Максимец только благодушно улыбался и отшучивался:
      - Не следи за гудком, а следи за станком. Без хорошего труда не будет и доброго плода.
      На самом деле, подготовка авиационной техники требовала титанического усердия. В самолете каждый проводок, каждый рычажок, каждая заклепка несут свою определенную нагрузку. Здесь нет мелочей. Здесь все важно, все взаимосвязано.
      Техники и механики знали, что любая их оплошность при подготовке машины к боевому вылету может стоить экипажу жизни. Трудились авиаспециалисты не за страх, а за совесть. Уходили с аэродрома затемно. Приходили на самолетную стоянку чуть свет. Словом, работали без выходных. И не было для них большей радости, чем благополучное возвращение самолета на свой аэродром.
      Если ты воевал в пехоте и в твоем автомате кончился диск, ты мог вставить запасной. Если не оказывалось патронов, ты мог их позаимствовать у товарища. В воздушном бою, если ты израсходовал боеприпасы, их не пополнишь и не попросишь у товарищей. Если же случался отказ оружия, оно не заменялось. Победа в воздухе ковалась на земле. Как и от летчика, она в не меньшей степени зависела от авиационных специалистов...
      Лейтенант Александр Носов ревностно выполнял обязанности командира звена. Со времени его назначения на эту хлопотливую должность он как-то внутренне подтянулся и внешне возмужал. Теперь его одолевали заботы не только за себя, за свой экипаж, за всю самолетную стоянку... В его подчинении оказалось целое подразделение - авиационное звено. Самая малая ячейка большой полковой семьи. Малая по названию и количеству людей, но значительная по боевой сути. По боевому назначению.
      Командир звена являлся ключевой фигурой в эскадрилье. Теперь Носова одолевали вопросы: как он сам летает? Как летают его подчиненные? Что сделал сегодня? Что надо сделать завтра? Сделал хорошо? Почему не вышло отлично? Ошибся? Причина ошибки? Уроки. Выводы. Не повторять дважды одни и те же ошибки ни на земле, ни в воздухе.
      Раньше, вернувшись из полета, Носов падал на койку и сразу засыпал. Теперь долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Думал. И столько сил порою уходило на эти послеполетные раздумья!
      Во фронтовом дневнике Героя Советского Союза гвардии подполковника в отставке А. А. Носова об этих днях сохранились две записи: "1. XI. 41 г. Четверкой штурмовиков рассеяли батальон противника. Нагнали на гитлеровцев страху. Поддержали контратаку наших подразделений, освобождавших Залучье".
      "27. XI. 41 г. Произвели двухкратную штурмовку вражеских позиций на переднем крае. Помогли нашей пехоте захватить деревню Бураково".
      Деревня Бураково стояла на высоком берегу озера Велье. На полетных картах значилась высотой 240,6. Наша пехота наступала на высоту по льду озера. По колено в снегу. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Штурмовики делали на высоту один заход за другим. Не давали фашистам передышки. Бомбили окопы. Уничтожали "эрэсами" пулеметные гнезда. Блокировали доты и дзоты.
      Нередко летчикам приходилось за один короткий зимний день делать по три-четыре боевых вылета. Прилетят они на аэродром. Зарулят на стоянку. Нервы у каждого как натянутая струна. В голове еще не угасли отзвуки боя, а к самолету подходил командир эскадрильи и спрашивал:
      - Устал, Носов?
      - Не то слово, - отвечал командир звена.
      - Надо сделать еще полет. Разведка обнаружила мехколонну...
      Носов кивал головой. Оружейники быстро подвешивали бомбы, реактивные снаряды, набивали новыми лентами патронные ящики. Носов поднимался в воздух и брал заданный курс.
