Я никогда не отличался выносливостью. Однажды в Уиксмауте я отважился пойти в кинотеатр. Господи, как потом я проклинал себя! Фильм был о второй мировой войне. Все такие картины носили якобы образовательно-воспитательный характер. Но познавательность данной картины заключалась в живописании натуралистических приемов допроса человека, арестованного агентами тайной полиции. Зрители смотрели, затаив дыхание, а меня самым постыдным образом вырвало прямо на ковровую дорожку прохода. Я выбежал вон из кинотеатра, бросив там свою подружку.
      Тогда я понял, что если меня когда-нибудь будут допрашивать, то я сразу же расскажу все, что знаю, забыв о высоких чувствах к родине. Я знал, что в конце концов все равно сломаюсь, зачем же тогда испытывать мучения? Не лучше ли рассказать все сразу? Я не выносил физических страданий.
      Но вот я лежал, корчась от боли, лишившись фаланг на двух пальцах правой руки, и все из-за какого-то идиотского эксперимента. Я кое-как забинтовал пальцы платком и наконец перестал вопить, потому что этим все равно не поможешь. Я продолжал лежать, постанывая, в ожидании, когда пелена тумана развеется и мне будет наконец оказана помощь. Я проклинал Страттона и Копрайта, а после того, как перенес еще один приступ рвоты, и Баскаса также.
      Откуда-то снова появился заяц или кролик и получил от меня свою порцию проклятий. Он смотрел на меня опухшими глазами и, видимо, тоже испытывал жестокие страдания. Он знал, что умирает. Это отрезвило меня и как будто уменьшило боль в раненой руке. Потом кролик куда-то исчез, а я, должно быть, потерял сознание.
      Когда я пришел в себя, тумана уже не было. Я увидел свой вездеход и кровь на траве. Видно, я потерял ее изрядно. До вездехода было ярдов двадцать, и я пополз, морщась от боли. Я думал с раздражением, что Страттону давно пора бы выяснить, что со мной. В это время я уже должен был бы докладывать ему о результатах моего путешествия во времени.
      Наконец я все же добрался до вездехода и открыл дверцу. Сев в машину, я нащупал рукой видеофон и увидел на экране лицо Страттона — на нем читались испуг и облегчение одновременно.
      – Что случилось? Ты выглядишь чертовски плохо.
      – Поспеши, Страттон… — успел произнести я, и связь прервалась. Кажется, я снова потерял сознание, потому что меня обступила темнота, и я чувствовал на себе чьи-то руки.
      – Черт возьми, откуда у парня столько крови? — услышал я голос Страттона.
      Я почувствовал, что меня несут. Взвыли турбины, вездеход поднялся, и мы тронулись.
      Когда я очнулся, то понял, что нахожусь в больнице. Обилие света слепило глаза. Боль утихла, было ясно, что мне сделали укол. Надо мной склонилась очень красивая молодая женщина со вздернутым носиком и широко расставленными карими глазами. На голове у нее была ослепительно белая шапочка медсестры, которая на блестящих каштановых волосах казалась сбитыми сливками на шоколадном пирожном.
      – Что у вас на лице? — спросила девушка, не скрывая любопытства.
      Хотя я не совсем еще пришел в себя и плохо соображал, однако понял, кто передо мной.
      – Привет, Марианна, — поздоровался я, забыв о всякой предосторожности.
      – Откуда вы знаете мое имя? Я увидел в ее руках губку.
      – Вас трудно узнать из-за той дряни, которой вы вымазали свое лицо. Сейчас я вас умою, — решительно заявила она.
      Я понял, что в суматохе Страттон, отвозя меня в больницу, забыл снять грим с моего лица.
      – Ну, конечно же! — воскликнула сестра Марианна Питере, приступая к делу. Вскоре она уже любовалась своей работой. — Я знаю вас. Вы управляющий отеля «Фалькомб», мистер Мэйн, не так ли? Я вас часто видела в баре. Однако я удивлена и польщена тем, что вы знаете мое имя. Уверена, вам знакомы имена всех посетительниц бара.
