Здесь, в Урге, становятся понятными некоторые обстоятельства, которые раньше казались необъяснимыми. Почему, например, майор Судзуки и вообще японцы охладели к даурскому правительству Нэйсе-гегена? Сперва из Даурии послали делегацию в Европу на международную конференцию, чтобы представлять там еще не существующее, будущее государство, расположенное между Тибетом и Забайкальем, между Тихим океаном и Каспием. Делегаты поехали кружным путем - через Токио, но потом след их исчез, о них ни слуху ни духу.
      Да и вообще - почему Судзуки остановил свой выбор главы государства на бесцветной фигуре Нэйсе-гегена? Здесь, в Урге, все это проясняется. Оказалось, что японцы выставили бурятского князя как последний свой козырь после того, как Богдо-геген уклонился возглавить панмонгольское государство. Он даже не послал своих делегатов на даурскую конференцию. Слепой старик далеко видел. Он понял, чем это могло кончиться. Его советники-прорицатели - дзурены - подсказали владыке быть осторожнее. Богдо-геген фактически оставался пленником китайского генерала Сюй Ши-чжэна, и "многими возведенному" правителю рискованно было вступать в опасную игру. Вот так и получилось, как прорицали дзурены.
      Прояпонские войска даурского правительства вступили в Монголию, но вскоре были разбиты Сюй Ши-чжэном. Бурятского князя Нэйсе-гегена захватили в плен и расстреляли. Богдо-геген оказался провидцем. Он мог бы оказаться на месте расстрелянного князя. Даурских делегатов, которые уехали в Японию, задержали в Токио. Давать им обещанный заем под залог естественных богатств будущего монгольского государства японцам уже не было смысла. Японская авантюра лопнула.
      Но майор Судзуки не считает себя побежденным. Теперь он крутится вокруг барона Унгерна. Это тот самый невысокий, широколобый японец с большими ушами, которого Сергей Николаевич видел в юрте барона Унгерна. Вместе с Судзуки в войсках барона еще семьдесят японских советников. Унгерн перепевает японскую песенку о воссоздании древнего монгольского государства завоевателя Чингисхана. Видимо, это самое важное, что удалось мне узнать во время поездки в Монголию.
      Ученый лама проговорился Сергею Николаевичу, а может быть, с тайным умыслом сообщил ему, что Богдо-геген ведет переговоры с бароном Унгерном. Но старик осторожен, он согласен поддержать барона только после того, как Унгерн разгромит войска Сюй Ши-чжэна и вступит в Ургу.
      Посмотрим, что будет дальше. Задерживаться долго в Урге я не имел возможности. Вместе с Дамбой мы вернулись в Верхнеудинск. Ехали только ночью, нас сопровождали араты, готовые идти за Сухэ Батором. Его отряды начинают сколачиваться, но нет оружия.
      А Сергей Николаевич пока остался в Урге.
      В личном архиве Александра Никитича Микулина, вместе с записями о поездке в Монголию, лежало письмо, полученное им, вероятно, значительно позже. Письмо без подписи, но автором его, несомненно, был Сергей Николаевич.
      "Милостивый государь Александр Никитич!
      Пользуясь непредвиденной оказией, отправляю вам сие письмо.
      После вашего отъезда из Урги здесь произошли немаловажные события. По осени барон Унгерн все же решился наступать на Ургу, но натиск его отбили китайские войска. Он отошел к Цеценхану, продолжая тревожить китайские части, нападая на караваны, идущие из Калгана для подкрепления генерала Сюй Ши-чжэна. Так продолжалось до недавнего времени, когда в начале января сотня тибетских конников, состоящих при Унгерне, среди ночи прорвалась через горы Богдо-ула. Тибетские конники перебили китайскую охрану, проникли во дворец Богдо-гегена и увезли его с собой в войска Унгерна. В связи с этим авторитет барона среди монгольских феодалов возрос невероятно. Говорят, среди тибетских конников был майор Судзуки.
