Это совсем не мало. Теперь в Маньчжурии почти все иностранные капиталы принадлежат Японии. Исключение составляет только Китайско-Восточная железная дорога, которую построили русские. Но это всего какая-нибудь четвертая часть иностранных вложений, остальной капитал, повторяю, принадлежит нам, японцам... Но вы ведь знаете, что вслед за капиталом маршируют солдаты. Я не думаю, что политическая обстановка в Китае разрядится в ближайшее время. Скорее наоборот - взрыв поезда Чжан Цзо-лина только начало событий. Я уверен, что Доихара был причастен к этому политическому убийству... Вы знаете Доихара, Агнесс-сан? Он был советником при маршале Чжан Цзо-лине. И еще Итагаки... Эти люди не появляются случайно на горизонте и не исчезают раньше времени. Сейчас они постоянно курсируют между Токио и Мукденом.
      Зорге поразило, с какой прямотой говорил Одзаки.
      - Но если за капиталом маршируют солдаты, как вы сказали, значит, они маршируют к войне, - сказал Рихард.
      - Для меня в этом нет никакого сомнения.
      - Но что же делать, как остановить марширующие колонны?
      - Не знаю, не знаю... Для меня это нерешенный вопрос. Знаю только, что если война - это будет ужасно...
      - Но мы не можем оставаться сторонними наблюдателями, - сказал Зорге...
      Да, Зорге не был сторонним наблюдателем... За несколько месяцев пребывания в Шанхае ему удалось создать достаточно широкую сеть, способную выполнять задания Центра. Люди здесь были разные - одни приехали специально, как немец Клаузен или добродушный пышно-усый чех Вацлав Водичка, светловолосый - цвета спелой пшеницы - блондин. Других привлекли в самом Китае, долго и тщательно проверяя, - того же Ходзуми Одзаки или Константина Мишина - подпоручика царской армии, колчаковского офицера, который воевал с Советами и покинул страну против собственной воли. Ошибка, допущенная когда-то, стала источником незажившего горя, тоски, невыносимейшей ностальгии.
      Вацлав держал магазинчик фотографических принадлежностей в торговом районе города, а Мишин работал в мастерской у Клаузена.
      К концу тридцатого года в Шанхае появился еще один подпольщик, Зельман Клязь, крутолобый эстонец атлетического сложения. Но это было уже после того, как из Китая от группы Зорге стали поступать первые донесения. Китай становился все более широкой ареной действия самых различных империалистических сил - японских, британских, американских, германских, - чьи интересы переплетались, вступали в противоречия, объединялись. Как в параллелограмме сил, они действовали в разных направлениях, и задача советской разведки сводилась к тому, чтобы определить, как будут действовать силы, сложенные воедино.
      Донесения Зорге, направляемые из Шанхая в "Мюнхен", то есть в Москву, содержали информацию о политической обстановке в Китае. Он сообщал об угрожающем положении в Маньчжурии, захват которой японцами, несомненно, приблизит военную опасность к советским границам. Зорге анализировал события и делал вывод: японская агрессивная политика остается неизменной от начала века до наших дней - и совсем не исключено, что внедрение японцев в Китай будет первым шагом к продвижению Японии на север, в сторону советского Приморья и Забайкалья. Оставалось только неясным, как станут вести себя в новой ситуации Соединенные Штаты, Великобритания.
      В этих условиях Центр решил усилить группу Зорге опытным военным работником. Выбор пал на Зельмана Клязя, как значился в эстонском паспорте прибывший военный консультант. В группе его называли Паулем, Зорге тоже не знал его настоящей фамилии - Пауль так Пауль. Конспирация требовала знать возможно больше о вероятном противнике и возможно меньше о товарищах, с которыми предстояло работать.