      – Нет, только хорошеньких, — ответил я механически. Сюзанна оценила бы мою шутку, но Марианна лишь покраснела, от чего похорошела еще больше.
      – Зачем вам этот маскарад? — спросила она. — Посетители забросали жалобами?
      Мне было не по себе оттого, что девушка разгадала тайну дурацкой выдумки Страттона с гримом.
      – Да нет. Просто я спешил на репетицию любительского спектакля, — сказал я небрежно.
      – И что же с вами случилось? — полюбопытствовала Марианна.
      – Не помню. Я долго был без сознания. Должно быть, прищемил пальцы дверцей вездехода и от боли потерял сознание. Она заботливо и с сочувствием смотрела на меня.
      – Знаете… — нерешительно начала она. — Вы лишились первых фаланг на двух пальцах.
      Она встревоженно ожидала моей реакции.
      – Что ж, придется обходиться без них, — сказал я, чувствуя, что мне намного лучше. Однако я не хотел, чтобы она уходила. Лучше беседовать с ней, чем с инспектором Баскасом, к тому же я боялся, что как только она уйдет, ко мне пустят какого-нибудь посетителя.
      – Как вы думаете, долго я здесь пробуду? — спросил я с надеждой.
      – Думаю, к вечеру вас отпустят.
      – Как? Черт побери, Марианна, я ведь еще болен, только что перенес тяжелую операцию, потерял столько крови. Мне нужно время, чтобы поправиться…
      Она улыбнулась.
      – Потеря крови восстанавливается в течение одной ночи, лекарства не вызывают побочных явлений. Вам сделали антишоковый укол, раненые пальцы обработаны специальным составом и закрыты восстанавливающим пластырем.
      Вошла еще одна сестра и что-то шепнула Марианне. На лице девушки появилась улыбка, но на этот раз это была совсем другая, профессиональная улыбка.
      – К вам посетитель, — добрым голосом сообщила мне вошедшая медсестра, словно мы были давними друзьями. — Доктор Страттон.
      Я покорно вздохнул. Сестрам за то и платят, чтобы они сообщали пациентам дурные вести веселыми голосами.
      Вскоре вошел Страттон.
      – Оставьте нас, сестра, — бросил он Марианне. Она туг же вышла. Страттон тяжело опустился на край моей кровати.
      – Как ты себя чувствуешь?
      – Не так уж плохо.
      – Ты не хочешь мне рассказать, что произошло?
      Конечно, я рассказал все — о серой пелене тумана, вспышке света, острой боли в руке, крови и долгом мучительном ожидании того, что будет…
      – Всего лишь серый туман? И ничего более? — допытывался Страттон.
      Я задумался, вспоминая.
      – Мне показалось, что, протянув руку, я уже знал, что наткнусь на что-то твердое в пелене тумана. И я тут же почувствовал острую боль…
      Я поморщился, вспомнив, как все это было.
      – Зачем ты сунул туда руку? — сердито спросил Страттон. — Это было неосторожно.
      – Зачем? — Я почувствовал, как во мне поднимается волна гнева. — Черт побери, Страттон, я помогал вам в эксперименте! Ты же говорил, что это совершенно безопасно, что вы уже посылали даже кроликов. Я думал, что это обычный осенний туман с моря. Слава Богу, все обошлось лишь потерей двух фаланг. Я мог бы целиком войти туда. Что бы было тогда?
      – Сам знаешь что, Мэйн. Вспомни о Сюзанне.
      И я вдруг вспомнил. Моросит дождик, и я требую, чтобы Сюзанна села в мой вездеход, не понимая, что делаю. Ее отказ, внезапное исчезновение ее двойника и странная, полная нерешительности фигура вдали…
      Страттон был прав. Я знал ответ.