      Месяцем позже войска Унгерна заняли Ургу. Богдо-геген воротился в собственный дворец, проявляя всякие почести своему освободителю. А в городе начался произвол страшный. Вешают, стреляют каждый день. Героем сих событий является небезызвестный вам комендант Сипайло.
      Для сведения вашего посылаю вам перевод указа Богдо-гегена, вознаграждающего подвиги барона Унгерна.
      "Указ правителя веры, дающего блаженство всем живым существам, драгоценнейшего ламы Джибзон Дамбы Хутухты, ведающего религией и государством, блистательного, подобного солнцу, имеющего десятитысячный возраст святого Идзин-хана:
      Я, Джибзон Дамба Хутухта, лама Внешней Монголии, был возведен на трон, и по велению неба, по тройственному соглашению Монголии, Китая и России, страна наша управлялась самостоятельно.
      Неожиданно, вследствие насилия и неподобающих действий со стороны революционных китайских чиновников, солдат и офицеров, страна наша подверглась разным стеснениям. Но благодаря молитвам ламы, обладающего тремя сокровищами, объявились знаменитые генералы-военачальники, которые уничтожили коварного врага, взяли под свою охрану Ургу и восстановили прежнюю власть, почему они заслуживают великого почитания и высокой награды.
      По высоким заслугам награждаются:
      Русский генерал барон Унгерн - возводится в ранг потомственного князя Дархан-Хошой Цин-вана. Ему предоставляется право иметь паланкин зеленого цвета, красно-желтую одежду, желтые поводья и трехочковое павлинье перо с присвоением звания Великий герой Батыр, генерал Чжан-жин..."
      В конце письма рукой доктора Микулина сделана приписка: "Сергей Николаевич зарублен в Урге собственноручно полковником-палачом Сипайло".
      А дальше снова разрозненные дневниковые записи Александра Никитича:
      "Верхнеудинск, 18 августа (нового стиля) 1920 г.
      Предстоит новая поездка, на этот раз в Приморье. Предпочел бы оставаться в партизанах, но что поделать...
      В Верхнеудинск прибыла делегация по объединению Дальнего Востока. Разговор пойдет о создании Дальневосточной республики. Японцы тоже "за", а мы что можем поделать, если они сильнее. Будет буферное государство от Байкала до Приамурья. Дипломатия!
      В составе делегации двое наших - коммунистов и еще двое беспартийные крестьяне. Остальные буржуи, цензовики. Следом за делегацией прибыл японский полковник Изомэ с военной миссией - первый иностранный представитель в Дальневосточной республике. Что ж, начинают ездить, а не только бряцают самурайскими саблями. Уже хорошо!
      Встречали японцев на вокзале с оркестром, гирляндами, с японскими и дэвеэровскими флагами. У нас, в Дальневосточной республике, теперь красный флаг с синим квадратом в углу у самого древка. По случаю такого торжества устроили банкет по первому разряду. Чудно! В Приморье воюем, а здесь вместе сидим за столом, улыбаемся, произносим речи. Борис Шумяцкий сказал накануне: "Чтоб всем улыбаться, черти! Губы хоть пальцами растягивайте, а улыбайтесь..."
      Пришли кто в чем, заплаты спрятали, начистили сапоги. Вакса была самым дефицитным товаром. Хуже тем, у кого обмотки. По такому случаю я обрядился в костюм, который надевал последний раз, когда венчались с Аглаей. Вошел в бывшее дворянское собрание и не узнал себя в большом зеркале, обрамленном белыми амурами, - думаю, что это за штатский интеллигент с галстуком...
      А моя Аглая молодец! Семьсот верст прошла, проехала на телеге по даурским партизанским тропам, чтобы найти меня снова. Три года мы партизанили вместе.
