– Расскажи мне все, – попросил Меррик. Ларен вновь спрятала лицо и продолжала убаюкивать Таби. Малыш высвободился из ее объятий, опустился на колени рядом с сестрой. Нагнувшись, он коснулся кончиками пальцев лица Ларен:

– Опять приходили злые люди?

– Да, Таби, но это сон, всего лишь сон.

– Какие люди? – спросил Меррик.

– Это просто сон, кошмар, который снится мне всякий раз, когда я сильно устаю. Извини, что разбудила тебя, это так глупо. Мне привиделся кошмар, Меррик, только и всего.

– Ну да, – сказал он, поднимаясь. Поглядев на Ларен в бледном свете зари, он увидел, что девушка вновь гордо задрала подбородок.

Повернувшись, он вышел из палатки.

Ларен слышала, как Меррик будит своих людей и они, кряхтя, подымаются. Она крепче прижала Таби к себе, наставляя:

– Ты не должен ничего говорить Меррику о нашей прежней жизни. Ты и не помнишь толком ничего, только запутаешь всех. Это было так давно, Таби, все уже в прошлом.

– Тогда почему тебе по-прежнему снится плохой сон?

"Ох уж эти дети, – подумала Ларен, целуя щечку малыша, – они сразу доберутся до самой сути”.

– Потому что нам выпали плохие времена, – честно ответила она, – плохие и страшные, но теперь мы в безопасности.

– Меррик позаботится о нас?

Ее огорчила уверенность, с которой Таби произнес эти слова, он слишком доверяется Меррику, а Ларен не могла полагаться на викинга, человека свирепого и беспощадного. Она не вручит ему ни свою безопасность, ни свои надежды, ни, тем более, будущее Таби. За два года она успела изучить мужчин, злобных, жестоких, коварных, они всегда брали то, чего им хотелось, не испытывая ни раскаяния, ни сожаления. И к тому же Ларен уже знала, что излишняя уверенность в ком-либо или в чем-либо ведет к смерти, а то и к более жалкой участи (впрочем, что может быть хуже смерти?). Она припомнила порку, которую задал ей Траско. Тогда она чуть не умерла. Машинально Ларен расправила плечи, потом легонько наклонилась вправо, влево. Рубцы еще чуть-чуть стягивали спину, но боль, гложущая боль давно прошла.

– Я не хочу, чтобы он заботился о нас, – сказала Ларен, обращаясь к Таби. Голос ее прозвучал чересчур резко, Таби отшатнулся. – Нет, мой хороший, Меррик вовсе не должен тревожиться о нас, он ведь – мужчина, а мужчины не любят отвечать за тех, кто не принадлежит к их семье. Пока Меррик кормит нас, это верно, а потом я возьму все в свои руки. Мы забрели слишком далеко от дома, но скоро, совсем скоро, вернемся.

Интересно, а сама она верит в это? Как же им вернуться, так и не узнав своего врага в лицо? И снова, уже в тысячный раз Ларен ломала себе голову, гадая, во что мог превратиться ее родной дом за эти годы.

С громкими радостными криками и благодарственной молитвой Тору мужчины наконец столкнули ладью в Рижский залив. Путь волоком занял неделю, их задержал свирепый ливень, подвергший испытанию и силы гребцов, и их стойкость, однако он продолжался лишь полтора дня, правда, это было крайне неприятно, но не так уж страшно. Ладья закачалась на ровных водах залива, и все, не исключая Ларен, с облегчением вздохнули.

Никто не пытался напасть на них в пути. Тор позволил им совершить безопасный переход, они выручили много денег за свои товары, и все восхваляли богов. Вечером, когда они разбили лагерь, Ларен взялась приготовить нечто вроде праздничного ужина.