      Бомбовые и штурмовые удары по вражеским аэродромам и танкам, по обозам и переправам, по железнодорожным станциям и переднему краю. В каждом полете, в каждой боевой атаке - стремление одержать верх над противником. А это рождало упорство и мастерство. Носов стал асом, гордостью штурмовой авиации Северо-Западного фронта. После того как в 288-м штурмовом авиаполку побыла делегация свердловчан, летчики-фронтовики в январе 1942 года писали в газете "Уральский рабочий": "Приезд в наш полк делегации свердловчан является замечательной демонстрацией несокрушимости единства фронта и тыла. У нас с вами одна цель, одна задача: истребить оккупантов всех до единого... Мы уже уничтожили более 200 вражеских самолетов. Были дни, когда гитлеровцы после нашей штурмовой работы за один день недосчитывали сразу по 40 самолетов. Мы истребили, по самым минимальным подсчетам, до 10 тысяч немецких солдат и офицеров, уничтожили более 250 танков, свыше 700 автомобилей и бронемашин, более 100 полевых и зенитных орудий.
      Сокрушительные удары по боевой технике и живой силе врага наносит наш сокол-штурмовик Александр Носов, самый молодой в коллективе. Он успел совершить 60 боевых штурмовок и уничтожить 10 вражеских самолетов, более сотни автомашин с живой силой и техникой противника, 15 полевых орудий".
      В письме свердловчанам летчики-фронтовики сообщали, что молодой коммунист Александр Носов не знает страха, сражается с немецко-фашистскими оккупантами до последнего патрона, пока в баках машины остается хоть капля горючего.
      Как-то раз друзья спросили Носова: испытывает ли он страх во время воздушного боя с немецкими истребителями или при штурмовке вражеского аэродрома?
      - Страшно бывает тогда, когда думаешь о смерти, а не о выполнении боевого задания, - ответил Носов. - В бою надо думать не о своей смерти, а о победе над врагом. Какой тут страх, когда в нашем, советском небе летают фашисты, которых надо уничтожать. - И, немного подумав, добавил: - Страх овладевает человеком тогда, когда он перед лицом врага оказывается беспомощным, беззащитным, когда ему нечем отразить удар. Но если ты силен духом, предан Родине, веришь в силу своего оружия, если рядом с тобой, крыло к крылу, летают верные товарищи, никакого страха не должно быть.
      В бою, как правило, лейтенант Носов навязывал гитлеровцам свою тактику боя. Умел быть собранным в самые критические моменты. Почти каждая сброшенная им бомба, выпущенный реактивный снаряд и пушечно-пулеметная очередь достигали цели. И все же чего не бывает на войне? Однажды он сплоховал. Недооценил противника. Не сманеврировал. И тут же был наказан. Вражеский снаряд перебил маслопровод.
      В дневнике у Носова об этом случае записано так: "При налете на механизированную колонну 2 февраля 1942 года уничтожил 2 автомашины, 4 тягача и 15 повозок. Прямым попаданием зенитного снаряда повредило маслосистему. Чудом дотянул до аэродрома. Вытащили из кабины полуживого..."
      Герой Советского Союза гвардии подполковник в отставке А. А. Носов: Четверкой "илов" атаковали механизированную колонну фашистов. Точно вышли на дорогу. Увидели обоз. Начали его бомбить. И вдруг при выходе из очередной атаки я почувствовал, что начала кружиться голова. Потемнело на какое-то мгновение в глазах. Запах бензина и масла проникал в кабину и буквально одурманивал меня. Я не знал, что вражеский снаряд попал в задний люк и пробил петрофлекс. Но мотор не горел, работал. Только из-под приборной доски в кабину проникал тошнотворный запах. Превозмогая головокружение, стиснув зубы, я вышел из боя...
      Безусловно, каждый боевой вылет на фронте был связан со смертельным риском, один - в большей степени, другой - в меньшей. Из критических ситуаций Носов выходил с честью. Ощущение опасности всегда держало его в готовности к немедленному действию. От паров масла и бензина, проникавших в кабину, он почти задыхался. Боялся одного - потерять сознание. Если выпрыгнуть с парашютом, останешься, как говорили в полку, "безлошадным". И Носов, напрягая последние силы, делал все возможное и невозможное, чтобы дотянуть до аэродрома, спасти боевую машину.