      Так вот, банкет удался на славу. Был даже духовой оркестр, откуда его собрали - бог весть. Разослали пригласительные билеты с гербами Дальневосточной республики. За столом сидели чинно, каждый на своем месте, согласно карточкам, разложенным у приборов. Произносили тосты, японский полковник всем улыбался и сквозь зубы вежливо всасывал воздух. И мы улыбались, как велел Борис. От улыбания даже щеки задеревенели. Японец, кажется, остался доволен.
      Только один делегат подложил пилюлю полковнику Изомэ. Это господин Руднев из объединительной делегации из Владивостока. Он, между прочим, родственник того Руднева, который командовал крейсером "Варяг" в русско-японскую войну. Вот этот Руднев поднялся и попросил слова. Он проникновенно глядел в глаза японцу и говорил добрейшим голосом:
      "Господин полковник японской императорской армии! Вас приветствовали здесь люди новой России. Позвольте и мне, обломку старой, уходящей, но еще не ушедшей России, тоже высказать вам некоторые приятные пожелания.
      Вы только что говорили здесь о толпе народа на вокзале, которая радостно приветствовала ваше прибытие, вы говорили также о вашем удовлетворении по поводу того, что в момент вашего приезда солнце вышло из-за туч и символически озарило вашу высокую миссию в России.
      Я поднимаю бокал за то, чтобы на нашей земле сияло только одно солнце, чтобы в государстве нашем было одно правительство. Вы сказали, что прибыли помочь в этом нам, русским людям. Так пусть же толпа провожающих, которая соберется при вашем отъезде, будет еще многочисленнее и радостнее той, которая вчера встречала вас на вокзале. Отъезд ваш будет означать, что вы выполнили свою миссию.
      За ваш скорейший отъезд в Японию и за ваше счастье, господин полковник!"
      Короче говоря, Руднев сделал японцу от ворот поворот. Тост встретили аплодисментами, японский полковник тоже хлопал в ладошки. По-русски он понимает плохо и только беспрестанно кивал да всасывал сквозь зубы воздух".
      "5 сентября 1920 г. На пути во Владивосток. Слоеный пирог не только в военном деле, но и в политике. Вот уже две недели едем во Владивосток. Я на положении человека, сопровождающего объединительную делегацию. Вроде флаг-адъютанта. В салон-вагоне, как в ноевом ковчеге, - всякой твари по паре. Во главе делегации промышленник, бежавший из Петрограда, среди делегатов "обломок уходящей России" адвокат Руднев из либеральной партии, еще представители крестьянского сословия, какой-то меньшевичок, большевик Кушнарев... Когда переехали границу, открылось, что проводницей у нас графиня. С помощью председателя делегации она покинула Советскую Россию. В соседнем вагоне двое суток ехал генерал Лохвицкий - командующий каппелевскими войсками. Этот тоже заглядывал в наш салон на огонек. Руднев проговорился: едет предлагать свои услуги Приморскому правительству. Вагон его вскоре отцепили, свернул на Харбин. Нанимается он к кому только возможно.
      Вот таким разношерстным, как наш салон, будет и Учредительное собрание Дальневосточной республики.
      А дорога знакомая, гляжу в окно, будто читаю, перечитываю свой дневник. Нерчинск, Могоча, Никольск-Уссурийский, Хабаровск... Здесь мы ходили партизанскими тропами, тайгой, проселками с боями, отходами, контрударами... Теперь все по-иному - сидим в салоне, ведем благопристойные разговоры, не спорим, выбираем отвлеченные темы. Борис напутствовал: только не ссориться, беляки с японцами сильнее нас. И опять про улыбки сказал - губы растягивайте чем угодно, но улыбайтесь...
      Улыбаемся! А на станциях японские жандармы расхаживают с саблями среди пассажиров, для порядка, а мужики, солдаты, бабы с детьми, что ломятся в переполненные вагоны, не обращают на жандармов внимания. Перед нашим салоном тоже на стоянках маячат японцы, не подпускают никого посторонних, помогают создавать "единую и нераздельную" Дальневосточную. А нам приходится улыбаться.
