Глава 7

Едва выйдя из библиотеки, Тревор стремительно повернулся к женщине, с которой всего три недели назад стоял перед алтарем.

— Разве тебе не двадцать три года, дорогая? — И, дождавшись растерянного кивка, как ни в чем не бывало продолжил: — А Сабрине восемнадцать. Твоя глупость, неудачливость и нерасторопность поистине поражают! У тебя было целых пять лет, любовь моя, чтобы завоевать привязанность старого джентльмена, прежде чем она появилась на свет. Какое же сокрушительное поражение ты потерпела!

Элизабет, прикусив губу, уставилась на искусно вырезанную балюстраду лестницы.

— Но мы наконец избавились от нее, навсегда!

— Навсегда?! Тебе так хочется верить, что Сабрина мертва?

Элизабет сердито поджала губы.

— Если бы она не была такой дурочкой и не побежала ко мне за советом и защитой, а держала язык за зубами, с ней ничего не случилось бы. Можешь представить, она думала, что я ей поверю!

— Брось, Элизабет, ты всегда ненавидела Сабрину. И, родись ты в другой, не столь знатной семье, сейчас, вероятно, блистала бы на подмостках «Друри-Лейн» — так искусно ты умела скрывать свои чувства. Только что ты весьма убедительно доказала, что она не кто иная, как жалкая маленькая шлюха. Чем же ты недовольна?

Красиво очерченные губы Тревора издевательски искривились.

— Но мы-то с тобой знаем, что это не так, верно, муженек? Признайся, Тревор, ты продолжал бы приходить в спальню девчонки после того, как наконец ухитрился бы обесчестить ее? Интересно, что бы ты сделал, как только добился своего?

— Послушай, дорогая, пусть мы и женаты совсем недавно, я ожидаю от своей супруги неизменной почтительности и преданности. Никто не смеет подвергать меня столь унизительному допросу.

— Разве я не верна тебе? Ну же, признайся, скажи правду: ты гонялся бы за ней после того, как изнасиловал?

Он рассмеялся! В самом деле рассмеялся!

— Истина — вещь довольно странная, не так ли, Элизабет? Ненавидишь сестрицу и все же предпочитаешь верить ей, а не мне! Почему, Элизабет? В конце концов, я твой муж и будущий отец твоих детей. Мое лицо станет последним, что ты увидишь перед смертью.

На мгновение Элизабет увидела себя лежащей на смертном одре, под пристальным взглядом Тревора, и содрогнулась.

— Прекрати! Забудь все, о чем я говорила, забудь!

— Прекрасно, так и поступлю. Но я требую послушания, даже когда мы остаемся наедине, и не желаю слышать никаких грязных намеков и догадок, Элизабет. Полная покорность и подчинение — вот мои требования. Ты должна склониться перед моей волей.

Говоря это, Тревор пристально рассматривал свою спокойно-отрешенную жену. Интересно, найдется ли на земле мужчина, способный заставить ее кричать от страсти, метаться и терять сознание от ласк, в порыве экстаза? Вероятно, нет. Тревор считал себя превосходным любовником, но она не выносила его прикосновений, не говоря уже о большем. С самой брачной ночи он обращался с ней неизменно вежливо, даже нежно, вынуждая себя сдерживать свои необузданные инстинкты. Больше она не сжималась, не молила о пощаде. Но это лишь начало. У него предостаточно времени показать, кто глава семьи и безраздельный владелец этой женщины. Она еще не поняла, что лишь мысль о старом графе заставляла Тревора держать себя в руках. Его забавляли попытки Элизабет манипулировать им. Ничего, когда Монмут отправится к праотцам, Тревор получит полную свободу действий.

Так значит, она не позволит ему порочить имя Эверсли? Уже одно это заслуживает наказания, и он с радостью возьмет на себя обязанности палача… когда настанет подходящий момент.

Ну а пока он наградил Элизабет самой обаятельной из своих улыбок и нежно, как подобает верному любовнику, заметил:

— Увы, моя дражайшая женушка, мужчина иногда бывает непозволительно слаб. Разве твой отец был не таков? И не гонялся за любой юбкой? Ах, не стоит отвечать. Возможно, ты в своей невинности и не подозревала ни о чем подобном. Или мой отец оболгал твоего? Но тебе не о чем волноваться: ты, разумеется, сознаешь, что я люблю и желаю тебя превыше всех женщин на свете. Сабрина? Она для меня ничто, просто очередная молоденькая дурочка, имевшая неосторожность возбудить мой аппетит. Но подумай только, как удачно все для тебя закончилось! По-моему, ты обязана быть мне благодарной до конца жизни, ведь Сабрины больше нет!