Спина у Ларен зажила, но она по-прежнему быстро уставала, и эта слабость раздражала девушку, ей казалось, что ее тело ей неподвластно. Меррик расхохотался, услышав, как Ларен клянет себя за недомогание, подбирая выражения столь же цветистые, как пестрые птички, которых они повстречали в лесу. Зато теперь Ларен могла глядеть на Таби и не огорчаться, его впалые щечки уже округлились, он распрямился, голод теперь не скрючивал его, глазки засветились, ушла тупая покорность судьбе и немой жалобный вопрос, на который старшая сестра не могла ответить. Она слышала смех брата, и это казалось ей самым прекрасным. В ту минуту, когда мужчины праздновали благополучное прибытие, Меррик внезапно подхватил Таби, подбросил его высоко в воздух, раскачивая у себя над головой. Таби хохотал и визжал от восторга, а Ларен стояла подле, наблюдая за ними, прислушиваясь к веселью своего братика. К ужину мужчины доставили дичь. Ларен порезала мясо толстыми ломтями, приправила ягодами и можжевельником и, завернув его в широкие листья клена, смазанные жиром, потушила.

Набив брюхо, сытые и довольные викинги потребовали, чтобы Деглин завершил повесть о Грунлиге Датчанине.

Однако Деглин нынче пребывал не в духе. Несколькими днями раньше Меррик поручил ему смотреть за шкурами, вытряхивать их и хранить в чистоте, а главное, следить, чтобы они не намокли на дне ладьи. Деглин считал подобное поручение для себя унизительным, но Меррик настоял на своем, и Деглин подчинился и, выполняя приказ, ворчал без устали, так что товарищи начали уже покрикивать на него, а Меррик с трудом удерживался от желания свернуть ему шею.

Поэтому вечером Деглин отказался рассказывать, пояснив, что сочинять истории ему помогает его гений, а теперь гений утомился, выбивая и чистя шкуры, поскольку подобная работа недостойна его ремесла я таланта. Скальда надо уважать, а не принуждать его трудиться, точно раба, – тут Деглин покосился на Ларен, которая хлопотала, добавляя к мясу овощи, и прибавил: вот она – рабыня, стало быть, ей и следует поручить заботу о шкурах.

– У нас не так уж много мехов, – возразил ему Меррик, – мы оставили их в подарок своим родным. Я поручил тебе легкую работу, Деглин, и притом очень важную.

Но Деглин расфыркался и сказал, что у него кишки болят от “ее” мерзкой стряпни, – с этими словами он удалился в сосновую рощицу и там облегчался по меньшей мере в течение часа. Мясо получилось на редкость вкусным, но Ларен не пыталась возражать Деглину – Мужчины и так сердились на него. Кое-кто из них принялся швырять в море камешки, соревнуясь в меткости. Все они изнывали от скуки.

И тогда Ларен сказала:

– Я много думала о Грунлиге Датчанине. Быть может, мне удастся продолжить историю, которую начал Деглин.

Мужчины уставились на Ларен так, словно та лишилась рассудка. Это ведь всего-навсего женщина. Она умеет готовить – замечательно, однако…

Ларен угрюмо глядела на них, храня молчание. Таби, устроившийся на коленях у Меррика, удобно прислонившийся к его груди, попросил:

– Расскажи, Ларен. Ты замечательно рассказываешь сказки!

– Да, – без особого энтузиазма подхватил Олег, – делать нам все равно нечего. Расскажи, как сумеешь.

– Я набил себе брюхо дичиной, и мне все равно, чем наполнятся теперь мои уши, – отозвался старый Фиррен. – Давай, малышка.

Меррик не проронил ни слова. Викинг держал на руках Таби и молчал, но Ларен понимала, что он, как и все остальные, уверен: женщина не в состоянии сплести историю, которая представляла бы интерес для мужчин. Все знают, что женщины не обладают таким даром. Скальдом должен быть мужчина и только мужчина, это всем известно.

Ларен понизила голос, наклонилась поближе к слушателям, чтобы завладеть их вниманием (так всегда делали сказители во дворце ее дяди). Слова гладко " полились с ее языка:

– Грунлиг сказал: руки мои умерли. И все его люди опечалились, увидев, в какие страшные, жалкие закорючки превратились его пальцы. Казалось, пришел конец могучей силе и дивной отваге, воина. За несколько месяцев Грунлиг даже в росте уменьшился, потому что ходил теперь сгорбившись, опустив голову и уставившись в землю: в сердце его не осталось надежды, и он не желал обратить свой взор к небу.

