Ночью, чтобы не вызывать толков, специальный поезд маршала Чжан Цзо-лина отбыл из Пекина. На платформе пекинского вокзала маршала провожали военный советник генерал Нанао и его адъютант Доихара. Советник задерживался по неотложным делам в Пекине и рассчитывал выехать в Мукден следующим поездом. Когда сигнальные огни на последнем вагоне маршальского поезда исчезли во мраке ночи, Доихара послал телеграмму в Мукден в адрес оптового торговца зерном. В телеграмме было несколько слов:
      "Отгружено три вагона бобов". Это означало - маршал Чжан Цзо-лин едет в третьем вагоне.
      Как только капитан Кавамота получил эту телеграмму, он приказал действовать. Перед рассветом следующего дня все были на месте. Капитана Кавамота сопровождал капитан Удзуки и несколько минеров из двадцатого саперного батальона, вызванных сюда из Кореи. Усиленный заряд установили под мостом, на перекрестке железных дорог. Кавамота поднялся на железнодорожную насыпь и долго всматривался в сторону, откуда должен был прийти поезд. Но было еще темно, и в бинокль различались только неясные силуэты телеграфных столбов да уходящие вдаль рельсы.
      Когда наступил рассвет, Кавамота услышал нарастающий грохот. Он поднял руку и так стоял с поднятой рукой, продолжая следить немигающим взглядом за поездом, который на большой скорости приближался к мосту... Вот третий вагон поравнялся с зарядом. Кавамота резко опустил руку. Тяжелый взрыв потряс тишину. Огонь, пыль, дым взметнулись в небо, и железный скрежет слился с затихающим эхом взрыва. Саперы начали отходить, но здесь вспыхнула перестрелка. Кавамота уже успел отбежать в заросли гаоляна, но должен был вернуться и приказал прекратить стрельбу.
      Вскоре все собрались на дороге у грузовика. Капитан пересчитал людей - все десять в сборе. Кавамота вскочил в кабину, солдаты и капитан Удзуки - в кузов. Водитель включил скорость. Сделав большой крюк, военный грузовик въехал в город с другой стороны.
      При дворе императора многим оставались неясны события, связанные с гибелью маршала Чжан Цзо-лина. Военные молчали. Однако последний член Генро1, старейший из старейших советников императора принц Сайондзи, в те дни записал в своем дневнике:
      1 Императорский совет, созданный еще в царствование императора Мейдзи - в конце прошлого века.
      "Это весьма странное событие. Никому этого не говорят, но не виновата ли здесь японская армия?"
      Волей-неволей пришлось премьеру Танака доложить обо всем императору. В личной аудиенции он сказал, будто раздумывая, но за этим раздумьем генерал скрывал свое личное отношение к событиям.
      - Что касается инцидента, - говорил он, - связанного со взрывом поезда Чжан Цзо-лина, то я подозреваю, что в армии имелось некоторое число подстрекателей. В связи с этим я сегодня отдал военному министру распоряжение произвести расследование.
      Военный министр выслушал указание премьера. Невозмутимо и вежливо он ответил:
      - Танака-сэнсэй2, я сделаю все, что от меня зависит...
      2 Учитель. Вежливая форма обращения к старшим.
      По пути из резиденции премьер-министра он заехал в генеральный штаб, взволнованный, теряющий спокойствие, сказал генералу Койсо благоразумному Койсо, как его называли:
      - При дворе настроены расследовать причины гибели Чжан Цзо-лина. Премьер-министр только что сказал об этом. Он желает выглядеть ясновидцем и предполагает, что смерть маршала - дело военных.
      - Он хочет быть пророком? - воскликнул Койсо. - Но, как говорит пословица: предсказатель сам никогда не знает своей судьбы!
      - Я тоже так думаю, - сказал военный министр. - Не возомнил ли он себя гусеницей, которую должен объезжать экипаж...
