Эпоха Регентства (№5) - Графиня

Кэтрин Коултер

Графиня

Глава 1

Разумеется, при первой встрече я и понятия не имела, кто он. Да и не особенно интересовалась… по крайней мере сначала. Только три недели миновало с того дня, как я похоронила дедушку. Мой кузен Питер, чудом уцелевший в битве при Ватерлоо и вышедший из боя без единой царапины, если не считать израненной и кровоточащей души, писал, что не сможет покинуть Париж, пока французы, как всегда, чрезмерно эмоциональные и живущие в постоянном накале страстей, не признают Людовика XVIII, пусть и прирожденного кретина, своим законным королем.

Но в тот момент в отличие от французов я не могла похвастаться особой чувствительностью.

Пока не увидела его.

Я прогуливала Джорджа, своего данди-динмонт-терьера, которого многие из окружающих считали уродливым, как отродье самого дьявола, прогуливала, не обращая внимания на прекрасно одетых людей, неспешно кружащих по парку в ландо, гордо восседавших на своих первоклассных лошадях или просто бродивших по аллеям, как я сама. Мы с Джорджем хранили упорное молчание: Джордж по привычке, а мне просто не хотелось разговаривать с тех пор, как умер дедушка. Джордж не издал ни звука, даже когда я подняла с земли веточку, швырнула на добрых двадцать футов вперед и велела принести: приказ, обычно повергавший его в состояние истерического восторга. Бедняга буквально стелился над землей и не знал покоя, пока челюсти не сжимались вокруг желанной добычи. Сейчас он ни разу не залаял и, хотя метнулся вперед, особого рвения не проявил.

Какой-то мужчина легко опередил Джорджа, поднял ветку, осмотрел, размахнулся и с ослепительной улыбкой бросил ее еще футов на тридцать. Подбоченившись, он стал спокойно наблюдать, как Джордж, по-прежнему молча, несется так быстро, что коротенькие лапки сливаются в одну сплошную неразличимую массу. И вместо того чтобы принести ветку своей любимой хозяйке, то есть мне, этот негодник посеменил к незнакомцу, виляя хвостом в отчетливом ритме, как стрелкой метронома, и опустил «добычу» у его обутых в сапоги ног.

— Джордж, — нарочито громко заметила я, — немедленно иди сюда. Ты, как тебе известно, — король всех собак. Шерсти более густой и шелковистой не найти во всем мире. Господь ежедневно любуется тобой с небес. Ко мне, Джордж! Я вовсе не желаю, чтобы тебя украли!

— Действительно, великолепное животное, — с нескрываемым сарказмом согласился мужчина.

Уж я-то могу отличить иронию от искреннего комплимента! Он же продолжил:

— Судьба благословила его незабываемой внешностью, но клянусь, я и не помышлял о похищении с корыстной целью получения выкупа! Правда, найдутся такие сплетники, гнусные олухи, которые посмеют утверждать, что такая огненно-горчичная шерсть вполне пригодна, чтобы напугать врага, так что ради этого стоит пойти и на кражу.

— Что значит «огненно-горчичная шерсть»? Совершеннейший вздор, смею вас уверить. Термин «горчичный» вообще неприменим к собакам. Это, скорее, оттенки желтовато-коричневого и прелестный красноватый.

Я подошла к тому месту, где стоял наглец, завладевший вниманием моего терьера. Что бы там ни утверждали, но масть Джорджа, особенно горчичные пятна, или, как завистники именуют их, «цвета детской неожиданности», просто великолепна. И в конце концов эти пятна не так уж велики, поскольку сам Джордж в высоту не будет и двенадцати дюймов и весит чуть больше стоуна[1].

Я пригляделась к Джорджу и нахмурилась. Его длинная шерсть совсем спуталась и выглядела ужасно. Вот уже неделю я его не расчесывала — слишком была занята своими невеселыми мыслями. Какая же я нехорошая!

Меня стали терзать угрызения совести.

Что же до Джорджа… этот маленький предатель выглядел просто одурманенным. Я встала на колени, погладила большую уродливую голову, откинула шелковистые пряди и посмотрела в прекрасные глаза.

