Полковник изложил японскую версию: лейтенант с шестью солдатами патрулировал железную дорогу севернее Мукдена. Была ночь. Вдруг позади себя солдаты услышали взрыв, бросились назад и увидели нарушителей. Их было пятеро. Как истинные самураи, солдаты стали преследовать преступников, но японских солдат обстреляли из винтовок и пулеметов. Лейтенант определил, что в обстреле патруля участвовало несколько сот китайцев. Японские солдаты залегли, приняли бой, вызвали подкрепление и вынуждены были атаковать казармы, откуда китайцы вели огонь.
      Корреспонденты, сидевшие с открытыми блокнотами вокруг стола, начали задавать вопросы. Пресс-конференцию вел Итагаки. Перед началом журналисты узнали еще одну ошеломляющую новость: Квантунская армия начала оккупацию всей Маньчжурии, войска генерала Хаяси также вторглись в Маньчжурию со стороны Кореи. Хаяси командовал японской армией в Корее.
      Француз спросил:
      - Означают ли возникшие события войну между Японией и Китаем? Насколько я осведомлен, - продолжал он, - состояние войны объявляет император. Если войска генерала Хаяси перешли границу и вступили в Маньчжурию, значит, был рескрипт императора о состоянии войны. Так ли это?
      - Нет, нет, - успокаивающе сказал Итагаки. - Мы расцениваем это как частный инцидент, находящийся лишь в компетенции Квантунской армии. Просто полицейская акция. Квантунская армия временно взяла власть в Маньчжурии, чтобы восстановить порядок. Только временно, подчеркнул Итагаки.
      - Скажите, но откуда взялись пушки, из которых сразу же начали стрелять по китайским казармам? - Это спросил англичанин, сидевший напротив Зорге. Он невозмутимо курил тонкую, прямую трубку и говорил, глядя куда-то в сторону.
      - Пушки делают для того, чтобы они стреляли, - ушел от ответа полковник Итагаки.
      - Еще один вопрос, - произнес кто-то из корреспондентов. - Как велики китайские потери в результате инцидента в Мукдене?
      - В районе Больших Северных казарм мы подобрали около четырехсот трупов китайских военнослужащих. Их похоронили с почестями и совершили молебствие за упокоение душ китайских и японских солдат, павших в одном бою. Так повелевает закон Бусидо. Мы не делаем разницы между душами японских и китайских солдат. Они равны перед престолом всевышнего...
      - А какие потери японцев?
      - Потери зависят от доблести, которую проявляют солдаты... Чем выше доблесть, тем ниже потери. Японская сторона потеряла убитыми двух солдат, геройски павших за императора.
      Было ясно, что мукденский инцидент - японская провокация. Это подтверждалось всем, вплоть до соотношения потерь, тем более что два японских солдата погибли от огня собственной артиллерии. Они ворвались в казармы, когда из орудий еще вели огонь. Но полковник Итагаки продолжал убеждать журналистов.
      - Чтобы вас не утруждать, господа, и не ездить в морг, - сказал он, - мы доставили в комендатуру трупы двух китайских саперов-диверсантов. Можете в этом убедиться.
      В комнату на носилках внесли убитых. Японские санитары в белых халатах откинули одеяла, которыми они были накрыты. Журналисты молча смотрели на убитых: у одного из солдат была рассечена щека, глаз залит застывшей кровью. Среди наступившей тишины раздался невозмутимый голос английского корреспондента. Он говорил, все так же глядя в сторону, словно ни к кому не обращался:
      - Насколько я разбираюсь, перед нами китайские пехотинцы. Китайские саперы носят другую форму...
      - Унесите! - приказал Итагаки.
      На другой день он снова пригласил корреспондентов и показал им те же трупы, но уже переодетые в одежду китайских саперов. На щеке одного из них зияла рваная рана, и глаз был залит засохшей кровью...