Элизабет пропустила его речь мимо ушей. Да, ее отец не был святым, как и всякий мужчина, но и на Тревора не походил. Подумать только, она до конца дней своих связана с ним узами брака! При одной мысли об этом ее трясло. Ну что же, она попытается изменить его, приспособить к своим вкусам, перевоспитать. С тем чтобы он не опозорил ее в будущем.

Элизабет поднесла к глазам обручальное кольцо с огромным изумрудом. Вот чем можно гордиться! Это символ того, что она уже отчаялась было получить. Два месяца назад граф призвал ее в библиотеку, вложил перстень в худую ладонь и без обиняков провозгласил:

— Ты выходишь замуж, Элизабет. Фамильный изумруд Эверсли отныне твой. Надеюсь, тебе понравится жених. После моей смерти он станет графом Монмутом.

Элизабет так растерялась, что несколько секунд не могла найти подходящих слов.

— Это мой кузен Тревор?

— Разумеется, девочка. Я бы предпочел иного наследника, но такова воля Господня. По крайней мере Тревор — не чужой тебе человек.

Но она почти не знала его и видела всего дважды, когда тот приезжал погостить из Италии. И теперь станет его женой?

Девушка тихо охнула:

— Он приезжает сюда, дедушка?

— Конечно, иначе как бы ты могла с ним обвенчаться? — раздраженно бросил дед и, не дожидаясь ответа, показал на кресло: — Садись, и я все расскажу подробнее.

Немного помедлив, он начал:

— Как тебе известно, Элизабет, Тревор — внук моего младшего брата. Его отец, Винсент, обесчестил имя Эверсли, сбежав на континент вместе с разведенной женщиной, и к тому же шлюхой. Не стану осквернять твоих ушей рассказами о распутном поведении матери Тревора. Но Винсент хотя бы имел смелость жениться на ней, так что Тревор родился в законном браке. Три месяца назад его мать заразилась сифилисом и умерла позорной смертью. Тогда твой кузен и написал мне. Я не намереваюсь наказывать Тревора за грехи его предков, тем более что в нашем роду, кроме него и меня, больше не осталось прямых потомков мужского пола. Я старею, Элизабет. Тревору Эверсли пора усвоить все, что требуется от него как от будущего графа и хозяина Монмут-Эбби. Ты должна знать также, что я имею право завещать состояние Эверсли кому захочу. И Тревор его получит, если возьмет в жены тебя. Его ответ показал, что здравого смысла у молодого человека хватает. Вы, естественно, будете жить здесь, со мной, пока Господь не призовет меня к себе.

— Но, мне кажется, кузен не обращал на меня ни малейшего внимания, дедушка.

— С вашей последней встречи прошло четыре года. Ему сейчас почти двадцать восемь. Взрослый мужчина! Да и ты со временем не становишься моложе, так что не желаю слышать от тебя всякую романтическую чепуху. Уж я позабочусь, чтобы он хорошо с тобой обращался.

— Как вам угодно, дедушка, — покорно кивнула Элизабет.

— Он приезжает на следующей неделе. Тогда и объявим о помолвке.

И граф, словно позабыв о присутствии внучки, равнодушно отвернулся, бросив на прощание:

— Можешь идти, Элизабет. И пришли ко мне Сабрину.

Элизабет будто на крыльях выпорхнула в коридор, но тут же опомнилась и заставила себя идти медленно, хотя не сумела сдержать радостной улыбки. Какую бы неизвестность ни таил в себе будущий брак, сейчас это не важно. Главное, что она теперь невеста! И выходит замуж не за кого-нибудь, а за будущего графа Монмута! И это после того, как она почти отчаялась, что какой-либо джентльмен обратит на нее внимание, даже несмотря на весьма солидное приданое. Во время пребывания в Лондоне она получила всего два предложения, да и то от очевидных охотников поживиться чужими деньгами, мотов и распутников. Наконец-то ее перестанут преследовать ехидные намеки и язвительные замечания об участи старых дев, бесцеремонные сравнения с сестрой.

Обычно блеклые глаза Элизабет неестественно ярко сверкнули. Самое главное не это! Ей предстоит в недалеком будущем стать графиней Монмут!

Элизабет почувствовала, как пальцы Тревора ласкают ее плечи, и, наградив его рассеянной улыбкой, углубилась в свои размышления: действительно ли мертва сестра.

— Я боюсь за Сабрину, — заявила она вслух, пытаясь игнорировать настойчиво ползущую к груди руку. Тревор резко отшатнулся.