      У ветеринарного врача Зельмана Клязя была другая фамилия и, конечно, другая профессия. Карл Римм - сын эстонского батрака - стал перед революцией школьным учителем. Он учил детей, разводил с ними цветы, сажал жасмин перед окнами школы, а в семнадцатом году делил помещичью землю. Но в те годы, чтобы обрабатывать, владеть землей, нужен был не только плуг, но и оружие. С тех пор Карл Римм навсегда стал военным. Он создавал первые отряды Красной гвардии в Эстонии, сражался под Нарвой, воевал с английскими интервентами на севере под Архангельском, был на востоке под Екатеринбургом... Казалось, не было фронта, где бы в гражданскую войну не воевал пулеметчик Римм, ставший членом Военного совета. Потом была военная академия, командный факультет и работа в разведке. Карл знал Василия Блюхера - главкома Дальневосточной республики, который одно время был военным советником в китайской армии - таинственным генералом Геленом. И может быть, это обстоятельство - близкое знакомство с Блюхером - сыграло свою роль в том, что Карл Римм поехал в Китай, стал называться Паулем.
      В Шанхае ветеринарный врач Клязь поселился на Вейхавей, работы по своей специальности в городе не нашел и занялся коммерческой деятельностью. Он познакомился с чехом Вацлавом Водичкой, вступил к нему в долю, и они вместе держали магазин фотографических принадлежностей, проявляли пленку, печатали любительские снимки. К огорчению коммерсантов, заказов было слишком много, и у них не хватало времени заниматься делом, ради которого приехали в Шанхай. Пришлось отдавать пленку в другие мастерские, иной раз себе в убыток, но это высвобождало время для проявления микропленки, которую приносил в магазин франкфуртский журналист Джонсон, он же исследователь банковской системы в Китае - Рихард Зорге.
      Кроме того, Клязь открыл собственный ресторанчик рядом с домом, в котором он жил. Там Рихард и познакомился со стоявшим за стойкой громоздким эстонцем, занятым приготовлением коктейлей. Рихард присел на высокий табурет и, когда рядом никого не было, негромко спросил:
      - Не мог бы я видеть Пауля?
      Хозяин ресторана отвинтил блестящую никелем крышку шейкера, разлил в фужеры коктейль, подозвал китайца-кельнера:
      - Два коктейля на стол у окна...
      Рихарду он ответил условленной фразой:
      - Пауль приехал... Старик передает вам привет...
      Старик - это Ян Берзин, руководитель советской разведки.
      С тех пор Рихард Зорге был частым гостем в ресторанчике Клязя или в магазинчике фотографических принадлежностей с вывеской над дверью: "Вацлав Водичка и Кo". С Паулем они говорили подолгу и обстоятельно. Со стороны их беседы напоминали разговор в военно-историческом отделе академии с анализом обстановки, перспектив, оценкой событий и возможного влияния подмеченных фактов на политику отдельных лиц и государств.
      Вскоре к Паулю приехала жена Луиза - маленькая, веселая, коротко постриженная женщина с черными глазами, очень домашняя, заботливая жена. Рядом с огромным, широкоплечим Паулем она выглядела совсем девчонкой. Клязь нетерпеливо ждал ее приезда. Она ехала через Германию, из Венеции плыла на итальянском лайнере "Конте Россо", и, когда многопалубный белый пароход вошел в устье Хуанпу, Пауль не вытерпел, вскочил на прогулочную лодку, поплыл навстречу. Он, словно одержимый, стоял на хлипкой лодчонке, размахивал руками, пытался разглядеть среди пассажиров дорогую женскую фигурку...
      Клязь ни разу не назвал в Шанхае жену ее настоящим именем - Люба, только Луиза, как в паспорте. Она стала шифровальщицей, лаборанткой, сборщицей почты, связной, исполняла тысячи обязанностей - и все легко, весело, просто. Нужно было обладать неженской волей, чтобы постоянно таить, глубоко прятать тревогу и за себя и за дорогих ей людей...
      Когда в магазинчике накапливалось слишком много заказов, Клязь глубоко вздыхал и трагическим голосом говорил своему компаньону:
      - Послушай, Вацлав, с таким количеством заказов наша фирма скоро вылетит в трубу. Такая популярность стоит нам слишком дорого...
      - Ничего, - флегматично отвечал чех, разглаживая пшеничные усы,для чего же у нас Луиза...