      В авиации существуют три порога высоты безопасности полета. Носов выбрал минимальную, до которой можно было бороться за жизнь самолета, а заодно и за свою жизнь. Глаза застилало слезой. Дыхание перехватывало. Но он держался. Не падал и его самолет. И все же летчик даже в таком состоянии ощущал, как "ил" временами проседал, с трудом повиновался управлению. И когда казалось, что все кончено, он увидел летное поле родного аэродрома...
      Только снижаясь, можно посадить самолет. И Носов начал планировать. И это последнее, что осталось в его памяти. Как самолет приземлился? Как он остановился? Как развернулся вправо? Как механик Петр Максимец открыл фонарь? Как вытащил его из кабины? Как нес его на руках, полуживого, потерявшего сознание? Этого Носов уже не помнил...
      Про лейтенанта Носова говорили в полку, что он сроднился с машиной. И это были не просто слова. Случилось так, что на его самолете на выполнение боевого задания полетел другой летчик. Полетел и не вернулся. Носов остался без машины. Вернувшись из санчасти, он тяжело переживал свой вынужденный отдых. Чувствовал себя неприкаянным. Не мог ни на каком деле сосредоточиться. Даже упрекал механика: зачем торопился, вводил машину в строй без него? Тянуть надо было. Не спешить до его выписки из санчасти... По нескольку раз в день подходил к батальонному комиссару Калугину и растерянно спрашивал: - Что же я теперь делать буду?
      Машину Носову дали. Как он возликовал! Ходил вокруг нее, проверял каждую заклепку на фюзеляже. Помогал Петру Максимцу смазать и отрегулировать буквально каждую деталь, каждый прибор и механизм. Быстрее превратить машину в боевую единицу. В надежного друга в бою. Работал и разговаривал с самолетом, как с одушевленным существом.
      Вылеты на прикрытие наземных войск, разведку, штурмовка вражеских аэродромов, свободная охота за подвижными целями противника на земле, бомбежка железнодорожных эшелонов... За каждым из этих действий - огненные очереди авиационных пушек и пулеметов. Грохот разрывов зенитных снарядов. Сложное маневрирование над целью. Считанные секунды для упреждения ударов противника. Предостережение ведомых от опрометчивых решений. И горечь при виде сраженного врагом товарища. Здесь важно не дрогнуть. Не дать захлестнуть себя чувству отчаяния. Собраться, превозмочь себя и ответить на удар тройным ударом. Будто бы и не видел последнего автографа погибшего друга - дымного шлейфа, опоясавшего полнеба.
      Командир авиационного звена лейтенант Александр Носов знания и навыки, приобретенные в воздушных схватках с врагом, старался передать подчиненным. Учил их боевому мастерству. Добивался того, чтобы каждый летчик его звена превосходил фашистов искусством пилотирования, стрелковой и штурманской подготовкой. Он регулярно разбирал и анализировал недостатки подчиненных, допущенные в том или ином бою с противником.
      Носов заметил, что летчик Тихонов чрезмерно увлекался преследованием железнодорожных эшелонов. Предупреждал его, чтобы он не отрывался от группы. А уж если оторвался, давал бы о себе знать. Но Тихонов не отвечал и на вызовы Носова. Дважды все обошлось благополучно. В третий могло и не обойтись. Желание уничтожить фашистов понятно, но его надо осуществлять, не нарушая дисциплины полета.
      После боя Носов задумался. Как же так? В кабине есть радио, а многие им не пользуются? В бою, когда трудно уследить друг за другом, только радио может выручить. А на него не обращают внимания. Будто его и нет. Зачем же тогда его установили на самолетах? Не для украшения же кабины?
      Носов добился того, что все летчики его звена отлично научились применять радио в бою. Скольким это спасло жизнь!
      Ординарный, казалось бы, случай. Но в нем еще раз проявился творческий характер Носова. Он умел заглянуть в завтрашний день. Использовать для дела все, что находилось в круге его командирского внимания. Новичков Носов охотно брал под свою опеку. Познакомившись, говорил:
      - На фронте в авиации существует пять "нельзя". Нельзя в бою отрываться от группы. Нельзя стрелять с большой дистанции. Нельзя быть слепым. Нельзя быть глухим. Нельзя действовать поспешно. Остальное познаешь в полетах.