      – Мой двойник в Мире-8 Минус жив, — проговорил я медленно. — Вот почему я не мог ничего увидеть за чертой круга. Когда я сунул руку в их мир, мой двойник был вынужден шагнуть мне навстречу и тоже протянул руку. Та часть меня, что проникла за черту, то есть кончики двух пальцев, не могли там существовать, ибо они уже существовали на руках моего двойника. Соприкосновение наших пальцев привело к тому, что они… исчезли.
      Страттон мрачно улыбнулся.
      – Ты сказал, что мог бы сам шагнуть туда… Одно ты должен помнить, Мэйн. Мы имеем дело с неизвестными явлениями и не знаем, чем все может кончиться, поэтому, прежде чем действовать, лучше хорошенько подумать. Если сомневаешься, ничего не предпринимай. Просто жди, когда тебя отзовут обратно.
      – Почему ты решил, черт возьми, что я снова соглашусь участвовать в экспериментах?
      – Баскас хочет видеть тебя сегодня после полудня. Завтра мы не будем забираться так далеко в прошлое. Мы попробуем Мир-2. Там тебе ничего не грозит. Ты пересечешь черту лишь в том случае, если четко все увидишь за пределами круга. Все очень просто и безопасно.
      – Черт бы тебя побрал, Страттон, — выругался я в сердцах.
 

* * *

 
      – Добрый день, мистер Мэйн. Сожалею, что с вами произошел несчастный случай. Я надеюсь, теперь вы чувствуете себя лучше? Мы снова сидели в номере Меллорза.
      – Потерял пару суставов на руке, вот и все.
      Баскас улыбался. Выглядел он отлично и был полон энергии. Несмотря на все мое сопротивление, этот человек снова обретал надо мною власть.
      – Я слышал, вы неудачно захлопнули дверцу вездехода. Да, не повезло.
      – Чем могу служить, инспектор? — перебил я его, чтобы покончить с неприятной темой.
      – Просто хотел проинформировать вас о ходе расследования.
      Это было вполне в духе Баскаса. Я уже изучил его тактику. Он расскажет все, что мне небезразлично, а взамен подловит меня на какой-нибудь оплошности… Я взял себя в руки, решив не давать ему ни малейшего шанса. Только бы не поскользнуться на чем-нибудь. Я невиновен, черт побери.
      В дверь номера постучались. Вошел Пабло, а за ним протиснулся Дик. Пока мы молча глядели друг на друга, появились Доринда и Копрайт. Баскас пригласил всех сесть. Все заметно нервничали — это была классическая сцена готовящегося разоблачения.
      Баскас продолжал стоять спиной к окну.
      – Я собрал вас здесь для разговора, надеясь, что это прольет свет на обстоятельства смерти мистера Уоллеса Меллорза. Я благодарю вас за то, что вы согласились уделить мне время и помочь следствию.
      На сей раз в его улыбке отсутствовал сарказм.
      – Как вы, должно быть, заметили, я стараюсь быть вполне откровенным с вами и надеюсь на то же с вашей стороны. Более того, я уверен в этом. Прежде всего мне хотелось бы еще раз уточнить время ваших встреч с покойным.
      Я взглянул на Доринду. Она смотрела на инспектора, но ее лицо ничего не выражало. На ней был синий, видимо, дорогой костюм, однако он отнюдь не украшал ее. Она оставалась по-прежнему невзрачной и неприметной. Значит, она решила не носить по мужу траур. Интересно, как она переживает его смерть? Ее чувства навсегда останутся для меня загадкой, решил я.
      – Около половины третьего, — продолжал Баскас, — мистер Копрайт, зайдя в отель, спросил, где можно найти мистера Меллорза. Девушка-регистратор, согласно правилам, позвонила мистеру Меллорзу в номер и лишь после этого предложила мистеру Копрайту подняться к нему. Что он и сделал. Это было примерно в половине третьего. Между мистером Копрайтом и мистером Меллорзом состоялась беседа. Как подтвердила горничная… — инспектор заглянул в свои записи, — Анна Джонс, разговор велся в довольно резких тонах. После этого вы покинули отель в четверть четвертого, не так ли? Вы подтверждаете это, мистер Копрайт?
