Казалось, начальник дирижировал всем вокруг - и льдинами, и нерпами, и кораблями. Но, посмотрев на Солнышкина, он протянул руки и закричал: - Вот с кем мы споём! - Он узнал того самого юнгу, которого когда-то просил подрасти. Теперь и Солнышкину стало понятно, чьи это были руки и чьи это песни распевали даже нерпы. - Споём! Обязательно споём, Солнышкин! - кричал начальник. - В училище! Солнышкин развёл руками. Подхватить хорошую песню он был готов и сейчас, а в училище ещё надо поступить, надо готовиться, и он вздохнул: - Из-за ерунды потеряно столько времени! Целые сутки! - Ну не из-за такой уж ерунды, и не так уж много, - сказал за спиной Перчиков. - Всё, больше не возьмусь за такое пустое дело. - За какое? - Спасать дураков! - сказал Солнышкин. - Ха! - сказал Перчиков. - Во-первых, не все дураки, а во-вторых, возьмёшься! Сердце не выдержит! - Выдержит! - сказал Солнышкин. И тут он увидел встающую на дыбы льдину, по которой среди шахматных фигур метался на четвереньках какой-то малый в курсантской одежде. Фигуры раскачивались и стукали его по спине. Это был Уточка. - Человек за бортом! - крикнул Солнышкин. Бросив в низ висевший рядом спасательный круг и оттолкнув Перчикова, он перемахнул через борт сам и, прыгая с льдины на льдину, побежал к терявшему последние силы скульптору. - Давай руку! - крикнул Солнышкин. - Прыгай ко мне! Но Уточка только мигал, боясь оторвать руки от качающейся льдины. - Брось! - крикнул Солнышкин. Уточка вцепился в льдину ещё сильней. Ближняя фигура покачнулась и с размаху двинула своего создателя по самой макушке, зацепив краем Солнышкина. Изо рта Уточки только вылетело "пых", и он упал. А Солнышкин сказал "ох", но удержался, взвалил на себя курсанта и, перебираясь по льдам, понёс его к пароходу.
      БУДЕМ УЧИТЬСЯ, СОЛНЫШКИН!
      Солнышкин не слышал, как его подобрала шлюпка, как Перчиков и Борщик втащили его и Уточку в каюту. Он сидел в углу, привалясь к переборке, и так громко дышал, что Перчиков бросился за доктором: не случилось ли чего-нибудь у друга с сердцем? Но примчавшийся Челкашкин приложил к груди Солнышкина ухо, послушал и развёл руками: - Отличное сердце! Послушайте - там шумит тайга и гудит океан. - И кивком позвал радиста за собой: - Пойдемте, пусть отдыхает! А когда Солнышкин открыл глаза, перед ним дымилась поставленная Борщиком кружка компота, а рядом снова сидел Перчиков. В каюте было сумрачно. Наступил вечер, и в иллюминатор, будто спрашивая "Как дела?", заглядывала звезда. - Ну, как дела? - спросил Перчиков. - Порядок! Пора за учебники. Экзамены на носу? - сказал Солнышкин. - Учиться, учиться! - послышался рядом начальственный басок. В коридоре толпилось полкоманды и сверкали вспышки. Репортажик готовил срочный репортаж о Солнышкине в газету. А из-за двери вдруг донеслось: - Будем учиться. - И мимо со стопкой учебников в руках протопал Плавали-Знаем. - Но пока есть и другие дела! - сказал Перчиков и показал свежепахнущие ролики недавно проявленной киноплёнки. Солнышкин схватил их и стал рассматривать на свет. - Посмотрим? - спросил Перчиков. - Не посмотрим, а покажем! - сказал Солнышкин. - Кино? - спросил, заглянув, Плавали-Знаем. - Шуточки! - сказал Моряков. - Опять шуточки! - Так, масштабные шуточки! - крикнул Солнышкин, вскакивая. - На острове люди ждали кино? - Ждали! - крикнул Плавали-Знаем. - Ждали! - Тогда надо показать! - согласился Моряков. И друзья бросились на палубу.
      ВСЁ ВПЕРЕДИ!
