Начальник «Вултурул» считал, что только из-за полной бездарности, Пержу сложилась в Одессе такая обстановка. Но, что поделаешь, — Пержу человек со связями, это надо учитывать.
Ионеску расплылся в заискивающей улыбке:
— Конечно, конечно!.. Мои люди полностью переходят в ваше распоряжение…
Совещание проводили на другой день в городской комендатуре. Руководил совещанием генерал Гинерару — командующий войсками в Одессе, но всем присутствующим было ясно, что фигура эта подставная и первую скрипку здесь играет полковник Шольц, начальник одесского гестапо, он сидел рядом с генералом и время от времени что-то шептал ему. Гинерару слушал, не скрывая подобострастия, и утвердительно кивал головой.
С немецкой стороны на совещании присутствовал еще представитель германского верховного командования при губернаторе Транснистрии — штандартенфюрер СС Карл Мейзингер, совсем недавно приехавший в Одессу. Сидел он за спиной Шольца ближе к окну рядом с никому не известным высоким немцем в штатском. Шольц даже не нашел нужным представить незнакомца участникам совещания. Было известно только, что немец в штатском всего два дня назад прибыл в Одессу во главе небольшой группы, именуемой «Мертвая голова», и выполняет в городе совершенно секретное задание. Держался он независимо, с чувством превосходства и плохо скрываемого пренебрежения к окружающим.
Из румынских контрразведчиков, прибывших накануне из Бухареста, в комендатуре были только двое — Ионеску и Курерару. Даже Аргира не пригласили, учитывая степень секретности проводимого совещания. Были здесь еще начальник Одесского гарнизона генерал Тибери, командир второго армейского корпуса Доскалеску, конечно, подполковник Пержу — шеф одесского отделения сигуранцы и еще несколько доверенных работников. Военную прокуратуру представлял подполковник Кирилл Солтан.
На совещание должен был приехать губернатор Транснистрии профессор Алексяну, но его задержали неотложные дела в примарии.
Все сидели в креслах за длинным столом, покрытым зеленым сукном, и только те, кому не хватало места, кто был рангом пониже, теснились вдоль стен на простых стульях, принесенных из соседних комнат.
О положении в городе и мерах борьбы с советским подпольем докладывал подполковник Пержу. Картина вырисовывалась мрачная.
Не вызывало сомнений, что руководством всей диверсионной и разведывательной работой красных в одесском подполье руководили из единого центра. Наличие такого центра установлено достоверно. Во главе советской подпольной организации стоит некий Бадаев, прибывший из Москвы во главе значительной группы работников НКВД.
Данные о советской разведке, хотя и весьма скудные, поступали от агентов, которых удалось завербовать сигуранце. С их помощью арестовали ряд лиц, но они никаких показаний не дали.
Завербовали еще Фрибту, но несколько дней назад он был найден убитым. Расследование пока результатов не дало, однако несомненно, что в этом замешаны катакомбисты.
Для полковника Ионеску и майора Курерару в докладе Пержу не было ничего нового. Ионеску в душе негодовал — Пержу так подробно расписывает провал за провалом, будто сам он здесь совсем ни при чем. И вообще Ионеску предпочитает более конкретные разговоры, без помпы, с которой происходило это совещание. Лучше говорить вдвоем, втроем, намечать план и осуществлять его. Заинтересовало полковника только сообщение Пержу об арестованных советских подпольщиках. Вот их-то и нужно использовать! И убитый связник Фрибта, или как там его, тоже может послужить нитью, за которую надо ухватиться.
Ионеску наклонился к майору:
— Как вы думаете, господин майор, не отсюда ли вам начать?
Майор Курерару утвердительно кивнул головой. Он думал о том же, но по-своему: «Тоже контрразведчики! Захватить советских агентов и не заставить их говорить… Не работники — кисейные барышни. Надо им показать, как допрашивать».