      - Истинные самураи, прославляющие родину, заслуживают всяческой похвалы, - добавил Койсо. - Надо сделать все, чтобы расследование не состоялось.
      Премьер Танака оказался между двух огней. Его противники поспешили воспользоваться сложившейся обстановкой.
      ПРЕМЬЕР ТАНАКА
      Он был хорошим надежным слугой, но у него не было имени... Когда хозяевам требовалось позвать своего слугу, они ударяли в ладоши или восклицали: "Хей!" И это восклицание вскоре сделалось его именем.
      Хей жил в семье Гиити Танака много лет, к нему привыкли, так же как к попугаю, сидевшему на металлической жердочке возле окна. Однако, в отличие от попугая, с его ядовито красно-зеленым оперением, Хей был совершенно бесцветен. Он носил чесучовую курточку с маленьким стоячим воротником, такие же кремово-серые широкие штаны и мягкие туфли. Хей никому не докучал своим присутствием, он бесшумной тенью появлялся мгновенно, по первому зову, сопровождая свое появление сдержанно вежливым кивком головы. Казалось, Хей постоянно дежурит за ширмой и только того и ждет, чтобы его позвали.
      Его лицо, тщательно выбритая голова и тонкие руки были коричнево-желтого цвета, будто долго варились в бобовом соусе. Никто не знал возраста Хея, так же как не знали прошлого безотказного и преданного слуги. Конечно, раньше у Хея было имя, но его давно забыли, так же как забыли и то, что он когда-то жил на Формозе.
      Глава семейства Гиити Танака в минуты снисходительно-добродушного настроения сравнивал Хея с бонсай - изящной карликовой сосной, украшавшей гостиную. У деревца был коричнево-соевый ствол, застывший во времени. В дом Танака бонсай перешло от деда и десятки лет оставалось все таким же миниатюрным, живым, но закаменевшим.
      Хей исправно убирал дом, поддерживая идеальную чистоту, стирал, подавал к столу, иногда готовил, с любовью копался в декоративном саду и, конечно, содержал в должном порядке изящное маленькое строение в глубине сада, в тени больших криптомерий. Сюда от дома вел легкий, крытый помост, чуть приподнятый над землей, чтобы в ненастную погоду не замочить ноги. Уборная эта, стоявшая под сенью малахитовой зелени, была предметом гордости Гиити Танака, но именно этому строению суждено было стать источником огорчений и государственных неприятностей для владельца загородной резиденции, японского премьер-министра.
      Хозяин дома Гиити Танака происходил из древнего самурайского рода и во всем хранил приверженность к прошлому, стараясь приумножать славу воинственных предков, алтарь которых был самым священным местом в загородном доме семейства Танака. Отставной генерал превыше всего в жизни ставил военную профессию и клан, к которому принадлежал.
      Танака с гордостью припоминал, что первый иероглиф, который ему показал покойный отец, был иероглиф "бу", обозначавший "оружие". Из множества иероглифов, существующих в японской письменности, именно этот воинственный иероглиф "бу" стал первым, который маленький Гиити научился вычерчивать неуверенной детской рукой. Такова традиция в семье самураев Танака.
      С годами иероглиф "бу" перестал играть в жизни Гиити только символическую роль. Задыхаясь от восторга, Гиити входил в оружейную комнату, где на стене висел самурайский меч - прямой и тонкий, как луч света, прорезающий мрак. Отец иногда давал Гиити подержать меч, принадлежавший далекому предку рода Танака, и мальчик начинал трепетать от одного прикосновения к оружию. Здесь были также клинки, короткие и блестящие, как молнии; были старинные кольчуги, страшные маски воинов, пики с гранеными наконечниками и выгравированными на них драконами... Все эти атрибуты древних воинов сопутствовали будущему самураю с самых первых шагов его жизненного пути.
