—Как долго Эл находился здесь? — Я переменила тему.

— Четыре месяца, по-моему.

— Он провел какое-то время в вашем отделении судебно-медицинской экспертизы?

— В больнице нет такого отделения. У нас есть палата, называемая Бэкхоллом, для психопатов и пациентов, страдающих белой горячкой, — для тех, кто представляет опасность для самих себя. Мы не принимаем криминальных душевнобольных.

— Эл был когда-нибудь в этой палате? — снова спросила я.

— В этом никогда не возникало необходимости.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказала я, вставая. — Было бы совсем замечательно, если бы вы выслали мне фотокопию этой истории болезни.

— С превеликим удовольствием. — Мастерсон снова улыбнулся широкой улыбкой, но не глядя на меня. — Звоните без колебаний, если я смогу чем-нибудь быть вам полезен.

Я шла по длинному пустому коридору к вестибюлю и думала — правильно ли я поступила, не спросив у доктора Мастерсона о Френки. Мой инстинкт подсказывал мне даже не упоминать в беседе его имя. Бэкхолл. Для психопатов и больных белой горячкой. Эл Хант упоминал о своих разговорах с пациентами из судебного отделения. Что это, плод его воображения или просто путаница? В «Вальгалле» нет судебного отделения. Хотя, вполне мог быть некто, по имени Френки, запертый в Бэкхолле. Может быть, потом ему стало лучше, и его перевели в другую палату, как раз когда Эл находился в Бэкхолле? Может быть, Френки воображал, что убил свою мать, или, может быть, он хотел это сделать?

«Он до смерти забил поленом свою мать».Убийца до смерти забил Кери Харпера куском металлической трубки.

К тому времени, когда я добралась до своего кабинета, было темно, и охранники уже давно ушли.

Сидя за своим столом, я развернулась лицом к терминалу компьютера. Я набрала несколько команд, экран янтарно засветился, и спустя несколько мгновений передо мной было дело Джима Барнза. Девять лет назад, двадцать первого апреля, он попал в автомобильную аварию в округе Элбимал, причина смерти — «закрытые ранения головы». Содержание алкоголя в его крови оказалось 0.18 — почти в два раза выше допустимого предела, и он был заряжен нотриптилином и амитриптилином. У Джима Барнза были проблемы.

В отделе компьютерного анализа, дальше по коридору, на столе у задней стены, как Будда, восседало архаичное устройство для просмотра микрофильмов. Я никогда не отличалась особой сноровкой в обращении с аудиовизуальными пособиями. После нетерпеливого поиска в библиотеке микрофильмов, я нашла катушку, которую искала, и каким-то чудом умудрилась правильно вставить ее в аппарат. Погасив свет, я уставилась на бесконечный поток расплывчатого черно-белого шрифта, поплывшего по экрану. Когда я наконец нашла нужное дело, мои глаза начали болеть. Пленка тихо заскрипела, когда я, покрутив ручку, расположила в центре экрана написанный от руки полицейский отчет. Приблизительно в десять сорок пять автомобиль Барнза, «БМВ» 1973 года, на высокой скорости ехал на восток по шоссе 1-64. Когда его правое колесо съехало с дорожного покрытия, он слишком сильно вывернул руль влево. Автомобиль врезался в разграничительный бордюр и оторвался от земли. Прокрутив пленку дальше, я нашла отчет медицинского эксперта. В разделе комментариев доктор Браун написал, что в тот день покойный был уволен из больницы «Вальгалла», где работал в качестве социального сотрудника. Когда он в тот день уехал из «Вальгаллы» приблизительно в пять часов вечера, было замечено, что он чрезвычайно возбужден и рассержен. К моменту смерти Барнзу исполнился тридцать один год, и он был неженат.

В отчете медицинского эксперта были указаны два свидетеля, с которыми доктор Браун, должно быть, разговаривал. Одним из них был доктор Мастерсон, а другим — сотрудница больницы, некая мисс Джини Сэмпл.

