Глава 22

Встреча с Сергеем Алексеевичем, который своей неестественной худобой, став высохшим, как будто обугленным, и отрешённым от усталости взглядом больше походил теперь на индийского йога, чем на нормального деревенского мужика, для обеих женщин – и для самой Евдокии, и для её матери – оказалась трогательной и символичной.

Чистенькие, отмытые и переодетые, женщины хлопотали по дому, выгоняя из него в свободное плавание энергии запустения и неухоженности. Похорошевшая, будто уже и отдохнувшая и помолодевшая, Евдокия с нежностью собирала в стирку раскиданные, как попало, закопчённые и просоленные потом футболки, рубашки, штаны, оттирала полы, полки, стулья. Рубина отмывала засохшую грязь в холодильнике и на плите. Он просто вернулся с тяжёлой работы по спасению лесов от огня, поздоровался и, стоя в дверях, вдыхая очистившийся от гари воздух с запахами подходящего теста, свежих щей и женщин в доме, попросил чистой воды:

– Очень хочется пить.

«Вот оно, счастье-то». Простая и своевременная, как всё гениальное, мысль пронзила всех своей безупречной чистотой и святостью: «Вот оно. Вместе мы. Готовы поддержать друг друга, помочь и любить. Слава тебе, Господи!».

Не от температуры перегревшейся земли, не от горячей духовки, не от хозяйственной суеты, а от раскрытых для близких сердец, в доме было тепло и комфортно душе. Трепетно каждый отнёсся к таким переменам, дав повод для радости тем, кто собой подпитал их прозрение.

В ближайшую субботу, как и было условлено, Кемеровы привезли к целительницам внука. Мишка уже начал есть, но этот факт мало радовал родных по причине появившихся новых обстоятельств: врачи, наконец, обнаружили у мальчика запущенную форму вялотекущего воспаления лёгких. Измученное болезнью худенькое тельце с торчащими рёбрами хозяин его не щадил и продолжал разрушать скрытым от родственников самобичеванием, о существовании которого знали только смотрящие сверху. Развивающийся медленно вирус чувствовал себя всё уверенней, адаптируясь, приспосабливаясь к различным по частоте, меняющимся вокруг него, по-своему растущим, желающим его устранения, энергиям любящих людей. Мишка иногда посматривал на происходящие в собственных легких баталии между материей мысли молящих о его здоровье Вселенную родственников и притянутым, запущенным собственным неумелым раскаянием, пожирателем генной информации целостности и защищённости в структуре организма любой биологической клетки, что изначально задумана вечной, неуязвимой, с программой постоянного поддержания жизни и здоровья, дарованной Высшим.

– Что-нибудь предпринять, о, Великий Хором?

– Считаю обязательным наше вмешательство.

– Помочь создать восстанавливающее поле?

– В данном случае, это бесполезно. Нужно блокировать мозг, чтобы убрать память далёкого прошлого. Сейчас, в видимых нами условиях, ему не справиться с правильной оценкой этой информации. Надо подождать, пока созреет тело, когда будут приобретены знания и навыки по управлению собой в новых генетических условиях. Иначе нам так и придётся вкачивать в этот организм энергию жизни наперекор выбору, сделанному им самим.

– Но, вернувшись сюда, он правильно всё поймёт, и будет благодарен за эту поддержку!

– И будет расплачиваться с тобой миллион земных лет, отклоняясь от собственного пути?! Зачем тебе это, Ген? Хотя… Как Ингибитор, ты можешь и так поступить. Моё мнение: вы с Телом можете перекрыть память ребёнку через Кирун и просто смотреть далее за его состоянием. Если вам ближе путь постоянной принудительной трансляции энергии жизни… Ваше право. Решайте.

– Не смею идти вопреки твоей мудрости, Друг и Учитель Светлейших! Мы сделаем так, как советуешь ты.

Евдокия почувствовала сильный толчок по затылку и настроилась на выявление его природы, когда, очевидно, энергии Гена сформировали требование положить на плечи мальчика руки. Она, немедленно обратилась к Мишке, безразлично взирающему с открытыми и не по-детски серьёзными глазами внутрь себя самого: – Подойди поближе, дружок!

Мальчик, не двигаясь с места, только перевёл на неё взгляд, красноречиво выражающий отказ выполнить просьбу.

Тогда, требовательно глядя на Кемеровых, она попросила:

– Посадите его вот здесь, на этот стул, передо мной.