      Места за окном красоты неописуемой. Небо осеннее, сочное, тайга полыхает первозданными красками, яркими, резкими, без переходов, без полутонов. Буро-лиловый цвет соседствует с золотом, нежно-зеленый с ослепительно-красным.
      - Где-то за Читой задержались на целый день на глухой малоизвестной станции. К поезду встречать делегатов вышел атаман Семенов. В этих местах он расположился с войсками после того, как выбили его из Читы. Мы могли бы гнать его дальше, но Красная Армия тогда неминуемо столкнулась бы с японскими интервентами. Встреча эта не сулила нам ничего утешительного - только дала бы японцам повод начать против нас широкие военные действия. Товарищ Ленин дал указание: в Забайкалье не наступать, а создавать буферное государство.
      Атаман Семенов - мой земляк, но я видел его впервые: коренастый, черноусый казак, начинающий тучнеть в свои тридцать пять - тридцать семь лет. В чертах заурядного лица его было нечто монгольское, точнее, бурятское. Станица их на монгольской границе, и отец его состоял там урядником. Конечно же атаман имел отношение к казакам Забайкалья, но почему-то носил форму оренбургского казачества - желтые лампасы.
      Переговоры шли два дня. В связи с образованием Дальневосточной республики появилась идея включить Забайкальскую область в состав Приморья. Объединительная делегация вернулась на вокзал после полудня. Судя по выражению лиц, по тому, как удовлетворенно потирал руки адвокат Руднев, можно, предположить - переговоры прошли успешно. Так оно и оказалось. Сперва атаман упрямился, торговался, но решающее слово осталось за японцами, прикомандированными к его штабу. Семенов складывает власть в Забайкалье, остается только войсковым атаманом".
      "Владивосток. 23 октября 1920 г. Прошло два месяца, как мы уехали из Верхнеудинска. Столицей Дальневосточной республики теперь стала Чита. А мы в Приморье готовимся к выборам в Учредительное собрание. Здесь уверены, что создадут буржуазно-демократическую республику, которая пойдет на поводу у Японии. Но мы еще посмотрим, что из этого выйдет.
      Пока нанялся учителем, преподаю математику в старших классах. Это удобно, остается больше времени для основной работы, ради которой сюда приехал. Школа на Светланской, почти напротив японского штаба оккупационных войск.
      В городе командуют японцы. Их броненосец "Микадзу-мару" стоит в бухте, а на берегу - по всей буферной Дальневосточной республике рассредоточено семьдесят тысяч японских солдат, больше, чем всех других интервентов - англичан, французов, американцев. Это вместо семи тысяч по какому-то международному соглашению, в котором Россия, конечно, не принимала участия. Все решают за нас и без нас.
      Скоро соберется Учредительное собрание. От Приморья выдвигают купцов братьев Меркуловых, табачного фабриканта Густова, царского генерала Вержбицкого. Но и мы тоже не сидим сложа руки.
      Настораживают другие события. Очевидно, генерал Лохвицкий договорился с японцами. Тридцатитысячное войско белых пришло из Китая и расположилось теперь в казармах под Владивостоком. Есть слухи, что Меркулов обратился с просьбой к японскому командованию передать прибывшим частям все русское оружие, которое хранится на их складах. Один Меркулов - дальневосточный купец, плавал шкипером по Амуру, разбогател на торговле хлебом - владелец спичечной фабрики, пароходной компании. Другой приехал из Петербурга, работал в министерстве земледелия, сейчас издает бульварную газетенку. Два брата один другого стоят".
      Без даты: "У японцев не вышло! Учредительное собрание Дальневосточной республики в большинстве своем поддерживает нас коммунистов. Полная ориентация на Советскую Россию! Братья Меркуловы, всякие вержбицкие и другие рвут и мечут, японцы тоже... Главкоком Народно-революционной армии утвердили Василия Блюхера. Белякам это нож острый.