      А когда отец вывел маленького Гиити в сад, чтобы обучить стрельбе из лука, он дал ему только одну стрелу и указал только одну цель промаха быть не должно, самурай обязан стрелять только наверняка...
      Тогда же отец сказал, и Гиити запомнил:
      - В жизни, сын мой, случается так, что судьба предоставляет одну-единственную возможность добиться успеха. Это цель, которую надо поразить одной стрелой, другой стрелы может не быть. Умей сосредоточиться, собрать силы и не промахнуться...
      Потом был кадетский корпус, а после него военная служба в войсках, затем академия генерального штаба и снова служба, на этот раз в Китае, в Корее, на маньчжурских полях, где вспыхнула война с Россией... Шли годы, и вот он уже военный министр, он возглавляет интервенцию на советском Дальнем Востоке - в Приморье и Забайкалье.
      Казалось, цель была так близка, но поразить ее, даже множеством стрел, не удалось.
      В шестьдесят с чем-то лет Гиити Танака, умудренный военным и житейским опытом, ушел в отставку, но не ушел от государственных дел. Танака нужен был императорской Японии. Заслуженный генерал сделался председателем самой правой, самой реакционной и агрессивной партии сейюкай, опиравшейся на дворцовые, полуфеодальные круги японской аристократии. Эти круги вскоре и сделали Гиити Танака премьер-министром Японии, вторым человеком в стране после благословенного императора.
      Премьер Танака шел по пути, предначертанному предками, по императорскому пути, именуемому "Кондо", - политики завоевания далеких и близких земель. Премьер читал древнюю книгу "Ниппон секи" - историю Японии - и запомнил рескрипт императора Дзимму, жившего больше тысячи лет назад. Дзимму сказал потомкам: "Накроем весь мир одной крышей и сделаем его нашим домом". По-японски это звучало кратко, как полет стрелы: "Хакко Итио!" Таков был завет божественного предка нации Ямато, населяющей Страну восходящего солнца. А Гиити Танака был премьер-министром этой страны, он был самураем и неотступно исповедовал Бусидо - закон самурайской чести. И даже в самом наименовании - Бусидо - присутствовал все тот же воинственный иероглиф "бу", с которого генерал Танака начал изучать японскую письменность.
      Гиити Танака был истинным самураем - суровость воина, холодная расчетливость, гибкость ума сочетались в нем с лирической склонностью к созерцанию, с умением наслаждаться красотой неба, пейзажей, цветов, изяществом женщин... Генерал с одинаковым увлечением мог говорить с придворным поэтом о духовной сладости отрешенного созерцания природы и путях японской экспансии с прямолинейным и грубым генералом Араки.
      Задушевные разговоры, чаще всего с кем-либо с глазу на глаз, Гиити Танака обычно вел в ночные часы, когда домашние отходили ко сну. Слуг тоже отпускали на отдых, и только недремлющий Хей маячил где-то вблизи. Танака и его отсылал спать. Хей, как послушная собака, уходил в свою каморку под лестницей, но через некоторое время снова возвращался к дверям, чтобы по первому хлопку явиться перед хозяином.
      - Давайте поговорим о японской архитектуре! - Танака всегда предлагал собеседнику конкретную тему для разговора.
      - Охотно принимаю вызов, - соглашался поэт, - но, по моему мнению, из всех построек японского типа только наши туалеты действительно отвечают поэтическому вкусу. Вы не согласны со мной, генерал?
      - Да, да, согласен! Еще наши предки опоэтизировали все их окружавшее, и в том числе туалеты. Подумать только, - казалось бы, самое нечистое место в японском доме волею предков превратилось в некий храм поэзии и эстетики...
      - Вы правы, Танака-сэнсэй! Я уверен, что поэты всех времен черпали вдохновение именно, здесь, в полумраке и тишине, отдаваясь мечтаниям. Наши туалеты построены так, что в них можно отдохнуть душой...