Иногда работа над делом об убийстве похожа на блуждания в потемках. Ты сворачиваешь на любую тропинку, показавшуюся тебе обнадеживающей, и, если повезет, она, в конце концов, может быть, выведет тебя к главному следу. Какое отношение мог иметь психотерапевт, умерший девять лет назад, к сегодняшним убийствам Берил Медисон и Кери Харпера? И все же я чувствовала — здесь что-то есть, существует какая-то связь.

Я не рвалась расспрашивать персонал доктора Мастерсона. Можно поспорить, что он уже предупредил тех, кого нужно, как вести себя, если я позвоню, — они будут вежливы... и молчаливы. На следующее утро, в субботу, моя голова продолжала подсознательно работать над этой проблемой, и я позвонила в клинику университета Джона Хопкинса в надежде, что доктор Измаил окажется на месте. Мне повезло, и он подтвердил мои подозрения. Образцы крови и содержимого желудка Стерлинг Харпер показали, что незадолго до смерти она приняла левометорфан. Его содержание оказалось восемь миллиграмм на литр крови. Это слишком много для того, чтобы быть случайностью, и для того, чтобы остаться в живых. Она лишила себя жизни таким образом, что при обычных обстоятельствах это не выяснилось бы.

— Она знала, что левометорфан в обычном токсикологическом тесте выглядит как декстрометорфан? — спросила я у доктора Измаила.

— Я не помню, чтобы когда-нибудь обсуждал что-либо подобное с ней, — ответил он, — но ее очень интересовали подробности, связанные с собственным лечением и назначаемыми лекарствами, доктор Скарпетта. Возможно, она исследовала сей предмет в нашей медицинской библиотеке. Я помню, что она задавала множество вопросов, когда я впервые, несколько лет назад, назначил ей левометорфан. Так как это был эксперимент, у нее, естественно, возник интерес, возможно, он был связан...

Я едва слушала, пока он продолжал объяснять и оправдываться. Я бы никогда не смогла доказать, что мисс Харпер нарочно оставила на виду пузырек со средством от кашля так, чтобы я его нашла. Но я была вполне уверена, что именно это она и сделала. Она решила, что умрет достойно, не опозорив своего имени, но сделает это не в одиночестве.

Повесив трубку, я налила себе чашку горячего чая и принялась ходить по кухне туда и обратно, иногда останавливаясь и разглядывая яркий декабрьский день за окном. Сэмми, одна из нескольких ричмондских белок-альбиносов, снова грабила мою кормушку для птиц. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу прямо в глаза, ее пушистые щеки неистово работали, семечки летели из-под лап, и тощий белый хвост вопросительным знаком подергивался на фоне голубого неба. Мы познакомились прошлой зимой, когда я стояла перед окном и наблюдала, как она вновь и вновь прыгает с ветки, чтобы тут же медленно сползти с конусообразной крыши кормушки и сорваться к земле, неистово цепляясь лапами за прозрачный воздух. После несчетного числа падений на твердую землю, Сэмми, в конце концов, добилась успеха. Иногда я выходила и кидала ей горсть орехов. Дошло до того, что я ощущала приступ беспокойства, когда долго не видела ее. Однако, к моему радостному облегчению, она обязательно появлялась, чтобы снова очистить мою птичью кормушку.

Усевшись за кухонный стол со стопкой бумаги и ручкой в руке, я набрала номер телефона больницы «Вальгалла».

— Джини Сэмпл, пожалуйста. — Я не представилась.

— Она пациентка, мэм? — без паузы спросила секретарша.

— Нет. Она сотрудница... — Я изобразила наивность, — я так думаю, во всяком случае. Я не видела Джини много лет.

— Одну минуту, пожалуйста.

Она снова взяла трубку:

— У нас нет сотрудницы с таким именем.

Черт! Как это возможно? Я была в недоумении. Номер телефона, записанный рядом с ее именем в отчете медицинского эксперта, принадлежал больнице «Вальгалла». Что же, доктор Браун ошибся? Девять лет назад, Думала я. Многое могло произойти за такой срок. Мисс Сэмпл могла переехать. Могла выйти замуж.

— Простите, — сказала я, — Сэмпл — ее девичья фамилия.