      На 69-м боевом вылете Александр Носов был тяжело ранен. Надолго выбыл из строя. Произошло это 13 февраля 1942 года...
      13 февраля 1942 года Александр Носов торопливо шел на стоянку самолетов. То и дело посматривал на циферблат часов. Отсчитывал минуты. Пристально всматривался в хмурое зимнее небо. Со стороны темневшего на горизонте леса с минуты на минуту должна была показаться пара "илов" Петра Марютина. Как только она приземлялась, в небо поднимался Носов. Его ведомым шел Георгий Балабанов.
      Штурмовики базировались на аэродроме в Винах. Погода не радовала Носова. Низкая облачность. Заряды снега. Колючий ветер. Все мешало полетам. И все же они продолжались.
      В этот февральский вьюжный день Носов проложил маршрут к населенным пунктам Жилино и Гарижа. В Жилине сосредоточились лыжные батальоны противника. В Гариже находились полевые склады. По этим целям Носову и Балабанову предстояло ударить.
      Приземлилась пара "илов" Марютина. Взлетела пара "илов" Носова. Пошла на небольшой высоте. К земле прижимала облачность. На фоне белой скатерти полей хорошо просматривались только леса. Обо всем остальном, что находилось на земле по ходу маршрута и было покрыто снегом, летчикам приходилось догадываться...
      В небе - облака. На земле - поземка. Она легко срывала не успевший еще затвердеть верхний слой снега. Безостановочно гнала его впереди пролетающих самолетов. Носову не верилось, что совсем недавно здесь зеленели луга, бежала, играя в берегах, говорливая речка Пола.
      На отдельных участках маршрута Балабанов не выдерживал установленной дистанции полета. Носов хотел его предупредить, да решил все же не нарушать режима радиомолчания. Он стремился появиться над целью в расчетное время. Минута в минуту. Только бы над Жилином оказалась такая же низкая облачность, как на маршруте. К немалому огорчению летчика, облака стали редеть. Между ними появились большие просветы.
      Справа по курсу промелькнула Гарижа. Над ней - ни облачка. "Значит, и над Жилином их нет, - огорчился Носов. - Будем торчать в небе, как мухи на чистом окне".
      Носов повел штурмовик на снижение. Решил подойти к цели на предельно низкой высоте. Сделать неожиданной для врага хотя бы первую атаку. Посмотрел на приборную доску. Зафиксировал время прихода на конечный пункт маршрута. Развернул самолет на боевой курс. Призывно забилось сердце. Казалось, это почувствовал штурмовик. Он уже не летел, ввинчивался в воздух, прорываясь к Жилино. "На боевом... Так держать!" - мысленно говорил сам себе Носов, готовый в любое мгновение нажать на кнопку сброса авиабомб.
      В Жилине штурмовиков словно ждали. Начали палить зенитки, открыли ружейно-пулеметный огонь лыжники. Но "илы" уже атаковали. В полный голос заговорили их бомбы, реактивные снаряды, пушки и пулеметы...
      В шлемофоне вдруг раздался голос Георгия Балабанова:
      - Командир, над нами шестерка "мессершмиттов"!
      - Делаем "ножницы", - ответил Носов.
      "Ножницы". Испытанный тактический прием защиты штурмовиков от вражеских истребителей. Разработал его в полку майор Дельнов. Научил пользоваться им в бою всех летчиков полка. И вот теперь, оказавшись в трудном положении, Носов и Балабанов отсекали "ножницами" от своих хвостов "мессершмиттов". Воздушных стрелков на штурмовиках еще не было, и летчики сами заботились о прикрытии задней полусферы.
      "Мессершмитты" набросились яростно, атаковали со всех сторон. Носов и Балабанов дружно отбивались. Гитлеровцы уходили из-под огня, затем вновь обрушивались на них сверху сзади. Один из "мессеров" подошел к Носову настолько близко и так небрежно вырвался вперед, что тому ничего не оставалось, как в полной мере воспользоваться оплошностью врага. Он ударил по нему короткой пушечной очередью и начисто отрубил у стабилизатора руль глубины. "Мессершмитт" перевернулся и камнем устремился к земле.