Но дело было совсем в другом. Каждый день после допроса румынские конвоиры на себе волокли через улицу арестованных. Допрашивали их на улице Бебеля в доме через дорогу — напротив сигуранцы. Допрашивали — и никакого толка. Они валились замертво, но молчали.
В конце заседания Гинерару предоставил слово штандартенфюреру Мейзингеру, который сухо и сдержанно сказал собравшимся о недовольстве и озабоченности, которые царят в Берлине в связи с обстановкой в Транснистрии и в самой Одессе. Верные союзническому долгу, сказал Мейзингер, военные власти рейха решили оказать помощь румынским руководителям Транснистрии и установить здесь должный порядок. С этой целью из Берлина по специальному заданию рейхсфюрера Генриха Гиммлера прибыл господин подполковник Ганс Шиндлер. В войсках СС это соответствовало званию оберштурмбанфюрера.
Таким образом, Мейзингер только сейчас счел необходимым представить собравшимся незнакомца в штатском, который сидел у окна, не проронив ни слова. Шиндлер поднялся, как деревянный, кивнул головой и снова опустился в кресло. Его лицо было бесстрастно закоченевшим, точно он на военном параде стоял по команде «смирно».
Этот человек с маленьким, крепким подбородком и опущенными уголками губ был сотрудником имперского управления безопасности и работал в шестом отделе под руководством Вальтера фон Шелленберга. Шеф отдела снискал себе тайную славу организатора замысловатых провокаций, считался специалистом по Востоку, а Ганс Шиндлер был его ближайшим помощником. Рейхсфюрер Гиммлер не случайно остановил свой выбор на Шиндлере. Обстановка в Одессе требовала самых неотложных и решительных действий.
Заключая совещание, Мейзингер сообщил, что теперь во главе борьбы с большевистским подпольем становится господин Шиндлер и его группа «Мертвая голова», с которой румынские власти обязаны координировать свою работу.
На другой день Ганс Шиндлер пригласил немецких и румынских контрразведчиков на оперативное совещание к себе в гестапо на Пушкинской улице. Оберштурмбанфюрер еще раз повторил, что рейхсфюрер Гиммлер поручил именно ему, Шиндлеру, возглавить операцию по ликвидации большевистского подполья в Одессе.
Шиндлер изрек это, и уголки его рта опустились еще ниже. С румынскими коллегами он предпочитал говорить напрямую, без дипломатии — сигуранца не справилась с задачей, и теперь гестапо должно выправлять положение. Конечно, сигуранца и впредь будет работать самостоятельно, речь идет о консультациях, советах, так сказать, о направляющих идеях…
Оберштурмбанфюрер выслушал майора Курерару, сделал некоторые замечания по его плану и предложил действовать. Два контрразведчика нашли общий язык, внешне они остались довольны друг другом. «Господин Шиндлер — не то что Леон Пержу, это опытный контрразведчик», — думал Ион Курерару. Но в душе он воспринял весь разговор весьма кисло — опять он должен работать на дядю, опять его хотят оставить в тени.
Майор Курерару был человек тщеславный.
Поначалу он распределил дело так: себе взял дальницкие катакомбы, работу с завербованными, а капитану Аргиру поручил расследовать убийство Фрибты.
Капитан долго и бесплодно петлял по следу таинственных террористов, пока ему, наконец, не повезло.
Дворник дома, где жил убитый Фрибта, слышал два глухих выстрела, но не обратил на них внимания — в Одессе теперь стреляют каждую ночь. Дворник стоял у ворот, когда мимо него прошмыгнул какой-то подросток будто бы в кубанке или в папахе. Показалось еще, что парнишка был вроде в тельняшке. Но то, что подросток прошел мимо него в расстегнутом бушлате, дворник утверждал совершенно твердо.
Вместе с парнишкой из ворот вышел взрослый человек в кепке и в пиджаке с поднятым воротником. Они пошли в разные стороны. Дворнику еще показалось, что в конце улицы, куда отправился подросток в кубанке, его кто-то встретил и они вместе свернули за угол.