Все его друзья умолкали, когда Грунлиг проходил мимо. А потом Грунлиг куда-то исчез. Многие решили, что он ушел умирать, ведь ничто больше не привязывало богатыря к жизни. Он лишился своей силы, утратил гордость, а они-то и составляли его достоинство, благодаря им он верил в собственное величие. Однако тремя днями позже Грунлиг возвратился, все такой же бледный и молчаливый.

Враги ликовали, хотя и боялись еще открыто проявлять свое торжество, поскольку многие – и ближние соседи и дальние – любили Грунлига, и не стоило при них радоваться постигшему Датчанина несчастью. Однако злые люди уже составляли собственный план, потому что низким завистникам честь неведома. То были не викинги, отважные воины, а саксонские разбойники, трусливые и жадные, они думали только о предательстве и измене, им хотелось прибрать к рукам все богатство Грунлига.

День за днем они уводили его боевые корабли и его рабов, растаскивали золото и серебро. Они убивали людей Грунлига и угоняли скот. Один из них возмечтал даже похитить жену Грунлига, красавицу Селину.

Так это началось, и так это продолжалось. Люди Грунлига умоляли своего господина о помощи, но Грунлиг не отвечал им, он все ниже опускал когда-то гордую голову и пил пиво до позднего вечера, а тогда без чувств падал под стол, и рабы относили его в постель. Наступил день – вернее сказать, это случилось как раз на рассвете, жарким летом, – когда Парма, злобный работорговец из Уессекса, решил прокрасться в усадьбу, где жила Седина. Парма был высокого роста, темноволосый, с густыми сросшимися над переносицей бровями. Он давно затаил ненависть к Груилигу и думал, что наилучшей местью будет не убийство некогда славного вождя, а гибель его любимой жены. Когда-то Грунлиг расправился с братом Пармы, который, напившись допьяна меду, загнал насмерть лучшего коня викинга. За это Парма и хотел отплатить Датчанину. В то утро он подкараулил Селину, когда женщина сидела одна у ручья, бессмысленно глядя на дальние горы и размышляя о своем супруге и постигшем его несчастье. Парма бесшумно подобрался к ней и, остановившись за спиной у Селины, произнес:

– Мое имя – Парма, и я пришел за тобой, Селина, жена Грунлига. Я обойдусь с тобой так, как хотел бы поступить с твоим мужем, Грунлигом, если б он попал ко мне в плен. Ты на коленях будешь умолять меня о пощаде, а я запорю тебя до смерти, как Грунлиг – моего брата.

Женщина ничуть не испугалась. Спокойно глядя в лицо негодяю, она ответила:

– Если ты притронешься ко мне, Парма, то будешь раскаиваться в этом до последнего вздоха.

Парма громко расхохотался, ведь перед ним была слабая, ничтожная женщина, самая обычная женщина, но она принадлежала Грунлигу, и потому Парма возжелал ее. Он наклонился, чтобы сгрести ее в объятия, однако, едва он коснулся руки Селины, случилось нечто странное…

Тут Ларен с улыбкой обернулась к Меррику:

– Мой братишка уже уснул. Если вы пожелаете, завтра я продолжу рассказ. Ну как, я вам не наскучила?

Мужчины молча таращились на нее, потом они дружно вздохнули и посыпались вопросы:

– Что же с ним произошло? – настаивал Роран. – Я знаю только одну странность, которая случается, когда мужчина касается женщины: в нем просыпается желание, но это, честно говоря, не так уж и странно.

– Таби вовсе не устал, правда же, малыш?

– Селина умела колдовать?

Меррик ничего не сказал, он с легкой улыбкой посмотрел на Ларен, а потом громко расхохотался и, возвысив голос, издал радостный клич. Все подхватили, смеясь, весело восклицая, и, прежде чем Ларен вернулась в палатку в тот вечер, она успела заработать четыре маленькие серебряные монетки. Девушка сжала кулак, потом разжала и стала глядеть, как они сверкают на ее ладони.

Четыре монетки за вечернюю сказку. Засыпая, Ларен все еще ломала себе голову, придумывая, что же такое могло случиться в тот момент, когда Парма дотронулся до руки Селины.

Днем позже они вошли в Балтийское море, и все гребцы взялись за весла, потому что ветер сник и вода казалась такой же спокойной и безмятежной, как душа Меррика. Викинг смолк и погрузился в раздумье, старый Фиррен надеялся, что вождь грезит о новых приключениях. Кормчий осторожно вел ладью, избегая полузатопленных бревен.