      И Луиза отправлялась на другую улицу, где ее еще не знали, отдавала проявлять пленку, приносила готовую.
      Как-то ночью ограбили магазин. Что это - случайность или поиски следов? Решили, что при всех обстоятельствах надо сообщить в полицию. Грабителей так и не нашли, но полицейский инспектор несколько раз приходил в магазин, выспрашивал, составлял протоколы. Как будто бы все было тихо. Скорее всего, произошла случайная кража. И все же Зорге предостерег - держаться настороже и встречаться возможно реже.
      Прошло полтора года, как Зорге поселился в Шанхае. Его сеть работала исправно, люди Зорге были готовы встретить назревающие события.
      МУКДЕНСКИЙ ИНЦИДЕНТ
      Солдат Ян Си-пань начинал стареть, и ему становилось трудно обходиться без посторонней помощи. Его мускулы, когда-то упругие и гладкие, как молодые бобы, стали дряблыми, а сухое длинное лицо напоминало рыбу, выброшенную на отмель и пролежавшую долго на солнцепеке.
      Они вдвоем шли впереди, а подросток волочил сзади винтовку Си-паня и еще мешок с овощами, раздобытыми на фанзе, что стояла в стороне от дороги. За овощами с каждым разом приходилось ходить все дальше, потому что вблизи казарм крестьяне стали куда осторожнее и поднимают такой крик, что не захочешь никаких огурцов и лука, хотя зелень служит большим подспорьем к артельному столу. Белые двенадцатирогие звезды на сплюснутых матерчатых фуражках, красные суконные погоны выдавали в идущих солдат армии Чжан Сюэ-ляна.
      Солнце стояло высоко, но оно только светило и почти не грело в этот сентябрьский день, когда солнцу дается так мало времени, чтобы проплыть по небу с востока на запад, зато ночи становятся все длиннее, прохладнее, и временами посохшая трава покрывается под утро мохнатым инеем. Солдаты выбрались на дорогу и шагали молча, каждый занятый своими мыслями. До Северных казарм оставалось недалеко, каких-нибудь два-три ли. За всю дорогу Чан впервые нарушил молчанье:
      - Шибыка худо! - проговорил он почему-то по-русски.
      Ян Си-пань сбоку посмотрел на него и промолчал. Если человек заговорил, значит, что-то хочет просить. Иначе зачем разговаривать? Он думал сейчас о том, как лучше распорядиться жалованьем, которое вчера роздали солдатам. Может, дать кому в долг? Нет, рискованно, пусть лучше лежат. Старик пощупал карман - целы. Да и куда им деться, Ян Си-пань проверил просто так, на всякий случай.
      Чан тоже думал о деньгах.
      - Шибыка худо, - повторил он, и старик опять не отозвался, будто глухой.
      Чан со вчерашнего дня был не в духе. Опять проиграл в маджан этому пройдохе Ли-фэну. Сколько раз зарекался не садиться с ним за один стол, и вот опять... Уплатить за артельный стол еще, может быть, хватит, если старик даст немного взаймы. Об одеяле уж нечего и думать, но как же он будет спать зимой в сырой и холодной казарме?.. И одежа пообтрепалась... Не лучше ли сбежать. А куда? Сейчас не летнее время. Весной нанялся бы на маковые плантации или пошел в хунхузы. Кто там найдет! Да и бежать из казармы не так-то просто... Чан вспомнил измочаленного бамбуками дезертира. Его поймали и привели обратно. Это было в прошлом году. Его счастье, что бежал без оружия, не взял ни палаш, ни винтовку, иначе не сносить бы ему головы. А так - отделался ста бамбуками... Но все-таки как же с деньгами...
      Солдаты вышли к полотну железной дороги. Вдоль блестящих на солнце рельсов неторопливо шагал по шпалам японский патруль - три солдата с капралом впереди лениво двигались, закинув винтовки за плечи. Чуть дальше на пологом холме виднелся еще один часовой, он расхаживал вдоль плотной изгороди, сплетенной из обмолоченных стеблей гаоляна. Позади ограждения виднелись отвалы желтой сухой глины.