      Итагаки сказал корреспондентам:
      - Господа, вы можете убедиться в наших мирных намерениях. В городе уже восстановлен порядок. Временно главой мукденского самоуправления назначен полковник Доихара, вскоре, как только позволят обстоятельства, этот пост снова займет китайский представитель...
      Иностранные корреспонденты не могли знать о том, что произошло накануне, в той самой японской комендатуре, где они находились. Итагаки вызвал губернатора провинции Цзян Ши-и и распорядился:
      - С сегодняшнего дня вы становитесь мэром города Мукдена и должны работать в содружестве с японскими властями.
      Китаец заупрямился, отказался от предложенного поста.
      - В таком случае подумайте, что вас больше устраивает... В камеру и строгий режим! - приказал он солдатам, которые доставили в комендатуру губернатора. Цзян Ши-и увели в камеру при комендатуре. Охранник приказал ему опуститься на колени и ударил его ногой в подбородок...
      Разработанный план мукденского инцидента, предусмотренный во всех деталях, нарушался из-за упрямства китайского губернатора, и это вызывало раздражение Доихара. У него было много неотложных дел, и вот - на тебе! Приходится занимать еще пост городского головы.
      А через месяц упорство Цзян Ши-и все-таки удалось сломить. Итагаки сам пришел в камеру, грозил, уговаривал. Цзян Ши-и предпочел стать мэром, чем голодать и валяться на грязной соломе в тюремной камере. Будущего мэра едва успели побрить, переодеть в свежий костюм и, худого, изможденного, доставили прямо из тюрьмы в зал, где происходила церемония возведения на пост нового мэра города. Цзян Ши-и растроганно говорил об оказанной ему чести, о любви к императорской Японии, дружбу с которой он будет крепить не покладая рук... В самый патетический момент, когда вспыхнули блицлампы и защелкали аппараты фотокорреспондентов, Цзян Ши-и не выдержал и упал в обморок...
      Журналисты провели еще несколько дней в Мукдене, осматривали город. Полковник Итагаки готов был, казалось, сам превратиться в циновку под ногами гостей, лишь бы доставить им удовольствие. Журналисты поселились в отеле "Ямато" - в самом центре, на круглой площади, обедали в громадном банкетном зале с зелеными лепными потолками. В том же отеле на втором этаже, в бронированном, облицованном стальными плитами номере люкс, все еще жил генерал Тетекава. Но об этом - ни о броне под штукатуркой, заранее установленной на всякий непредвиденный случай, ни о Тетекава, прибывшем с секретной миссией, - журналистам не дано было знать. Они, превратившись в знатных туристов, осматривали город, побывали в храме императора Тайцзун, любовались его ступенями с вкрапленным в них золотым песком, горевшим желтым холодным блеском на осеннем солнце. Японцы совсем не случайно провезли журналистов мимо русского кладбища с часовней, сделанной в форме шлема древнего славянского витязя по проекту русского художника Рериха. Здесь находилось кладбище русских солдат, погибших в русско-японской войне. Сопровождавший экскурсию японец сказал:
      - Мы чтим павших и возносим молитвы к небу за упокоение душ, покинувших тела этих солдат... Они наши братья! - И он молитвенно сложил руки.
      Зорге подумал: "Какое ханжество! Убивать живых и уважать мертвых..."
      Поездка в Мукден окончательно убедила Рихарда в том, что события в Маньчжурии имеют прямое отношение к России. Он сопоставлял различные факты, поступки, фразы, вплоть до разговора у стены русского кладбища, - зачем они говорят о братстве солдатских душ - здесь с русскими, там - с китайцами?.. Для маскировки? Из ханжества? А история японских агрессий! Ее направленность на север... Рихард сделал существенный вывод: японская агрессия придвигается к советским границам. Именно об этом разведчик должен предупредить свою страну, уведомить о возросшей угрозе.