— Слушай-ка, маленькая неблагодарная скотинка! Я — та, кто кормит тебя, гуляет с тобой, терпит твой непристойный храп, когда ты слопаешь на ночь слишком много тушеного кролика. Я немедленно ухожу и желаю, чтобы ты пошел со мной. Понятно, Джордж?

Джордж фыркнул, повернулся к незнакомцу, который поспешил опуститься на колени рядом со мной, и с обожанием уставился на него влажными очами. Мужчина обезоруживающе пожал плечами.

— Не стоит расстраиваться. Видите ли, животные любят меня. Нечто вроде врожденного дара. Если я не буду осмотрителен, гуляя по Бонд-стрит, все левретки и болонки, которых обожают знатные дамы, вырвутся у них из рук и побегут за мной. Собаки преследуют меня по всей Пиккадилли. Я честно пытаюсь их игнорировать и неизменно возвращаю владельцам. Все зря. Ну что мне прикажете делать?!

Юмор, который отсутствовал в моей жизни вот уже много дней, сейчас озарил меня, слоено летнее солнышко. Я невольно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ прекрасной белозубой улыбкой, подал мне руку и помог встать. Он оказался большим. Настоящим великаном. Но главное, он был чересчур молод. Его присутствие буквально подавляло. Я немедленно отступила на шаг. Потом еще на два. И с каждой секундой мне становилось все больше не по себе.

— Джордж, пора узнать, что приготовила нам на обед миссис Дули. По вторникам она делает специально для тебя что-нибудь вкусненькое с беконом. Представляешь, бекон, зажаренный до золотистой корочки, такой жесткий, что ты можешь хорошенько повозить его по полу, прежде чем он рассыплется на кусочки. Пора, друг мой, пора. Советую не обращать внимания на этого джентльмена. Он может быть мил и добр с тобой здесь, на людях, чтобы показать свои достоинства, но, конечно, не захочет, чтобы ты вцепился в фалды его фрака и тащил до самого дома. Идем же!

Тут я повернулась и отошла, моля Бога, чтобы Джордж последовал за мной, а не сидел перед этим типом, виляя хвостом и забавно, как он один умеет, повернув свою здоровенную башку с настороженными ушами, словно желает спросить: «Интересно, она не врет насчет бекона?»

— Подождите! — окликнул незнакомец, устремляясь за мной с поднятой рукой. — Я не знаю, кто вы…

Но я не стала ждать. И не хотела, чтобы он спросил, как меня зовут. Да и какое ему дело? Разве он не видит, что я в глубоком трауре? Разве не знает, что даже три фута между нами — слишком малое расстояние? Я ускорила шаг. Он так огромен, так высок… Слишком молод, слишком силен. Нет, он не отважится ни на что дурное здесь, в парке, где так много народу.

Я покачала головой, но не обернулась. И едва не вскрикнула от облегчения, когда опустила глаза и заметила семенившего рядом Джорджа с высунутым от усердия языком и веткой в зубах. Хохолок смешно подрагивал — вверх-вниз. Но, добравшись до угла, я все-таки обернулась.

Его уже не было.

Ну? И чего же я ожидала? Что он расправит неизвестно откуда взявшиеся крылья и полетит за мной? Подхватит меня и Джорджа и перенесет в заброшенный старый замок? Нет, он не чудовище, не замышляет ничего дурного, но это мужчина, молодой и, вероятно, непомерно в себе уверенный. Нет никаких сомнений в том, что он способен на такие вещи, о которых и думать-то невыносимо. Зато он рассмешил меня. Надо же!

Мы отправились домой. Джордж — чтобы сожрать огромное количество… нет, не бекона, а тушеного кролика и прохрапеть всю ночь, я — чтобы читать душераздирающую поэму Колриджа… «Огоньки гробовых свечей пляшут по ночам…» Читать и гадать, уж не написал ли он эту строчку в опиумном трансе.

И совсем забыла о незнакомце.

При второй встрече я так и не узнала, кто он. Я была, как и тогда, закутана в черное, но на этот раз накинула еще и густую вуаль. Как и тогда, я вышла из книжной лавки Хукема. Он стоял на крыльце с открытым зонтиком в руках: с серого неба моросил мелкий унылый дождь.

