская революция стала действительностью истории, а такое возможно, если она была глубоко укоренена в истории - феноменом с выраженным потенциалом существования в ней. Иное понимание природы исторической реальности граничит либо с мистификацией истории, либо, что гораздо хуже, с мелким политизированием на ее глубоких местах, на ее противоречиях и сложностях с целью так и настолько подчинить историю политической конъюнктуре переживаемого момента современности, чтобы сделать из истории служанку политики - искать и находить в прошлом только то, что в данный момент выгодно. Именно в этом случае история и превращается в самый опасный продукт, выработанный химией человеческого мозга, так как может стать основанием оправдания или, напротив, дискредитации всего, что угодно, ибо объективно содержит в себе все, а потому может и дает примеры для абсолютно всего.
      Октябрьская революция была накрепко связана с коммунистическим проектом переустройства общества. В связи с крахом его реализации в современной истории Октябрь 1917-го вполне оправдано стал ассоциироваться исключительно только с утопическими формами сознания и исторического творчества, что дало дополнительные и весьма серьезные основания усомниться не только в реальности коммунистического идеала в истории, но и в самой исторической продуктивности Октября 1917-го, того формационного проекта модернизации России, который определялся этим идеалом и этой революцией. Но так ли это и до какой степени указанные сомнения имеют под собой основания?
      Это принципиально важно осознать не только для исчерпывающей оценки места и роли Октябрьской революции в российской и мировой истории, но и для понимания феномена самой России, сущности того формационного вызова истории XX столетия и того ответа, который дала на него Россия. Необходимость осознания всего этого предполагает реализацию нестандартной познавательной процедуры - ретропрогностической, исходя из исторической перспективы, с позиций будущих форм социальности. Это попытка понять и оценить прошлое из будущего, с точки зрения того, чем это прошлое станет в будущем, с точки зрения конечных итогов исторического развития этого прошлого.
      Именно в этой связи обнаруживается, что если у человечества есть коммунистическая или какая-то иная, но близко к ней стоящая историческая перспектива, то Октябрь 1917-го - Великая социалистическая революция, в конце концов, даже независимо от той непомерно большой человеческой цены, которую пришлось уплатить за нее России. Революция всегда чего-то стоит, а великие - тем более. Но если нет коммунистической перспективы, она утопия, то Октябрь 1917-го - самая грандиозная историческая авантюра в истории человечества, попытка в небывалых масштабах реализовать в истории пусть величайший, но утопический проект строительства нового общества, у которого нет никаких оснований для реальности в истории. Ответ неизбежно будет принимать альтернативный характер, и можно было бы предпочесть альтернативу отрицания за Октябрьской революцией серьезного исторического смысла, особенно с учетом сложившихся исторических реальностей, если бы кто-то сумел доказать, что капитализм и неокапиталистические формы его современной реальности являются вечными, высшими, а потому далее неизменяемыми, предельными формами исторического бытия человечества, чем-то вроде осуществленной мечты человечества о царстве Божьем на Земле.
      Напомним, капитализм занимает лишь 0,05% времени от всей истории человечества, а частная собственность в любой своей исторической форме не более 2%. Правда, столь незначительное место в общей истории человечества компенсируется колоссальным богатством исторического содержания и интенсивностью протекания исторических процессов в этих временных рамках и в этих исторических формах.