Ладоням стало больно от пульсирующей, жаркой и плотной энергии, стремящейся прорвать блокаду нежелательных Высшим полей. Прошло минут десять-пятнадцать. Мишка, ощущающий глубокое, приятное тепло, дающее состояние захватывающего, головокружительного полёта, наслаждался идущим на него потоком, вдавившись в старинный, добротный, глубокий, дубовый стул. Цыганка, сообразив, что дочь лучше оставить наедине с маленьким подопечным, увела из дома на улицу, впавших в благостное, доверчивое состояние, Лауру Сергеевну и Виктора Владимировича. Руки Евдокии продолжали излучать транслируемую на неё Высшими волну, которая стала прохладнее и нежнее.

Тел попросил Кирун коснуться ладонями затылка мальчика. Энергия стала причинять Мишке дискомфорт, но он, завороженный и расслабленный, уже так хотел спать, что для выражения неудовольствия просто не было сил.

Фея продолжала держать уставшие, ноющие от процесса резкой адаптации к новой частоте идущего света, руки рядом с головой выдающегося своим уникальным опытом Духа, ценного более многих других для Отдела Коррекции Судеб Небесной Канцелярии, обременённого Высокой задачей, ребёнка.

В черепе его, то ли повысилось давление, то ли произошло качественное изменение материи мозга. Болезненный переход к этому результату дал свой эффект: в характер вошла стихия рационального оптимизма. А может, она и была там всегда, но по причине некоторой рассеянности и незрелости биологического носителя, не имела возможности ранее достойно проявиться.

Позже, сладко выспавшегося в постели хозяйки дома, Мишку отвели в жарко натопленную баню, где под присмотром цыганки около часа ему пришлось пить чай, потеть и вдыхать насыщенный мятой, зверобоем, ромашкой и шишками хмеля горячий, целительный воздух.

Пожары закончились, оставив напоминанием о себе чёрные обгоревшие участки леса с дымящимися кочками, продолжающими тлеть из-за высокой температуры глубоко залегающего под ними торфа, чувствительного, прежде всего к рекомендациям Воли Природы.

Лесничий получил возможность отдохнуть и набрать потерянные на полях сражений с огнём, драгоценные для красоты физической оболочки, и веса в сознании мужской половины человечества, килограммы. Дополнение к его мужской индивидуальности, и необходимое в деревенских условиях жизни средство передвижения, любимый сороковой «Москвич», грязный, с разболтавшейся за последний, насыщенный событиями, месяц на сельских дорогах подвеской, стоял вопреки обыкновению перед домом на деревенской дороге. Рядом ожидала хозяев чёрная «Волга». Кто-то из свободных, по недомыслию своему, от работы над своей индивидуальной Душой деревенских мальчишек радостно и вдохновенно написал на заднем стекле «Москвича», пальцем стирая грязь, совершенно неприличное крупное трёхбуквенное слово из нецензурного лексикона.

Впитывая непривычную для интеллигентного человека бранную энергию, Сергей Алексеевич тупо изучал кустарную роспись неизвестного автора, пытаясь представить зачем-то написанное на машине в красках. Мимо его дома проходила с большой хозяйственной сумкой, возвращаясь из сельского магазина, мама пропавшей Сонечки, Мария Петровна. Она остановилась рядом и скорбно посмотрела на любимого дочери. Растеряно, не зная, что сказать, не ведая о горе в соседнем доме, глупо улыбаясь, лесничий кивнул на машину:

– Вот. Написал какой-то обалдуй. Она, прочитав, спокойно заметила:

– Факт. Ты это самое и есть. Тебе написали-то, не кому-нибудь другому.

– Прости меня, Мария Петровна. Не суди, ради Бога! Скажи лучше, как дочка-то поживает. Я желаю ей счастья, поверь!

– Верю.

Помолчав, она решила, что глупо в теперешнем своём положении, казаться и быть оскорблённой и гордой. Мать скинула маску, а душевная боль чернотой проступила на коже. С трудом произнося, выдавливая из себя, кажущиеся кощунством слова, она доложила:

– Соня пропала две недели назад. Никто ничего не знает о ней, никто не видел. Помочь ни здесь, ни в Москве, не могут.

Слившиеся в единый вихрь, стыд за невольное равнодушие, за забывчивость, за то, что успеть всё не смог, сочувствие, беспокойство, щемящий оттенок воспоминаний о яркой, короткой любви и о происшествии, которое видела Рубина на границе своего огорода, сразу всё навалилось на истощенное тело, выбило нервную дрожь и раскаяние:

– Господи! Господи!