      Генерал Танака разделял мнение поэта. Уединяясь в туалете, наслаждаясь тишиной, одиночеством, созерцая синеву неба или прислушиваясь к шелесту дождя, он будто сливался с природой, а слух обострялся настолько, что казалось, он слышит, как дождевые капли сквозь мягкий мох проникают в землю.
      Слуга Хей умел поддерживать здесь чистоту, которая помогала рождению мечтательного и поэтического настроения. В одном только генерал был недоволен слугой - Хей вечно забывал приносить запас туалетной бумаги. Раздражаясь, отставной генерал возвращался в дом, в кабинет, искал какую-то ненужную бумагу. Настроение от этого портилось... Танака делал слуге замечание. Хей виновато кивал головой, но все оставалось по-старому, Хей никак не мог преодолеть свою рассеянность. С годами генерал с этим смирился, привык к забывчивости слуги и только иногда, будто в отместку, призывал Хея в глубину сада и посылал его самого в дом за ненужной бумагой.
      Если бы только знал отставной генерал Танака, кого на старости лет он допускает к своему письменному столу! Беззаветно преданный и бессловесный слуга в продолжение многих лет шпионил за генералом. Оставаясь один в глубине сада, в воздушно-легкой постройке, Хей неторопливо занимался весьма неэстетичным делом - из ящика с нечистотами, присыпанными рыхлым торфом, Хей извлекал использованную бумагу и старательно прочитывал иероглифы на обрывках старых бумаг японского премьера. Многие черновые наброски Танака представляли большой интерес для исполнительного и молчаливого слуги, лишенного имени.
      Развязка наступила внезапно.
      В Токио стояло знойное, изнуряющее лето, перемежавшееся дождями и грозами. После ливней в городе становилось еще невыносимее - от пожарищ и развалин, не разобранных до конца после страшного землетрясения, вместе с влагой поднимались тяжелые испарения кислой гари, запах тления. Все, кто мог, старались покинуть столицу, уехать на побережье, в зеленый пригород. Гиити Танака старался безвыездно жить в загородном доме.
      Шел второй год эры Сева - царствования императора Хирохито, что соответствовало 1927 году европейского летосчисления. Страну, только четыре года назад пережившую жестокое землетрясение, постигло новое бедствие - тяжелый экономический кризис. Банки, предприятия, старые фирмы лопались и сгорали, будто новогодние шутихи. Толпы вкладчиков, держателей акций, мелких предпринимателей осаждали банковские конторы, ломились в запертые наглухо двери, иные лезли в окна, надеясь вернуть, спасти собственные сбережения, капиталы, получить кредит, чтобы предотвратить, хотя бы отдалить разорение... Но даже самые крупные банки в Токио, Осака, Хиросиме прекратили все финансовые операции. Паника на бирже, как волна цунами, рожденная могучими толчками на дне океана, грозила захлестнуть всю страну. Нужен был человек с твердой рукой, способный встать к штурвалу государственного корабля, чтобы провести его через бушующую стихию страстей. Выбор Тайного государственного совета и самого императора пал на генерала Танака. В помощь ему дали опытнейшего, ловкого старого финансиста Такахаси. Теперь многое, очень многое зависело только от него.
      В пламени финансового, экономического кризиса Такахаси чувствовал себя мифической саламандрой, духом огня. Это была его стихия, он знал, что делает, - старый, безжалостный Такахаси. Его отношение к мелким промышленникам, владельцам меняльных контор, маленьких банков несло им гибель. Саламандра Такахаси на то и рассчитывал. Доверенным людям он говорил: "Дайте, дайте мне еще немного паники, чтобы использовать ситуацию... Я поддержу сильных, другие пусть умирают - это кораллы, на которых окрепнет и разовьется финансовая система..."
