Глава восемнадцатая

Я явился домой грязный, усталый и, когда сторож отворил мне дверь, сразу прошел к себе. Наконец со всем этим ужасом было покончено, мы раздавили чугунную дикую силу. Я был так измучен, что, запалив свечу, едва не уснул в кресле, наполовину стащив один сапог. А когда лег, все поплыло перед глазами: болото, пламя над домом Дубатовка, мерный топот копыт, всадники, жуткие крики, лицо Рыгора, опускающего тяжелый трезубец на чью-то голову. И лишь спустя какое-то время тяжелый сон свалился на меня, вдавил голову в подушку, как конь копытом голову Дубатовка. Даже во сне я жил событиями ночи: бежал, стрелял, скакал и ощущал, что ноги мои двигаются во сне.

Пробуждение было странным, хотя мое состояние и нельзя было назвать пробуждением. Еще во сне возникло ощущение чего-то тяжелого, недоброго, как будто надо мной нависла тень какой-то большой последней беды. Казалось, кто-то сидел у меня на ногах, так они отяжелели. Я открыл глаза и увидел Смерть под руку с хохочущим Дубатовком. Я понимал, что это все во сне, но беда осязаемо жила в комнате, она двигалась, она приближалась все ближе и ближе.

Балдахин нависал, наплывал на меня, душил, кисти его раскачивались прямо перед моими глазами. Сердце бешено колотилось. Я чувствовал: что-то неведомое надвигается на меня, его тяжелые шаги звучат по переходам, а я слаб и беспомощен, да и сила моя ни к чему, дурное чудовище сейчас схватит меня, скорее даже не меня, а ее, и хрустнут тонкие, слабые косточки. И не в силах предотвратить это, я тряс головой и мычал, не в состоянии избавиться от тяжелого кошмара.

И вдруг пламя свечи потянулось к потолку, стало уменьшаться и, наконец, погасло, обессиленное борьбой с мраком.

Я посмотрел на дверь — она была приоткрыта. Луна расплескала мертвый свет по стенам комнаты, положила квадраты окна на пол. Голубым туманом курился дымок от погасшей свечи.

И вдруг я увидел два огромных глаза, смотревших на меня сквозь полупрозрачную занавесь. Это было ужасно! Я мотнул головой: на меня смотрела женщина. Но если бы глаза ее смотрели, а то ведь уставились куда-то за меня, словно видели меня насквозь и в то же время не замечали.

Потом она поплыла прочь. Я смотрел на нее, на Голубую Женщину Болотных Ялин, и волосы вставали дыбом, хоть я не знал, явь это или сон, сон моего обессиленного существа.

Это была явь, женщина с портрета, похожая на Надежду Яновскую и в то же время совсем не похожая: удлиненное лицо, спокойное, как смерть, — совсем не то выражение на нем, — сама она была выше и крепче. Глаза смотрели мертво и проникновенно, глубокие, как омут.

Голубая Женщина плыла. Вот она в своем удивительном наряде, который переливался сияющими волнами под туманным лунным светом, выплыла на середину комнаты, протянула руки, шаря ими в воздухе.

Я чувствовал, что окончательно проснулся, но ноги мои были скованы. Удивительный призрак двигался ко мне.

«Что случилось с хозяйкой, может, она мертва сейчас, недаром же такой неописуемый ужас охватил меня только что, во сне?»

Эта мысль придала мне сил. Я сбросил ногами одеяло, приготовился к нападению и, когда она подплыла ближе, схватил ее прямо за протянутые руки. В одной моей руке оказался рукав ее волшебного одеяния — какой-то ускользающий из пальцев флер, другая же крепко держала что-то удивительно тонкое, слабое и теплое.

Сильно рванув ее на себя, я услышал крик. Я понял суть явления, когда увидел, как гримаса ужаса снова легла на лицо, как в глазах, словно пробужденных от сна, появился осмысленный огонек, выражение боли, тревоги и еще чего-то, что бывает в глазах собаки, ожидающей удара. Голубая Женщина задрожала в моих руках, неспособная произнести ни звука, а потом судорожное рыдание вырвалось из ее груди.

Сходство этого создания с Надеждей Яновской было таким разительным, что я, не помня себя, крикнул:

— Надежда Романовна, успокойтесь! Что с вами, где вы?

Она не могла произнести ни слова. Потом ужас наполнил ее зрачки.

— А! — вскрикнула она и испуганно затрясла головой.