      Встретил Руднева. После совместной поездки поддерживаю с ним отношения. Шел мрачнее тучи. На расспросы мои - отмахнулся, сказал сердито:
      "Как только японцы уберут собственные штыки, Советы распространятся на весь Дальний Восток..."
      - Я не удержался: "Но вы произносили тост за скорейший отъезд полковника Изомэ в Японию".
      "Ну, это мы еще посмотрим..." Руднев сердито зашагал прочь.
      Теперь нужно быть настороже. Японцы постараются выйти из затруднительного положения".
      "6 июня 1921 г. По всему городу звонят колокола, в церквах торжественные богослужения. Это не только по случаю пасхи. В вербную субботу произошел военный переворот. Каппелевские войска сделали свое дело, конечно, по японской указке. Власть захватили братья Меркуловы. В правительство входит генерал Вержбицкий. Наши ушли в подполье, я пока остаюсь учителем, но гимназисты косо на меня смотрят, они тоже участвовали в перевороте.
      Слухи о передаче оружия белым войскам подтвердились - из японских складов оно идет генералу Вержбицкому. Японцы действуют по принципу "и нашим и вашим" - с правительством ДВР поддерживают официальные отношения, затевают какие-то переговоры, но тайно вооружают белых. Иначе они не могут: конференция в Вашингтоне продолжается, в повестке дня "сибирский вопрос". Американцы не хотят, чтобы японцы одни господствовали на нашем Дальнем Востоке. Каждый норовит урвать что-то себе. Все это нам надо учитывать. Обстановка сложная, очень сложная".
      "Дайрен. Август 1921 г. Это не договор, а ультиматум! Потрясает наглость, с которой японцы ведут себя на конференции. Говорят, все идет от генерала Танака, который негласно руководит дайренской конференцией.
      Наша делегация небольшая, но японцы столкнулись с упорным сопротивлением. Что нам еще остается делать? На первом же заседании японцы предъявили проект будущего договора. Мы возражали - давайте решим сначала вопрос об эвакуации японских войск с Дальнего Востока. Господин Мацусима ответил: "Перед тем как уйти, мы хотим, чтобы в вашем доме был хороший порядок... Разве вы против порядка?"
      Вот их порядок: крепости в районе Владивостока и корейской границы взорвать. А правительству Дальневосточной республики никогда не возводить их на своих границах.
      И еще! В бассейне Тихого океана не держать военного флота, уничтожить существующие военные корабли. Тоже взорвать.
      Японцам предоставить более широкие права на Дальнем Востоке. Куда же их еще расширять?! Требуют на вечные времена предоставить им право свободного плавания по Амуру и Сунгари под японским флагом, а японские военные миссии чтобы свободно разъезжали по Забайкалью, Приморью, так же как их промышленники, рыбаки, торговцы, - без виз, паспортов, будто у себя дома.
      Десятая статья договора все завершает, хотя она не последняя: "Дальневосточная республика обязуется на все времена не вводить коммунизм и сохранить принцип частной собственности не только для японских подданных, но и для своих граждан!".
      И мы опять должны были улыбаться... Тянем время, возражаем против кабального договора. Дайренская конференция продолжается много недель. Наконец господин Мацусима сказал:
      "У каждого из нас дома есть свои дела, господа, мы все скучаем по своим близким... Если вы через полчаса не подпишете договор, нам придется прервать конференцию".
      Объявили получасовой перерыв. Мы решили - нет. В кулуарах, как бы между прочим, председатель японской делегации сказал:
      "Давайте закончим миром, хотя моя фамилия произносится так: МА-ЦУСИМА. Вам это ничего не говорит?"
      Да, нам многое говорили слова японца. И все же на дайренской конференции мы сказали Мацусима - нет.
      Дайренская конференция прервана".
      "Декабрь 1921 г. Как и следовало ожидать, японцы пошли ва-банк. Началось наступление меркуловской армии. Лозунг - возвращение России к монархии.