      В Шанхае Рихард поспешил встретиться со своим другом Одзаки. Он жил в японском сеттльменте с женой и маленькой черноглазой дочуркой, Йоко, начинавшей лепетать и складывать первые забавные фразы. Рихард только раз был в его стареньком домике, в глухом переулке, куда не приходило солнце, в сопровождении Смедли и кого-то еще. Их встретила тогда Эйко, жена Одзаки, - нежная, миловидная японка с округлыми, приподнятыми бровями и маленьким, улыбчивым ротиком. Она казалась несколько выше Ходзуми, может быть потому, что носила высокую прическу - глянцевый черный валик высоко поднимался над чистым, без единой морщинки, лбом. Они мило провели вечер, наполненный шутками, смехом, разговорами об искусстве, о старине. Рихард уже знал трогательную историю бесконечно влюбленных друг в друга Ходзуми и Эйко. Эйко была женой старшего брата Одзаки. Тогда они жили еще на Тайване большой семьей, происходившей из старого, правда отдаленной ветви, знатного рода Токугава, но тем не менее глава семьи Хидетаро Одзаки владел почетной дворянской привилегией - носил меч и имел не только имя, но и фамилию. Он работал на Тайване редактором газеты, придерживался либеральных взглядов, сочетая их с уважением к старым обычаям. Детей старик Одзаки держал при себе, и, когда старший сын, Хонами, женился, невестка пришла в их семью. Ходзуми шел тогда двадцатый год, а Эйко было немногим больше. Старший брат отличался суровым характером требовательным, почти деспотичным. Был настроен реакционно.
      На Тайване в колонии японцев преобладали люди жестокие, грубые и бессердечные. У Ходзуми нищета и бесправие тайваньцев вызывали сострадание. Брат же оставался ко всему совершенно равнодушным, и, скорее всего, именно это вызвало между супругами первое отчуждение. Ходзуми вскоре уехал в Токио, учился в университете и только на каникулы приезжал домой. Между братьями все чаще возникали споры, и Эйко порой молчаливо и сдержанно, а иной раз и открыто становилась на сторону младшего Одзаки. Ее разрыв с мужем произошел не так давно когда Хонами вдруг решил поехать добровольцем в Китай с японскими экспедиционными войсками. Эйко давно любила Ходзуми. Она тайно уехала с ним в Осака, где Ходзуми начал работать в газете, а она поступила в книжный магазин продавщицей. Держать в тайне свои отношения они не хотели, и в семье на Тайване их брак вызвал бурю проклятий. Как только представилась возможность, Ходзуми уехал в Шанхай. Вскоре к нему приехала Эйко. В Шанхае их никто не знал.
      - Наша любовь как падающая звезда, - сказал Одзаки, рассказывая Зорге историю их жизни. - Мы все время куда-то летим - в вечность, и это падение захватывает дух... Но как отличить в мироздании падение звезды от взлета? Так и в нашей любви...
      У Ходзуми Одзаки, человека с солдатским лицом, была восторженная душа поэта.
      Обычно Рихард заранее намечал место встречи с Одзаки, чтобы без особой надобности не пользоваться услугами почты и телефона. Чаще всего Зорге подъезжал на машине к Садовому мосту у границы японской концессии. Одзаки садился сзади, и они либо ездили по шанхайским улицам, пока Ходзуми рассказывал новости, либо отправлялись в один из многочисленных китайских ресторанов. Но больше всего они любили бывать в уютной квартирке Агнесс Смедли.
      На этот раз они тоже заехали к ней. Агнесс ушла в кухню готовить ужин - она слыла отличной кулинаркой, - и мужчины остались одни.
      Рихард рассказывал о своих впечатлениях в поездке, высказал мнение, что мукденский инцидент подтверждает существование плана японской агрессии, того, что изложен в меморандуме Танака. Вот тогда они и заспорили - Одзаки и Рихард Зорге. На помощь призвали Смедли.