      Чтобы сократить путь, солдаты пошли напрямик через железную дорогу, мимо соломенной городьбы. Заметив их, часовой вскинул винтовку и знаком показал, чтобы к нему не подходили. Пришлось возвращаться назад и скошенным полем выходить на проселок.
      - Чего они здесь строят, эти янгуйдзы?1 - проворчал Чан, недовольный тем, что приходится делать крюк.
      1 Заморские дьяволы.
      - Говорят, колодец, - сказал подросток. - Никого не подпускают, чтобы не отравили воду.
      - Колодец - это хорошо, - сказал Ян Си-пань. - Вода всегда хорошо.
      - Нам ее не пить, эту воду... - возразил Чан. Его больше волновало, как раздобыть деньги.
      Солдаты снова вышли к железнодорожной насыпи, спустились в низину.
      - Слушай, Ян Си-пань, - Чан наконец решился попросить старика, не дал бы ты мне немного денег до следующего жалованья?
      Старик шел, будто ничего не слышал. "Вот подлый же человек!"
      - Я тебе за это буду чистить винтовку, буду делать, что скажешь.
      - Винтовку мне вон кто чистит, - Ян Си-пань кивнул на подростка, который совсем недавно завербовался в армию. Старик взялся его опекать и теперь заставлял на себя работать. - Если бы ты заплатил мне десятую долю... Впрочем, нет, откуда у меня деньги! Самому едва хватит...
      "Вот ростовщик проклятый!" - зло подумал Чан. Но что ему оставалось делать?
      - Если бы ты взял с меня половину десятой доли... я соглашусь... И еще чистил бы твою винтовку. Разве мальчишка почистит, как я...
      Разговор прервал подросток:
      - Глядите, глядите! Что это там!..
      У ворот соседней казармы толпилось много солдат.
      Над толпой на высоком бамбуковом шесте висела клетка, сплетенная из прутьев, а в ней лежала человеческая голова. Человека, вероятно, только что казнили, потому что кровь крупными темными каплями падала из клетки на землю. Рядом с бамбуковым шестом на земле, в луже такой же темной крови, валялся обезглавленный солдат с вывернутыми назад и связанными руками.
      - Смотри, да это Ма-пинь из седьмой роты, - проговорил Ян Си-пань, когда они подошли ближе. - Я говорил, не сносить ему головы за свой болтливый язык. Вот с языком и голову отрубили.
      Глашатай, стоящий над трупом солдата, держал перед собой исписанный лист бумаги и громко выкрикивал, что солдат Ма-пинь из седьмой роты мукденской дивизии наказан смертью за коммунистическую пропаганду, которой его напичкали в плену у русских. Вчера его схватили на месте преступления, когда смутьян получал злокозненные листовки от рабочего текстильной фабрики, не назвавшего своего имени. Текстильщика застрелили, а солдата казнили по приказу командира дивизии.
      - Так будет с каждым, кто вздумает нарушать порядок и дисциплину или станет слушать красных смутьянов, - закончил глашатай и, походив вокруг убитого, снова начал выкрикивать, за что казнили преступника.
      У Чана засосало под ложечкой. Он еще раз посмотрел на клетку. Глаза Ма-пиня были открыты, и отрубленная голова будто смотрела на Чана пристальным неузнавающим взглядом. А Чан сразу узнал Ма-пиня. Они вместе были в русском плену, жили в одном бараке и приехали обратно в одном вагоне. Ма-пинь даже раза два давал ему листовки и чуть было не втянул его в свое дело. Лежать бы тогда Чану здесь, рядом, со связанными назад руками, без головы... Как бы теперь кто не вспомнил, что Чан знался с Ма-пинем.
      - Это какой же Ма-пинь, - возможно бесстрастнее спросил Чан. - Я что-то не вспоминаю.
      - А ты вспомни, вспомни, - сказал старик с подковыркой. - Сколько раз он заходил к нам в казарму.
      "Надо, пожалуй, дать ему десятую долю, - подумал Чан, - станет меньше болтать..."