Схватившись за голову обеими руками, скрючившись, как от удара сапогом в голый живот, он бессильно завыл.

Боль, словно имея свой вес, придавила к земле, закрыла насильно глаза, выкрутила суставы, стиснула сердце, выжила стон:

– О, Бог мой, прости!

– До сей поры эти энергии полезны.

– Уже не всем.

– Понимаю, но всё же… Смотри, как пошло хорошо!

– Тебе пора воплощаться, мой друг! Опять убеждаюсь, что ты совсем забыл, как это бывает на Земле. Жить с этим и наблюдать сверху – разные уровни восприятия. Ты помнишь, что такое страдание, Ген?

– Помню. Помню. Ты прав.

– Парень, кажется, близок к инфаркту.

– Рановато ему. Придётся помочь.

– Он вообще нам особенно полезен. Надо помочь.

– Мне видится, что это уже сделали без нас.

– Кто? Хором? Не похоже.

– В общем, не важно кто.

– Как же неважно?

Неожиданное оцепенение защитой опустилось на мозг. Разделённая на двое, переданная частью другому, боль ослабила тиски и разрешила вдохнуть полной грудью. Мысль о необходимости всё, что знал, рассказать про спонтанное наложение пространств споткнулась о недоверие к умственным способностям собеседницы и утонула в тупом безразличии. Почувствовав уплотняющуюся нить надежды, Мария Петровна спросила:

– Ты что-то знаешь, Серёжа?

– Нет. Нет!

Из-за огороженного забором дома лесничего на дорогу вышли Кемеровы с внуком и, провожающие их, хозяйки.

Со стороны автобусной остановки приближались Сусанины, которые, подозревая о возможности исчезновения Сони, благородно и мудро решили взять шефство над Марией Петровной.

У большого добротного дома, крашенного в начале лета яркой синей краской, сейчас уже выцветшего на палящем солнце горячего лета, вроде бы непредвиденно и нецелесообразно собрались одновременно девять, связанных сильнее чем видится им на Земле, нужных Богам, человек.

– Притянулись. Прекрасно. Теперь-то что с ними делать?

– Не спеши. Пусть уж они сами подумают. Порой, у них и без нас получается всё безупречно. Нат – мастер в решении подобных задач.

Марина, искренне радуясь встрече со всеми, почти ликовала и громко, стряхнув общее ощущение неловкости, перевела растерянность в коллективный душевный подъём:

– Здравствуйте! Здравствуйте все! Привет из Столицы житнице Родины! Приютите на ночь подрастающий интеллектуальный потенциал страны! От душного, грустного леса, обессиливший и безразличный, с невидящим взглядом, нашедший дорогу домой ценой неимоверных усилий, Френсис-Александр-Фред, прихрамывая на исколотых лапах, продвигался к расшумевшейся вдруг разновозрастной компании. Ужас от увиденного, от припомнившегося лесного жития придал коту сил и, минуя на пятой скорости группу людей, в которую входили наводящие ужас ловцы беззащитных животных, нырнул в любимую дырку под родным забором, прямо в руки ласковой своей хозяйке. Интонации эмоционального подъёма, всколыхнувшие округу из-за богатого забора: «Трюха! Ты вернулся! Счастье-то какое!», – усилили скорость развития процессов слияния на маленьком участке сельской территории.

Лауре совсем не хотелось уезжать. Ей было просто хорошо рядом с худенькой девушкой. Ещё, казалось, что внук реагирует на присутствие молодежи живо и заинтересовано. Марина притягивала чем-то вообще всех собравшихся, и через четверть часа под большими яблонями с тяжёлыми осенними плодами уже стоял стол со скамьями.

За чаем общались недолго, но и этого ритуального действа точно хватило для обмена нужной информацией и взаимными потоками симпатии, что так необходимы для дальнейшего гладкого течения событий. Мишка топтался рядом с Мариной и послушно открывал рот, когда девушка или, подсуетившаяся бабушка, подкидывали ему, как дрова в топку, питательные кусочки чего-нибудь пожирнее, для восстановления лёгких. Мальчика притягивали светло-серые глаза красивой жены большого русого парня. Они же пленили Лауру.

На обратной дороге в Москву, оставив Сусаниных на воскресный день гостить у Марии Петровны, Кемеровы обменивались впечатлениями обо всех, в том числе о Марине. Лаура Сергеевна предположила: – Девушка необыкновенная такая, потому что глаза одухотворённые. Взгляд проникающий, глубокий. Душа у неё хорошая, наверно. Мишка просто откуда-то знал, что дело, скорее в индивидуальных особенностях ведущего Духа.