— Вы знаете ее фамилию после замужества?

— Как ужасно. Я должна бы знать...

— Джин Уилсон?

Я неуверенно помолчала.

— У нас есть Джин Уилсон, — продолжал голос, — одна из наших психотерапевтов, которая занимается трудотерапией. Вы можете подождать?

После очень короткой паузы она заговорила снова:

— Да, мэм, Сэмпл указано как ее второе имя, но она не работает по уик-эндам. Она будет в понедельник с восьми утра. Не хотите оставить ей сообщение?

— Вы не могли бы сказать мне, как с нею связаться?

— Нам не разрешается давать домашние телефоны. — В голосе появились подозрительные нотки. — Если вы мне скажете свое имя и номер телефона, я попытаюсь сообщить о вашем звонке и попросить ее перезвонить вам.

— Боюсь, что я недолго буду находиться по этому номеру. — Я какое-то время подумала, а затем разочарованным тоном уныло добавила: — Я попробую в другой раз, когда снова буду неподалеку. Полагаю, я могу написать ей по вашему адресу, в «Вальгаллу».

— Да, мэм, разумеется.

— И этот адрес?..

Она дала мне адрес.

— А имя ее мужа?

Пауза.

— По-моему, Скип.

Иногда это уменьшительное от Лесли.

— Миссис Скип или Лесли Уилсон, — пробормотала я, как бы записывая. — Спасибо вам большое.

В справочной мне сообщили, что в Шарлоттсвилле есть один Лесли Уилсон, один Л. П. Уилсон и один Л. Т. Уилсон. Я начала звонить. Мужчина, который подошел к телефону, когда я набрала номер Л. Т. Уилсона, сказал мне, что «Джини» ушла по делам и будет дома примерно через час.

Я понимала, что Джини Уилсон вряд ли будет отвечать на вопросы незнакомому человеку по телефону. Она, скорее всего, будет настаивать на том, чтобы сначала поговорить с доктором Мастерсоном, на этом все и закончится. Однако несколько сложнее будет отказать тому, кто появится во плоти у ее двери, особенно если этот человек представится главным медицинским экспертом и в подтверждение предъявит соответствующий значок.

В джинсах и красном пуловере Джини Сэмпл Уилсон выглядела не старше тридцати лет. Она оказалась бойкой брюнеткой с доброжелательными глазами и кучкой веснушек на носу, ее длинные волосы были завязаны сзади в хвост. Через открытую дверь гостиной были видны два мальчугана, смотревшие мультики по телевизору, сидя на ковре.

— Сколько времени вы работаете в «Вальгалле»? — спросила я.

— Э... около двенадцати лет, — ответила она после некоторых колебаний.

Меня так обнадежил ее ответ, что я чуть было не испустила облегченный вздох. Джини Уилсон работала в больнице не только, когда девять лет назад был уволен Джим Барнз, но и когда двумя годами раньше Эл Хант находился там в качестве пациента.

Она как будто приросла к косяку. На подъездной аллее кроме моей машины, стоял только один автомобиль. По-видимому, ее муж куда-то уехал. Замечательно.

— Я расследую убийства Берил Медисон и Кери Харпера, — сказала я.

Ее глаза расширились.

— Что же вы хотите от меня? Я их не знала...

— Можно мне войти?

— Конечно. Извините. Пожалуйста.

Мы устроились в ее маленькой кухне — линолеум, белый кафель и сосновые шкафчики — безупречной чистоты, с коробками круп, аккуратно выстроившихся в ряд на холодильнике, и столами, на которых были расставлены большие стеклянные банки, полные печенья, риса и всевозможных макаронных изделий. Посудомоечная машина была включена, и из духовки доносился запах пекущегося пирога.

Я надеялась, что моя резкость поможет переломить ее сопротивление:

— Миссис Уилсон, одиннадцать лет назад Эл Хант был пациентом «Вальгаллы» и некоторое время подозревался в совершении преступлений, которыми я сейчас занимаюсь. Он был знаком с Берил Медисон.

— Эл Хант? — Она явно была смущена.

— Вы помните его?

Она отрицательно покачала головой.