— Представь, я тоже, — заверил он сухо. — Жаль, что все так получилось. Поистине жаль.

— Возможно, она все-таки сумела отыскать убежище, — продолжала Элизабет, слегка вздернув подбородок. — Она так прелестна и полна жизни, что всякий готов прийти ей на помощь, как по-твоему? Я сама видела, как джентльмены лезли из кожи вон, лишь бы угодить ей. Но она только смеялась и поддразнивала их.

— Желаешь, чтобы твоя дорогая младшая сестренка вернулась в лоно семьи? Ну да, разумеется, ты все бы отдала ради такого события. Возможно, тем оно и кончится. Я, со своей стороны, буду в полном восторге и тоже попытаюсь угодить ей, чем могу, не так ли, дорогая?!

Элизабет затрепетала. Он снова победил.

— Если она и вернется, — с тихой яростью проговорила она, — то, уверяю тебя, Тревор, ненадолго.

Филип развязал галстук, бросил на диван и устало опустился на стул у постели Сабрины, подозрительно глядя в миску с супом. Не слишком аппетитно он выглядит! Филип никак не мог понять, что сделал не так. Очевидно было одно: сама попытка проглотить хотя бы ложку этого варева будет настоящим подвигом. Но есть надо!

Он еще раз посмотрел на бульон с волокнистыми овощами и пересоленной ветчиной и решительно принялся опустошать миску, пока не съел все, до последней капли. И лишь потом, облегченно вздохнув, откинулся на спинку и закрыл глаза. Интересно, встревожит ли Чарлза отсутствие друга? И как скоро пошлет он на поиски?

Филип горько усмехнулся. Что за идиотские мысли? Вряд ли кому-нибудь пришло в голову, что он попал в беду. Скорее всего его отсутствие объяснят очередным любовным приключением. Нетрудно вообразить, какими непристойными шуточками станут обмениваться джентльмены, расписывая его воображаемые похождения с первой же встреченной смазливой девчонкой. Должно быть, немало пари уже успели заключить относительно исхода его приключения. Жаль, что он так и не сможет оправдать их разыгравшегося воображения.

Филип с тревогой посмотрел на Сабрину, метавшуюся во сне. Ее прекрасные волосы спутались, и он, наклонившись над девушкой, пригладил рыжие пряди и заплел, как умел, длинную косу. Результат получился не таким уж блестящим, но для первого раза сойдет.

Интересно, из какой она семьи? Речь правильная, без малейших следов йоркширского акцента. Видно, что Сабрина получила неплохое образование. Филип невольно представил, что она жила с холодной, бесчувственной, властной мачехой и слабым, безвольным отцом, иначе как могла воспитанная девушка знатного рода отважиться на подобный поступок!

— Итак, дорогая, — обратился он к спящей, — будь уверена, я постараюсь докопаться до истины, даже если для этого придется проникнуть в твою прелестную головку и вытащить правду на свет Божий!

Он потрогал ее лоб и выругался. Сухой и горячий. Значит, горячка не пощадила ее.

Девушка неожиданно распахнула глаза и, вперившись в него невидящим взглядом, принялась сбрасывать одеяла.

— Нет! — пронзительно вскрикнула она. — Ты не можешь, дедушка! Нет! Мой бедный Дьябло, нет!

Филип схватил ее за плечи и прижал к подушке.

— Сабрина! Ты слышишь меня? Все хорошо. У тебя жар. Но он скоро пройдет, клянусь, ты выздоровеешь.

Она опустила ресницы и обмякла. Филип разжал руки, но девушка неожиданно встрепенулась и ударила его в грудь кулаком.

— Ублюдок! Немедленно отпусти меня, слышишь?

Что творится в ее мозгу? Неужели опять приняла его за Тревора?

Сабрина заплакала, и у Филипа сжалось сердце. Ему не вынести этого! Он привлек ее к себе и начал укачивать.

— Все пройдет, милая. Я не лгу. Доверься мне. Даю слово, никто на свете больше не посмеет обидеть тебя. Ты должна отдыхать и поправляться. Как только выздоровеешь, будешь колотить меня сколько душе угодно.

Сабрина наконец успокоилась. Он решил было, что она сейчас заснет, но девушка вновь стала вырываться и, нахмурившись, объявила:

— Здесь ужасно жарко. Почему? Мне это не нравится. Вы что, рассудок потеряли? Пытаетесь меня поджарить заживо?

Он вспомнил жестокую лихорадку, терзавшую Люциуса, снедавшую брата изнутри.