      Несколько месяцев назад командир дивизии Ван И-чжо получил секретный приказ маршала Чжан Сюэ-ляна, в котором было написано:
      "Возвратившиеся из Советской России, находившиеся там в плену, китайские солдаты разбегаются по деревням и распространяют слухи, неприемлемые для нас. Примите быстрые и решительные меры для борьбы с этим новым видом коммунистической пропаганды".
      Далее в приказе говорилось, что в Фушуне, недалеко от Мукдена, зачинщиками и организаторами вооруженного восстания были как раз солдаты, вернувшиеся из советского плена. Они провозгласили так называемую фушуньскую коммуну.
      Знай он о таком приказе, сердце Чана наполнилось бы тревогой и трепетом.
      Через год после смерти маршала Чжан Цзо-лина дивизию, в которой служил Чан, перебросили на берег Хейлудзяна, или, как говорили русские, на Амур. Какое-то время солдаты развлекались тем, что обстреливали советские речные пароходы, баржи, плоты, рыбачьи лодки. Офицеры поощряли такие обстрелы, говорили, будто бы русские захватили какую-то китайскую железную дорогу и теперь пришло время вернуть ее обратно. Но солдаты стреляли просто так, от нечего делать, как мальчишки стреляют из рогаток по воробьям. Главное, это было безнаказанно - русские не отвечали на выстрелы. Но зато другие русские, которые тоже расположились на Амуре, вели себя иначе - били старательно, стреляли до тех пор, пока русское суденышко, плоты или какая либо другая цель не исчезали за островами, за поворотом реки.
      Но вот однажды солдат подняли по тревоге. Они куда то шли походными колоннами, куда-то их везли в товарных вагонах, потом были бои, отступление, бегство. Бежали до самого Хайлара, где наступавшие русские взяли всех в плен.
      В плену было совсем не плохо, совсем не так, как говорили офицеры. Кормили, водили на работу, вечерами рассаживали пленных, как учеников, за длинными деревянными столами, под высокими соснами, и начинались долгие разговоры. Чан многого не понимал, быстро уставал, слушал невнимательно, больше думал, когда поведут на ужин. Но все же кое-что осталось в его памяти... Правда или нет, но русские уверяли, что они прогнали своих тухао. Помещиков выгнали из собственных домов, крестьяне взяли их землю и даже не платят аренды. Чан никак не верил, что это могло быть...
      В плену китайские солдаты пробыли несколько месяцев, потом их отпустили домой. Чан решил, что теперь пора возвращаться в Шаньси. Он не забыл маленькой Сун и по-прежнему мечтал работать с ней вместе на рисовом поле, бродить по колено в теплой илистой жиже, сажать нежные шелковистые стебли, а потом наблюдать, как поднимаются они над водой, светло-зеленые, молодые побеги риса...
      Чан вернулся домой и не узнал родных мест, памятных с самого раннего детства. Деревня показалась ему незнакомой. На месте, где стояла их фанза, оказался пустырь. Да и сама река Ни-хэ, прозванная так потому, что она и в самом деле была неисправимой, протекала теперь в стороне от деревни. Ни-хэ изменила свое русло и несла мутно-желтую воду там, где когда-то был редкий лес. И крестьяне ушли вслед за своей кормилицей, построили фанзы на ее новых берегах.
      Соседи не сразу узнали пришельца - сколько лет прошло с тех пор, как Чан покинул деревню. Сочувствуя солдату, ему сказали, что отец давно умер, а мать погибла минувшим летом, вскоре после большого наводнения - в верховьях прорвало плотину, и река, как море, залила всю округу. Следом за наводнением начался голод...
      Старик Чу, отец маленькой Сун, тоже переселился к реке, по-прежнему ловит рыбу. Соседи указали дорогу, и Чан пошел к рыбаку. Старик чинил на берегу джонку, такую же ветхую, как он сам. Заслышав шуршание песка, Чу повернулся и долго всматривался в лицо незнакомца подслеповатыми, слезящимися глазами.
      - Ты тоже не узнаешь меня, дядя Чу? - спросил Чан, присаживаясь на песке. - Почему я не вижу маленькой Сун?