— Вы говорите, что работали в Валхолле около двенадцати лет?

— Точнее, одиннадцать с половиной.

— Как я уже упоминала, Эл Хант находился там в качестве пациента одиннадцать лет назад.

— Это имя мне незнакомо...

— На прошлой неделе он покончил жизнь самоубийством, — сказала я.

Теперь она была в полном замешательстве.

— Я разговаривала с ним незадолго до его смерти, миссис Уилсон. Назначенный ему социальный сотрудник погиб в автомобильной аварии девять лет назад. Джим Барнз. Я хочу распросить вас о нем.

Краска начала заливать ее шею.

— Вы думаете, что его самоубийство как-то связано с Джимом?

Этот вопрос не имел ответа.

— Насколько мне известно, Джим Барнз был уволен из «Вальгаллы» за несколько часов до своей смерти, — продолжала я. — Ваша фамилия — ваша девичья фамилия — упоминается в отчете медицинского эксперта, миссис Уилсон.

— А... ну, мне задали несколько вопросов, — сказала она, запинаясь, — знаете, было ли это самоубийство или несчастный случай? Меня спрашивали. Доктор, следователь — я не помню. Но какой-то человек звонил мне.

— Доктор Браун?

— Я не помню, как его звали.

— Почему он хотел поговорить с вами, миссис Уилсон?

— Видимо, потому что я была одной из последних, кто видел Джима живым. Я думаю, что доктор набрал номер больницы, и Бетти назвала ему меня.

— Бетти?

— Она тогда была секретаршей.

— Мне нужно, чтобы вы рассказали все, что помните, имеющее отношение к увольнению Джима Барнза, — сказала я, когда она встала, чтобы проверить пирог.

Вернувшись на место, она выглядела несколько спокойнее. Она больше не нервничала, скорее была раздражена.

— Может быть, это неправильно — говорить о покойнике плохо, доктор Скарпетта, — начала она, — но Джим был нехорошим человеком. Он представлял собой очень серьезную проблему для «Вальгаллы» и его надо было уволить гораздо раньше.

— В чем заключалась эта проблема?

— Пациенты рассказывали о нем многое, хотя мы не всегда ну... доверяли им. Трудно понять, что произошло на самом деле, а что нет. Доктор Мастерсон, другие психотерапевты получали жалобы время от времени, но ничего нельзя было доказать до тех пор, пока однажды утром не произошло событие, которому был свидетель. Это было утро как раз того самого дня, когда Джим был уволен и попал в аварию.

— И свидетелем этого события были вы? — спросила я.

— Да. — Она смотрела мимо меня через кухню, ее губы были плотно сжаты.

— Что именно тогда произошло?

— Я шла через вестибюль, направляясь по какому-то поводу к доктору Мастерсону, когда меня окликнула Бетти. Как я уже говорила, она тогда работала секретаршей и сидела на коммутаторе... Томми, Клей, успокойтесь сейчас же!

Пронзительные крики в другой комнате становились только громче, телевизор, как ненормальный, переключался с одного канала на другой.

Миссис Уилсон утомленно поднялась, чтобы разобраться со своими сыновьями. Вскоре я услышала приглушенные шлепки, после чего телевизор успокоился. Персонажи мультика палили друг в друга из чего-то, издававшего звуки автоматных очередей.

— На чем я остановилась? — спросила она, снова садясь за кухонный стол.

— Вы говорили о Бетти, — напомнила я.

— Ах, да. Она подозвала меня и сказала, что звонит мать Джима — междугородный звонок — и, похоже, это важно. Я так никогда и не узнала, по какому поводу был звонок. Бетти спросила, не могу ли я найти Джима. Он был на психотренинге, который обычно проводился в зале для танцев. Знаете, в Валхолле есть зал для танцев, который мы используем для разных целей. В субботу вечером — танцы, вечеринки. Там есть сцена, место для оркестра, еще с тех времен, когда «Вальгалла» была гостиницей. Я тихо вошла с заднего входа, и когда увидела, что происходит, не могла в это поверить. — Глаза Джини Уилсон пылали гневом. Она начала крутить угол кухонного полотенца. — Я просто оцепенела. Джим стоял ко мне спиной. Он был на сцене, ну, я не знаю... с пятью или шестью пациентами. Они сидели на стульях таким образом, что не могли видеть, что он делает с этой, одной, пациенткой. С девочкой. Ее звали Рита, и ей было, наверное, лет тринадцать. Она была изнасилована своим отчимом. Рита никогда не говорила, она была функционально немой. Джим заставлял ее снова разыгрывать все это.