      Прикомандирован к штабу Блюхера. Сводки о боевых действиях тяжелые. В начале декабря белые заняли Иман, 23 декабря они взяли Хабаровск, через три дня продвинулись вперед еще на 120 километров. Только здесь удалось приостановить наступление Меркулова. Пока единственная наша выгода заключается в том, что белые ведут наступление не широким фронтом, а вдоль железной дороги. В тылу белых вновь поднимается движение партизан".
      Здесь, среди разрозненных записей доктора Микулина, лежала копия донесения Блюхера в Москву. Командующий Народно-революционной армией сообщал:
      "Чита. 19 декабря 1921 г. Переход в наступление Меркуловым начат при несомненном содействии и поддержке японцев, выражающемся в широком снабжении каппелевцев оружием и создании благоприятных условий как в подготовке, так и в самом наступлении. Такой резкий сдвиг японцев в пользу Меркулова является результатом наших неудач в Дайрене.
      Непримиримость нашей позиции и отказ удовлетворить японские требования экономического характера, имеющие цель принудить нас к уступкам и оправдать в Вашингтоне пребывание своих войск в Приморье. В случае успеха наступления и расширения территории Меркулова - получить от него экономические преимущества, которых не добились от нас.
      Кроме того, по источникам, не доверять которым нет основания, Франция пытается создать в Приморье базу для будущего наступления на Советскую Россию, для чего домогается от Японии согласия на образование в Приморье общероссийского правительства из эмигрировавших крупных русских политических фигур, находящихся сейчас в Париже, и переброску будущему правительству врангелевцев.
      До окончательного разрешения этого вопроса с Японией Франция, по-видимому, пока решила поддерживать Меркулова, устроив ему заем в десять миллионов рублей через Гонконгский банк. Это установлено перехватом радиотелеграммы и некоторыми намеками членов японской делегации в Дайрене.
      Изложенное показывает, что начавшееся наступление происходит при молчаливом согласии Японии, всего консульского корпуса во Владивостоке и широком снабжении оружием со стороны японцев. Несомненно, что первоочередной целью наступления является выход в Забайкалье, чтобы на месте ДВР создать черный буфер, приемлемый Японии".
      "Волочаевка. Февраль 1922 г. Находился в передовых частях. Бой шел жесточайшего напряжения. Двое суток лежали под огнем на снегу, на закаменевшей от мороза земле. За все годы партизанской борьбы такого еще не бывало. Казалось, что все это сверх человеческих сил. И все же сломили белых! Меркуловцы отходят под защиту японских штыков".
      "Август 1922 г. Из Владивостока прибыл доверенный человек. Докладывал на военном совете, потом до утра сидели вдвоем и говорили.
      Наша победа близится. Японцы объявили, что эвакуируют свои войска до октября. Приамурское правительство перестало существовать. Последним правителем Приамурья стал царский чиновник генерал Дитерикс. Величает себя воеводой, а войска свои называет земской ратью, как в старину на Московской Руси. Ирония: обрусевший немец Дитерикс последний воевода монархистской России. С ним уже никто не считается...
      Руднев, тот самый, что назвал себя представителем уходящей, но еще не ушедшей России, носится теперь с идеей основать на дальнем севере, в недосягаемой камчатской глуши, факторию царской России. Нечто подобное заповеднику, под охраной каппелевцев, семеновцев, японцев. Возглавить монархистскую колонию должен один из представителей дома Романовых. Руднев выступал в студенческом обществе, метал громы и молнии по поводу того, что династии русских царей пора бы заняться делом, - пусть приедут и правят последней территорией Российской империи. Он упрекал Романовых, что они после революции вот уже шестой год сидят в заграничном парижском уюте и палец о палец не желают ударить в войне с большевиками... Хотят, чтобы трон им преподнесли, как хлеб-соль на вышитом полотенце.
      Дальше Руднев развивал мысль: даже заняв Приморье, большевики не смогут прийти на Камчатку, в тот же Петропавловск. Флота у красных не будет, его потопят или угонят японцы, а бескрайними пустынными землями ни летом, ни зимой туда не добраться.