Я остановилась как вкопанная. Очень хотелось спросить, что он тут делает и к чему столь сияющая улыбка, но с губ само собой сорвалось:

— Где это вы так загорели? За последние два дня солнце ни разу не выглянуло.

Улыбка чуть затуманилась, но все же не исчезла до конца, затаившись где-то в уголках губ и ожидая подходящего момента, чтобы превратиться в смех. Я видела, знала это.

— На этот раз вы по крайней мере смотрите мне в лицо, что наотрез отказались сделать в тот день, когда мы встретились в парке. Видите ли, в моих жилах течет испанская кровь, ненавистная моему отцу. Но так уж получилось, что он влюбился в мою мать, Изабеллу Марию, и на свет появился я. Интересно, что сказал бы отец о таком сыне, совершенно не похожем на обычных белокожих розовощеких англичан, будь он жив?

— Что же, это все объясняет. Доброго вам дня, — кивнула я и попыталась удалиться. Но не особенно удивилась, когда дождь вдруг полил как из дырявого ведра. Англия, ничего не попишешь! Только вот я не сразу поняла, что он идет следом и держит зонтик над моей головой.

Я обернулась:

— Спасибо, что не дали промокнуть. Кстати, что вы здесь делаете?

— Увидел с улицы, как вы покупаете книгу. Такая ужасная погода, а у вас даже зонтика нет. Я решил защитить вас от разгула стихии, проводить туда, куда вы спешите, и тем самым заслужить вашу вечную благодарность.

— Прошу прощения, — перебила я, — разгул стихии? Вы в своем уме? Ведь это Англия!

Тут он откинул голову и рассмеялся. Так прямо и рассмеялся над моими словами Я честно пыталась нахмуриться и окинуть его строгим взглядом. Он шагнул ко мне, но я ничуть не встревожилась: кругом было полно людей, спешивших по своим делам.

— Куда проводить вас, мисс?..

Я пошла быстрее. Он легко коснулся моей ладони. Я оцепенела и не шевелясь ждала, что он предпримет.

— Прекрасно, — медленно протянул он, не сводя с меня взгляда.

Я почему-то поняла, что он жаждет откинуть вуаль и посмотреть мне прямо в глаза. Но, разумеется, этому не бывать. Подобная вольность недопустима.

— Я надеялся, — продолжал он, — что Джордж вправе считаться достойным компаньоном и как старый знакомый замолвит за меня словечко еще во время нашей первой встречи. Но он не сделал ничего подобного, а сейчас, к моему величайшему сожалению, его вообще тут нет. Видимо, придется мне найти человека, который и познакомит нас как полагается, с соблюдением всех церемоний. Очевидно, вы строго следуете правилам этикета. Не видите, случайно, среди прохожих того, кто мог бы на секунду остановиться и представить вам меня?

Я едва удерживалась от смеха. Но разве можно веселиться сейчас? Нет, нужно взять себя в руки. Дедушка всего месяц как лежит в могиле! Никакого смеха!

Я уставилась на безупречно повязанный галстук и заставила себя поднять глаза. Упрямый подбородок разделен глубокой ямочкой, а зубы по-прежнему сверкают в улыбке. И только потому, что ливень становился все сильнее, я не ушла от него, хотя ни чуточки не доверяла этой ослепительной улыбке. Просто не настолько я глупа, чтобы промокнуть.

— Чего вы хотите?

— Хочу знать, кто вы, чтобы представиться вашим родителям, родственникам и всем домашним животным и заверить их, что я не какой-нибудь беззаботный повеса, одержимый желанием навеки погубить их прекрасную дочь и сестру. Хочу повести вас съесть мороженое к Гантерсу. Хочу отправиться с вами на прогулку верхом. Хочу снова заставить вас смеяться.

Столько желаний — и все невыполнимые…

— У меня только один брат, вернее, кузен, и он в Париже. Он пустил бы вам пулю в лоб, если бы увидел, как вы мне докучаете.

Улыбка сползла с его лица.