— Изнасилование? — спросила я тихо.

— Проклятый ублюдок! Извините, но это до сих пор выводит меня из себя.

— Я вас понимаю.

— Позже он утверждал, что не делал ничего неподобающего. Черт, он был таким лжецом. Все отрицал. Но я видела. Он играл роль ее отчима, а Рита была в таком ужасе, что не могла пошевелиться. Она застыла на стуле. Он склонился над ее лицом и говорил тихим голосом. В этом зале очень хорошая акустика. Я могла все слышать. Для своих тринадцати лет Рита была очень зрелая, физически развитая. Джим спрашивал ее: «Он это делал, Рита?» Он продолжал задавать ей этот вопрос, при этом прикасаясь к ней. Ласкал ее, как, видимо, это делал Ритин отчим. Я выскользнула из зала. Он не узнал, что я была свидетелем до тех пор, пока через несколько минут мы с доктором Мастерсоном не предъявили ему обвинения.

Я начала понимать, почему доктор Мастерсон не захотел обсуждать со мной Джима Барнза и почему отсутствовали страницы в истории болезни Эла Ханта. Если бы нечто подобное выплыло наружу, даже несмотря на то, что все это произошло давно, репутация больницы сильно пострадала бы.

— У вас были подозрения, что Джим Барнз практиковал такие вещи и раньше? — спросила я.

— На это указывалось в некоторых из жалоб. — Глаза Джини Уилсон засверкали.

— Его объектом всегда были женщины?

— Не всегда.

— Вы получали жалобы и от пациентов-мужчин?

— Да, от одного юноши. Но в тот момент никто не воспринял это всерьез. У него так или иначе были сексуальные проблемы. Предположительно, к нему приставали или что-то в этом роде. Джим правильно рассчитал, ну кто поверит рассказам бедного закомплексованного ребенка?

— Вы помните имя этого пациента?

— О боже! — Она нахмурилась. — Это было так давно.

Она задумалась.

— Френк?.. Френки. Да, именно так. Я помню, кто-то из пациентов звал его Френки. А вот его фамилию я забыла.

— Сколько ему было лет? — Я чувствовала, как колотится мое сердце.

— Не знаю. Семнадцать, восемнадцать.

— Что вы помните о Френки? — спросила я. — Это важно. Очень важно.

Зазвенел таймер, и она отодвинула свой стул, чтобы достать из духовки пирог. Потом заодно сходила проведать своих мальчиков. Вернулась она с хмурым лицом и сказала:

— Я смутно припоминаю, что какое-то время он содержался в Бэкхолле, сразу после того как попал в больницу. Затем его перевели вниз, на второй этаж в палату к мужчинам. Я занималась с ним трудотерапией. — Она размышляла, подперев подбородок указательным пальцем. — Я помню, он был очень прилежным, делал много кожаных ремней, чеканки. И он любил вязать, что было несколько необычно. Большинство пациентов-мужчин не вяжут — не хотят. Они увлекаются работой с кожей, делают пепельницы и так далее. Френки был творческой личностью. И вообще он выделялся. Своей аккуратностью, например. Он был фанатично аккуратен, всегда убирал свое рабочее место, собирал с пола все клочки и кусочки. Его как будто беспокоило, если что-то было не так, не достаточно чисто. — Она замолчала и подняла на меня глаза.

— Когда он пожаловался на Джима Барнза? — спросила я.

— Вскоре после того, как я начала работать в «Вальгалле». — Джини крепко задумалась. — Мне кажется, Френки находился в Валхолле всего месяц или около того, когда сказал что-то о Джиме. По-моему, он сказал это другому пациенту. Да, точно... — Она сделала паузу, ее замечательно изогнутые брови хмуро сдвинулись на переносице. — Именно тот, другой пациент пожаловался доктору Мастерсону.