      - Агнесс, - крикнул Зорге, - помогите нам разобраться! Идите к нам, или мы сами ворвемся на кухню.
      Агнесс появилась в домашнем фартуке, раскрасневшаяся от жара плиты.
      - Только без угроз! О чем вы так спорите?
      - У вас есть "Китайский критик" с меморандумом генерала Танака? Дайте нам этот журнал.
      Смедли подошла к книжной полке, порылась в ворохе журналов и протянула один из них Зорге.
      - Пожалуйста, но имейте в виду, что для споров вам осталось всего пять минут, сейчас будем ужинать.
      Зорге нашел нужное место и прочитал:
      - "Для того, чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай... Таков план, завещанный нам императором Мейдзи, и успех его имеет важное значение для существования нашей Японской империи". Так говорит милитарист Гиити Танака! - воскликнул Зорге. - Вы думаете, что это миф? Нет! Все развивается по его плану. Я напомню еще другое место из меморандума: "Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с красной Россией..." Это тоже Танака. А японские войска уже в Северной Маньчжурии, - значит, следующим шагом может быть конфликт с Россией.
      - Но это ужасно! - воскликнул Одзаки. - Это катастрофа и для Японии. Я не могу поверить.
      Вошла Агнесс и попросила мужчин накрыть на стол. За ужином Рихард опять рассказывал о том, что он видел в Мукдене.
      Когда Зорге вез Ходзуми Одзаки обратно к Садовому мосту, он снова заговорил о волновавшей его проблеме:
      - Послушайте, Одзаки-сан, подскажите, кто из надежных людей смог бы поехать сейчас в Маньчжурию? Мы должны знать все, что там происходит.
      - Я тоже об этом думал. Есть у меня на примете один человек. Если согласится, мы придем вместе.
      На следующую явку Одзаки пришел вместе с незнакомым Рихарду японцем. Ходзуми представил его: Каваи Тэикити, корреспондент "Шанхайских новостей" - иллюстрированного еженедельника, выходящего на японском языке в Китае.
      Каваи выглядел совсем молодым, хотя ему в то время было уже далеко за тридцать. Худощавый, невысокого роста, он держался уверенно, а его несколько запавшие глаза были внимательны и задумчивы. Каваи уже несколько лет жил в Шанхае, входил в японскую антимилитаристскую группу, и Одзаки сразу остановился на нем, когда потребовалось отправить в Маньчжурию надежного человека.
      Они сидели втроем в китайском ресторанчике во французском секторе города. За стойкой, занимаясь посетителями, стоял хозяин ресторана, европеец атлетического сложения. Это был Клязь, из всех троих его знал только один Зорге. Но и он не подал вида, что они давно знакомы.
      Каваи сказал:
      - Я согласен поехать, но ненадолго, на несколько месяцев. Наш журнал заинтересован в такой поездке. Это удобно со всех точек зрения.
      О деталях говорили в машине. Зорге сидел за рулем, Каваи и Одзаки - сзади. В смотровое стекло Рихард видел их лица.
      - В Мукдене, - говорил Одзаки, - корреспондентом "Асахи" работает мой большой друг Такеучи. Он в хороших, я бы сказал, в приятельских отношениях с полковником Итагаки, назначенным сейчас начальником штаба Квантунской армии. Я его тоже немного знаю, он один из активных руководителей офицерского общества "Сакура-кай". Общество это объединяет сторонников наиболее решительных действий в Маньчжурии.
      - С ним-то я и встречался, - сказал Зорге. Он внимательно слушал Одзаки. Опять Итагаки, опять Доихара! Как мрачные тени встают они перед Зорге. Они многое знают и держат в своих руках нити военных заговоров. Бороться с ними - значит раскрывать планы японской военщины. В этом задача! И все же Рихард считал, что он в лучшем положении - он не знает пока их тайн, но наблюдает за ними, а они Итагаки и Доихара - не знают и никогда не должны узнать о его существовании...
