Он сразу ее узнал.

— Мадемуазель, это вы, — сказал он, укоризненно качая головой. — Я так и знал. Правда, правда, мадемуазель, потому что хотел вас увидеть до вашего отъезда.

Это был тот самый сторож, который рыдал у дома ле Мойн в день, когда донеслись слухи о смерти Д'Ибервилля. Он поднес фонарь к ее лицу.

— Мадемуазель, вы что-то бледны. Так не пойдет! Вы должны быть на свадьбе с розами на щеках. Вас удивляет, почему я так говорю? Я вам скажу, мадемуазель. Меня всегда волновало все, что связано с семейством ле Мойн. Я родился в один день с Пьером и в ту же самую минуту! Поэтому я чувствовал себя одним из них! Да, мадемуазель, истинная правда! В тот момент великий Д'Ибервилль и я походили друг на друга, как горошины из одного стручка. Но он был Пьером ле Мойном, которому слава суждена с колыбели. А я что? Я был никем. Он надо мной смеялся и даже постоянно придумывал для меня разные прозвища. Я же… я боготворил землю, по которой он ходил, — смущенно улыбнулся сторож.

К ним быстро приближался человек, идущий по рю Сен-Пол. Фелисите узнала в нем барона. Он увидел ее и резко остановился:

— Слава Богу, это ты!

— Да, мсье Шарль. У вас дурные новости? — встревожилась девушка.

— Я начал волноваться, когда не нашел тебя дома, и стал ждать час, потом другой. Ты не возвращалась, и я отправился на поиски.

Сторож Пьер всегда был очень тихим и покорным днем, но с наступлением ночи становился весьма смелым и напористым. Он считал, что охраняет город, и ответил барону:

— Я могу вам сказать, почему мадемуазель задержалась. Она прощается с Монреалем.

— Да, мсье Шарль, я хотела все повидать еще раз. Я так люблю этот город! Пусть эта чудесная картина всегда останется в моей памяти!

В эту минуту они проходили перекресток на улице Сен-Жозефа, и девушка остановилась.

— Взгляните! Это окошко сапожника. Мне хотелось бы туда заглянуть напоследок.

Алсид Ласурс, сапожник, установил перед домом будочку, где лежали образцы обуви, чтобы люди могли их увидеть, а потом что-либо купить для себя. Там же он выставлял обувные колодки своих покупателей, поэтому в городе часто говорили:

— Этот человек, наверно, разбогател, потому что Алсид выставил его колодки.

Когда Фелисите исполнилось пятнадцать лет, и у нее перестала расти нога, Алсид сделал и для нее сапожные колодки и тоже выставил их в своей будочке. Они оставались там до сих пор, и Фелисите много раз останавливалась перед ними и, читая потускневшую надпись на карточке, думала: «У меня красивые ноги».

Ночной сторож предупредил ее желание. Он подошел к будке и поднес поближе фонарь.

— Колодки стоят в правом углу, — заметила Фелисите. Однако это место теперь было занято огромными колодами человека, быстро разбогатевшего в последнее время.

— Он переставил их в другой угол, — решил сторож, выше поднимая фонарь.

Но Фелисите сразу обо всем догадалась. Сапожник Алсид никогда не менял местами колодки, просто сейчас он понял, что она больше не будет у него заказывать обувь, и поэтому убрал ее колодки.

Девушка разочарованно вздохнула:

— Конечно, он не должен забывать о своей выгоде, но теперь у меня нет никаких сомнений в том, что я уже больше не принадлежу Монреалю.

Барон позвал сапожника.

— Алсид, выйди к нам! — он наклонился к Фелисите и сказал: — Я его отругаю за это!

Девушка сразу начала протестовать.

— Нет, нет, мсье Шарль. Мне не хочется никаких неприятностей в мою последнюю ночь здесь.

Сапожник был старым, подслеповатым. Он вышел из будки со свечой в руках и заговорил дрожащим голосом:

— Алсид, ты стал совсем дряхлым и ничего не помнишь. Ты опять забыл закрыть ставни, — он поднял свечу выше и посмотрел на стоящих рядом людей. — Господи, у Алсида украли его колодки?