— Вы помните, кто был тот пациент? Пациент, которому Френки доверился?

— Нет.

— Мог им быть Эл Хант? Вы упоминали, что давно работаете в Валхолле. Хант был пациентом одиннадцать лет назад в течение весны и лета.

— Я не помню Эла Ханта...

— Должно быть, они были примерно одного возраста, — добавила я.

— Интересно. — Ее глаза наполнились невинным любопытством. — У Френки действительно был друг, другой подросток. Я вспоминаю. Светловолосый. Мальчик был светловолосый, очень стеснительный, тихий. Я не помню, как его звали.

— Эл Хант был светловолосым, — сказала я. Молчание.

— Ах, Боже мой, — сказала она наконец. Я подталкивала ее:

— Он был тихий, стеснительный...

— Ах, Боже мой, — снова сказала она. — Тогда ручаюсь, что это был именно он! И он покончил с собой на прошлой неделе?

— Да.

— Ив разговоре с вами он упоминал Джима?

— Он упоминал кого-то, кого называл Джим Джим.

— Джим Джим, — повторила она. — Господи! Я не знаю...

— Что же дальше случилось с Френки?

— Он пробыл у нас недолго — два или три месяца.

— Он вернулся домой? — спросила я.

— Вроде бы так, — сказала она. — Там было что-то такое, связанное с его матерью. По-моему, он жил с отцом. Мать как будто оставила Френки, когда он был еще маленьким — нечто в этом роде. Во всяком случае, совершенно точно, что ситуация у него в семье была достаточно печальной. Правда, я полагаю, то же самое можно сказать почти обо всех пациентах «Вальгаллы». — Джини вздохнула. — Господи. Я не думала обо всем этом уже много лет. Френки, — она покачала головой. — Интересно, что вообще с ним стало?

— У вас нет ни малейшего представления?

— То есть никакого. — Она долго смотрела на меня, и до нее постепенно стало доходить. Я увидела страх, сгущавшийся на дне ее глаз. — Два человека убиты. Вы не думаете, что Френки?..

Я промолчала.

— Он никогда не был буйным. Во всяком случае, когда я с ним работала. Скорее наоборот, он был очень мягким.

Она ждала. Я продолжала хранить молчание.

— Я имею в виду, что со мной он был очень милым и вежливым. Очень внимательно наблюдал за мной, делал все, что я ему говорила.

— Наверное, вы ему нравились, — сказала я.

— Я совершенно забыла — он связал мне шарф. Красно-бело-голубой. Интересно, куда он подевался? Должно быть, я отдала его в Армию Спасения, или что-то в этом духе. Не знаю. Френки, он, ну... как бы увлекся мною. — Она нервно рассмеялась.

— Миссис Уилсон, как выглядел Френки?

— Высокий, худой, с темными волосами. — Она моргнула. — Это было так давно... — Джини посмотрела на меня. — Он не выделялся. И я не помню, чтобы он был особенно красив. Знаете, возможно, я бы запомнила его лучше, если бы он действительно обладал привлекательной внешностью или, наоборот, был совершенно безобразен. Так что я полагаю, он выглядел совершенно обыкновенно.

— В картотеке больницы есть какие-нибудь его фотографии?

— Нет.

Снова пауза. Затем она посмотрела на меня с удивлением.

— Он заикался, — неуверенно произнесла она.

— Простите?

— Иногда он заикался. Я помню. Когда Френки был слишком возбужден или нервничал, он заикался.

«Джим Джим».

Эл Хант воспроизвел все точно. Рассказывая ему, что Барнз сделал или пытался сделать, Френки, должно быть, огорчался, нервничал и начинал заикаться. Должно быть, он заикался всякий раз, когда рассказывал Ханту о Джиме Барнзе. Джим Джим!

Покинув дом Джини Уилсон, я позвонила из первого же таксофона. Марино — лопух — ушел катать шары в боулинг.