Аргир сомневался — можно ли на таком расстоянии различить ночью человеческие фигуры, проверял сам, заставлял Друмеша и Жоржеску разгуливать в конце улицы, а сам наблюдал за ними от ворот дома. Фигуры растворялись в темноте, но дворник стоял на своем — видел, как мальчишка встретился с кем-то еще. В ночь убийства было светлее — полная луна просвечивала сквозь облака.
Прошло не меньше недели бесплодных поисков, когда случай помог, наконец, Аргиру напасть на след.
Приехав в Одессу, Аргжр, так же как и майор Курерару, начисто изменил свою внешность. В солдатской шинели советского образца, в фуражке неизвестного происхождения, в грубых башмаках и обмотках — только в таком виде появлялся он теперь на улицах. Аргир походил на пленного, бежавшего или освобожденного из лагерей. В Одессе таких было немало.
Капитан Аргир, локатиненты Жоржеску и Друмеш — все переодетые в штатское — проходили мимо полицейского участка, когда снова встретили дворника того дома, где произошло убийство Фрибты. Аргир всячески старался поддерживать версию, что убийство совершено уголовниками с целью грабежа, поэтому дворник был искренним и активным помощником в розыске бандитов. Завидев Аргира, дворник устремился к нему навстречу, делая какие-то непонятные знаки, и указывал на противоположную сторону улицы.
— Будто вон тот, видите, в кубанке, рыжеватый. Точно не скажу, но похож. Может, он самый и есть…
Дворник указывал на подростка, уходившего по Преображенской улице, тот самый, который заходил ночью в их двор перед убийством Фрибты. Он сказал еще, что подросток только что встретился с высоким человеком, вышедшим из полиции. Они поговорили недолго и разошлись.
— Во-он он идет, — указал дворник на человека в коричневом пальто и шапке. Человек этот через минуту исчез за углом.
— Друмеш, — сказал по-румынски Аргир, — за мальчишкой! Узнать, где живет, кто он. Быстро!
Жоржеску он поручил слежку за высоким человеком в коричневом пальто. Агенты мгновенно исчезли. Капитан Аргир, возвращавшийся в сигуранцу, изменил свой план и завернул в полицейский участок.
Медлительный и туповатый дежурный сидел с переводчиком за деревянным барьером. Перед ним стояла немолодая женщина в темной шали, накинутой на голову, и подробно объясняла, почему у нее нет документов — забыла дома, а тут вот облава…
Аргир отозвал дежурного в сторону, назвал себя, сказал, зачем пришел. Дежурный подтвердил, что действительно в участок только что заходил проситель, по описанию тот самый человек, которым интересуется господин капитан. Человек сказал, что прочитал приказ командующего войсками генерала Гинерару о регистрации всех бывших советских офицеров и поэтому явился в полицейский участок. Дежурный хорошо его запомнил, потому что по этому поводу в участок еще никто не обращался. Но проситель пришел без соответствующего заявления, и дежурный не смог его зарегистрировать. Адрес его? Нет, дежурный не записал. Но он сам обещал зайти. Деться ему некуда, придет и принесет заявление. Тогда все будет по закону. Приходивший как будто бы сказал, что работал в Одессе и теперь не хочет, чтобы ему были какие-то неприятности от румынских властей.
Аргир насторожился, словно пойнтер, почуявший дичь, но полицейский ничего больше не мог сказать. Он туго соображал, почему так разгорячился капитан сигуранцы. Потом, когда Аргир уже уходил, дежурный вспомнил, что переводчик записал фамилию просителя. Он вернул капитана и подозвал переводчика, робкого человечка, похожего на старенького учителя. Да, действительно, он записал — в полицию приходил посетитель, назвавший себя Бойко Петром Ивановичем.