— Нет, — коротко ответил барон. — Отсутствует только одна колодка. Скажи нам, что ты сделал с колодкой мадемуазель?

Сапожник взглянул на Фелисите и заморгал глазами.

— Что сделал Алсид с колодкой мадемуазель? Сейчас я вам все покажу.

Он повернулся и вошел в темное помещение, где обычно работал. Через секунду мастер возвратился с аккуратно запакованным свертком. Он протянул пакет перед собой, не видя, где стоит девушка.

— Ваши колодки, мадемуазель. Как только я узнал, что вы далеко уезжаете, первым делом подумал: «У мадемуазель не будет более аккуратных колодок, чем те, которые для нее сделал я, надо непременно отдать ей эти колодки». Захватите их с собой, мадемуазель, и когда вам понадобятся новые туфли, возьмите колодки и ступайте к сапожнику. Скажите ему так: «Эти колодки были сработаны Алсидом Ласурсом, лучшим сапожником во всей Новой Франции. Я хочу, чтобы вы сшили туфли точно по этим колодкам». Мадемуазель, предупредите сапожника, чтобы он все делал точно по колодке, и тогда у вас будут красивые и удобные туфли.

Фелисите взяла сверток, подумав, что у нее уже не осталось места в сундуке, и ей придется перекладывать багаж.

Вслух она сказала:

— Мсье Алсид, у меня нет слов. Вы очень добры.

— Сапожник легко может узнать своих заказчиков по их ногам, — начал рассуждать Алсид. — Он за глаза так их и называет — «мсье Огромные Мозоли» или «мадам с Легким Подъемом», или «Старые Растоптанные Подошвы». Мадемуазель, я всегда думал о вас как о «Юной Легкой Оленихе», потому что ваши ножки маленькие и стройные. Мне рассказывали, что вы стали красивой юной леди. Честно сказать, я мог бы вас не узнать, если бы вы со мной не заговорили, но если бы мимо меня прошли сотни ног, я без ошибки выбрал бы ваши ножки.

Три человека медленно шагали по рю Сен-Пол. Сторож решил присоединиться к мсье барону и Фелисите, и теперь шагал перед ними, размахивая фонарем.

Потом он решил рассказать Фелисите кое-что о тех домах, мимо которых они проходили.

— Мадемуазель, это дом, где жил Адам Доллар. Вам ничего не следует забывать, а помнить даже о том, что на доме отслаивалась краска.

— Безобразие! — возмутился барон. — Завтра же потребую, чтобы власти внимательнее следили за историческими ценностями!

Сторож остановился, когда они дошли до рю Сен-Габриэль.

— Вам когда-нибудь приходилось стоять здесь, мадемуазель, и смотреть в проем между двумя домами слева?

— Да, — ответила девушка, — отсюда виден крест на горе.

— Мадемуазель, вы его видите днем, — важно кивнул сторож, — а я только ночью. Мои глаза настолько приспособились к темноте, что я вижу то, что больше никто не видит. Вы поверите, что если я тут стану, то ясно увижу крест в темноте?

— Глупости, — возмутился барон. — Почему мы стоим и слушаем твое бахвальство, Пьер?

— Но я его вижу! — настаивал сторож. — Я пытаюсь вам это объяснить!

В это мгновение они услышали, как на рю Сен-Габриэль в каком-то доме стукнули ставни. Им стало ясно, что не один Алсид позабыл на ночь запереть лавку. Мсье Гадо, милый старичок, торговавший всем понемногу и содержавший большое семейство, благодаря тому, что был рачительным и трудолюбивым хозяином, подошел к ним.

— Приветствую вас, мсье барон… и вас, милая мадемуазель, которая покидает нас утром. Мадемуазель, мне хочется воспользоваться случаем и попросить прощения за мою третью дочь — Аннетт, которая помогает мадам Фруто.

— Ваша Аннетта — милая и умная девушка, — ответила Фелисите. — Мне она очень понравилась. Почему вы за нее извиняетесь?

— Потому что, — сказал старик, и так как он был небольшого роста, попытался выпрямиться, чтобы казаться повыше, — она иногда чересчур вольно себя ведет. Когда никого не было рядом, девчонка зашила свой локон в подушку вашего свадебного платья. Мадемуазель, я ей объяснил, что судьбу не обманешь. Но моя Аннетта уверена, что с помощью этой уловки ей удастся вслед за вами выйти замуж, и поэтому она вместо одного волоса спрятала в подшивке целый локон…

— Она еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, — Фелисите вспомнила хрупкую помощницу модистки.