      Старик еще раз пристально посмотрел на солдата:
      - Чан, это ты? Значит, ты ничего не знаешь, если спрашиваешь о моей дочери...
      Бросив рядом тощую котомку. Чан слушал рассказ старика.
      Минуло двадцать пять лун, как дождевые воды размыли плотину, река вышла из берегов и смыла почти всю деревню, уничтожила урожай. Люди ели траву, как животные. Многие бежали в другие провинции и не вернулись. Может быть, умерли, может быть, поселились на новых местах. Старик решил - не все ли равно, где умирать, и остался. В голодное время в деревню приехал японец, умевший хорошо говорить по-китайски. Он стал нанимать девушек на текстильную фабрику. Желающих было много, но японец отбирал только самых красивых. За маленькую Сун он дал двадцать лян, это несколько мешков риса. Сун была красива, как лилия.
      Японец говорил, что через год девушки вернутся обратно, он обещал о них заботиться, как родной отец.
      Все считали, что боги послали японца. Но счастье для бедняков оборачивается тяжелым горем. Никто не приехал назад, воротилась только дочь соседа и привезла с собой дурную болезнь. Старик молил небо, чтобы Сун вернулась, хотя бы больной, но боги, видно, не услыхали молитвы.
      Дочь соседа рассказывала, что японец увез всех на большом пароходе за море на Тайвань и продал девушек хозяйкам притонов. Может быть, и сейчас Сун живет на Тайване, но не подает о себе вести.
      Старик говорил долго, и все мрачнее становилось лицо Чана.
      - Вот так и живем, - сказал Чу. - Видно, чем-то мы прогневали небо. Пойдем в землянку, там заночуешь. Скоро с поля вернется сын, остальные все померли...
      Старик расспросил, что собирается делать Чан, посоветовал ему сходить к помещику попросить - не отдаст ли он в аренду то поле, которое обрабатывала мать.
      - Может, проснется в этом человеке совесть, он немало нажился на нашем голоде.
      Через день Чан стоял у ворот тухао, долго ждал, униженно просил и наконец получил разрешение пройти во внутренний двор, где были покои тухао.
      Чан миновал трое распахнутых настежь ворот. Обернувшись, он увидел тяжеленные запоры. Когда ворота запирались, внутренний двор превращался в недоступную крепость. Над воротами, напоминавшими своими кровлями маленькие пагоды, лежали деревянные резные драконы и угрожающе скалились на всех, кто проходил мимо. Такие же драконы, только с львиными головами и высеченные из камня, сидели на земле, будто готовые тотчас же броситься на чужого человека.
      Чан никогда в жизни не видывал такой роскоши: посреди двора журчал фонтан, и вода мягко падала в бассейн с чудесными длиннохвостыми золотыми рыбками, плавающими в зеленой глубине. Над бассейном свисали причудливые искусственные скалы, поросшие карликовыми деревцами. К скалам тянулся горбатый мостик с резными перилами, покрашенный в ярко-красный цвет.
      В глубине двора, под шелковым балдахином, в резном кресле, как на троне, восседал почтенный Тай. Его белые, пухлые руки покоились на расшитых подушках, кончики пальцев исчезали в тонких, длинных, раскинутых веером футлярах-трубках. Маленькие, заплывшие глазки глядели так же настороженно, как глаза деревянных драконов. Предлинные ногти тухао были предметом его особой гордости. Ни у кого в округе не было таких ногтей. Сгибая в суставах пальцы и вывернув ладони, он мог кончиками ногтей доставать свои локти. Это было основное его занятие. Крестьяне на его землях растили рис, тухао отращивал ногти. Причуда помещика не позволяла ему пользоваться руками, его кормили и одевали слуги.
      Чан пал на колени, подполз к балдахину и почтительно изложил тухао свою просьбу.
      - А, так это твоя негодная мать умерла, не вернув мне десять пинь риса! Я предупреждал ее, что долги нужно платить. Теперь ее долг перейдет на тебя. Неси мне рис, и после этого поговорим о земле.