      Аллан Копрайт выглядел испуганным.
      – Да, но… — растерянно пробормотал он.
      – Это все, что я хотел услышать от вас. Причину спора вы мне уже объяснили, а свидетели подтвердили время вашего возвращения на станцию. Теперь перейдем к следующим посетителям мистера Меллорза. Ими были в тот день мистер Чарльз Блексли и мистер Ричард Орчард. Это также подтвердила регистраторша отеля.
      Я часто гадал, откуда у моего друга Блексли это имя — Пабло. Возможно, кто-то из друзей назвал его так, потому что имя Чарльз явно не подходило его вспыльчивому характеру. Имена всегда должны соответствовать характеру и вызывать в памяти образ человека. Для меня имя Сюзанна принадлежит только ей одной и никому более. Так и с Пабло. Сейчас он выглядел встревоженным и даже напряженно подался вперед на стуле. Он никак не походил на убийцу. Впрочем, то же можно было сказать о каждом из нас.
      – Теперь вернемся к половине четвертого пополудни, — методично продолжал Баскас. — Итак, эти два джентльмена после бурной беседы с мистером Меллорзом ушли примерно в четыре часа. Однако этого не может подтвердить девушка-регистратор, ибо джентльмены не покидали отеля, а лишь разошлись по своим номерам. Это действительно так, ибо подтверждено словами самой миссис Меллорз, которая в четыре часа пятнадцать минут зашла в кабинет мужа и увидела, что он спит. — Баскас недобро улыбнулся. — Видимо, устал от визитеров.
      Доринда кивнула в знак согласия. Лицо ее было по-прежнему неподвижным.
      – Затем в шесть тридцать мистер Мэйн нашел мистера Меллорза мертвым.
      Я подтвердил это, Доринда тоже.
      После небольшой паузы Баскас продолжал.
      – Установлено, что смерть наступила примерно в четыре тридцать. С учетом вышесказанного и того, что все говорят правду, вы вне подозрений. Не так ли?
      Он вопросительно посмотрел на каждого из нас. Кажется, мы все дружно закивали. Во всяком случае, я.
      – Однако это не так. — В голосе Баскаса зазвучали угрожающие нотки. — Ни с кого из вас подозрения не снимаются, кроме разве мистера Копрайта, хотя я не очень верю в его алиби. Итак, Блексли и Орчард подтверждают алиби друг друга, но мне плевать на это, ибо я знаю, что у вас обоих были серьезные мотивы, чтобы убить Меллорза.
      Кому-нибудь из вас ничего не стоило в четыре тридцать незаметно выйти из своего номера и совершить преступление.
      Теперь Баскас говорил быстро, раздраженно. Куда девалась его прежняя вежливость? Он преобразился и, отбросив политесы, называл нас лишь по фамилиям.
      – Мэйн утверждает, что прибыл в отель лишь в шесть тридцать, но он управляющий этого отеля и знает, как можно войти сюда незамеченным. Миссис Меллорз… Никто не может подтвердить ваши показания, никто.
      Он гневно уставился на Доринду.
      – Что вы на это скажете, миссис Меллорз? Доринда невозмутимо выдержала его взгляд.
      – Скажу, что вы даете мне основания подать на вас в суд за клевету, инспектор Баскас. Баскас вздохнул.
      – Вот расплата за мою откровенность. Жаль. Оказывается, сам можешь стать жертвой закона, на страже которого стоишь. Итак, вы намерены выдвинуть против меня обвинение, миссис Меллорз?
      Но Доринда уже остыла. Она промолчала.