      При помощи телепатии или просто сердцем уловили Солнышкин и Перчиков, что думали на острове Камбала, - неизвестно, но па берегу шёл разговор, очень близкий к их мыслям. - Хоть бы несколько кадров увидеть! - говорили в толпе, смотревшей вслед уходящим пароходам. - А то помогали, помогали. - А увидим - шиш! - сказал Соскин. И мохнатые артисты, которые тоже смотрели вдаль, поджав хвосты, обиженно заскулили. - Да, конечно, хотелось бы посмотреть, - сказал лейтенант Молодцов, надеявшийся увидеть на экране своего Бобика. Но в небе горели только звёзды. Топала Большая Медведица. А суда уходили. И вдруг на глазах у всех оба парохода резко изменили курс и, приблизившись к острову, остановились рядом с ним. На мачте "Светлячка" развернулся странный парус - это, по просьбе Солнышкина, Барьерчик и Упорный натянули большую простыню, а с кормы "Даёшь!", где Перчиков пристроил аппаратуру, на неё полетел длинный яркий луч. Сначала на экране появился заледенелый "Светлячок", потом на собаках по льдине промчался Васька-мамонт, и на палубе "Даёшь!" раздался радостный шёпот. - "Зимовка"! Первая серия! - Это почти кричал Плавали-Знаем. Он сидел среди зрителей в шлёпанцах на стопке книг, по корешкам которых ползли названия: "Родная речь", "Арифметика", "Навигация". Около него, потирая лоб, стоял Уточка, рядом весело хохотал Васька. Но скоро Плавали-Знаем притих и спрятал подбородок в телогрейку - на экране возникла льдина, сидя на которой Плавали-Знаем прогонял Солнышкина: "Вон!" Вслед за этим по полотну поползли белые шахматные истуканы. Они плыли, как остатки какой-то неизвестной цивилизации, сталкивались, бились лбами, и, прыгая по льдинам, на них лаяли собаки. У одного на макушке качался чёрный кот и быстро сигналил ехидным глазом: "Конец первой серии". Но вот собаки на экране бросились к детям, и Молодцов с берега закричал: - Смотрите, мой Бобик! Потом лейтенант сам пошёл по экрану впереди детей, рядом с ним заковылял пингвин, появился весёлый Морячок, навстречу друг другу, размахивая поварёшками, бросились Борщик и Супчик.
      И тогда с берега - с настоящего берега - донёсся крик Соскина: "Звук! Звук!" и все зрители на берегу тоже подхватили: "Звук!" - Споём! - предложил начальник училища: ему представилась отличная возможность озвучить этот сеанс своей новой песней. А Солнышкин удивился: какой ещё звук? Какие ещё нужны звуки? Рядом шумели волны, неторопливо приговаривала машина, и уже так близко была родная земля, что, казалось, за ветром слышался шум сосен, всплески таёжной речки и грустное "ку-ку" далёкой-далёкой кукушки. А навстречу катил океан с гулким хлопаньем парусов, с гудками пароходов, с весёлой перекличкой спутников. Весь мир от палубы до морозных звёзд был полон голосов. Они переполняли пространство, и от их говора хотелось работать, спешить на помощь людям, как Моряков и Перчиков, дружить, как обнявшиеся на экране Супчик и Борщик. Звуков было так много, что казалось, говорила каждая снежинка и звала куда-то самая крохотная звезда. Голоса звали, будили, торопили, и, волнуясь вместе с ними, сердце Солнышкина выталкивало сильные, ритмичные звуки, будто говорило: "Впе-рёд! Впе-рёд! Впе-рёд!" Вперёд к родной земле, вперёд в плавание, всегда и везде вперёд! Неужели никто этого не слышит? Он оглянулся. И в этой гулкой тишине что-то вдруг плюхнуло, потом от берега донёсся крик: - Подождите! Подождите! И, бросившись к борту, команда увидела, как, сидя на льдине и работая вёслами-руками, к "Даёшь!" гребёт невысокий человечек в нарисованной яркой тельняшке. Морячок догонял свою палубу. Кино кончилось, а лучи всё летели. Размахивал руками и что-то пытался петь начальник. Но его никто не слышал, так как вся команда под крики "ура!" поднимала на борт верного члена экипажа. А через несколько минут оба парохода, набирая скорость, быстро шли навстречу вольному океану. За штурвалом "Даёшь!" что-то напевал ставший на прощальную вахту Бурун. На штурвале "Светлячка" крепко держал руки Барьерчик. Выбросив с палубы шпаргалки, Упорный закрашивал в кубрике холодный Уточкин костёр - последний след небывалой зимовки. За бортом, сталкиваясь друг с другом, качались обломки льдин. А на носу "Даёшь!" стояли в обнимку Солнышкин, Перчиков и Морячок. Над ними, сообщая что-то таинственное и далёкое, молодо сигналили звёзды, всё сильней и сильней - совсем как молодой капитан - кричал о чём-то родной морозный ветер, и, словно расшифровывая их голоса, Морячок радостно повторял: - Всё впереди! Всё впереди! Всё впереди!
      1981