      Такахаси своего добился - в стране стали монопольно господствовать пяток могучих банков: Мицуи, Сумимото, Ясуда... Через полтора месяца министр финансов Такахаси мог уйти в отставку - ценой бесчисленных разорений мелких промышленников и торговцев он спас страну от финансовой катастрофы. Такахаси больше уже не входил в кабинет Танака, но они остались друзьями и премьер-министр всегда обращался за советом к этому человеку с бесстрастным лицом флегматика, представлявшему, подобно Окава, интересы крупного капитала Японии.
      Перед тем как оставить пост финансового диктатора, Такахаси сказал премьеру:
      - То, что мы сделали, Танака-сан, только начало... Нам нужно сейсмоустойчивое здание экономики... Такое же, как для защиты от землетрясений. Эту устойчивость мы приобретем умелой, гибкой континентальной политикой... Подумайте об этом, Танака-сан. Нам надо чаще вспоминать слова нашего божественного предка императора Дзимму. "Хакко Итио!"... Пусть первым углом крыши над нашим домом станет Китай...
      Такахаси обычно говорил неторопливо, иносказательно, но на этот раз он был предельно откровенен. Танака знал: так думает не только Такахаси, но и всесильная группа дзайбацу - финансовые и промышленные магнаты Японии. Но ведь точно так же думают и военные круги - тот же Араки, Хондзио...
      Премьер-министр Гиити Танака внял советам своего финансового духовника Такахаси. В половине июня, невзирая на духоту и ядовитые испарения, повисшие над городом, Танака очень поспешно созвал конференцию по делам Востока. Она так и называлась - Восточная конференция - и проходила при закрытых дверях, окруженная непроницаемой завесой тайны. Число участников ее было ограничено. Кроме членов кабинета пригласили только некоторых японских дипломатов, которых вызвали для этого из Китая; был здесь командующий Квантунской армией, прибывший из Маньчжурии, начальник генерального штаба, руководители военного и морского министерств и, само собой разумеется, представители промышленных концернов, имевших свои интересы в Китае.
      Танака разделял тревоги, сомнения, планы, высказанные на Восточной конференции. И кому, как не премьер-министру, надлежит собрать воедино разрозненные мысли участников конференции, обосновать их рекомендации и представить на рассмотрение благословенного императора. Все это надо взвесить, обдумать. Гиити Танака и пригласил в загородный свой дом хваткого и расчетливого Такахаси, чтобы прочитать ему первые наброски закрытого меморандума.
      Другим собеседником премьера в тот вечер был генерал Араки невысокий, коротконогий человек с широкой грудью, неестественно большой головой и задиристо торчащими усами. Его внешность и темперамент были прямой противоположностью спокойному, неторопливому, будто бы равнодушно-сонливому Такахаси.
      Когда-то, лет двадцать назад, уже после русско-японской войны, генеральный штаб откомандировал Араки в Петербург для изучения военного дела. Мировую войну он провел военным обозревателем в русской действующей армии. В Токио вернулся с русскими орденами, с медалью в честь трехсотлетия дома Романовых и объемистым досье о состоянии вооруженных сил царской России.
      Двух генералов связывала давняя дружба еще с того времени, когда оба они участвовали в интервенции в советском Приморье и Забайкалье. Теперь Араки работал в японской академии генерального штаба, слыл знатоком русского вопроса, и премьеру Танака было крайне важно услышать его мнение о меморандуме.
      Араки несколько запоздал, приехал прямо из академии, в военной форме, без регалий, и только один орден "Золотого коршуна" - награда за многолетнее пребывание в России - сиял на его груди. Араки знал, что премьер-министр пригласил его для совершенно частной встречи, и тем не менее совсем не случайно выбрал именно этот орден.
      Он бросил фуражку и перчатки на руки Хея и, громыхая саблей, прошел в кабинет. Араки был лет на пятнадцать моложе премьера, и это давало ему основание быть подчеркнуто вежливым и уважительно называть хозяина дома "сэнсэй", то есть "раньше родившийся", в смысле почтенный учитель.