Разбуженная от сомнамбулического сна, она еще ничего не понимала, лишь страх переполнял ее маленькое дрожащее сердечко. Неописуемый ужас объял и меня, потому что я знал, что от такого внезапного испуга люди часто теряют рассудок или остаются немыми.

Я плохо соображал, что делаю, как мне спасать ее, и стал покрывать поцелуями ее душистые длинные волосы, испуганно дрожащие веки, холодные руки.

— Надежда Романовна! Надежда Романовна! Любимая! Нежная! Не бойся, я здесь, я с тобой, я уничтожил короля Стаха! Никто уже не нарушит твой добрый, ласковый покой!

Медленно, очень медленно возвращалось к ней сознание. Снова открылись глаза. И я перестал целовать ее.

Хотя это было тяжелее смерти.

— Что это? Что за комната? Почему я здесь? — прошептали ее губы.

Я все еще держал в объятиях эту тонюсенькую тростинку, без которой я, ловкий и сильный, мгновенно сломаюсь. Я держал ее, потому что знал: оставь — и она упадет.

А в глазах ее между тем плеснулся ужас, смешанный с такой безуминкой, что я пожалел, зачем пробудил ее от этого.

— Надежда Романовна! Успокойтесь, ради Бога! Не надо больше бояться. Все-все будет хорошо, светло для вас на земле.

Она не понимала. Черная тень ползла откуда-то из угла к ней (видимо, туча наплывала на луну), она смотрела на нее, и зрачки и глаза ее расширялись, расширялись, расширялись.

Вдруг ветер загрохотал где-то полуоторванным ставнем, завыл, заскулил в трубе. Это было так поразительно похоже на далекий грохот копыт дикой охоты, на нечеловеческий крик: «Роман! Роман! Выходи!» — что я содрогнулся.

А она вдруг закричала, прижалась ко мне. Я ощутил ее грудь, колени под тонкой тканью, она уцепилась за меня, и я, подвластный непреодолимому желанию, прижал ее всю к себе.

— Проклятые деньги! Проклятые деньги! Заберите, заберите меня отсюда, заберите!… Сильный, большой человек, мой властелин, забери меня отсюда! Здесь так страшно, так холодно, так мрачно! Я не хочу, не хочу умирать…

Я перенес ее на кровать, легкую, как дитя. «Копыта» все еще грохотали за окном. Она так уцепилась в мои руки, что я почувствовал боль.

— Забери, забери меня!… Я не могу, не могу…

И все прижималась ко мне, ловила мой взгляд, пряталась у меня на груди.

Я отворачивал лицо, я задыхался. Но я не мог совладать с собой. Это налетело, как вихрь, и слабый человек не устоял. Все слилось, завертелось в огненном круговороте, и она простила мне даже боль…

Луна скрылась за домом, последние отсветы падали на ее лицо, волосы, рассыпавшиеся на моей руке, на радостные, спокойные глаза, глядевшие во мрак.

Готовый разрыдаться от счастья, которое всегда возникает от близости с первой, разрыдаться от сознания, что никто прежде не касался так лицом твоей руки, я с ужасом думал, что она, моя первая, единственная, навсегда моя, могла, если б эти негодяи добились своего, стать похожей на ту, в доме Кульши.

Этого не будет. Нежностью, добротой, вечной благодарностью я сделаю так, что исчезнет ее сомнамбулизм. Ни одного черствого слова не услышит она от меня. Разве не венчал нас немыслимый страх, ожидание смерти, обоюдное желание обычного тепла? Разве не рисковали мы друг ради друга? Разве не получил я ее как величайшее счастье, на которое не надеялся?

Глава девятнадцатая

Вот и все. На следующий день впервые за все это время солнце вместе с легким инеем пало на болота, пустоши, на старые ели парка, на замшелые стены дворца. Высокая трава была обсыпана белой холодной пудрой и алела под первыми лучами солнца. И стены были розовыми, даже помолодели, проснувшись от тяжелого сна, властвовавшего над ними три года. Молодо блестели радужные стекла под неяркими лучами, и отпотевала земля у стен, становилась влажной трава.

Мы уезжали. Возок стоял перед дворцом. Небогатые пожитки привязали сзади. Я вывел из дома Яновскую, закутанную в легкую шубку, сел рядом. Мы бросили последний взгляд на дворец, в котором изведали боль и страдания и неожиданно для себя обрели любовь, за которую не жаль отдать и жизни.

— Что ты думаешь делать со всем этим? — спросил я. Яновская передернула плечами, словно от холода.