— Под словом «докучаете» вы подразумеваете мою героическую попытку спасти от воды вас и ваши хорошенькие туфельки?

— Ну… не совсем…

— Это только начало. Вижу, вы в трауре, глубоком трауре. Означает ли это, что каждый, кого вы встречаете на своем пути, должен строить подобающую случаю сочувственную мину, стоять с вытянутой физиономией и держать наготове платок?

Какой он мускулистый, широкоплечий! Совсем как Питер! Я распознала прекрасно тренированное тело даже под элегантным костюмом для верховой езды, состоящим из облегающих лосин, белой рубашки с жабо и куртки, в которую не мог бы без посторонней помощи втиснуться ни один мужчина. Наряд дополняли ослепительно блестящие сапоги до колен. Ничего не скажешь, видный джентльмен, как говаривал дедушка.

— Мне не нужен ваш платок. Что же касается вытянутой физиономии, у вас ничего не получится. Ваш рот растянут в перманентной ухмылке.

— Спасибо.

— Это не комплимент, просто нечаянно слетело с языка.

— Знаю.

— Поверьте, я занимаюсь своими делами, не жалуюсь, не прошу участия, не хлюпаю носом, а вы тут появляетесь, как…

— Только не как чертик из табакерки, умоляю!

— Прекрасно. Появляетесь, как безумный дядюшка Альберт, которого мы держим взаперти на чердаке, но он время от времени подкупает сиделку и сбегает.

Он рассмеялся. Ничего не скажешь, чудесный смех — искренний, веселый и раскатистый. По правде говоря, давненько я не слыхивала такого. С той самой поры, как он заговорил со мной в парке. Может, находит меня забавной? Не хотелось бы! Ах, слишком долго в моей жизни не было ничего веселого! Бросив первую горсть земли на могилу деда, я решила, что двадцать один год улыбок и смеха — это более чем достаточно для одного человеческого существа. Более чем достаточно. Дедушка вошел в мою жизнь с той поры, как мне исполнилось десять лет. Когда умерла моя мать, покинул страну отец и Питер уехал в Итон. Дед любил смеяться.

К моему полнейшему конфузу, слезы хлынули из глаз и покатились по щекам.

— Простите меня, — вздохнул мужчина. — Мне искренне жаль. Кого вы потеряли?

— Деда.

— Я лишился своего пять лет назад. Но если быть честным, больше всего мне недостает бабушки. Она любила меня больше, чем ирландские закаты, и твердила об этом с утра до вечера. Видите ли, бабка была родом из Галуэя, где, по ее словам, самые прекрасные в мире закаты. Но когда она полюбила деда, то с радостью распрощалась с закатами, вышла за него и приехала в Англию. В жизни не слышал, чтобы она упоминала об йоркширских закатах.

На мгновение мне показалось, что он сейчас заплачет. Я не желала его излияний. И ему лучше не знать, что испытываю я. Пусть ведет себя, как подобает настоящему мужчине! По крайней мере я узнаю, каков он на самом деле. Мои слезы мгновенно высохли.

Но тут он предложил мне левую руку, поскольку в правой все еще был зонт. Лило так, что мы оказались словно заключены вдвоем в крохотном сером мирке, где больше никого не осталось. Мне это не нравилось, но зонт был такой большой и так надежно защищал! На меня не упало ни капельки!

— Нет, — отказалась я, глядя на большую ладонь незнакомца. Подумать только, даже перчатки не надел! Зато кожа такая же загорелая, как на лице, а пальцы сильные и грубоватые. — Нет, — повторила я, — мне совсем не хочется знакомиться с вами. Я живу вместе с компаньонкой, мисс Крислок, и, так как я в трауре, мы не принимаем визитеров.

— И долго вы еще собираетесь вести жизнь в черном цвете?