Капитан Аргир пошел в сигуранцу на улицу Бебеля. Вскоре явились его помощники. Друмеш пришел ни с чем — подросток водил, водил его по городу и вдруг исчез, будто провалился сквозь землю. У Жоржеску дело прошло более удачно: человек, за которым он следил, живет на Нежинской улице в доме № 75. Сначала он прошел в слесарную мастерскую, расположенную в том же доме, провел там с полчаса и вышел. Вслед ему кто-то крикнул: «Петр Иванович, мастерскую закрывать будем?» Он сказал: «Ладно, закрывайте» — и ушел во двор. Идти за ним следом Жоржеску не решился — боялся раскрыть себя. На вывеске слесарной мастерской написано «П. И. Бойко». Скорее всего Петр Иванович и есть хозяин мастерской. Жоржеску обрисовал приметы человека, за которым вел слежку. Высокий, узкие полукруглые брови, большой тонкий нос с горбинкой. Глаза светлые, пронзительные. Одет в коричневое ратиновое пальто, на шее — серый шарф, на голове меховая шапка, на ногах — желтые штиблеты, брюки носит навыпуск.
— Отлично! — воскликнул Аргир, потирая маленькие свои руки. Может быть, что-то будет. — Повернулся к Друмешу: — Локатинент, отправляйся на Нежинскую. Приведи этого самого Петра Ивановича. Жоржеску останется здесь, будет допрашивать. Вызови Харитона.
Аргир сегодня мог быть доволен своими помощниками. Обстоятельства складывались так, что одесская сигуранца пополнилась русскими эмигрантами. С ними легче работать, чем с мамалыжниками, как презрительно называл про себя Аргир румынских сослуживцев. Жоржеску и Друмеш, как и Харитон, приехали с группой Ионеску как специалисты по контрразведке. Друмеш когда-то носил другую фамилию — Дремин. Звали его Игорь Павлович. Отец был полковником царской армии, работал начальником контрразведки у белых, потом бежал из России. Увез с собой сына-подростка и пристроил «его в румынскую жандармерию, а оттуда Игорь сам уже продвинулся в сигуранцу, сменив фамилию на созвучную прежней — Друмеш.
Борис Александрович Кириллов, он же Жоржеску, приземистый человек с тяжелой, будто подвешенной челюстью и кривым, перебитым носом — след неудачной встречи на ринге, был давним румынским агентом. Кишиневский боксер-профессионал, тайный осведомитель остался после освобождения Бессарабии на советской территории. Здесь он занимался парашютным спортом в аэроклубе, поддерживал связь с румынским резидентом, а с началом войны перешел из секретных в гласные агенты сигуранцы.
Константин Харитонов почти полностью сохранил свою фамилию. В сигуранце его называли Харитоном, часто Костей, иногда Черным. О прошлом его в сигуранце мало кто знал, человек он был скрытный. Окружающие побаивались его злопамятности, но в чем он был незаменим — это в допросах. Ему ничего не стоило подвергнуть арестованного самым бесчеловечным пыткам. Но делать это он предпочитал руками других — из профессиональных соображений. Он считал, что следователь ничем не должен отвлекать себя от допроса. Был он маленький, почти щуплый. Черные волосы, густо намазанные бриллиантином, гладко зачесанные назад, казались приклеенными к узкому черепу.
Это была тройка, которой предстояло работать в Одессе с Аргиром и Курерару.
В тот же вечер Друмеш доставил Петра Бойко в сигуранцу на улицу Бебеля.
КУРЕРАРУ ВЕРБУЕТ ПРЕДАТЕЛЯ
Антон Брониславович Федорович сам не понимал, как он согласился остаться в подполье. Вероятно, по привычке не перечить начальству. Потом уже было поздно отрабатывать задний ход.