– Если ветер будет попутный, мы доберемся домой за пять дней, – ближе к вечеру заметил Меррик.

Ларен подошла и встала рядом с ним. Днем Меррик учил Таби грести, и теперь малыш, страшно устав, заснул у него на коленях. Меррик облокотился на большое весло и, обернувшись к Ларен, продолжал:

– Мы решили, что должны принести жертву Тору, и тогда боги наполнят ветром наши паруса. Я думаю, что ты вполне подходишь для этого.

Ларен резко отшатнулась и чуть не упала. Мужская рука уже подстерегала ее сзади. Ларен прыгнула вперед, пытаясь уйти от палачей, и рухнула на грудь Меррику. Меррик не дотронулся до нее, он весело ухмылялся:

– Мы не собираемся дарить Тору девушку, достаточно будет, если ты продолжишь нынче вечером повесть о Грунлиге, а то, чего доброго. Тор откажется помогать нам.

– Только сперва приготовь ужин, – попросил Эллер, – мы никак не можем решить, что нам больше нравится, еда или сказка.

– А ты прямо-таки чуешь ужин, верно? – подмигнул ему черноглазый Роран.

– Ага, мне бы куропаточку, с зеленью, фасолью и грибами.

– У них только и забот, что о еде, – снисходительно улыбнулась Ларен, ее нелепый страх уже миновал:

– Уж я набью ваши кишки, – посулила она и внезапно запнулась, бросив взгляд на Деглина.

На лице скальда застыла холодная ярость, и Ларен по-настоящему испугалась, потому что опыта в подобных делах у нее уже было предостаточно. Мужская злоба скоро проявится в насилии, пусть Деглин и не воин, подобный Меррику, но очень опасен, ведь он – мужчина и к тому же скальд, который так гордится своим искусством, а Ларен ступила на его территорию, все равно что плюнула ему в лицо. Ларен вспомнила о четырех монетках, спрятанных в карманах ее штанов.

Только деньги позволят ей обрести свободу, на Меррика вряд ли подействуют женские чары или хорошая стряпня. Только деньги. Ларен тихо произнесла:

– Я расскажу вам, что произошло в тот день, но за это обещайте не храпеть так громко рядом с моим шатром.

Старый Фиррен так расхохотался, что слишком резко повернул кормило. Очередное бревно ударило в борт ладьи, и все судно содрогнулось.

– Что ты называешь своим шатром, рабыня? – крикнул Деглин. Голос сказителя был глубок, ясен и холоден, как простиравшаяся во все стороны морская гладь. – Ту палатку, где Меррик спит с тобой, да? Это мы должны попросить тебя, чтобы ты потише орала, когда он наминает тебе живот.

Меррик негромко остановил его:

– Довольно, Деглин. Твои тщеславие и заносчивость лишили тебя слушателей. Ты предпочел дуться и ворчать, отказался продолжать свою повесть, рассчитывая наказать нас. Стало быть, девушку винить не за что.

– Она не может быть скальдом! – завопил Деглин. – Ничтожество, рабыня, нищая оборванка, тебе следовало бросить ее в Киеве, убить! Я не желаю слушать, как она грязнит мое ремесло своими жалкими потугами. Она – всего-навсего женщина, а в бабе хороши только две вещи – ее стряпня и то, что у нее между ног. Раз Ларен обладает этими талантами, я страшно рад за тебя, Меррик.

Меррик неторопливо поднялся на ноги, передал спящего Таби Кливу. Клив напряженно выжидал.

Меррик нагнулся над Деглином, который слегка растерялся, хотя глаза его по-прежнему полыхали гневом и ненавистью и он не отводил потемневшего взгляда от Ларен.

– Я приказал тебе замолчать, – напомнил Меррик.

– Но она…

Наклонившись, Меррик ухватил Деглина за ворот рубахи и, заставив скальда подняться, притянул его вплотную к себе:

– Заткнись, не то пожалеешь. Теперь голос сказителя сделался мягким и вкрадчивым, он звучал искренне и убедительно:

– Конечно, мой господин, я никогда не посмею оскорбить тебя, только она… Да-да, ты прав. Я должен выполнять твои пожелания и не проявлять неудовольствия и впредь буду все делать с охотой. Сегодня я продолжу свое повествование и не стану обижать своих друзей. Вам никогда больше не придется слушать рабыню.