— В черном цвете? Я любила деда. Я тоскую по нему. И уважаю память о нем. Хотя, по правде говоря, я очень сержусь на него, за то, что умер и оставил меня влачить жалкое существование во тьме и одиночестве. Ему не следовало покидать меня. Он был стар, но совсем не болел. И все шло прекрасно, пока он не поехал прокатиться и лошадь не поскользнулась в грязи. Он свалился, ударился головой о ствол дуба и потерял сознание. Да так и не пришел в себя. Я как могла охраняла деда от идиота доктора, который норовил каждый день пускать ему кровь. И заклинала деда, обещала позволить ему съесть сколько угодно яблочных пирожных, молила не покидать меня, открыть глаза и улыбнуться, даже сыпать проклятиями, если захочет. Он очень любил иногда хорошенько выругать меня… почти так же, как посмеяться. Но он не слышал. Только не напоминайте мне, что все идет своим чередом и жизнь продолжается, несмотря на то что я потеряла единственного родного человека, если не считать Питера. Потеряла из-за дурацкой случайности, и никому до меня нет дела.

— Но как я могу помочь вам, если даже не знаю вашего имени?

— Прощайте, сэр.

Он не пошел за мной. Уже через минуту я промокла насквозь. Вуаль липла к лицу, как вторая кожа, и щеки ужасно чесались. Жизнь в черном цвете? Какая чушь!

И как жестоко! Он сказал это лишь потому, что я не назвала своего имени. Мужчины бывают так беспощадны! Думают только о себе! Самые важные для них вещи — те, которых они хотят и добиваются.

Дедушка умер. Я искренне и глубоко скорблю. Да и кто бы не скорбел о таком человеке? Но я вовсе не окружаю себя черным облаком.

Встретившись с ним в третий раз, я по-прежнему не имела понятия, кто он. Он беседовал с другом моего дедушки, лордом Теодором Анстоном, джентльменом, все еще по стародавней моде прикрывавшим лысину густым курчавым париком. Лорд Анстон носил панталоны до колен повсюду, а не только в клубе «Олмэкс» по средам. Он катался в обществе своры гончих в Гайд-парке, но охотился не на лис, а на хорошеньких дам и их горничных. Дедушка как-то поведал мне, тихо смеясь и прикрывая рот ладонью, что Тео надел черные атласные панталоны даже на кулачный бой, проводимый в Хаунслоу-Хит, и один из боксеров был так поражен, что уставился на лорда, забыв обо всем, а противник воспользовался моментом и послал его в нокаут.

Лорд Анстон улыбнулся, показывая на удивление хорошие зубы, похлопал незнакомца по плечу и стукнул тростью с набалдашником в виде львиной головы о плиту тротуара. На нем были черные атласные туфли с большими серебряными пряжками. Для человека, поднятого на два дюйма над землей, он двигался с поразительной грацией.

Шагай я чуточку быстрее, мужчины не увидели бы меня, но мне взбрело в голову сначала воззриться на туфли лорда Анстона и прикинуть, как бы они выглядели на мне, потом остановиться перед лужей. Зачарованно глядя на грязную воду, я думала, что он непременно ступит в нее и забрызгается с головы до ног, и, конечно, замешкалась. Он немедленно оказался рядом, открыв в улыбке все тридцать два зуба, и негромко осведомился:

— Как? Опять без Джорджа? Бедняга, скоро он растолстеет от лени и неподвижности.

— Джордж, к сожалению, страдает от приступа лихорадки. Правда, ему немного получше, но все же слишком рано подвергать его испытанию плохой погодой.

Надо сказать, день выдался ясным и солнечным, но он кивнул и с мудрым видом изрек:

— Да, лихорадка — штука опасная. Я держал бы Джорджа взаперти, пока он не сумеет одновременно поднять хвост и лизнуть вашу ладонь.

Я прыснула, представив Джорджа за завтраком и рыжий флажок-хвостик, которым он усердно вилял, пока миссис Дули скармливала ему с руки добрую дюжину маленьких рольмопсов из семги, приготовленных специально для него.

— Наконец-то я вас поймал, — объявил он, и я отступила, прежде чем поняла, что это совершенно ни к чему.

Он вопросительно склонил голову набок, но я не собиралась признаваться, что ни на йоту не доверяю ни ему и ни одному мужчине в мире.

— Не бойтесь, — вымолвил он наконец, недоуменно хмурясь. — Просто я имел в виду, что если мужчина способен рассмешить женщину, значит, она попала в его сети.