Война застала его в Измаиле, где Федорович работал директором областной конторы украинского культторга. Первое, что ощутил Антон Брониславович в начале войны, — страх. Противный, как резь в желудке. Страх не только от воздушного налета — самолеты сбросили, будто невзначай, несколько бомб и больше не появлялись. Но ведь они могли появиться снова! Раз война, можно ждать чего угодно. Невыносимым было это ожидание. В Измаиле распространились слухи — немцы и румыны расстреливают поголовно весь партийно-советский актив. Немцы вот-вот займут Измаил. Так говорил откуда-то эвакуированный, откуда-то знавший все подробности человек, постоянно сидевший на скамейке в сквере. Человека задержали, отвели в милицию, но слухи от этого не прекратились.
Если расстреливают советский актив, то кто станет разбираться, каким директором он был — директором госбанка или укркультторга. Раз советский директор — к стенке.
Главное, невозможно выбраться из города. Не пойдешь же пешком, в Одессу. Это уж только на крайний случай. В поисках транспорта Антон Брониславович и отправился в горком партии. Говорили, будто партийно-советский актив хотят эвакуировать в организованном порядке. Но оказалось, что в горкоме про эвакуацию не было и речи. Наоборот, актив мобилизовали на оборону.
— Пришел? Правильно! — пробегая по коридору, крикнул ему знакомый из оргинструкторского отдела. — Заходи, что-нибудь подберем.
Предложили ему должность комиссара строительного батальона, который формировался в Измаиле. Из военкомата уж несколько раз звонили — требуют коммунистов на политработу.
Сотрудник оргинструкторского отдела по-своему понял замешательство Федоровича.
— Ты раньше времени нос не вешай, — убеждал он его, — не всем же сразу на фронт идти. Доставишь батальон в Одессу, что-то другое дадим. Там и на фронт пойдешь. В современной войне что тыл, что фронт, разницы, считай, никакой нет… Ну как?
Антон Брониславович согласился и отправился в военкомат. Ему казалось, что это лучшая возможность попасть в Одессу. Собрав пожитки, погрузив чемоданы на полуторку с шанцевым инструментом, прихватив даже стеганое китайское одеяло с шелковым верхом — подарок жене, Федорович начал военную службу.
Правда, колонна строительного батальона не сразу направилась в Одессу. Некоторое время пришлось работать на границе, потом чинили разбитые мосты, дороги, поврежденные налетами авиации, и только в июле попали в Одессу. Здесь Федорович внезапно «заболел», отстал от батальона и затерялся в сутолоке, в неразберихе военного времени.
Противник на всех фронтах наступал, сводки были тревожные, и Антон Брониславович раздумывал, как быть дальше — эвакуироваться ли с женой и пойнтером в глубокий тыл или остаться в городе. В облторготделе ему вдруг предложили совершенно нелепую по военному времени должность — управляющего конторой главпарфюмера. Он согласился: поживем — увидим, что будет дальше. Столь же легко он согласился остаться и в подполье. Надо отсидеться. Пусть одни считают его партизаном, другие хозяином мастерской, а он будет сам по себе. Но так не получилось.
В своей жизни Федорович переменил немало должностей, и все они так или иначе были связаны с торговлей или снабжением. В этом отношении Антон Брониславович был верен себе. То заведовал разливочным цехом на пивоваренном заводе, то был управляющим облвинтреста. Потом были культторги, закрытые распределители, магазины. Года два Антон Брониславович заведовал продовольственным магазином областного управления НКВД. На этом основании писал в анкете: с такого-то по такой-то год — служба в НКВД. Он считал, что эта строчка его и подвела. В отдел кадров треста Антона Брониславовича вызвали как бывшего чекиста и затем рекомендовали на подпольную работу…
Люди, повешенные на балконах одесских улиц, на ветвях платанов, на переплетах портальных кранов в морском порту, произвели гнетущее впечатление на Федоровича. Впрочем, теперь он стал Петром Ивановичем Бойко. Это еще хуже! Ведь каждый встречный, каждый прохожий — на Дерибасовской, Нежинской, Ярославской мог опознать в хозяине слесарной мастерской бывшего управляющего конторой укркультторга, главпарфюмера и толкнуть его в петлю. Нет, это очень жутко — ходить и ждать!