— Ей скоро исполнится пятнадцать, — твердо ответил Гадо. — Я вас немного провожу, если вы не против. Я понимаю, мадемуазель, что вы сейчас прощаетесь с городом и предпочли бы остаться одна, но вас уже сопровождают двое, а третий не будет лишним. Мне надо вам кое-что сказать.

Барон подумал: «Эти простые люди понимают Фелисите, а я не догадался, что ей хочется попрощаться с Монреалем. Эта мысль его так расстроила, что он предложил лавочнику:

— Присоединяйся к нам, Эдуард.

— Мсье, что вы хотите мне сказать? — спросила Фелисите, когда их маленькая компания двинулась по главной улице. Они проходили мимо таверны, откуда доносились звуки музыки, а на входной двери висел лоскут красной индейской ткани в знак того, что можно войти и послушать бродячих музыкантов. Фелисите очень хотелось запечатлеть в душе внутреннее убранство таверны в тот вечер, когда там выступал бродячий менестрель.

— Мадемуазель, — промолвил лавочник, — брак — это важный и сложный шаг. И подчас не грех вспомнить старые пословицы, чтобы они могли вам помочь в будущем. Мадемуазель, не забывайте пословицы, потому они основаны на опыте. Позвольте, я вам кое-что поясню. С нами идет наш ночной сторож Пьер, — продолжал мсье Эдуард. — Его жена позабыла о том, что нельзя подметать после ужина, так как это обрекает семью на жизнь в бедности. Она взяла в руки метлу в тот миг, когда Пьер собирался заступить на дежурство. Наш Пьер очень ответственный человек, и никогда не манкирует работой, даже в праздники. И каков же результат? Пусть ответит сам Пьер.

— Действительно, мы с тех пор очень бедны, — подтвердил сторож, печально качая головой.

— Пьер и его жена понимали, что теперь всю жизнь будут нуждаться, и им пришлось с этим примириться.

— Правда, правда, — снова кивнул Пьер. — Я никогда не укорял мою жену, но, признаться, не выношу вида метлы.

— А теперь мой собственный пример, — заявил лавочник. — Помните примету — кто первым ляжет в свадебную постель, тот первым и умрет? Конечно, вы об этом слышали, но не верите? Вот и моя милая женушка запамятовала. Она была очень скромной и не успел я опомниться, как она юркнула в постель и укрылась одеялом до самой шеи. Мадемуазель, я виноват в том, что опередил ее! Ведь я же не знал, что не буду счастлив без нее, и поэтому хотел умереть раньше ее, — он глубоко вздохнул. — Она скончалась год назад, в точности, как было предсказано.

Фелисите шла рядом с ним и видела, каким грустным стало его лицо.

— Мсье Гадо, сколько лет вы прожили вместе с женой? — спросила девушка.

— Сорок лет! — старик опять вздохнул. — Сорок счастливых лет! И мы могли бы прожить добрых пятьдесят, прояви я предусмотрительность в день свадьбы, — он прогнал свои воспоминания, желая предупредить девушку. — Говорят, что вы выходите замуж за человека, который вас старше на несколько лет, и было бы обидно, если вы умрете раньше него. Пусть он первый ляжет в постель.

Вскоре они подошли к дому ле Мойна. Из многих окон струился свет, и постоянно мелькали тени. Фелисите подумала, что к ним пожаловали их соседи, чтобы пожелать ей доброго пути.

В этот момент она начала плакать. Только что она стояла рядом с сопровождавшими ее людьми и улыбалась, благодарила их, и вдруг зарыдала. Старики несказанно удивились.

— Вы были ко мне так добры, — говорила девушка между рыданиями, — поэтому последний вечер в Монреале прошел так чудесно. Но сейчас все кончено, и завтра я вас всех покину! Я очень люблю Монреаль! Я люблю всех, кто тут живет. Я люблю вас, мсье Шарль и мадам Клод-Элизабет. Мне приятно было работать с вами, и я буду с грустью вспоминать обо всех, с кем свела меня судьба. Мне будет не хватать вас!