— Старинные вещи отдам музеям, остальные пусть возьмут те мужики, которые поднялись на защиту своих хат и спасли меня. Дворец — под больницу, школу или еще что-нибудь. — И горько усмехнулась: — Майорат! Столько крови, такой клубок подлости, коварных преступлений, интриг… И ради чего? Горстка золота… Нет, Бог с ним, с майоратом.

Я обнял ее за узкие плечи.

— Я так и думал. Так и следовало поступить. Не нужно нам всего этого, если мы нашли друг друга.

Мы оставили во дворце новую экономку — вдову с ребенком, которых я однажды подобрал на дороге. Слуги остались на своих местах.

И мы легко вздохнули, когда дворец исчез за поворотом аллеи. С кошмаром было покончено.

Когда мы выехали из парка на вересковую пустошь, тянувшуюся вдоль Волотовой прорвы, и ворота закрылись за нами в последний раз, и уже показались вдали курганы, я увидел человека, стоявшего у дороги.

Человек пошел большими шагами нам навстречу, взял за уздечку коня, и мы узнали Рыгора. Он стоял в кожухе, спутанные волосы падали на лоб, на добрые детские глаза.

Я соскочил с возка.

— Рыгор, дорогой, почему не пришел проститься?

— Хотел встретить вас одних. Тяжко мне после этой истории. Вы молодцы, что уезжаете, здесь повсюду все будет напоминать вам прошлое.

Полез в карман и, покраснев, достал глиняную куклу.

— Это вам, Надежда Романовна… Может, поставите где… вспоминать будете…

Надежда притянула его голову и поцеловала в лоб. Потом сняла серьги и положила их в широкую темную ладонь охотника.

— Твоей будущей жене.

Рыгор крякнул, покачал головой.

— Бывайте вы… Бывайте… Езжайте скорее… А то один грех с вами: распустишь нюни, как баба… Дети вы. Желаю вам наилучшего, самого доброго на земле.

Я расцеловал Рыгора от всей души.

— Рыгор! Друг мой! Едем с нами, пересидишь время, пока будут искать Дубатовка и других. А то еще какой-нибудь негодяй убьет тебя.

Глаза Рыгора посуровели, желваки задвигались на челюстях.

— Го, нехай попробует!…

И руки его сжали длинное ружье, даже вены вздулись.

— Оружие в руках. Вот оно. Нехай возьмут! Не поеду. Мое царство — леса. И это царство должно быть счастливым.

— И я верю в это, — просто сказал я.

Когда мы отъехали, я с опушки еще раз увидел на кургане его большой силуэт. Рыгор стоял на фоне багрового неба с длинным, выше головы, ружьем в руках, в кожухе наизнанку, ладно облегавшем его фигуру. Ветер развевал его длинные волосы.

Царь лесных мест!

Мы ехали лесами весь день и ночь. Следующее утро встретило нас солнцем, мокрой высокой травой, радостью!…

Только теперь я понял, какая разница была между яновской округой и этой землей.

Над чистыми хатами огромные аистиные гнезда и голубая тишина.

Как же должна была смотреть на новый мир моя женщина из восемнадцатого столетия, если даже я за короткое время забыл все это!…

Я взглянул на ту, которая должна была стать моей женой. Глаза ее были широко и счастливо распахнуты, она прижималась ко мне и временами прерывисто вздыхала, как ребенок после слез. Мне очень хотелось, чтоб ей было еще лучше. И я наклонялся и целовал ее руку…

Беспокоила меня в то время, да и позже, ее болезнь. Поэтому я снял на окраине города небольшой домик с садом. Врачи сказали, что все пройдет при спокойной жизни. И действительно, это прошло, когда она прожила со мной два месяца и сказала, что у нас будет ребенок.

Мы окружили друг друга таким морем ласки и внимания, такой любовью, что я даже спустя двадцать лет удивлялся этому, как сну. Нам было хорошо всюду, даже в Сибири, куда я попал в 1902 году. Она была больше чем просто женой, она была другом до смерти.

Мы жили долго и счастливо, как в песне:

Пока солнце сияло над грешной землей…

Но еще и теперь я иногда вижу во сне седые вересковые пустоши, чахлую траву над прорвами и дикую охоту короля Стаха, скачущую по трясине. Не звякают удила, прямо сидят в седлах немые всадники. Ветер развевает их волосы, плащи, гривы коней, и одинокая звезда горит над их головами.

В жутком молчании бешено скачет над землей дикая охота короля Стаха.