Меррик растерялся. Он отпустил Деглина и, вновь вернувшись к ларю, который служил ему скамьей, взглянул в сторону Ларен. Но девушка низко опустила голову, и он не мог разглядеть ее лица. Никакого выхода из этого положения он не видел. Деглина все уважали как скальда. Меррик объявил:

– Сегодня Деглин расскажет историю Грунлига Датчанина.

Никто не отозвался на эти слова. Меррик сел. Ладья выровнялась и быстро поплыла по спокойным водам. Все вернулось на круги своя. Ларен почувствовала, как закипает в ней ярость, но за прошедшие два года она научилась скрывать разочарование, вот только с Мерриком девушка не сдерживалась. Теперь придется. Против собственной воли Ларен обернулась к Деглину. Скальд усмехнулся ей, и эта улыбка не показалась Ларен доброй.

Четыре серебряные монетки, только четыре… Вечером Ларен вместе с Кливом и старым Фирреном хлопотала, готовя ужин. Она не прислушивалась к беседе мужчин, занятых своими делами, трудилась молча, напоминая себе, как она должна быть благодарна Меррику хотя бы за то, что и она, и Таби остались живы. Ночное небо казалось высоким и" ясным, сияли звезды, луна округлилась. Лагерь разбили у самой воды, ладью вытащили на узкую отмель, накрыли сосновыми лапами, расставили палатки, разожгли в нескольких местах костры, и запах жаркого уже наполнил нежный вечерний воздух.

После ужина, когда мужчины разлеглись на шкурах, поближе к огоньку, поглаживая набитое брюхо, Деглин встал, поднялся во весь свой (не слишком величественный) рост, откашлялся и сделал глоток эля, чтобы придать мягкость голосу. Он оглядел слушателей, проверяя, готовы ли они уделить ему внимание, и заговорил:

– Когда Грунлиг Датчанин увидел свои обмороженные руки, он понял, что все кончено для него. Он привык полагаться на свою силу и всегда чувствовал себя уверенно, а теперь богатырь утратил свою гордость – враги не могли убить его, зато Грунлиг сам себя уничтожил. Датчанин был горд, не знал себе равных, обладал великой сноровкой и мощью и лишь себя винил за то, что руки отныне не служат ему. Он оглядел их, увидел почерневшие скрюченные пальцы, синюю полоску ногтей, загибавшихся по краям. Тогда он позвал своего сына и сказал ему:

– Иннар, моя жизнь подошла к концу. Все, это я оставляю тебе, будь осторожен, не погуби себя так необдуманно, как я.

Он прижал сына к своей груди, а затем отослал его. Тремя днями позже люди нашли Грунлига мертвым на дне расселины. Он приказал рабу, чтобы тот отрубил ему руки, и они лежали рядом с мертвым телом, скрюченные и почерневшие, утреннее солнце освещало их своими лучами. Все поняли, что Грунлиг смотрел на отрубленные кисти до той минуты, пока последняя капля крови не покинула его тело, и тогда Грунлиг умер.

Иннар не оплакивал отца, ибо считал, что тот выбрал правильный путь. Иннар был столь же горд, как и его отец, и верил в свои силы, но не слишком-то уважал покойника, из чьего семени появился на свет, и не собирался рубить быков надвое или подчинять людей своей воле, потому что не обладал великой силой отца. Вместо этого Иннар решил пуститься в плавание, так как полагал, что отец оставил ему недостаточно серебра. Собрав дружинников Грунлига, он объявил им, что отправляется в Киев, а по пути они захватят рабов и продадут их на рынке Каган-Руса. Иннар думал, что он очень отважный, потому что его окружали люди отца, славные опытные воины, отлично умевшие убивать и грабить. Они всегда защищали Иннара, исполняя свой долг. Они перебили множество диких племен по пути к Киеву и захватили в плен десятки женщин. Иннар, празднуя успех, заставлял своих людей говорить, будто это он один истребил туземцев, и всем велел воспевать и прославлять его отвагу и мудрость.