      Носов и Балабанов увлеклись боем. На какое-то время потеряли "локтевую" связь. Между ними вклинились два "мессершмитта". Два других висели сверху. Пятый, видимо, вышел из боя. Носов стал уходить из-под удара левым виражом, а Балабанов - правым. На какое-то мгновение он запоздал с выводом самолета из виража, и "мессершмитт" успел ударить по кабине штурмовика...
      Носов видел, как Балабанов свалился на крыло и неуправляемая тяжелая машина заскользила вниз...
      Секунда - и не стало Жоры Балабанова. Весельчака. Баяниста. Острослова. Собирался после войны побывать у Носова в Москве. Заглянуть в Третьяковку. Посетить Мавзолей В. И. Ленина...
      Колдовскими огнями под солнцем переливались снега. И хоть бы одно облачко на небе! Куда они подевались, эти облака? К цели пробивались буквально через них, а теперь, когда они нужны, улетучились. Растворились в просторах Валдая. А солнце - расшифрованный сигнал опасности.
      Впереди мотора прошла огненная трасса. Носов повернул голову вправо и сразу же ощутил резкий толчок. Осколки ударили в рацию, и в ней что-то печально звякнуло. Вышла из строя связь. Лихорадочно работала мысль: один против двух. Два гитлеровца отстали. Он даже не заметил, где и когда. Стало легче на душе. И все же жизнь его висела на волоске.
      Отстал еще один вражеский истребитель. "Кончились, очевидно, боеприпасы, - подумал Носов. - Теперь - один на один. Можно не обороняться, а нападать. Хватит ли сил?.."
      Набрал высоту. Пошел на сближение. Фашист не принял вызова. Отвалил в сторону.
      И вдруг в кабине Носова стало тесно и жарко. В нее начали проникать пары бензина. "Повреждена бензосистема, - отметил летчик. - Это плохо".
      Носову показалось вполне естественным, что он так быстро среагировал на запах бензина, начавший проникать в кабину самолета. Он даже несколько раз чихнул. Где-то в подсознании возник острый сигнал опасности: летчик словно бы увидел, как желто-красные языки пламени подбираются к. бензобакам, к мотору, к боеприпасам... И все же он был почему-то спокоен. Не испытывал той тревоги, которая обычно охватывала его в критические минуты боя. Он все еще чувствовал себя спрятанным в обшитой броней кабине, как в каменной норе, куда не долетали звуки выстрелов вражеских эрликонов. Какое-то время он все еще продолжал почти машинально, по выработанной привычке, пилотировать самолет и чего-то ждать. Чего - сам не знал. Фактически он, как и Балабанов, был приговорен врагом к уничтожению. С тех пор, как остался в небе без верного друга. Во всяком случае, так казалось гитлеровцам. А он все держался в воздухе. И каждая минута, отвоеванная штурмовиком у фашистов, приближала его к переднему краю. К своей территории. А дома, говорят, и стены помогают.
      По штурмовику хлестанула еще одна пулеметная очередь. Мимо! Однако Носов даже не испытал облегчения, не повернул головы в сторону атаковавшего "мессершмитта", который кружил где-то буквально рядом. Развязка могла наступить в любую минуту. Из строя вышли почти все приборы. К горлу подступала тошнота. Он боялся потерять сознание.
      "Мессершмитт" стрелял с дальних дистанций. Но и это Носова уже не радовало. В кабине становилось нечем дышать. Мотор тянул на пределе. И все же Носов не сдавался. Продолжал хвататься за соломинку. Надежда умирает последней.
      До переднего края оставались считанные минуты полета. Однако Носова покидали уже последние силы. Временами он терял из виду "мессершмитта". Решился на последнее: пошел на вынужденную посадку. Будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
      ...Носов очнулся, когда в кабине стало совсем холодно. Голова гудела словно чугунная. Горело лицо. Перчатка на правой руке пропиталась кровью. Сдернул с руки перчатку. Заскрежетал зубами.