Я просыпаюсь и думаю, что не прошло ее время, пока существуют мрак, голод, неравноправие и темный ужас на земле. Она — символ всего этого.

Утопая наполовину в тумане, мчит над мрачной землей дикая охота.

1

Андарак — широкая длинная юбка из домотканого материала (бел.).

2

Залом — желая заколдовать чужое поле, недруг завязывал на нем узлом пучок колосьев. Борьба с этим «заломом» была чрезвычайно важным делом (бел.).

3

В «привилей» были внесены наиболее знатные и древние фамилии жителей Беларуси.

4

По полу (бел. , обл.).

5

Пасьмяцюха — хохлатый жаворонок. От слова «смецце» — мусор. Иногда, впрочем, так называют крайне редкого лапландского подорожника, птицу хотя и одного отряда, но совсем другого семейства и рода (бел.).

6

Гамон — конец (бел.).

7

Яліны — ели (бел.).

8

Незаконнорожденный ребенок (франц.).

9

Под Крутогорьем (позднее Койданава) в 1249 году белорусские войска, за шесть лет до смерти Батыя, разгромили татарские войска под началом хана Койдана.

10

Пачынак — одна или две хаты в лесу, начало будущей деревни (бел.).

11

Прыдомак — прозвище: приставка к фамилии, образованная некогда, в давние времена, от клички. Скажем, просто «Леонович» и «Пора-Леонович», оттого что предок, созывая на резню, кричал: «Пора! Пора! » (бел.)

12

Пацук — крыса (бел.).

13

Национальное блюдо из тертого картофеля и крутого теста. Наполняются сырым рубленым мясом с грибами и приправами. Приготовленные, ставятся на легкий дух.

14

Вашчыла — руководитель восстания в 1740-1744 гг.

15

Вожди восстаний на Менщине и в Принеманье в ХVII в.

16

Игра. Выкидывают — кто сколько хочет — пальцы. А затем считают, на кого выпадет проигрыш.

17

Во всяком случае, в самые древние времена имел на это право, скорее всего как символ воистину неограниченной власти. Случаев применения этого права на деле не отмечено.

18

Текст до некоторой степени русифицирован.

19

Военачальник в средневековом белорусском государстве Великом Княжестве Литовском.

20

Лемпарт — рысь, леопард (бел. , арх.).

21

Вымершая белорусско-польская порода коней. Иноходцы белой, реже вороной масти (исключения были редки), в полосы и пятна, как леопарды. Храп — розовый.

22

То, что у англичан называлось «англизировать коня»: подрезать сухожилия с исподу репицы, чтобы она поднялась.

23

Велеис — плащ, застегнутый фибулой на правом плече, чтобы не мешать руке, держащей меч.

24

В русском языке — Егор (прим. Ustas)

25

свирепою на белорусском языке ХVI столетия называли клячу

26

Карбач — короткая толстая плеть (бел.).

27

Шлейфами (бел., диалект.).

28

Тут отражается миф про «завоевание» белорусских земель племенем литва.

29

Человек, занятый торгом, спекуляциями, новым (и грязным) делом. Здесь — выскочка (лат.).

30

Одежда.

31

Ткань светлых и серебристых оттенков.

32

Диалектное обозначение девичьего головного убора.

33

То есть пить пиво к праотцу Аврааму, умирать.

34

ЛабIдуда — пехтерь, пентюх, телепень (от молодости). Нечто молодое, здоровое и нескладное (бел.).

35

Имеются в виду балты-жамойты.

36

Мачанка — подливка из муки, сала, мяса, копченой ветчины и ребрышек, в которую макают («мачают») блины.

37

«ШтонIкI» — вид лапши, нарезанной квадратиками, надрезанными с одной стороны. В кипящем масле со специями разбухают и, действительно, напоминают штаны.

38

Для блюда, называемого кулагой, мука должна была киснуть минимум сутки.

39

Гарбуз — тыква, здесь — отказ (бел.).

40

Зажженный спирт, смешанный с расплавленным на этом же огне сахаром и небольшим количеством вина. Пили горящий, отдувая огонь.

41

Зачем (бел.)

42

Вижу (бел.)

43

Покой (польск. , искаженное).

44

Жителей (польск. , искаженное).

45

Обязанностей (польск. , искаженное).

46

Великий белорусский «благородный разбойник» времен князя Александра (1461-1506), личность полулегендарная.

47

«Ваўкалакава ноч» — крупная резня панов, учиненная мужиками во время восстания Мурашки в XVII в. (бел.).