      - Хотите саке? - спросил хозяин.
      - О нет! Ничего горячего и крепкого, - возразил Такахаси. Он опустился на циновку и, обжигаясь, взял в руки о-сибори - горячую, влажную салфетку, которую подал ему Хей. - На конференции во дворце я чувствовал себя такой вот салфеткой - горячей и мокрой. Представить не могу, что там решили...
      Такахаси, конечно, хитрил. Танака понял. Он приказал слуге подать чай и отпустил его:
      - Сегодня ты мне не нужен, можешь спать... Закрой плотнее дверь.
      Когда слуга вышел, премьер взял портфель и достал кипу исписанных листов.
      - Я бы хотел, - сказал он, - познакомить вас с тем, что предназначено лишь для очей императора, и просить вас о великодушных советах.
      Гости молча кивнули, Танака начал читать:
      - "Премьер-министр Танака Гиити от имени Ваших многочисленных подданных вручает Вашему величеству меморандум об основах позитивной политики в Маньчжурии и Монголии".
      "Для того, чтобы завоевать Китай, - читал он дальше, - мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малоазиатские страны. Индия, а также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права. Таков план, завещанный нам императором Мейдзи, и успех его имеет важное значение для существования нашей Японской империи".
      - Могу ли я, Танака-сэнсэй, делать замечания по ходу чтения? спросил Такахаси.
      - О да, это будет самым полезным, что только можно придумать.
      - В таком случае мне хотелось бы высказать одну мысль. В Маньчжурии и Монголии, по сведениям дирекции Южчо-Маньчжурской железной дороги, запасы железной руды составляют больше миллиарда тонн, запасы угля - два с половиной миллиарда. Мы можем обеспечить себя железом и углем на семьдесят лет. Потом лес, алюминий, хлеб... Вот где сейсмическая устойчивость японской экономики! Это надо взять! - Рука Такахаси хищно взметнулась над головой и опустилась к столу, будто захватывая добычу. - Но сначала нужно объявить громко, что в этих районах мы не хотим ничего, кроме мира, спокойствия, тишины, что ответственность за тишину берет на себя Япония, что она не допустит никаких беспорядков... А тем временем мы будем внедряться, внедряться, внедряться... - Рука Такахаси теперь делала спокойные пассы, словно кого-то гипнотизируя. - Пусть наши офицеры, которых мы тайно пошлем туда, наденут одежду китайских крестьян, ремесленников, пусть они входят в доверие и покупают земли, а потом мы будем защищать эти земли, для этого пошлем войска. Вы меня поняли?
      Араки возразил:
      - Но это слишком долгий процесс, армия в состоянии решить все быстрее.
      Такахаси снисходительно посмотрел на Араки, ответил пословицей:
      - Кто торопится, тот дольше идет...
      Танака снова склонился над рукописными страницами меморандума. Порой он отрывался от чтения, выслушивал воинственные замечания Араки или сдержанные, полные тайного смысла предложения Такахаси, делал пометки и снова монотонно читал текст, в котором излагал широкий план агрессии, рожденный еще в умах их далеких предков и не осуществленный ими. Вину за это Танака принимал на себя и свое поколение. "Если эта задача до сих пор не выполнена, - писал он божественному императору Хирохито, - в этом вина ваших слуг".
      В стране, где так высоко развит культ предков, где духу их поклоняются в храмах, проще всего привлечь людей к соучастию в агрессии, ссылаясь на зов предков. Но роль исполнителей заветов императора Дзимму принимали на себя теперь представители современных промышленных монополий, банков, армии, военного флота, которым тесно стало на островах, и они, задыхаясь в тисках экономического кризиса, рвались на просторы азиатского континента, готовые скрестить оружие с любым, кто станет наперекор императорскому пути Кондо. Об этом горячо заговорил Араки, возбуждая себя собственными словами. Его маленькие острые глазки горели недобрым огнем в глубине пещерок-орбит, и широкие ноздри раздувались так, будто перед генералом уже стояли враги. Араки сказал:
      - Наша оборона не может ограничиваться Японией, она должна включать пути, по которым страна пойдет к своему будущему. Врагов Кондо надо безжалостно отбрасывать, где бы они ни появлялись, пусть это будет Китай, или южные страны, либо опять Россия.