      Трудно ворочал шеей. Очевидно, ее задело осколком или пулей. Саднило плечо. Не чувствовал левой ноги. Будто ее не было. Пощупал рукой - на месте. В глазах двоилась приборная доска. Ломило левое бедро. Хотелось спать. От подступающего сна дурела голова.
      "Живой, - прошептал летчик и не узнал своего голоса. Долго и напряженно всматривался через разбитое стекло плексигласа в окружающую местность. - Ни своих, ни чужих... Где же я плюхнулся? - спрашивал сам себя Носов. - Надо выбираться из кабины. И как можно быстрее. "Рама" обязательно прилетит, чтобы зафиксировать "победу" фашистского аса".
      Носов с трудом открыл фонарь. Выбрался из кабины. Отполз в кусты. Полежал. Отдохнул. Осмотрелся. Стал ждать прилета "рамы". В том, что она прилетит, не сомневался. Конечно, при условии, что "мессершмитт" точно сообщит ей координаты "сбитого" штурмовика.
      Носов как в воду глядел. "Рама" прилетела. Сначала он услышал комариный зуд ее мотора, а потом все увеличивающийся в размерах четырехугольник. "Рама" кружила над лежавшим в снегу штурмовиком. Фотографировала его. Потом снизилась, выпустила по самолету несколько пулеметных очередей и улетела.
      Строчки пуль прочертили плоскости и кабину штурмовика. Глядя на это, Носов думал, что было бы с ним, не выберись он из кабины. Не укройся в кустах? В живых остался чудом... Враг улетел, уверенный в его гибели. А он все-таки жив. Жаль, что до наступления темноты не сможет двигаться. Черный комбинезон... Белая скатерть снега. Заметят фрицы - добьют. Вдруг где-нибудь затаился снайпер? Поползешь - увидит, и поминай, как звали...
      До наступления сумерек Носов решил с места не трогаться. Появилось время спокойно, во всех деталях проанализировать случившееся. Определиться на местности. Наметить ближайший путь к переднему краю.
      Наверное, Носов никогда не имел столько свободного времени, как теперь. Он как бы прокручивал в голове повторный фильм. И в этом фильме не было ничего такого, чего бы он мог стыдиться. Подхваченный какой-то жаркой волной, он увидел родную Перерву - колыбель своего детства. Деревянный домик, в котором он жил с родителями. Домик стоял на самом высоком месте, возле старинной монастырской стены.
      Подмосковная деревушка Перерва... Носов прирос к ней душой. Считал ее лучшим уголком на свете. С ней были связаны первые шаги по земле. Первые сказки. Первые песни. Первые цветы. И вдруг Носову почудился голос матери: "Вставай, сынок. В школу пора собираться". И лицо у Пелагеи Яковлевны такое доброе и усталое.
      Носов тряхнул головой. Оглянулся. Обмыл снегом лицо. Перевязал раненую руку. Ногу и плечо тревожить не стал. Мороз все же был крепкий. Кровь, сочившаяся из ран, остановилась. Иначе он потерял бы способность двигаться. Замерз бы в каком-нибудь километре от переднего края.
      Носова обступили впечатления минувшего полета. События точно плясали в его голове, и ни на одном из них он не мог сосредоточиться. В конце концов, эта сумятица впечатлений вылилась в острое ощущение невероятности всего того, что с ним случилось.
      Когда фашисты сбили Георгия Балабанова, он еще не осознавал, что и его ждет такая же участь. Полагался на броню своего штурмовика, на его огневую мощь и маневренность. На скрытые резервы сопротивляемости. Преследуемый "мессершмиттами", верил в какое-то чудо спасения. И это чудо свершилось. Когда вражеские пули пробили фонарь кабины и ударили в приборную доску, он испытывать далее судьбу не стал. Задыхаясь от бензиновых паров и почти теряя сознание, пилотировал штурмовик машинально. Вел его на посадку. Приземлился с убранными шасси. Избежал предназначенных ему пулеметных очередей "рамы". И хотя все еще не очень ясно представлял себе путь к своим, твердо знал, что обязательно до них доберется. Иначе - нельзя. Иначе - крышка.