Дружинники Меррика начали украдкой посматривать друг на друга, взгляды их выражали гнев, растерянность, непонимание. Поднялся ропот.

Деглин торопливо продолжал:

– Особенно хорошо Иннару удавались сделки на рынке рабов. Но однажды он заметил тощую, сгорбленную девушку, одетую в лохмотья. Эта рабыня пришлась ему по вкусу, и потому он купил ее и повез к себе домой. Иннар не знал, что приобрел ведьму, которая не желала быть женщиной – она мечтала обрести свободу, умение и таланты мужчины. Она пыталась делать то, что обычно делают воины, – и, конечно, ей это не удавалось. Тогда в ней разгорелся гнев против всех викингов, поскольку она поняла, что намного ниже их…

Возмущенные голоса звучали теперь все громче, заглушая рассказчика. Люди поглядывали на Меррика, но его лицо оставалось равнодушным. Меррик выдержал паузу, задумчиво рассматривая Деглина, наконец поднял руку, призывая своих людей успокоиться, и сказал:

– Не стоит продолжать эту историю так, как ты начал, Деглин. – Голос его упал до шепота, и Ларен содрогнулась в испуге. – Поведай нам, что произошло дальше с Иннаром, человеком, который недостаточно уважал своего отца.

– Он переменился, господин мой, да-да, он исправился, – поспешно подхватил Деглин. – Когда Иннар разбогател, то вновь почувствовал почтение и любовь к родителю, который наделил его всеми дарами, принесшими ему столько благ. Иннар добился великой чести и уважения от своих соседей, потому что стал лучшим среди всех купцов, а злую рабыню он убил и привез домой много серебра, и богатство его превзошло самые смелые мечты его отца. Иннар взял в жены девушку, которую еще отец выбрал для него, и она родила ему множество сыновей. Наследник Грунлнга Датчанина не посрамил его имени.

Воцарилось молчание. Наконец его прервал Олег. Высокий, тощий, он угрожающе навис над Деглином и сердито сказал ему:

– Твоя повесть омерзительна, Деглин, в ней полно яда и плохо скрытой лжи. Ты, словно гнус, кружишь вокруг, жужжишь, пытаешься укусить и тут же удираешь, прячешься за трусливыми намеками. В следующий раз я попрошу Ларен поведать нам, что случилось с Грунлигом Датчанином.

Хорошо поставленный голос скальда задрожал от гнева:

– Девчонка ничего не сумеет рассказать! У нее нет ни дарования, ни опыта. Она прикидывается, будто что-то умеет, но ведь она – рабыня, только и всего, ничтожная рабыня, которая не смеет толковать о том, чего не знает. Я этого не допущу. Вот, разве вы не видите? Она ведьма, вносит раздор и уже поссорила нас друг с другом, она околдовала Меррика, опутала его!

Олег выхватил нож и шагнул к Деглнну. Лицо его казалось неподвижным, никто бы и не догадался, насколько серьезны намерения Олега. Меррик остановил друга:

– Не надо, Олег. Деглин вновь позволил своему языку опередить мысли. Ведь так, Деглин?

Деглин глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки:

– Да, я поступил неосторожно. Прости, господин, я подумал: позволь мне рассказать тебе другую историю, она всем понравится.

Олег покачал головой, спрятал нож и, опустившись на волчью шкуру, удобно, поджал ноги:

– Давай, Ларен, – попросил он. – Расскажи, что произошло, когда Парма дотронулся до Селины и почувствовал нечто странное. Продолжай, Ларен.

Ларен колебалась, не зная, как ей поступить. Все с надеждой смотрели на нее, но девушка не могла разгадать выражение лица Меррика. Таби уже задремал, прислонившись головой к груди своего покровителя. Все мужчины закивали, они просили Ларен продолжить повествование, рассказать, что случилось с Пармой и удалось ли Селине избавиться от него. Ларен по-прежнему не сводила глаз с Меррика. Наконец и он кивнул. Тогда Ларен улыбнулась, поднялась на ноги и уже приоткрыла губы, слова готовы были хлынуть из ее уст, и тут она увидела, как Деглин занес кулак, но не успела увернуться. Деглин со всего размаху ударил ее кулаком в лицо, сбил с ног и опрокинул в костер.