      Но откуда было взять Чану десять пинь риса? Он еще два дня прожил в землянке рыбака и вернулся в Маньчжурию. Вот когда вспомнились Чану рассказы о русских крестьянах, которые отняли землю у своих тухао
      Тогда Чан и встретился еще раз с солдатом Ма-пинем... Это было в маленьком старом городке, обнесенном крепостными стенами с глиняными неуклюжими башнями. Раз ночью Ма-пинь зазвал его в покинутую фанзу, одиноко стоявшую на окраине города. В черной непроглядной ночи земля была словно залита жидкой тушью. В небе мерцали сложные иероглифы звезд, и от этого ночь на земле казалась еще темнее.
      На глиняном полу, прислонившись к стене, сидели невидимые люди. Судя по огонькам, которые вспыхивали светлячками в их трубках, вдоль стен сидело человек десять. Они называли себя Красными Мечами. Старшим, вероятно, был Ма-пинь. Он сказал, что арестованных собираются казнить через два дня, - значит, не позже как завтра надо напасть на тюрьму. Спросил, сколько имеется оружия. Кто-то ответил из темноты:
      - Тридцать шесть винтовок и столько же дробовых ружей. Остальные будут вооружены мечами и пиками. Кроме того, бондарь сделал две деревянные пушки.
      - Они стреляют? - спросил Ма-пинь.
      - Да, конечно. Хромой Хо Цзян выжег стволы из сосны и обтянул кожей Можно стрелять камнями и кусками железа.
      - Тогда завтра в полночь собираемся там, где договорились, сказал Ма-пипь. - Нападаем одновременно на тюрьму и уездный ямынь
      Но выступление Красных Мечей не состоялось - арестованных казнили на другой день у городских ворот. С тех пор Чан не встречался с Ма-пинем.
      События последних месяцев промелькнули в памяти Чана, пока он стоял в толпе перед казарменными воротами. Теперь Ма-пинь глядел на Чана застывшими, неузнающими глазами.
      Уже вечерело, когда трое солдат вошли в обширный, утрамбованный, как в фанзе, казарменный двор. В углу двора на столе из неструганых досок, на котором обычно чистили оружие, несколько солдат, разложив стопки цветной бумаги, клеили фонарики, веера, цветы, трещотки, которые сбывали потом мелким торговцам. Это был добавочный заработок к солдатскому жалованью.
      Бросив под нары добытые припасы, солдаты уселись за еду, которую оставили им от обеда, - за холодную чумизу, сдобренную бобовым маслом. Потом легли отдохнуть на матрацах, из которых торчала перетертая старая солома. Наступил вечер. Солдаты потянулись в помещение, одни садились играть в карты, другие укладывались спать. Зажглось электричество - три лампочки на всю длинную казарму, уставленную солдатскими топчанами. Чан спросил Ян Си-паня:
      - Так ты дашь мне немного денег?
      - Уж ладно, как договорились... За каждый месяц - десятую долю. Пора спать, скоро гиринский пройдет.
      У солдат в казарме не было часов, и они определяли время проходящими поездами - утром, после рассвета, их будил поезд, проходивший на север, в десять вечера из Гирина в Мукден и дальше на юг грохотал скорый. Северные казармы находились в нескольких километрах от города, совсем рядом с полотном железной дороги.
      Ночь была тихая, ясная, только что народившийся зеленоватый месяц не мог рассеять густой темноты. Вдруг ночную тишину разорвал глухой взрыв где-то недалеко от казармы. Солдаты прислушались. Все стихло, но вскоре раздались редкие винтовочные выстрелы, будто кто-то колотил в запертую дверь.
      - Опять у японцев ночные маневры, - сказал кто-то, приподнявшись на парах.
      В это время появился гиринский поезд. Своим грохотом он заглушил выстрелы, но, когда поезд прошел, выстрелы послышались снова, и тут оглушительный грохот потряс казарму. Взрыв сопровождался багровой вспышкой - тяжелый снаряд упал во дворе, и несколько осколков влетело в казарму. Полураздетые, босые солдаты кинулись к выходу, не успев даже захватить винтовок. На улице свистели пули, летящие из темноты со стороны железной дороги. Затараторили пулеметы. С криками "Банзай!" к казармам приближались японские солдаты.