      Проекты Руднева распространялись дальше. В Петропавловске построят судоремонтный завод - оборудование увезут из Владивостока. Погрузят на пароходы и увезут. Поначалу станут заниматься ремонтом, строить маленькие корабли. Строил же Петр Великий первый российский флот на пустом месте... Жители нового российского государства займутся рыболовством, станут бить морского зверя, добывать пушнину, торговать с соседними странами. Аляска и порт Хакодате не так далеко от Петропавловска.
      Будущую монархическую колонию Российской империи Руднев называл новоявленным градом Китежем. Но как ни бредово выглядит эта идея, японцы поддерживают создание недосягаемого белоэмигрантского государства. Готовы признать его. Они как-никак норовят задержаться в Приморье. Град Китеж для них готовая военно-морская база. Пока дело кончилось тем, что приморский воевода генерал Дитерикс отправил две делегации: одну в Париж, звать на престол отпрыска царской династии из дома Романовых, другую - в Японию, просить поддержки, займов и признания монархического града Китежа".
      "25 октября 1922 г. Сегодня войска Уборевича вступили во Владивосток. Я был в городе несколькими днями раньше. Наши части заняли порт, когда последний японский пароход вывозил последние императорские войска из советского Приморья. Интервенция кончилась, последние иностранные солдаты покинули нашу страну. Конец гражданской войне! В порту собралось много народу, никто не скрывал своей радости. Всюду флаги - и ни одного японского, ни одного царского на всем просторе Советской страны!
      Опять вспомнился Руднев. В меркуловском правительстве служил он управляющим делами. Белые так и не создали на Камчатке свой монархический град Китеж, перецапались друг с другом, не сошлись кому править, кому рыбачить... И японцы отказались от них, им было не до того. Вспомнился тост адвоката в Верхиеудинске - за скорейший отъезд японского полковника Изомэ. Может быть, полковник Изомэ тоже уплыл на последнем пароходе. Отъезд его действительно вызвал большую, кипучую радость. Но и Руднев исчез, видимо, бежал в Китай. Вот ведь какие бывают перипетии в истории.
      На днях и я уезжаю. Со мной согласились - отпускают на медицинскую научную работу. Получил назначение в эпидемиологическую станцию. Наконец-то! Мы прогнали врагов со своей земли, теперь я хочу избавить мир от болезней, от всего, что приносит горе. "Хочу избавить" - сказано слишком громко и самонадеянно. Скажу иначе - хочу участвовать в этом, чтобы сделать людей счастливыми. Ведь ради этого мы столько лет не выпускали из рук винтовок. Теперь вместо стереотрубы - микроскоп! Для нас жить - значит прокладывать дорогу к счастью".
      СМЕРТЬ ЧЖАН ЦЗО-ЛИНА
      Если бы события, как люди заполняли анкеты, если бы их записывали, как новорожденных, в метрические книги, мы бы точно могли знать их даты и место рождения... Тогда легче было бы сохранить в памяти человечества минувшие события, проще было делать из них выводы, извлекать уроки, не допускать трагических повторений...
      Первая мировая война началась в Сараеве с пистолетного выстрела в наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда... Нацистская провокация на радиостанции в Глейвице положила начало второй мировой войне... Война Японии против Китая вспыхнула на поэтичном мосту Лугоуцяо, а события в Маньчжурии начались с таинственного убийства маршала Чжан Цзо-лина на перекрестке двух железных дорог под Мукденом...
      Смерть маршала Чжан Цзо-лина долго оставалась глубокой тайной, до тех пор, пока, через много лет, к этой тайне случайно не приобщился маленький японский чиновник, служащий военного интендантства по имени Тейчи Иосимара.