Вот тогда, терзаемый страхом, Антон Брониславович и решил — надо идти в полицию и заявить — да, работал на Советы, заведовал магазином. Своим, если они вернутся, а в этом он далеко не был уверен, можно потом сказать — хотел легализоваться для лучшей конспирации.
С таким настроением Антон Брониславович шел в полицейский участок, нащупывая в кармане газету с приказом румынского генерала. Командующий гарнизоном обещал прощение всем советским офицерам, которые добровольно явятся на регистрацию.
Выполнить задуманное не удалось — потребовали заявление. Ну и что ж — первый шаг все-таки сделан. Заявление он напишет, ничего страшного.
Выйдя из участка, Антон Брониславович встретил на улице младшего Гордиенко. Встреча не из приятных. Этот парень просто раздражает его. Признаться, Федорович его даже побаивается — Яков сломает шею и себе и другим. Просто бешеный! То связался с Фрибтой, и неизвестно теперь, чем это кончится, то задумал минировать дом на Красноармейской. Федорович был уверен, что Гордиенко рассказывает ему далеко не все, что делает он со своими дружками. Лучше от него как-нибудь избавиться.
Яков вышел из-за угла, когда Федорович уже далеко отошел от полицейского участка. Значит, Гордиенко не мог видеть, как он выходил из полиции. Это хорошо, лучше Антон Брониславович сам при случае расскажет обо всем, чтобы снять подозрения.
Столкнувшись с Яшей нос к носу, Бойко — Федорович недовольно сказал:
— Нечего днем болтаться по улицам, шел бы в мастерскую работать. Могут прийти посетители, а тебя нет на месте.
Под «посетителями» Федорович подразумевал связных от Бадаева.
Поздний визит агента сигуранцы встревожил и напугал Федоровича. Хорошо, что дома были только он и жена. Ребята опять бродили где-то по городу.
Друмеш спросил — здесь ли живет Петр Иванович Бойко, и, убедившись, что перед ним именно тот человек, который ему нужен, предложил Бойко пройти с ним. Когда они вышли, он не произнес больше ни единого слова, только указывал: прошу направо, теперь сюда, идите прямо…
Было темно, и редкие синие фонари горели только в центре. На улице Бебеля стало немного светлее, ветер раскачивал синие лампы над мостовой. Комендантский час еще не наступил, но прохожих было совсем мало. Ни Бойко, ни Друмеш не заметили, как один из прохожих остановился, удивленно поглядел им вслед и пошел сзади на таком расстоянии, чтобы только не потерять их из виду.
В сигуранце поднялись на второй этаж, прошли по коридору и очутились в маленькой комнате с двумя дверьми — одна та, через которую Друмеш ввел Бойко, а другая, полуприкрытая, вела в соседнее помещение. Там тоже горел свет, и слышались мужские голоса.
— Посидите, — сказал Друмеш и оставил Антона Брониславовича одного.
Комната была почти пустая, стоял здесь только стол, покрытый листом прозрачного плексигласа, без единой бумажки, даже без чернильницы, кресло, табурет и маленький запертый шкаф в углу, рядом с входной дверью.
Бойко сидел долго, может быть, с полчаса, начиная все больше томиться тревожным ожиданием. Когда стало совсем невмоготу, вошел наконец невысокий чернявый румынский офицер с гладко зачесанными, напомаженными волосами. Сел в кресло, пристально посмотрел на Федоровича, помолчал. Сказал негромко:
— Я локатинент Харитон, следователь бюро жюридик. Вы знаете, что это такое?
Нет, Федорович ничего не слышал об этом бюро. Харитон разъяснил: бюро жюридик — военно-следственная полиция, которая занимается расследованием преступлений и передает дела в военно-полевой суд.
Харитон снова помолчал, снова пристально взглянул на Антона Брониславовича и также негромко спросил:
— Вы знаете, кто убил Фрибту?