      – Кажется, я рассказал вам все, что известно мне самому. — Баскас снова вошел в роль. Голос его стал ровным, убеждающим, даже дружеским. — У меня были причины сделать это. Я хочу, чтобы вы обсудили все между собой. Убийца — один из вас, и все вы испытываете страх. Я не могу арестовать вас всех, но прошу держать меня в курсе, где находится каждый. Если у кого-нибудь появятся какие-либо соображения, прошу поделиться со мной. Я уверен, что вы это сделаете.
      Я поймал себя на том, что смотрю на Доринду и гадаю, какие у нее могли быть мотивы. Или в случае неожиданной смерти богача полиция автоматически включает жену в число подозреваемых?
      – Держите со мной связь, — назидательно заметил в завершение Баскас. — А теперь все свободны. Кроме вас, мистер Мэйн.
 

      – Не следует так пугаться, мистер Мэйн. Это не обвинение. Просто я хотел бы знать, не поможете ли вы мне в одном маленьком дельце?
      – Разумеется.
      – Отлично. Тогда давайте выйдем в коридор. Я должен вам кое-что показать.
      Я был рад покинуть комнату, где умер Меллорз. Я подозревал, что Баскас умышленно выбрал его номер для допросов, чтобы психологически воздействовать на всех нас. Что касается меня, этот маневр ему вполне удался.
      Он провел меня в конец коридора и остановился перед последней дверью. Напротив нее были люк внутреннего лифта и дверь, ведущая в кладовую. Указав на нее, Баскас спросил:
      – Что здесь, мистер Мэйн?
      – Бельевая.
      – Вам не трудно открыть ее?
      Я вынул ключи и отпер дверь. Это была самая обыкновенная гостиничная кладовая с полками, на которых возвышались аккуратные стопки чистого постельного белья. Здесь же находились швабры, пара ведер и прочие хозяйственные мелочи.
      – Благодарю вас, — любезно промолвил Баскас. — Можете закрыть. А это что?
      Он указал на люк. Я открыл его и показал инспектору служебный подъемник, который использовался официантами для доставки из кухни заказываемых в номера завтраков, обедов и ужинов. Он представлял собой простую деревянную платформу на канатах, соединяющую верхние этажи с кухней внизу.
      Разумеется, подъемник заинтересовал Баскаса, ибо теоретически он мог послужить удобным способом, чтобы проникнуть на верхние этажи отеля, не привлекая внимания портье в холле.
      – Ответьте мне, — обратился ко мне инспектор, — почему ключи все еще у вас?
      – Что вы хотите сказать, инспектор? Я управляющий этим отелем.
      – Насколько мне известно, мистер Меллорз уволил вас вчера. Разве это не так?
      В голосе Баскаса снова зазвучали угрожающие нотки.
      – Конечно, не так! — возмутился я. — У нас с ним был неприятный разговор, это верно… Он высказал недовольство той позицией, которую я занял по одному вопросу, но он меня не увольнял. Во всяком случае, официального уведомления я не получал.
      – Какое-то время вас не было в отеле, поэтому мистер Меллорз не мог лично вас уведомить, что вы уволены. После вашей ссоры с мистером Меллорзом вы отсутствовали дня три и появились лишь в шесть тридцать в день убийства. Я подозреваю, что все это время вы пили и переживали размолвку с хозяином. Допускаю, что в этот роковой день вы побывали в Бухте Морских Звезд, даже сидели там, попивая виски, любуясь морем и обдумывая свои планы. Вы вернулись в отель в четыре часа дня, когда происходит смена персонала и в кухне какое-то время никого не бывает. Возможно, вы использовали служебный подъемник, переждали в кладовой, и когда Меллорз наконец остался один, проникли в его номер и убили его. Затем тем же путем покинули отель.
      – Советую вам вспомнить то, что говорила вам миссис Меллорз относительно оскорбления клеветой. Баскас лишь улыбнулся.