      Носов лежал на снегу в кустах орешника. И ему казалось, что он находится там целую вечность. Как ни были теплы меховые унты и комбинезон, он начинал мерзнуть. К вечеру мороз стал усиливаться. Это ничего хорошего летчику не сулило.
      Вдруг Носову почудилось, что на кусте орешника выросло румяное яблоко. Ветер его раскачивал и не мог сорвать.
      Яблоко на кусте орешника зимой? Это - чудо!
      Носов протер глаза и улыбнулся: снегирь!
      Снегирь был крупным. Он будто понимал, что им любуются. Выпячивал красную грудь, нахально поворачивался к летчику пепельной спинкой и нетерпеливо подергивал черным хвостиком. Любуйся, мол, летчик! Вот какой я бравый и красивый! Гордый и шустрый! Мне и мороз не страшен! И снег нипочем! И косил озорными глазами в сторону человека.
      В сотне метров от того места, где лежал Носов, темнел лес. Носов молчал, прислушиваясь к лесу. Стояла та особая предвечерняя зимняя тишина, которая была полна загадочных звуков и в то же время оставалась тишиной. У летчика невольно слипались веки. Сквозь наплывающую сонливость ему слышались чьи-то голоса и смех. Стоило открыть глаза, и людские голоса оказывались не чем иным, как прозрачным голосом леса, который пробуждал в сознании смутные образы фронтовых друзей и товарищей...
      Носов стряхнул с себя оцепенение и хотел было приподняться, как где-то сбоку затрещали кусты. Носов схватился левой рукой за пистолет... И улыбнулся. "Косоглазый черт, - облегченно вздохнул он, - и тебя мороз доконал". Заяц был рослым, шерсть его сливалась с белизной снега. Увидев человека, он почему-то не струсил. Не ударился в бега. Но заяц есть заяц. Потоптался, попрыгал вокруг куста и махнул через него в поле. Носов проводил его тоскливым взглядом. И обрадовался только тому, что косой помчался не в немецкую, а в русскую сторону. "Вот бы и мне так, - подумал летчик. Вскочить, перемахнуть через кусты, через речку и - к своим..." Повернулся на спину. От резкой боли в бедре захватило дух. Едва пришел в себя. И тут же увидел пролетавших над ним пять или шесть ворон. "Где-то близко жилье", отметил про себя. На сердце сразу потеплело. Настроение улучшилось.
      "Снегиря видел. Зайца и ворон - тоже, - размышлял Носов. - Не нагрянули бы к ночи волки". Вспомнился рассказ Джека Лондона "Любовь к жизни". Через снежную пустыню, где и нога-то человеческая не ступала, пробирался к пристани большой реки голодный больной человек. С каждым часом слабели его силы, и он уже не мог идти, а только полз. Следом за ним тащился издыхающий от голода волк. Между человеком и волком велась незримая борьба. И все же победил в этом поединке человек. Полумертвый, почти обезумевший от лишений, вопреки всему добрался он до пристани. До живых, здоровых людей...
      "Хорошо, что человека никогда не покидает надежда на лучшее, - думал Носов. - Доберусь я до своей пристани". Посмотрел в ту сторону, куда пролетели вороны. Начал прикидывать предстоящий маршрут...
      Вечерело. Мороз все крепчал. Наконец-то можно было отправляться в путь. Попытался подняться. Ничего из этого не вышло. Он упал. Левая нога отказалась повиноваться. Пришлось ползти по снегу, как джек-лондоновскому герою. "Вперед! Вперед, Носов!" - подбадривал сам себя летчик. И как огромный черный краб, копошился в снегу. Карабкался изо всех сил, одолевал метр за метром пологий берег реки Полы.
      Носов полз. Иногда терял сознание. Долго отдыхал. Приходил в себя. И снова полз. То ему вдруг почему-то слышался отдаленный выстрел, то лай собак, то далекий гудок паровоза. То казалось, что где-то впереди мелькнул огонек... "Спокойно, Носов", - сдерживал себя. Важно было не поддаться страху.