Федорович почувствовал, будто пол уходит из-под его ног. Но он нашел в себе силы сказать:
— Я не знаю, кто такой Фрибта.
— С кем вы говорили сегодня на улице, когда вышли из полицейского участка?
— Я ни с кем не говорил, господин Харитон, здесь какая-то ошибка, — упавшим голосом ответил Федорович. В его голове молнией пронеслось — неужели они все знают?
— Советую вам не допускать ошибок. — Харитон сделал ударение на последнем слове. — Господин Жоржеску! — позвал он кого-то из соседней комнаты. Затем без всякого перехода резко и громко закричал: — Встать!.. Кому я говорю, встать!..
Антон Брониславович встал. Из двери вышел приземистый человек с тяжелой челюстью и перебитым носом. Он шел словно боксер на ринге — втянув голову в плечи и согнув руки в локтях.
— Господин Жоржеску, посоветуйте господину Бойко быть разговорчивей…
Жоржеску пошел мимо Федоровича, словно направляясь к шкафу, стоящему в углу, и вдруг левой рукой нанес ему сильный, короткий удар. Антон Брониславович охнул, но не упал. Он отлетел к стене и будто переломился надвое. Удар пришелся в солнечное сплетение. Федорович не мог ни вздохнуть, ни распрямиться. Ему казалось, что он задыхается, умирает. Прошло несколько минут, Жоржеску, так и не издав ни звука, исчез за дверью. Харитон невозмутимо сидел за столом, положив маленькие руки на плексиглас. Лампочка, горевшая под потолком, отражалась на гладко зачесанных, будто полированных волосах. Наконец Федорович смог разогнуться. Дыхание стало возвращаться к нему.
— Садитесь, — сказал ему Харитон. — Так с кем вы говорили сегодня на улице?
— С Яковом Гордиенко, слесарем из моей мастерской…
Из сигуранцы Федорович вышел поздней ночью. На углу Пушкинской, недалеко от гестапо, его остановил патруль. Бойко предъявил разовый пропуск. Проверили и пропустили. Он зашагал по направлению к Нежинской.
Дома все спали. Жена проснулась, тревожно приподнялась.
— Все в порядке, — сказал он ей. — Не болтай только, куда меня вызывали…
В сигуранце ему посоветовали: пусть ведет себя так, будто ничего не случилось. Но не так-то легко было это сделать. Уже следующий день вызвал новые треволнения.
Еще в прошлый четверг Федорович обещал Продышко зайти к нему на Французский бульвар и поговорить о работе. Петр Иванович Продышко, оставшийся на пивоваренном заводе, все больше входил в доверие к оккупантам. После прихода румын он передал им сырье, оставшееся на складах, передал оборудование завода, якобы сохранив его от уничтожения. Нашлись люди, которые подтвердили, что бывший начальник планового отдела самолично обезвредил заряд, предназначенный для взрыва завода. Теперь Продышко работал коммерческим директором — новые власти оценили его заслуги.
Бадаев возлагал большие надежды на своего помощника. Он и просил Федоровича при последней встрече лично побывать на Французском бульваре и решить неотложные вопросы. Федорович тянул, но теперь это могло показаться подозрительным, и он после обеда, прикинув, когда Продышко возвратится домой, пошел к нему.
Продышко встретил его встревоженно:
— У тебя все в порядке? — спросил он, едва Федорович переступил порог.
— Как видишь. А у тебя?
Петр Иванович рассказал: сегодня днем к нему прямо на работу пришел Боровой. Так опрометчиво он никогда не поступал. Сказал, что вызвано это чрезвычайными обстоятельствами — вчера вечером Боровой сам видел, как командира отряда Бойко вели в сигуранцу.
Федорович деланно рассмеялся.
— Хорошая примета, значит, меня не возьмут до второго пришествия. Видно, он что-то перепутал.