Фелисите провожали на следующий день с огромными почестями, подобающими настоящей принцессе. Жан Карриер украсил баржу так, как сделал бы это для самого губернатора.

Матросы укрепили синие шелковые навесы и поставили для нее кресло с красивой подушкой сливового цвета. На мачте развевался французский королевский флаг и морской триколор с гербом.

— Так приветствуют прелестную невесту, — заявил королевский посланник, помогая Фелисите подняться на борт. — Мне по душе ухаживать за вами, нежели за теми надменными курьерами, которые приплывают к нам сейчас. Старый граф, как он сильно от всех отличался! Когда с нами был Фронте-нак, за судном хорошо следили, и оно легко скользило по волнам с гордо реявшим стягом. Он взглянул в лицо девушки, бледное, несмотря на испытываемое волнение. — К чему вам выходить замуж за одного их этих никчемных придворных, если многие порядочные канадские парни были бы счастливы взять вас в жены?

На набережной столпилась уйма народа, и казалось, все они жалели, что Фелисите уезжает из Монреаля. Когда баржа отвалила от берега, провожающие запели, и на глаза Фелисите навернулись слезы, едва она услышала следующие слова:

Ты сидишь в красивом кресле И боишься будущей любви…

На самом деле Фелисите не боялась будущей любви, хотя все так думали, потому что она покидала родной дом, чтобы выйти замуж за человека, которого никогда не видела. Нет, Фелисите прекрасно понимала, что расстается со своей единственной любовью.

Овладев собой и отбросив подобные мысли, Фелисите подошла к задрапированным синим шелком поручням и стояла там до тех пор, пока крыши домов и шпили церквей не растаяли вдали, и она могла видеть только огромный крест на горе.

Барон пытался сглотнуть комок, стоявший у него в горле, и уйти с набережной. Вдруг он увидел рядом с собой Бенуа. Он поднял трость и показал на удалявшуюся баржу.

— Чудесное дитя! — произнес законник. — Она слишком хороша для выродка Жозефа де Марьи! Вы со мной согласны, не так ли?

— Я этого и боялся, — барон почувствовал себя несчастным. — Но, Бенуа, она сама так решила и сделала это по доброй воле.

Бенуа пристально взглянул на него и приложил руку к уху.

— Что вы сказали?

Когда барон повторил ему свои слова, Бенуа в сердцах сплюнул на дорогу.

— К чему притворяться друг перед другом? Мсье барон, вы пытаетесь оправдаться в своих глазах? Господи, как я могу вас осуждать? Возможно, вам станет легче, если я признаюсь, что считаю себя главным виновником всего, что произошло. Но все должно было случиться именно так. Хотелось бы думать, что этот отвратительный мозгляк сможет заработать себе приличную репутацию. Вам известно, что поползли сплетни, когда умерла его жена?

— Бенуа, что вы хотите сказать? Старик мерзко усмехнулся.

— В любом случае вы постарались бы все хорошенько разузнать о нем. Если вы этого не сделали, значит, боялись узнать дурные вести.

— Вы же сами говорили, что у нас нет для этого времени!

— Правда. Но почему вы меня послушались?

— Вы все знали, когда пришли ко мне с этим предложением? — пронзительным голосом спросил барон.

Бенуа отрицательно покачал головой.

— Тогда я тоже был в неведении, но мне нравилась Фели-сите, и вызывали подозрения некоторые отвратительные черты семейства де Марья. Позже я провел свое расследование, — Бенуа нахмурился. — Барон, ничего нельзя было поделать, и мы с вами это понимаем. Надеюсь, этот чудесный Август не поколачивал свою жену, как говорят злые языки. Я уверен, что он разбил ее сердце и промотал ее деньги до того, как она умерла.

Барон тихо пробормотал:

— Вы все знали заранее и ничего мне не сказали. Бенуа, вы — жулик, бесстыдник, разбойник и Иуда!

— Поаккуратнее, мсье барон! Я слышу все, что вы обо мне говорите!

Народ, толпившийся на рю Сен-Пол, с удивлением смотрел, как по улице шагали два старика. Они кричали друг на друга и размахивали руками.