      О Советской России Араки говорил особенно яростно.
      - Приходится только сожалеть, что так успешно начавшаяся интервенция русского Приморья и Забайкалья закончилась нашим провалом. Дух предков не прощает нам этого... Танака-сэнсэй, я бы очень хотел, чтобы вы отразили в меморандуме одну мысль: наше продвижение в Северную Маньчжурию неизбежно приведет к конфликту с красной Россией. Чтобы обеспечить наши жизненные интересы на континенте, надо овладеть русским Приморьем, Сибирью и Забайкальем. Эту идею я постоянно внушаю офицерам академии генерального штаба, которым придется осуществлять путь Кондо.
      Премьер Танака учел замечание Араки, сделал пометку в черновике меморандума. Чтение его подходило к концу. Танака взял последнюю страницу рукописи:
      "Согласно заветам императора Мейдзи, наш первый шаг должен был заключаться в завоевании Тайваня, а второй - аннексии Кореи. То и другое уже осуществлено.
      Теперь должен быть сделан третий шаг - завоевание Маньчжурии и покорение всего Китая...
      Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, стран Южных морей, а затем и завоеванию Малой Азии, Центральной Азии и, наконец, Европы. Но захват контроля над Маньчжурией и Монголией явится лишь первым шагом, если нация Ямато желает играть ведущую роль на азиатском континенте.
      Раса Ямато может перейти к завоеванию мира".
      Было совсем поздно, когда Араки и Такахаси покинули загородный дом премьера. Их провожал вежливый и молчаливый слуга Хей, который так и не ушел отдыхать, пока в доме оставались гости. Весь вечер он просидел в каморке с чуть приоткрытой дверью. Хей отличался не только великолепной памятью, но и каким-то звериным слухом. Он был свидетелем почти всего разговора, происходившего в кабинете, слушал и запоминал его. Кое-что Хей уже знал из услышанного. Обрывки бумаг, которые он извлек из ящика с нечистотами, были набросками хозяина при составлении меморандума. Теперь ему был известен весь документ.
      Через несколько дней Танака закончил работу над меморандумом и готов был отправиться во дворец, чтобы лично вручить его императору. Накануне он раньше обычного приехал домой, прочитал документ еще раз и вместе с копией положил в папку.
      Утром, как обычно, Хей проводил его до ворот и стоял склонившись в уважительном поклоне, пока автомобиль премьера не скрылся за поворотом.
      Перед тем как отправиться во дворец, Танака заехал в храм предков, чтобы сообщить им о решении, которое намерен осуществить. Храм, наполненный тишиной, принял Гиити Танака под свои своды, и он в приподнятом состоянии духа поехал во дворец, с твердой уверенностью, что души предков одобряют его решение.
      Лишь после того, как закончилась церемония передачи меморандума императору, Танака заметил, что в его портфеле нет копии. Но она была еще сегодня утром, он сам вынул ее из сейфа и положил в папку. Но, может быть, он просто запамятовал?
      Все это не особенно встревожило премьера. Скорее всего, он забыл копию на столе... Однако, приехав домой, Танака не нашел документа. Он позвал Хея, слуга не отозвался. Никто из домашних не знал, куда девался Хей, но в его каморке все было на месте, его вещи тоже. Впрочем, какие вещи - циновка, свернутая в трубку, и маленькая подушка из отрубей... Вероятно, он куда-то ненадолго вышел. Танака хотелось верить, что ничего не случилось. Однако слуга не вернулся ни к ночи, ни утром, ни на другой день. Исчезла бесследно и копия меморандума.