      – Чтобы предъявить обвинение в клевете, нужны свидетели. Я могу высказывать любые предположения с глазу на глаз, считая это полезной тренировкой воображения, не более. А теперь скажите, почему вы держите дверь подъемника запертой?
      – Подъемником обычно пользуются лишь утром. Затем его закрывают на ключ.
      – У кого ключи?
      – У меня, старшей горничной, старшего официанта. Эти двое сдают его в конце смены.
      – Когда они работают?
      – Старшая горничная — с семи утра до трех пополудни. Старший официант работает в разные часы. Он приходит в семь утра, к завтраку, а затем — к семи вечера, к обеду и ужину.
      Улыбка Баскаса стала еще шире.
      – Ну-ну, мистер Мэйн. Выходит, только вы можете пользоваться подъемником в любое время?
      – Я утверждаю, что невозможно использовать подъемник для того, чтобы проникнуть в номера.
      Баскас внимательно осмотрел дверь.
      – Она также запирается изнутри, — констатировал он.
      Наклонившись, инспектор заглянул в шахту подъемника, проверил прочность канатов и нажал кнопку. Через несколько секунд платформа поднялась наверх, нагруженная грязной посудой, которую так и не удосужились снять официанты. Баскас укоризненно зацокал языком, осторожно снял грязные тарелки, поставил их на пол. После этого он опять проверил крепость канатов и вдруг посмотрел на меня.
      – Мистер Мэйн, — сказал он почти ласково, — не могли бы вы показать мне, как бы вы спустились на этом подъемнике в кухню, если бы вдруг пришлось это сделать?
      – Только не я, — сказал я решительно. — Это небезопасно.
      – Вполне безопасно, если покрепче ухватиться за канаты, мистер Мэйн. Надо медленно подтягивать их, вот и все.
      – Канаты могут лопнуть.
      – Нет, они достаточно прочные, мистер Мэйн.
      – Тогда попробуйте сами.
      Баскас взглянул на меня и, продолжая улыбаться, вскарабкался на платформу подъемника. Встав на колени, он стал перебирать канаты.
      – Я спускаюсь, мистер Мэйн, — поведал он с удовлетворенной улыбкой.
      Тут канаты не выдержали, и Баскас с отчаянным криком рухнул вниз.
 

* * *

 
      Обезболивающее действие антишокового укола ослабло, и я чувствовал себя неважно, поэтому, отправив пострадавшего инспектора в больницу, зашел в бар. Здесь я застал всю компанию в сборе, видимо, они уже успели утешить себя не одной порцией виски.
      – Что там случилось? — спросил Пабло.
      – Баскас упал в шахту подъемника.
      – О! — воскликнул он, повеселев. — Сожалею. Он сильно пострадал?
      – Кажется, он сломал руку.
      Доринда смерила меня своим загадочным взглядом.
      – Как ты себя чувствуешь, Джон? — задал вопрос Пабло. Я пожаловался на усталость и спросил о его делах. Он казался очень довольным.
      – Доринда и я пришли к соглашению. Теперь все в порядке. Она готова подписать все наши устные договоренности с Уоллесом.
      – Все? — спросил я осторожно.
      – Она покупает яхты по их настоящей цене. Все до одной, даже поврежденные. Так что ты полностью получишь комиссионные, Джон. Я выплачу их, как только…
      Он вдруг умолк и отпил из стакана. Конечно, он хотел сказать, что как только сам получит деньги. Но это было бы бестактно, ибо, по всей вероятности, бумаги еще не подписаны…
      – Джон, я хотела бы, чтобы ты продолжал управлять отелем, — заговорила Доринда.
      Но я не был столь легковерен, как Пабло.
      – А жалованье? — спросил я. — А задолженность за все проработанные месяцы? Думаю, следует все это оформить письменно. Так было бы по справедливости.
      Глаза Доринды сверкнули, и от этого она даже похорошела.
      – Конечно.