      Ходзуми Одзаки предложил хороший план: Каваи время от времени будет встречаться с Такеучи, получать от него информацию о положении в Квантунской армии, о настроениях, замыслах. Сами по себе встречи двух японских корреспондентов не вызовут подозрений. Что же касается Такеучи, он по-прежнему станет поддерживать добрые отношения с новым начальником Квантунского штаба полковником Итагаки и постарается прочно войти в доверие.
      Сообщения из Мукдена корреспондент "Шанхайских новостей" должен отправлять в частный адрес - у Ходзуми Одзаки есть на примете один служащий железной дороги, человек, которому он доверяет.
      Рихард согласился, но сделал дополнение: одновременно с информацией, которую Каваи Тэикити будет посылать в адрес железнодорожника, он должен отправлять кому-то еще безобидную открытку с поздравлением, приветом - какую угодно. Это будет сигналом, что донесение Каваи ушло из Мукдена. Самому Одзаки ходить к железнодорожнику за пакетом не надо, для этого следует подобрать другого человека.
      Стоял октябрь. Каваи уехал в конце месяца. Прошло всего несколько недель после мукденского инцидента. Японские войска расширяли агрессию. Восьмого октября их авиация разбомбила Цзиньчжоу, вскоре был занят Харбин, части Квантунской армии продвигались на север. Газеты пестрели сообщениями о боевых действиях в Маньчжурии. В это время Рихард Зорге стал получать достовернейшую информацию из Мукдена из первых рук - от начальника штаба Квантунской армии полковника Итагаки, которого в своем кругу японские военные называли фитилем, бикфордовым шнуром событий в Маньчжурии.
      Конечно, Рихард Зорге не мог знать всего, что происходит в стенах штаба Квантунской армии, что лежит в сейфах с предостерегающей надписью "Кио ку мицу!". Он пользовался только отдельными, часто разрозненными сведениями. Но ведь ученые-палеонтологи тоже восстанавливают внешний вид ископаемых животных, их образ жизни по отдельным костям скелета, обнаруженным в толщах земной коры... Поиск частного приводит к открытиям общего. Так работал и Рихард Зорге.
      ПОХИЩЕНИЕ ИМПЕРАТОРА
      Заседание Тайного совета происходило в правом крыле императорского дворца. На нем присутствовал Хирохито - сын неба, потомок богини солнца, светлейшей Аматэрасу Омиками, и это придавало заседанию особую значимость.
      Сто двадцать четвертый император Японии, владеющий тремя сокровищами богини солнца: зеркалом, мечом и ожерельем,- сидел в кресле, очень похожий на собственный официальный портрет: в старинной одежде из жесткой, точно жестяной, ткани, с тиарой на голове. Он был таким же застывшим и недвижимым, как на фотографиях. Хирохито только присутствовал. Он не участвовал в разговоре. Перед ним по обе стороны малого зала, вдоль стен, за двумя длинными, задрапированными столами, сидели члены Тайного совета. Двадцать пять мужей, старше сорока лет, назначенных императором. Каждый из них имел высший придворный ранг шинина. В правительственном кабинете такой ранг имел только премьер-министр.
      Ближе к императору, крайний за столом, сидел старчески худой, восьмидесятилетний принц Сайондзи - последний член Генро, советник двора, утвержденный в этой должности еще в минувшем веке, в эру императора Мейдзи. Принц Сайондзи десятилетиями негласно делил власть с императором, с отцом императора, с его дедом. Он смещал премьеров, назначал министров, но теперь его оттирали, отстраняли от руководства, и это вызывало раздраженное сопротивление принца.