— Сейчас станет прохладнее. Попытайся не думать об огне.

Он дал ей воды, но, сделав несколько жадных глотков, Сабрина неудержимо закашлялась. Наконец ей удалось осушить стакан, и она бессильно опустилась на постель, однако бред ее не прекращался:

— Пожалуйста, Мэри, я пробовала забыть о жаре, но ничего не получается. Открой окно, иначе я задохнусь. Палит… солнце палит…

Ей казалось, что она умирает. Раньше она всегда гадала, как это будет. Все очень просто: ее жарят заживо, только пламя разгорается в ней самой. Медленно, но верно испепеляет ее. И чей-то голос доносится с небес. Кто это? Кажется, она знала его, но сейчас никак не вспомнит.

— Лежи смирно, Сабрина, — услышала она. — Сейчас боль и жар уйдут.

Но разве такое возможно? Неумолимый огонь пожирал ее, но вдруг к лицу прижалось что-то восхитительно прохладное.

— Ну вот, только не сопротивляйся. Разве тебе не хорошо?

Откуда-то повеяло свежим ветерком, и мокрая ткань легла на ее грудь. Сабрина непроизвольно выгнулась, желая, чтобы это продолжалось вечно, чтобы живительная влага проникла во все поры ее тела. Сильные руки перевернули ее, и Сабрина вскинулась, но тут же ощутила, как по ее спине скользит влажная ткань, охлаждая кожу.

Остаток дня и вечер Филип неутомимо обтирал девушку. Слабая улыбка появилась на его губах, когда он убедился, что сумел, пусть и ненадолго, сбить ей температуру. На мгновение ему показалось, что он видел ответную улыбку, но Сабрина тут же мирно заснула.

Филип разделся, взял одеяло с кровати и устроился в огромном кресле у камина, прислушиваясь к вою ветра и ударам снежных вихрей в стекла. Как приятно в такую погоду греться у огня! Он проведет ночь здесь и, поскольку славился чутким сном, непременно услышит, если Сабрина проснется. Годы войны на Пиренеях приучили его к простому правилу: любитель крепко спать рискует упокоиться навсегда. Небольшие отряды французов, переодетых крестьянами, частенько пробирались в лагеря англичан под покровом ночи и расправлялись с врагами. Филип никогда не забудет ужасный булькающий звук, исторгшийся из перерезанного горла сержанта, старого закаленного солдата-девонширца. Филип поймал его убийцу и задушил собственными руками, но сержанту уже ничем нельзя было помочь. Он вновь ощутил приступ тошноты и ту бессильную ярость, пожиравшую его, когда он стоял над телом девонширца.

Филип тряхнул головой. Он измучен, смертельно измучен. Но зато не отдал Сабрину ненасытной смерти.

Он поднес к свече руки с тщательно ухоженными ногтями. Руки джентльмена, чье единственное занятие — развлечения. Кто бы мог подумать, что в нем жива память о кровавом насилии и бойнях войны?

Филип прижал фитиль, глубоко вздохнул и откинул голову на спинку кресла. Странно, что эта незнакомая больная девушка сумела пробудить в нем воспоминания о прошлом, которые он считал похороненными глубоко в душе.

Глава 8

Мисс Тереза Эллиот хмуро уставилась в бокал с шампанским, подняла голову и, заметив, что хозяин более не уделяет ей достойного, по ее мнению, внимания, процедила:

— В самом деле, Чарлз, должны же вы иметь хоть какое-то представление о том, где сейчас его сиятельство? Вы, кажется, утверждали, что лично объяснили ему, как добраться до Морленда. Но где же он? Я хочу его видеть!

— Я подробнейшим образом растолковал, где находится мое поместье. Не понимаю, что его задержало.

— По-моему, ваше недоумение не суть важно сейчас. Неужели вы ничуть не тревожитесь? Злосчастный буран превратил округу в белую пустыню. Что, если Филип лежит где-то, беспомощный, умирающий? Да сделайте же хоть что-нибудь!

Чарлз взглянул в хорошенькое личико гостьи и с тоской подумал, что, где бы ни был в эту минуту Филип, тот в более выгодном положении, чем он здесь. Мисс Эллиот обворожила его в Лондоне, но в Морленде едва не свела с ума! Достойная всяких похвал способность скрывать от окружающих дурные стороны своего характера в столице, похоже, не распространяется на провинцию. А может, дело в том, что Филипа здесь нет и поэтому Тереза не заботится так тщательно о своих манерах.

— Ведете себя так, словно вам все равно, если бедняжка Филип погибнет. А это вполне вероятно в такую богопротивную погоду!