      Воцарилась тишина. Пабло, Дик и я, каждый по-своему, переживали счастливый поворот колеса фортуны, и все — благодаря смерти ее мужа. Не хотела ли Доринда, чтобы мы думали именно так? Возможно, у нее были немаловажные причины искать нашего расположения. Ведь как-никак она была последним человеком, видевшим Меллорза живым…
      Дик высказал вслух мои мысли:
      – Знаете, Баскас считает, что один из нас — преступник. Один из нас четверых. Равные шансы у каждого, если речь идет об убийстве.
      Это дало толчок горячей, хотя и сумбурной дискуссии, в ходе которой выяснилось, что каждый из нас подозревал другого, ибо все отстаивали собственную невиновность. Я был уверен, что Доринда убийцей считает меня. Она то и дело бросала на меня какие-то странные взгляды. «Почему же в таком случае она собирается нанять убийцу на работу?» — терялся я в догадках. Однако я тоже подозревал ее, и, как мне кажется, подозревали и Пабло с Диком. Хороша благодарность!
      Мы, очевидно, представляли собой довольно странную компанию. Сидели у стойки впритирку, много пили, о чем-то шептались, бросая опасливые взгляды через плечо. В соседнем зале заиграл оркестр, посетителей прибавилось. Алкоголь, смешавшийся в моей крови с антишоковым лекарством, привел к тому, что я вместо бодрости испытывал ужасную усталость и думал только о том, как бы поскорее добраться до кровати.
      Когда я, нетвердо держась на ногах, встал, Доринда тоже соскользнула с высокого стула.
      – Один танец, Джон, прежде чем мы отправимся спать, — предложила она. — Я вижу, как ты устал.
      Я прошел с ней в зал, который по вечерам иногда превращался в дансинг. Оркестр играл что-то медленное, старинное и к тому же играл очень плохо.
      Левая рука Доринды легла на мое бедро. Ее волосы щекотали мне лицо, а рука прижималась ко мне все сильнее. Я пытался побороть смущение и делал вид, что, танцуя с ней, испытываю большое удовольствие.
      Я ничего не понимал и ломал себе голову, пытаясь разгадать, что это значит. Оркестр медленно доигрывал когда-то модный шлягер, предоставив каждому инструменту возможность исполнить соло. Доринда отпустила меня и теперь стояла, глядя мне в лицо и улыбаясь, — бледная, невзрачная, богатая вдова.
      – Спасибо, Джон, — промолвила она.
 

* * *

 
      Проснувшись, я позволил солнечному лучу еще какое-то время ласкать мои смеженные веки. Я наслаждался давно забытым чувством полного отдыха во всем теле. Такое случается, когда усталость и выпитое виски, удачно сочетаясь, позволяют хорошенько выспаться.
      Наконец я открыл глаза и с удивлением увидел знакомые стены каюты. Должно быть, мне как-то все же удалось добраться до яхты. Видимо, я боялся остаться с Дориндой под одной крышей. Подумав об этом, я тихонько засмеялся, довольный собственной смекалкой. Настроение и самочувствие были отличными. После смерти Сюзанны я впервые чувствовал себя так хорошо. Даже воспоминания о ней не причиняли прежней боли. Конечно, она живет где-то, в одном из миров, и вполне досягаема…
      Я соскочил с койки и с удовольствием, распрямив плечи, полной грудью вдохнул свежий утренний воздух, но, закашлявшись, немного умерил свой телячий восторг и начал одеваться. Поставив кофейник на огонь, я, подозрительно принюхавшись, снова ощутил явный запах газа. Умывшись и сев на край койки, с наслаждением выпил первую кружку горячего кофе. В каюте было уютно, тепло, блестело полированное темное дерево, нагретое солнечным лучом, падавшим в окно, а за окном раскинулась знакомая панорама гавани.
      Сюзанна жива. В это прекрасное утро она должна была жить.