      Рядом с принцем сидел усатый, с клинообразной бородкой, военный министр Минами, единственный из присутствующих не член Тайного государственного совета. Он явился во всех регалиях - с орденами "Золотого змея", "Восходящего солнца", всех степеней, военными крестами и множеством медалей, которые не умещались на его груди и спускались к муаровому поясу. Через плечо, заслоняя аксельбанты, была перекинута орденская лента. Перед ним на столе, как священное сокровище, лежала его фуражка, расшитая золотыми галунами.
      Председатель Тайного совета предложил Минами первому высказаться по обсуждаемому вопросу - о положении в Маньчжурии.
      Военный министр заметно волновался, начиная свою речь. Действительно, произошло событие, неслыханное в истории Японской империи. Нарушая прерогативу императора, военные власти сами, своей волей, двинули войска из Кореи в Маньчжурию. Как ни говори, это было началом войны, объявленной без ведома императора. Перед заседанием совета в генеральном штабе долго думали, как выйти из затруднительного положения. Решили просить членов совета утвердить не предусмотренные сметой расходы по переброске войск. Если Тайный совет утвердит дополнительные ассигнования, тем самым он признает правильность действий Сатбо Хамба.
      - Я родился в первые годы эры Мейдзи, - издалека начал Минами, вскинул щеточки бровей и обвел глазами присутствующих. Среди членов Тайного совета были его сторонники и противники. - За участие в войне с Кореей, сорок пять лет назад, я был удостоен денежной награды в сто иен, - продолжал он. - Я сражался на полях Маньчжурии с Россией и получил за это орден "Золотого змея", - Минами приложил руку к груди, где был прикреплен "Золотой змей". - Я получил денежную награду в две тысячи пятьсот пятьдесят йен и вот эту орденскую ленту за службу в Сибири... Я всю жизнь стоял на императорском пути и всегда исповедовал "Хакко Итио!" - хотел, чтобы Восточная Азия процветала и благоденствовала под японской крышей. Я также мечтал, чтобы Японское море стало действительно внутренним морем Японии...
      Военный министр рассказал о положении в Маньчжурии, о том, что угрожающая обстановка, возникшая там, требовала незамедлительных действий. Минами просил утвердить расходы, вызванные переброской войск из Кореи в Маньчжурию для подкрепления Квантунской армии.
      Старый принц Сайондзи спросил:
      - Знает ли генерал, что в эру Мейдзи, в которую он родился, не было случая, чтобы война начиналась без императорского указа?.. Знает ли генерал о том, что переход японских войск через пограничную реку Ялу является вторжением японской армии в пределы другого государства? Это - война. И почему императорский военно-морской флот в день досадных событий покинул базу в Порт-Артуре и сосредоточился в Инкоу ближайшем порту от Мукдена - тоже без ведома императора?.. Мне непонятно это, и я хотел бы услышать ответ военного министра, чтобы определить собственное мнение...
      - Да, все обстоит именно так, как сказал принц Сайондзи, ответил Минами, - но интересы защиты империи должны быть выше формальных оснований и соображений превышения власти. Мы почтительно просим извинить нас и утвердить дополнительные расходы в бюджете военного министерства.
      Когда вопросы иссякли, председатель Тайного совета обратился к Минами:
      - Минами-сан, если у вас есть неотложные дела, вы с легким сердцем можете покинуть заседание Тайного совета...
      У Минами не было никаких неотложных дел, но существовал нерушимый закон - решения принимались в присутствии одних только членов Тайного совета.
      Минами вышел, держа в руках фуражку, расшитую галунами. В малом зале дворца остались лишь члены Тайного совета да еще старший секретарь лорда хранителя печати, который сидел за ширмой позади Хирохито и писал протокол. Это был Кидо, преуспевающий и вездесущий Кидо, потомственный царедворец. Отец его служил камергером покойного императора, дед был советником и правой рукой императора Мейдзи, а внук в свои сорок пять лет сделался старшим секретарем лорда хранителя печати, человека, наиболее приближенного к Хирохито. В тщеславных мечтаниях своих Кидо надеялся, что с годами он тоже станет первым советником императора. Кидо с упорством дождевого червя полз к своей цели и уже сейчас, даже в секретарском положении, пользовался влиянием при дворе императора.