      Тейчи Иосимара. Ничего не говорящее имя! В свои сорок семь лет Тейчи все еще оставался только капралом японской армии, хотя в таком возрасте иные военные командуют армиями, становятся министрами... Тейчи служил в интендантстве, заведовал складом и занимался тем, что получал и выдавал канцелярские принадлежности сотрудникам военного министерства. На ощупь, с закрытыми глазами, Тейчи Иосимара мог определить любой сорт бумаги, от папиросной до "хоосе", употребляемой в особенно важных случаях. Он знал толк в качестве тончайших кистей, определял на глаз твердость каменных дощечек для растирания туши, разбирался в системах пишущих машинок... На его бумаге, его кистями, тушью и чернилами писались реляции о награждении, приказы и доклады. Но Тейчи не имел касательства к тайнам, что были изложены на листах бумаги, на бланках, проходивших годами через его руки.
      Среди подданных ему канцелярских товаров Тейчи Иосимара чувствовал себя императором. Конечно, у него и в мыслях не было сравнивать себя с божественным Хирохито, жившим во дворце в центре города, за каменной стеной, близ Хибия-парка. Тейчи сам был верноподданнейшим слугой своего императора. Каждый день, проходя на работу мимо дворца, он почтительно снимал головной убор и низко кланялся в его сторону, хотя за стеной и деревьями не видел даже дворцовой крыши.
      Маленький чиновник Тейчи не проводил никаких аналогий между собой и божественным императором, упаси бог! Он просто всю жизнь играл в правителя неведомой страны, населенной людьми-вещами, наделял их аристократическими чинами, званиями. Он проявлял симпатии к одним и недолюбливал других. Отдавал, к примеру, предпочтение древним традиционным кистям и темноокой туши, предназначенным для написания важных документов, верительных грамот, посланий на бумаге "хоосе" высшем сорте бумаги, в меру плотной, не глянцевитой, будто впитывающей в себя дневной свет. Разве сравнится с такими представителями древнего рода холодная и сухая, болтливая пишущая машинка!.. Но в общем-то Иосимара считал себя справедливым правителем канцелярского склада и царствование свое здесь называл "эрой хоосе".
      Тейчи находил удовлетворение в подобной игре, иначе где бы ему выдержать тридцать лет жизни под землей, в глубоком подвале военного министерства... Создаваемые иллюзии помогали ему жить. Каждое утро он спускался по крутой лестнице в свое царство и возвращался домой поздним вечером. Зимой в это время на улицах было темно. Он жил, как его подданные, без событий.
      Но вот случилось так, что склад с давяще низкими потолками неожиданно для Иосимара перевели в другое помещение, где до этого хранили секретный архив военного министерства. Для архива нашли более надежное помещение. Капрал Иосимара остался доволен осмотром новых владений - здесь было где расселить подданных. Вскоре он перебрался сюда с канцелярским имуществом и благоговейно перенес из старого помещения полевой алтарь, перед которым он молился предкам, установил его в глубине склада. Говорили, что алтарь сохранился еще с русско-японской войны, но так ли это, Тейчи не знал.
      Склад уже больше недели пребывал на новом месте, когда Тейчи, расхаживая в одиночестве вдоль стеллажей, вдруг обратил внимание на незнакомую папку. Раньше он не замечал этой папки, как не заметили ее люди, выносившие архив,- она торчала между стеной и дощатой перегородкой.
      Тейчи поднял папку, и его сразу ошеломила надпись: "Кио ку мицу!" - совершенно секретно! Иероглифы поплыли у него перед глазами. Вопреки предупреждающей надписи, Тейчи не отложил ее в сторону, но раскрыл папку и начал читать... Никогда в жизни Тейчи не испытывал такого вязкого страха, как в эти мгновения. Близорукими глазами он пробежал столбцы иероглифов, и первым его порывом было ринуться со всех ног вверх по лестнице, подбежать к любому офицеру из министерства и сказать, нет - закричать, как кричат о пожаре: в подвале забыли секретную папку с надписью "Кио ку мицу!" Вот она! Он ее не читал! Не читал! Только сейчас нашел!..