– Прапрабабка тебя подпитала, дружок! Считай, тебе крупно повезло.

Отмывая до блеска железного друга, стирая то ли клеймо, то ли лозунг с очищаемого стекла, Сергей Алексеевич физически ощутил происходящие в себе перемены: «Будто бы снял грех с души. Как-то легче вдруг стало. Дела твои, Господи! Слава Тебе! Как всё закручено-то…».

Встречаясь с целительницами и Сусаниными теперь регулярно, раз в неделю, по выходным, Кемеровы незаметно для самих себя сблизились с той, что стремилась закончить эксперимент над их генетикой в слепую, не помня об этом. Не смотря на всеобщую заботу и регулярное посещение целительниц, Мишка медленно шёл на поправку. Марина однажды, гладя мальчика по мягким, вьющимся волосам, предложила:

– Лаура Сергеевна, может вам имеет смысл крестить внука. Хуже-то не будет.

– Не должно.

– Мы так много не знаем. Не доверять предыдущим поколениям, использующим поддержку церкви, наверно не правильно. Помогало ведь им.

– Тем, кто верил.

– Да. Может, и Миша поверит.

Лаура задумалась, вспомнила бабушку, Евдокию Кондратьевну, и рассказала Марине о детях её, своих дядьках родных, которые чудесным образом все до одного вернулись с войны, по рассказам, как раз благодаря вере. Девушке показалось, что она знает эту историю, но откуда – понять никак не могла.

К собеседницам подошла Евдокия Крутая:

– Думаю, крестить бы вам его, внука вашего! Защита ему нужна.

Лаура с Мариной, переглянулись и многозначительно кивнули друг другу. Охвативший азарт и торопливость чуть было не испортили верный замысел. В самом начале девяностых годов двадцатого столетия в России открытых, действующих церквей было мало, информацию о достойных и сильных служителях культа почерпнуть неоткуда. Исторически сложившаяся ситуация диктовала свои условия.

Долго размышлять не стали. Мишку повезли в ближайший к московскому дому храм.

Молоденький, нервный батюшка, утомлённый большим наплывом желающих принять крещение, совершал обряд устало и, казалось, растерянно. Мальчик ощущал сутолоку в церкви и неорганизованность ситуации, понимая, что нечто значительное так и не начало происходить. Очередь женщин в платочках со свечками в недоверчивых, чутких к отсутствию должной мощи управляющего вихря, руках, становилась уставшей и раздражённой.

Время растягивалось и двигалось бесконечно медленно, будто наваливаясь массой своих плотных полей на восприимчивый к подсказкам мозг и подталкивая: «Думай!»

Подняв лицо к куполу, войдя собой в формируемый Высшими вихрь, он отбросил суетливую реальность, принял необходимое моменту торжественное состояние и сам на крепчающей, стойкой волне устремился в объятия Света.

– Тел! Но кто он такой?!

– …Я не знаю всего. Мне видна лишь его Иерархия, Статус. Все нюансы пути нам не надобно знать. Но… Становится всё интересней!

– Я бы выяснил что-нибудь у Хорома.

– Хором может тоже не знать. И его не во всё посвящают. Когда будет необходимо, до нашего сведенья доведётся нужная информация. Или мы сами узнаем, поймём.

– Можно обратиться к книгам Жизни. Я порошу разрешения на работу в Библиотеке, думаю мне разрешат.

– Это долгий и кропотливый труд, Ген. Тебе же пора воплощаться. Стоит ли так напрягаться по этому поводу? Мы же не одни ведём «малыша». Уж и не знаю теперь, как к нему относиться… К такому.

– Как ты сообразил, Тел, что надо бы поприсутствовать на церемонии Крещения родственника Нат? Это же вообще не наше дело?!

– Толкнуло что-то.

– Ну, да.

Подняв своё вспыхнувшее благодарностью восприятие к Высшим, оба почтительно отдали должную Дань той неустанной заботе, что непрерывно питает все звенья, все части Единого Духа Всецелой Структуры Миров.

А Там, в утончённом до постоянного Всепроникновения, до Всепроницаемости, Мире Истока, Истоке Миров, не имея ни формы, ни рве-нья, молча, любя, повинуясь, струясь, приняли Свет. И усилив Себя, украшая Других, на Подобия Всех умножая, Там мог Вечный Собою вечно в Вечности Быть, не дошедших Пути освещая.