Я все еще качала головой, когда он добавил, снова улыбаясь:

— Это шутка, но в каждой шутке есть доля истины. Лорд Анстон открыл мне, кто вы. Я просил его не окликать вас, боясь, что вы испугаетесь и убежите. И знаете, что он ответил? «Что-что, Джон? Отпугнуть девицу Джеймсон? Ха! Ни капли страха в этом изящном маленьком создании! Она ведь поет, и, следовательно, голос у нее сильный. Возможно, чувство ритма внесло лепту в грациозность ее движений, а занятия танцами сделали совершенной фигуру, хотя мне трудно судить. Может, она мила и добра?» Да, именно так и объявил лорд Анстон. И добавил еще, что знаком с вами с того момента, как вы срыгнули молоко на воротничок его сорочки.

— Вполне возможно, — согласилась я. — Только не помню, как это было. Лорд Анстон — старинный друг моего деда. Но пою я куда хуже, чем играю на фортепиано.

— Он сказал мне, кто вы. Должен признать, что немало удивлен. Так вы кузина Питера Уилтона?! Мы вместе учились в Итоне. Вы Андреа! Он часто о вас говорил!

— Нет, — покачала я головой. — Вы совершили ужасную, но вполне понятную ошибку. Такое бывает. Не стоит терзаться угрызениями совести. Завтра все забудется. Прощайте. Желаю приятно провести день.

Я все-таки не выдержала и оглянулась. Он стоял, глядя мне вслед, все еще вопросительно наклонив голову. И поднял было руку, чтобы махнуть мне, но тут же медленно опустил и отвернулся.

Вот уже в третий раз вижу его и по-прежнему не знаю, кто он. Только имя: Джон. Обычное, ничем не примечательное, совершенно не отражающее его сути. Но с меня и этого достаточно. Я ощущала с роковой определенностью, что он опасен.

Всякий человек, для которого смех привычен, как старые удобные шлепанцы, крайне опасен.

Глава 2

Я лежала на одном из дедушкиных изумительных аксминстерских ковров, подняв ноги на подлокотники большого кожаного кресла, и читала о своем герое лорде Нельсоне. Будь я на борту «Виктории» рядом с ним и оберегай его спину, он и по сей день был бы жив. Теперь же Нельсон — часть истории, существует только на страницах книг. Но я отдала бы все, лишь бы он сидел рядом, повествуя о своих приключениях, особенно об амурных, тех, где речь идет о леди Гамильтон. «Ах, какая безнравственность!» — сказал бы дед. Не то чтобы я одобряла этот возмутительный роман, но так уж сложилось. И хотя меня это бесило и казалось отвратительным, так уж сложилось.

«Настоящий мужчина, — не раз говаривал дед. — Ненавидел беспомощность и некомпетентность, презирал безумие короля, сражался с министерством, чтобы выбить побольше денег на корабли и жалованье морякам, храбро боролся с проклятыми лягушатниками и оставался верным стране. Я хорошо его знал и в жизни не видел более храброго и мужественного человека».

Иногда, придя в хорошее настроение и залихватски подмигивая, дедушка рассказывал, что леди Гамильтон хотела его, а не лорда Нельсона, но дед, к сожалению, был женат, и Эмме Гамильтон пришлось довольствоваться Горацио Нельсоном.

«Знаешь, Энди, он был коротышкой. Смешным коротышкой, но восполнял все недостатки умом и сообразительностью. Хотя, впрочем, и мозги не всегда ему помогали. Никак не мог взять в толк, как сделать даму счастливой. Впрочем, и леди глупыми назвать было нельзя. Взгляни хотя бы на бабушку: вот эта женщина всю жизнь держала меня по стойке „смирно“. Язык у нее работал так же безупречно, как мозги. Одинаково хорошо смазаны… Так вот, Энди, хочу сказать, что лорд Нельсон был мастак по части замечательных новых стратегий и уловок, но ни одна из них так и не смогла сделать женщину счастливой».

Мне часто хотелось спросить деда, откуда он взял столь интересную теорию. Кроме того, я умирала от желания объяснить, что для мужчин самое главное — собственное счастье. Как только женщина оказывалась в их власти — чего еще желать?! И не о чем волноваться.