      Вот, собственно говоря, и все, что произошло под Мукденом 18 сентября 1931 года. Но события эти объяснялись потом по-разному, в зависимости от того, кто их излагал.
      В Северных казармах размещалась китайская дивизия в составе около десяти тысяч штыков. Командовал ею генерал Ван И-чжо. Когда началась стрельба, дежурный по штабу позвонил генералу и доложил, что рядом с казармами происходит что-то неладное.
      - На маневры это не похоже, - говорил дежурный, и разрыв артиллерийского снаряда подкрепил его слова.
      Командир дивизии приказал поднять солдат по тревоге, выяснить обстановку, сказал, что немедленно явится в штаб сам. Но генерал так и не добрался до штаба. Захваченный толпой бегущих солдат, он вместе с ними все дальше откатывался от казармы. Генерал что-то кричал, но в темноте его не узнавали, и он, затерявшись в обезумевшей от паники толпе солдат, вскоре оказался в соседней деревне Пей Тей-ин, расположенной в нескольких километрах от Северных казарм. Только утром, когда огненно-багровый шар солнца, будто скатившийся с японского флага, поднялся над холодной землей, адъютант нашел своего генерала, и они вдвоем, конфисковав крестьянскую подводу, переодетые в крестьянскую одежду, глухими дорогами стали выбираться из района боевых действий. Они держали путь на север, где находилась ставка маршала Чжан Сюэ-ляна.
      В ту ночь, когда произошел взрыв на полотне железной дороги, сразу же, как только об этом стало известно, штабной офицер Квантунской армии полковник Итагаки направил в Порт-Артур тревожную телеграмму по поводу возникшего инцидента. Полковник проявил похвальную оперативность - взрыв произошел в начале одиннадцатого часа, а в 11 часов 46 минут ушла по военному проводу служебная телеграмма с пометкой "Ри сын ман" - секретно.
      "В одиннадцатом часу ночи сегодня, 18 сентября, получено сообщение о том, что китайские войска разрушили полотно железной дороги Гирин - Пекин в районе Больших Северных казарм. Они атаковали нашу охрану и сейчас ведут бой с пехотным батальоном мукденского особого гарнизона. Итагаки".
      Через полчаса за той же подписью в штаб Квантунской армии ушла вторая телеграмма, более пространно сообщающая об инциденте:
      "Китайские войска у Северных казарм взорвали полотно Южно-Маньчжурской железной дороги. Их силы составляют три-четыре роты. Наша рота с одиннадцати часов вечера ведет огневой бой с превосходящими силами противника. Противник наращивает свои силы, получает подкрепление главным образом в виде пулеметов и полевых орудий. Командир роты старший лейтенант Нади тяжело ранен. Боевые действия возглавляет подполковник Кавамота".
      Командующий Квантунской армией генерал-лейтенант Хондзио Сигеру, как только прочитал эти телеграммы, немедленно отбыл в Мукден. Поезд его стоял наготове, и генерал будто только и ждал сигнала, чтобы тронуться в путь. На другой день Хондзио был в Мукдене, где обосновал свой командный пункт на городском вокзале. Вскоре весь штаб Квантунской армии переехал в Мукден.
      Первым посетителем командующего был полковник Итагаки. Говорили наедине. Полковник вынул из бокового кармана запечатанный пакет и передал генералу Хондзио.
      - Пакет из генерального штаба доставил генерал-майор Тетекава. На словах он просил передать, что официально пакет не был доставлен и затерялся в пути. Тетекава предупредил, что он ничего не знает об этом пакете.
      Командующий Квантунской армией сорвал печати, вскрыл конверт и углубился в чтение. Итагаки почтительно ждал, стоя напротив Хондзио.
      Командующий прочитал письмо, откинул голову на спинку кресла и сидел так несколько минут с закрытыми глазами. Письмо возлагало на него громадную ответственность.