      Пот и кровь заливали летчику глаза. Спасал только снег. Он брал его левой рукой и прикладывал ко лбу, к губам, к лицу... И снова полз. По сути дела, он работал одной рукой и одной ногой. Местами буравил снег головой.
      Перебрался через русло реки Полы. Полежал. Осмотрелся. Ничего радостного для себя не увидел. Впереди маячил лес. Пробираться через него рискованно. Застрянешь в чащобе или в яму какую-либо провалишься. Если бы не ползти, а идти... И тут Носов заметил лыжную тропинку. Она шла вдоль опушки леса. И он решил довериться лыжне...
      Долго и напряженно всматривался Носов в тускнеющие дали. Обшаривал глазами лес. Там могли быть и свои и чужие. Разведчики с той и другой стороны. Следы лыжников свежие. Их даже не успела замести поземка. Носов попытался представить, что делалось в это время в полку. Не вернулись с боевого задания два летчика. Горюют на пустых стоянках авиамеханики. В тревоге - комэска. В штабе не отходит от телефона и рации командир полка. Не отзовутся ли откуда-нибудь пропавшие без вести Носов и Балабанов?
      Все живое вокруг словно замерло. Ни звука. Ни огонька. Но вот мелькнуло что-то среди деревьев. Послышался легкий шум. Хрустнула где-то ветка. Показалось... И тут Носов опять заметил зайца. Он сидел на высоком пеньке и с любопытством взирал на летчика. "Не тот ли самый, что прятался в кустах?" - тепло подумал Носов.
      Старался не шевелиться, чтобы пообщаться с косым. Как ни говори - живое существо. Вспомнил, как он однажды зимой охотился с отцом на зайцев в подмосковном лесу. Так хотелось убить из ружья хоть одного. Он был ворошиловским стрелком. Не терпелось продемонстрировать отцу свое мастерство. Но ружье у них с отцом было одно на двоих. Андрей Михайлович почему-то не спешил передать его сыну. Трижды стрелял Андрей Михайлович по зайцам, а убил только одного. "Будь ружье у меня, - сокрушался Носов-младший, - уж я бы не промахнулся". И только теперь, здесь, у линии фронта, на валдайской земле, он запоздало понял, что отец тогда не "мазал", как думал сын, а просто не хотел убивать зайцев и палил в них для острастки. "Возможно, - фантазировал Носов, - один из косых, не убитых тогда отцом, сидел сейчас на пеньке и обозревал свое снежное царство".
      Когда возвращались домой, Андрей Михайлович сказал огорченному сыну:
      - Добыли по одному, и хорошо. Главное, что мы с тобой по лесу побродили. Доведется ли когда-нибудь еще так...
      Не довелось. Началась война. Носов протер рукой глаз. Пошевелился. Снег захрустел. Косой тотчас же сиганул с пенька в лес. И опять он остался наедине с тишиной. На аэродроме она случалась редко. То кто-то взлетал, то садился, то прогревал мотор, то выруливал на взлетную полосу. Сколько на аэродроме шумливой техники! И вся она в непрестанном движении. Вся в работе.
      В поле зрения летчика торчали только верхушки деревьев. Ближе к нему рос куст шиповника. На фоне белого снега в сумерках ярко выделялись крупные красные ягоды. "Не добраться до них, - с огорчением констатировал Носов. Проглотил бы десяток - силенок сразу бы прибавилось..."
      Не обольщая себя поживой, Носов снова пополз. Лыжня была узкой, но все же в какой-то мере облегчала движение. Он полз рывками, выбивался из сил, отдыхал, снова двигался вперед. Обогнул лес. Увидел на бугорке хутор. На нем сиротливо гнездились три небольших домика. Жил ли кто в них? Неизвестно. Сколько ни вглядывался в очертания ветхих строений - ничего не обнаружил, что бы говорило о присутствии там людей. "Может, они спят?" - подумал Носов и решил еще раз испытать судьбу. Полз к хутору. От потери крови все больше и больше слабел. Силы его были на исходе.