      Характерной чертой Кидо было то, что он никогда не смотрел людям в глаза, будто каждый его собеседник был сыном неба, на лицо которого лучше не смотреть простым смертным, так же как на диск солнца, - можно ослепнуть, заболеть, еще хуже - умереть, как предостерегает древнее поверье. Но маркизом Кидо руководили другие соображения. Глаза зеркало души человеческой, и маркиз не желал, чтобы хоть кто-то заглядывал в зеркало его души и читал его мысли.
      Кидо носил очки без оправы, и холодный блеск стекол делал его взгляд острым, пронизывающим. Тонкие, словно прилипшие к черепу уши, казалось, слышали все, что происходит во дворце императора. Но он был скрытен, маркиз Кидо, и доверял собственные размышления лишь дневнику, который завещал опубликовать через полвека после своей смерти. Он разделял точку зрения военных, но лисья осторожность не позволяла ему открыто в этом признаться. В жизни он придерживался правила: в любом деле, в совершении любого поступка важна не его справедливость, а опасность риска. Поэтому Кидо никогда не рисковал, если чувствовал хоть малейшую опасность. Он принимал участие в событиях, когда был до конца уверен, что действует наверняка. События были разные, и не все можно было доверить даже своему дневнику. Совсем не случайно, к примеру, покушение на Хамагучи произошло через две недели после того, как маркиз Кидо занял пост старшего секретаря лорда хранителя печати... Узнав о покушении, Кидо скривил в улыбке тонкие губы, но тут же поспешно поднес пальцы ко рту и принялся разглаживать свои коротко подстриженные усы.
      Маркиз Кидо сидел за ширмой с вышитым на ней императорским гербом - шестнадцатилепестковым цветком хризантемы - и записывал все, что происходило на заседании Тайного совета.
      Закончив обсуждение, председатель спросил:
      - Желают ли члены Тайного совета выразить свое мнение?
      В малом зале воцарилась тишина.
      - В таком случае прошу встать тех, кто за утверждение дополнительных расходов, вызванных передвижением корейской армии, сказал председатель.
      Все дружно поднялись, сидевших за столами не осталось. Даже принц Сайондзи, несколько помедлив, тяжело поднялся с кресла - что делать, он не хотел нарушать единства.
      Председатель поклонился в сторону императора.
      - Ваше величество, - сказал он, - Тайный совет высказывается за утверждение дополнительных расходов по корейской императорской армии...
      Точка зрения военных победила, так, во всяком случае, расценил Минами, ожидавший в дворцовых апартаментах решения Тайного совета. Об этом первым сказал ему Кидо, после того как Хирохито удалился в свои покои.
      Возможно, на решение Тайного совета оказали влияние недавние события - раскрытый неосуществленный заговор молодых офицеров, объединенных в общество "Цветущей вишни". В октябре, незадолго до заседания Тайного совета, министр двора граф Мацудайра сообщил лорду хранителю печати, а через него императору, что группа молодых офицеров во главе с Хасимота готовит переворот, чтобы во главе правительства поставить генерала Араки. Приказом генштаба его вдруг перевели из Кумамото в Токио, - вероятно, чтобы он был под руками. Доказательств нового заговора было больше чем достаточно. Штаб-квартира Хасимота находится в гостинице "Золотой якорь". Офицеры беспробудно пьянствуют там с проститутками, считая себя героями предстоящих событий. Через месяц после мукденского инцидента заговорщики собрались убить премьера Вакацуки, министра иностранных дел Сидехара, вызвать беспорядки в Токио и объявить в стране военное положение.