— Энди, где, черт возьми, ты пребываешь?

Подняв глаза, я узрела своего кузена Питера.

— Питер! Господи, да ведь ты в Париже! Ох, ну какая я глупая! Ты приехал! Наконец-то!

— А ты валяешься на ковре, задрав ноги и уткнувшись в книгу! Не представляешь, сколько раз я воображал тебя в подобном виде.

Я подскочила и бросилась ему на шею. К счастью, Питеру удалось вовремя поднять руки и подхватить меня на лету. Я покрыла его поцелуями, вплоть до кончиков ушей.

— Ты дома, — прошептала я, продолжая целовать и обнимать кузена.

Питер, смеясь, стиснул мои плечи. Наконец он поставил меня на ноги и, отстранившись, принялся изучать.

— Неплохо выглядишь, — признал он, и я грустно усмехнулась, распознав ложь: слишком тонко чувствую не правду, вот и не поддаюсь на лесть.

Я продолжала гладить его руки, словно желая убедиться, что он действительно здесь.

— Откуда ты взялся? Я не ожидала тебя. О Боже, неужели что-то случилось?

Питер покачал головой.

— Я ненадолго, — бросил он через плечо и, подойдя к буфету, налил себе бренди. — Скоро придется вернуться в Париж.

Он снова поднял графин, и я кивнула. Питер налил мне чуть-чуть в один из великолепных хрустальных бокалов деда. Мы чокнулись и выпили. Только сейчас я поняла, что Питер ужасно зол. Как странно следить за его размеренными движениями, понимать, что он всеми силами пытается держать себя в руках. Я, со своей стороны, постаралась не дать волю любопытству и, затаившись, стала выжидать. Мы не виделись с Питером полгода. Он совсем не изменился, разве что стал еще красивее, чем в тот день, когда покинул Англию, отправляясь в Брюссель. В жизни не молилась я так часто и истово, как в недели, предшествующие роковой битве при Ватерлоо. Питер был наследником деда, сыном Рокфорда Уилтона, погибшего вместе с женой. Тогда моему кузену было всего пять лет. Его растили мои родители, пока дед не объявил, что Питер может ехать в Итон. Помню, кузен любил мою мать, но понятия не имею, какого мнения он был о моем отце.

Питер напоминал мне того человека, Джона, фамилию которого я до сих пор не знала, хоть и встречалась с ним три раза. И последний разговор произошел три месяца назад. Время тянулось бесконечно. Стоял ноябрь, холодный и сырой, ни проблеска солнца на затянутом тучами небе. Я ненавидела такую погоду. Дым из сотен каминных труб. смешался с желтым туманом и был таким плотным, что, казалось, его можно было резать ножом. Белый — не тот цвет, который можно носить осенью и зимой в Лондоне.

Я хотела поехать в деревню, где воздух свеж и чист, но мисс Крислок нездоровилось. Не могла же я требовать от бедняжки, чтобы она провела в карете четыре дня. Не сейчас.

В дедушкином кабинете было тепло, шторы задернуты и не пропускают ни ветра, ни холода.

— Садись, Питер, — пробормотала я, все еще не в силах отвести от него глаз, — и расскажи, что тебя так рассердило.

— Я совершенно спокоен, — отрезал он таким сухим, жестким тоном, что моя рука, державшая бокал, чуть дрогнула. Но я тут же сообразила, что в дверях стоит миссис Приндж, старая экономка, служившая у нас едва ли не с сотворения мира. Она внимательно прислушивалась к каждому слову, недоуменно подняв густые черные брови.

— Не будете так добры принести чай, миссис Приндж? — попросила я.

Миссис Приндж была поистине внушительной леди, куда шире и выше дедушки, и всегда носила платья из тяжелого фиолетового бомбазина. Похоже было, что она не собирается сдвинуться с места, благослови Господь ее душу. Она знала нас с пеленок и теперь желала понять, что происходит, а затем помочь исправить все, что, по ее мнению, было неладно, и решить все проблемы. Она просто чуяла, когда дело было плохо. Я, естественно, прекрасно представляла, почему Питер появился здесь в таком свирепом состоянии, но предпочитала услышать правду из его уст и без миссис Приндж с ее неодобрительной физиономией и поджатыми губами.