Боровой был у Федоровича на связи, через него Антон Брониславович по разработанной схеме должен общаться с рыбаками и подпольщиками с пивоваренного завода. Новость, сообщенная Продышко, настораживала, вызывала новый приступ страха. Значит, вчера Боровой видел его на улице. Плохо, очень плохо!.. Осторожно попытался выяснить, кто еще может знать о его посещении сигуранцы. Нет, никто. Боровой сообщил только Продышко. Он и Боровой условились подождать еще день и после этого уже принимать меры.
— Попереживали мы за тебя, а ты, оказывается, жив-здоров, — заключил Продышко.
Сели пить чай, говорили, как лучше привлечь к делу группу рыбаков с Большого Фонтана. Пора доставать оружие, зарытое во дворе у Булавиных. Люди начинают томиться бездельем.
Федорович соглашался с Продышко. Он даст приказ переходить к действиям. Пусть Боровой зайдет в мастерскую дня через два.
Антон Брониславович спросил еще про планы катакомб, чтобы передать Бадаеву.
Петр Иванович ушел на кухню и вернулся оттуда с тугим свертком бумаг.
— Все, что удалось достать, — сказал он, передавая Федоровичу сверток. — Взяли у румын под носом. Завалялись в отделе недвижимого имущества одесской примарии. Теперь, если захотят, пусть заново составляют. Последний и единственный экземпляр.
Федорович вскоре ушел. Он торопился — надо было действовать. С Французского бульвара пошел прямо на улицу Короленко. Нашел угловой дом, который когда-то принадлежал графине Сковронской, зашел во двор и условным сигналом вызвал Гришу Любарского.
Стояли в подъезде.
— Знаешь, где живет Боровой? — прошептал Федорович.
— Знаю. Тут недалеко. Раза два был у него.
— Оружие есть?
— Здесь нет. В мастерской спрятано…
— Опять в мастерской… Подведете вы с этим прятаньем… Держи…
Бойко что-то протянул ему в темноте. Гриша ощупью нашел руку, не понимая еще, что протягивает ему командир отряда. Кончиками пальцев ощутил рифленую поверхность рукоятки, ощутил теплоту металла — браунинг! На втором этаже кто-то хлопнул дверью. Любарский почувствовал, как дрогнула рука Бойко. Прислушались. В подъезде снова было тихо. Склонившись, Бойко почти беззвучно зашептал в темноте.
— Борового нужно ликвидировать… Сегодня же… Предатель…
У Любарского захолонуло сердце.
— Но я никогда… не стрелял людей…
— А сейчас будешь… Есть приказ уничтожить… Боровой может всех выдать… Выполняй.
В юношеской духовной чистоте, в беспредельной верности долгу Гриша Любарский принял как должое приказ Бойко. Ведь Бойко был командиром отряда, подпольщиком, который боролся с врагами. Значит, так надо. Любарский уже корил себя за проскользнувшее в нем малодушие.
— Есть… Выполню…
— Так-то вот лучше… Завтра доложишь… Смотри, чтоб об этом ни одна душа, слышишь? Ни Гордиенко, никто… Иди!.. Я тоже пойду в ту сторону.
Некоторое время Федорович шел за юношей, постепенно отставая, потом свернул в переулок.
В январе 1942 года при неизвестных обстоятельствах исчез связной Молодцова в Одессе Николай Боровой. Говорили, будто он арестован и сидит в центральной тюрьме, но подтвердить этого никто не мог. В те дни в заброшенной квартире на Преображенской улице агенты сигуранцы обнаружили неопознанный труп человека. Его тайно увезли в морг, и на этом расследование закончилось. Больше того — агенты сигуранцы сделали все, чтобы слухи о преднамеренном убийстве не просочились в город.
Для подпольщиков Николай Боровой остался человеком, пропавшим без вести.
В конце января Бойко — Федорович еще раз приходил в катакомбы по вызову Бадаева. Это было его третье посещение. Сопровождал его Яков Гордиенко, а проводником была Тамара Межигурская.