      Несомненно, что за спиной бунтовщиков стояли Тетекава из генерального штаба, Итагаки из Квантунской армии, а возможно, и люди более высокого положения. Предполагали устранить всех, кто не поддерживает позицию военных в Маньчжурии. Эту страну, столь необходимую для обороны Японии, как утверждали экстремисты, нужно отделить от остального Китая, сделать монархическим государством, благо уже есть на примете подходящий монарх - последний китайский император Цинской династии, вот уже сколько лет живущий в Тяньцзине без дела.
      Министру внутренних дел стала известна даже такая деталь: командующий Квантунской армией генерал Хондзио направил в Токио полковника Итагаки, чтобы заручиться согласием Араки возглавить правительственный кабинет. Ходили даже слухи, что, если кабинет откажется сотрудничать с армией, Квантунская армия объявит о независимости своей политики.
      Положение складывалось трудное. С армией нельзя ссориться! Решили пожертвовать одним Хасимота - его арестовали на двадцать пять суток и отчислили из генерального штаба в линейный полк.
      Старший секретарь лорда хранителя печати Кидо записал тогда в своем дневнике:
      "Узнал о крупном заговоре в Маньчжурии, участниками которого являются военные круги. По этому поводу посетил лорда хранителя печати - и сообщил ему о полученной информации. Решимость военных в отношении Маньчжурии столь сильна, что возникают опасения, будут ли правильно поняты приказы центральной власти, расходящиеся с мнением военных кругов. Политика военных кругов - продвижение на север континента лично у меня вызывает скорее беспокойство за успешное осуществление этой политики, чем огорчение".
      Однако гауптвахта, куда отправили Хасимота, не запугала офицеров из общества "Сакура-кай". Оккупация Маньчжурии расширялась, японские войска заняли Харбин, вышли к берегам Амура на советской границе. Китай обратился в Лигу наций с жалобой на японскую агрессию, и в Маньчжурию выехала международная комиссия лорда Литтона для изучения обстановки. Премьер Вакацуки в этих условиях высказался за то, что нужно хотя бы временно приостановить дальнейшее продвижение японских войск в Маньчжурии. И этих слов оказалось достаточно, чтобы через несколько дней на него было совершено покушение. Покушение на второго премьер-министра за какие-то два года! Вакацуки остался невредим, но, перепуганный террористами, предпочел заявить о своей отставке.
      А в Маньчжурии события развивались своим чередом. На штабном языке это могло бы звучать так: операция развивается в соответствии с планом... Так это и было.
      Полковник Доихара, освободившись наконец от обременявшей его должности мэра города Мукдена, выехал в Тяньцзинь, чтобы выполнить деликатное поручение Итагаки. Предвидя возможные осложнения, полковник заблаговременно отправил в Тяньцзинь несколько ящиков старого оружия, отбитого при ликвидации хунхузских шаек, - кремневые ружья, зазубренные мечи, кинжалы, старые гранаты, сохранившиеся со времен Боксерского восстания. Всю эту рухлядь, собранную в интендантских складах, отправили в Тяньцзинь под видом контрабандного опиума, хранившегося обычно в длинных резиновых мешках с персидскими надписями, эмблемами торговых фирм, непонятными гербами, изображавшими желтых львов, охраняющих спящих курильщиков. Обычно эта контрабанда, наоборот, шла из Тяньцзиньского порта в другие города Китая, но Доихара не придал этому значения. В ящиках под мешками опиума лежало оружие.
      Целью таинственной поездки Доихара в Тяньцзинь было уговорить китайского экс-императора Генри Пу-и занять престол будущего маньчжурского государства или, в крайнем случае, просто украсть Пу-и и доставить его в Мукден. Первоначально задуманную операцию предполагалось осуществить местными силами.
      Первое время из Тяньцзиня шли неблагоприятные вести: начальник японского гарнизона майор Кассиа действовал грубо и неуклюже, как слон в посудной лавке. Доихара просто кипел от негодования, когда ему доложили о назревающем провале всей этой затеи с учреждением новой монархии.