Она почти швырнула бокал на столик. Любимый хрусталь мамы! Остается надеяться, что он не пострадал.

— Разве не вы сообщили, что камердинер Филипа уже здесь? Почему, спрашивается, он преспокойно развалился у огня, когда его хозяин, возможно, замерзает в снегу? Как вы могли не допросить его, не добиться связных ответов?!

Последняя фраза переполнила чашу терпения хозяина. С него довольно! Чарлз обладал безупречными манерами, был великолепно воспитан и, имея трех сестер, прекрасно умел утешить страдающих девиц и всегда считался с их тонкой чувствительностью, но это уж слишком.

— Мне начинает казаться, Тереза, — произнес он сладчайшим голосом, который любой из его друзей счел бы опасным признаком, — что шампанское несколько притупило ваши мыслительные способности. Я, естественно, поговорил с Дамблером. Он чрезвычайно взволнован, но, к сожалению, ничего не знает о местопребывании Филипа. Заметьте, он не пил и поэтому способен вполне связно изложить все, что произошло.

К сожалению, Тереза, не обладавшая особым чувством юмора, осталась глуха к иронии и, отмахнувшись прелестной ручкой, не знавшей в жизни ни минуты труда, презрительно фыркнула:

— Слуга, очевидно, лжет! Мерзкий лентяй! Считает, что, если хозяина нет, можно преспокойно бездельничать! Ни за что не поверю, что виконт послал его вперед, лишь потому что пожелал обследовать окрестности. В одиночестве! Чушь и вздор! Что тут можно увидеть зимой? Это не Лондон и даже не Бат! Вы просто обязаны во всем разобраться, Чарлз! Поговорите с ним еще раз, да построже, допросите как следует и поймете, что я права.

Остается либо немедленно покинуть эту комнату, либо придушить ее, третьего не дано!

Чарлз сделал знак лакею наполнить бокал мисс Эллиот. Хорошая мысль! Он напоит эту змею до умопомрачения, может, тогда удастся заставить ее замолчать, а утром она головы не поднимет от страшного похмелья. Уверения Дамблера в том, что виконт отпустил его с целью проехаться немного по дорогам Йоркшира, вовсе не показались ему странными. Он знал Филипа еще со времен совместной учебы в Итоне. Тот неизменно и всегда шел своей дорогой. Так что Чарлз исключал возможность гибели друга. Филип беспомощно лежит в снегу, ожидая смерти? Не такой он человек, чтобы заблудиться, хотя бы и в незнакомом месте. Скорее всего его вынудили задержаться чрезвычайные обстоятельства.

Между тем пальчики Терезы настойчиво теребили рукав изумительного сюртука, сшитого парижским портным Готье, который придумал этот фасон специально для Чарлза.

— К сожалению, Чарлз, вы, как любой мужчина, терпеть не можете прислушиваться к женским пророчествам. Но помяните мое слово, это добром не кончится. Умоляю, пообещайте послать на поиски Филипа не позднее утра.

Чарлз осторожно высвободил руку. Черт, ее острые коготки оставили след в мягком бархате! Его камердинера удар хватит!

Разглаживая дорогую материю, он успокаивающе заметил:

— Тереза, пока буран продолжается, выходить из дома небезопасно. Любой человек немедленно заблудится и потеряет дорогу, едва оказавшись за воротами. Я не желаю, чтобы на моей совести лежала смерть невинных людей. Нужно подождать, пока метель уляжется, и если Филип не появится, мы попробуем его отыскать.

При этом он глядел на ее прелестную белоснежную шейку, с непристойным сладострастием воображая, как его пальцы впиваются в гладкую кожу. Но тут же поняв все неприличие подобных фантазий, Чарлз вздохнул и пропел особым вкрадчивым тоном, всегда неотразимо действовавшим на мать. Та неизменно расплывалась в улыбке и называла его своим дорогим малышом.

— Поверьте, сейчас мы ничего не сумеем поделать. Чем вы хотели бы заняться? Поиграть в карты? Или предпочтете потанцевать?

Тереза сделала несколько глотков превосходного шампанского, купленного еще его покойным отцом, и едва заметно улыбнулась. По правде говоря, она была уверена, что Филип в настоящий момент с комфортом расположился в какой-нибудь гостинице или соседнем имении, потягивает теплый эль и флиртует с самой хорошенькой девушкой, которая только нашлась поблизости. Всем было известно, что после своего возвращения в Англию Филип, страдавший от раны в плече, полученной в сражении под Сьюдад-Родриго, всячески избегал малейших неудобств.