Но Питер замер, глядя на меня с таким видом, словно я внезапно превратилась в одного из солдат его полка, по ошибке проткнувшего штыком не врага, а союзника. "Слишком красив, а такое к добру не ведет, — говаривал дедушка и с трагической миной добавлял:

— Чересчур много волос, куда больше, чем заслужил этот щенок. Нет в этом мире справедливости!"

Сам дедушка начал катастрофически лысеть за полгода до сорокового дня рождения.

Но мне было абсолютно безразлично, смахивает Питер на ангела или чудовище. Я никогда его не боялась. И безгранично доверяла ему с трехлетнего возраста, когда он вытащил меня из вонючего болота у пруда, подбежав едва ли не в последнюю минуту, — меня уже почти засосало. С той поры я поклонялась ему, к его неподдельному отвращению и досаде, что было легко объяснимо. Бойкий, живой мальчик, один из лучших учеников Итона, он имел обыкновение привозить на каникулы друзей. Они в изумлении шарахались от маленькой кузины, с неприкрытым обожанием взиравшей на него и протягивавшей тощие ручонки в немом призыве поднять ее на руки.

— Скажи, что это не правда, — вымолвил он наконец.

— Именно поэтому ты приехал? И так злишься?

— Естественно. Я понятия ни о чем не имел. Случайно услышал от майора Хенчли, которому написала жена. У тебя даже не хватило духа прислать мне письмо и объяснить свои намерения. Скажи мне, что это ошибка, мерзкие сплетни, и ничего более.

— Мне двадцать один год. Я сама себе хозяйка и не нуждаюсь в разрешениях или одобрении. Ты не мой опекун, Питер.

— Вот тут ты не права. Я не только седьмой герцог Браутон, но и твой опекун. Возможно, ты действительно взрослая женщина, но все же женщина, а это означает, что, пока у тебя есть старшие родственники мужского пола, на них возложена обязанность заботиться о твоей безопасности.

— Но речь идет вовсе не о том, чтобы защитить меня, Питер. Мы говорим о замужестве, обыкновенном простом замужестве.

— Ничто в твоей жизни не может считаться обыкновенным и простым, Энди. У тебя поистине макиавеллиев-ский ум. Дедушка всегда это утверждал. Он восхищался твоими мозгами, бесконечно писал о том, как ты решила ту или иную головоломку, предложила сразу три выхода из затруднительного положения и при этом не пропустила ни одного бала или приема. Он говорил, ты просто упиваешься сложностями и загадками. Но по моему мнению, твой ум, блестящий и временами изощренный, выбирает чаще всего самые извилистые пути, и ты не всегда знаешь меру и можешь зарваться.

— Ты оскорбляешь меня?

— Нет. Ты сама прекрасно знаешь, когда мне приходит в голову тебя оскорбить. Например, сейчас. Приготовься. — И, не дав мне и секунды, чтобы прийти в себя, он неожиданно заорал диким голосом:

— Если весь этот вздор — правда, значит, ты идиотка, Энди! Безмозглая кретинка, которую следует посадить под замок, что я скорее всего и сделаю!

— Ты говоришь как любой заурядный мужчина! — завопила я, почти радуясь возможности излить собственные гнев и бессильную горечь. — Меня не удивило бы, если бы ты пал так низко! Все ради удовлетворения своих желаний!

Питер отступил, сжал кулаки, но, быстро.взяв себя в руки, произнес уже спокойнее:

— Прости за то, что накричал на тебя. Нет, мы не станем хватать друг друга за горло или сыпать взаимными обвинениями, способными нанести непоправимый вред нашим отношениям. Давай спокойно все обсудим. Я старше тебя почти на шесть лет. Согласись, что человек я спокойный, рассудительный и здравомыслящий. Кроме того, я герцог Браутон. Ты моя подопечная. Я люблю тебя, но сейчас лучше всего будет рассказать мне правду.