      На третий день премьер известил кемпейтай - военную контрразведку - о пропаже документа и о совпавшем с этим исчезновении слуги. Кемпейтай тоже не смогла ничего выяснить. Прошли месяцы, год, второй, потеря стала забываться. Одновременное исчезновение слуги и документа теперь казалось простым совпадением. Но спустя несколько лет, когда Гиити Танака уже не было в живых, в китайском журнале "Хина критик" появился полный текст его меморандума, адресованного японскому императору.
      Безымянный слуга премьера, не рискуя взять с собой похищенный документ, спрятал его в фундаменте загородного дома Танака. Когда поиски прекратились, уже другие люди, через много месяцев, еще раз похитили документ и переправили его в Шанхай. Так стало известно содержание меморандума Танака, который лег в основу плана многолетней агрессии японских милитаристов на Дальнем Востоке.
      "САКУРА-КАЙ" - ОБЩЕСТВО ЦВЕТУЩЕЙ ВИШНИ
      Оказавшись между молотом и наковальней - между сторонниками осторожных действий на континенте и военными экстремистами, которые предпочитали немедленную оккупацию Маньчжурии, премьер Танака был вынужден уйти в отставку. Разговор с императором довершил падение кабинета. При дворе все понимали, что смерть Чжан Цзо-лина произошла не без участия кого-то из армейских офицеров. Посвященный в закулисную сторону событий и стараясь замять неприятное дело, премьер-министр Гиити Танака подготовил фиктивный доклад императору. Он сообщал, что преступника так и не удалось обнаружить, а что касается лиц, допустивших халатность и не обеспечивших охраны китайского маршала, то они уже наказаны, а штабной офицер Кавамота уволен в отставку. Никто из них в событиях не замешан, просто допущена халатность...
      - Это расходится с тем, что вы говорили мне раньше, - холодно сказал император и прекратил аудиенцию.
      Это был неслыханный скандал в жизни высочайшего двора.
      Сконфуженный Танака покинул императорские покои. Он вышел к подъезду, где его ждала высокая, открытая коляска, запряженная вороными конями, с независимым видом сел в экипаж и откинулся на сиденье, скрывая от посторонних взглядов то, что творилось у него на душе, и, в сопровождении почетного эскорта конных гвардейцев, выехал из дворцовых ворот.
      Император Хирохито стоял у окна. Он проследил глазами за отъезжавшей коляской премьер-министра и раздраженно сказал лорду хранителе печати:
      - Я не верю ни одному слову премьера Танака...
      - Вы правы, ваше величество, - поспешил согласиться лорд хранитель печати. Кроме него в зале присутствовали министр двора и несколько человек из императорской свиты - лица, наиболее приближенные к трону.
      Слова императора поспешили сообщить премьеру, и он уже не мог больше возглавлять правительственный кабинет.
      История с убийством Чжан Цзо-лина постепенно забывалась, но борьба между сторонниками различных методов японской политики продолжалась. Новый премьер-министр Хамагучи соглашался, что оккупация Маньчжурии станет первым шагом на императорском пути на север - в советское Забайкалье, в Приморье, а там, как знать, может быть, и на Урал, но пока воздерживался от решительных действий.
      Хамагучи считал, что политика дальнего прицела требует особо осторожных и расчетливых действий. Новый премьер не забывал поговорки предков: "Не забывай прошлого, оно лучший учитель будущего". Нельзя повторять просчетов русско-японской войны. Тогда казалось, что победа над царской Россией находится в японских руках. Но обессиленная Япония не смогла удержать в руках рис победы, уже сваренный и готовый к употреблению. Судьба пронесла чашку риса мимо японского обеденного стола... К тому же англичане и американцы не желали усиления островной империи. С этим тоже пришлось считаться. А в итоге получили не то, что задумали.