Глава 6

В четыре пополудни работа в прозекторской еще не закончилась. Я поискала взглядом Чака Раффина. Он и еще двое врачей-ординаторов трудились над телом погибшей при пожаре женщины, очищая скелет от плоти с помощью специальных пластмассовых шпателей, потому что более твердый и острый инструмент мог бы поцарапать кости.

Чак соскребал ткань с черепа. Лицо его под хирургической маской и шапочкой покрылось потом, а темно-карие глаза под защитным козырьком казались несколько остекленевшими. Он был высокого роста, худой и жилистый, с короткими, песочного цвета, волосами, которые неизменно торчали в разные стороны независимо от того, сколько геля он на них наносил. По-юношески симпатичный, Чак проработал у нас год, но работа все еще приводила его в ужас.

— Чак? — повторила я, наблюдая за одной из самых неприятных операций, какие только могут выпасть на долю судебного медицинского эксперта.

— Да, мэм?

Он выпрямился и настороженно посмотрел на меня. Запах с каждой минутой становился все нестерпимее по мере того, как извлеченная из холодильника плоть продолжала разлагаться, и то, что еще предстояло сделать, не добавляло энтузиазма.

— Мне бы хотелось кое-что уточнить, — сказала я, глядя на него снизу вверх. Раффин был так высок, что у него вошло в привычку сутулиться, и, когда он смотрел на того, с кем разговаривал, голова у него выступала вперед, как у черепахи. — Похоже, наши старые горшки и сковородки так и не добрались до нового места, затерявшись где-то при переезде.

— Их, видимо, выбросили.

— И наверное, правильно сделали. А значит, нам с тобой предстоит отправиться за покупками.

— Сейчас?

— Сейчас.

Чак не стал тратить время попусту и исчез в мужской раздевалке ровно на столько времени, чтобы успеть сбросить грязную, вонючую одежду, принять душ и смыть шампунь. Когда мы встретились в коридоре, он все еще потел, а на лице розовели следы жесткой мочалки. Я подала ему ключи. Темно-красный служебный «тахо» находился на внутренней стоянке, но садиться за руль мне не хотелось.

— Поедем в магазин торгового оборудования Коула, — сказала я, когда Раффин повернул ключ зажигания и мощный мотор отозвался низким рыком. — Это в двух кварталах к западу от Парэма, на Броде. Выезжай на шестьдесят четвертую и поворачивай к развязке на Вест-Брод. Дальше я покажу.

Чак нажал на кнопку пульта дистанционного управления, и тяжелая дверь гаража отъехала в сторону, впуская солнечный свет, который я не замечала на протяжении всего дня. Наступил час пик, так что ближайшие полчаса не обещали приятной езды. Раффин вел машину, как осторожная старушка, надвинув на глаза темные очки, подавшись вперед и держа скорость на пять миль в час ниже разрешенной.

— Можно немного побыстрее, — негромко сказала я. — Магазин закрывается в пять, так что нам не помешает поторопиться.

Он надавил на газ, и мы прыгнули вперед.

— Можно, я спрошу вас кое о чем, доктор Скарпетта?

— Пожалуйста. Спрашивай.

— Вам это может показаться немного странным.

Чак взглянул в зеркало заднего вида и, пошарив в «бардачке», вытащил несколько жетонов для проезда по площади.

— Ничего.

— Знаете, я много всякого повидал, в больнице, в похоронной конторе и вообще, — нервно начал он, опуская стекло. — Но меня это не проняло, понимаете?

Мы притормозили, и Чак бросил жетон в корзину. Бело-красный шлагбаум поднялся. Чак снова поднял стекло.

— Если то, что ты видишь в морге, как-то действует на тебя, в этом нет ничего ненормального, — попыталась успокоить его я.

Однако Чак покачал головой:

— Дело в другом. Понимаете, чаще всего я прихожу утром в морг еще до вас. Раньше всех. Я отвечаю на звонки, я там все подготавливаю, так? Потому что я один.

Я кивнула, совершенно не понимая, к чему он клонит.

— Ну вот. Началось это пару месяцев назад, когда мы были еще в старом здании. Представляете, я прихожу примерно в половине седьмого, и тут же звонит телефон. Я снимаю трубку — никого. Тишина.

— Часто это случалось?

— Ну, раза три в неделю. Иногда звонили каждый день. И звонят до сих пор.

— То есть звонки продолжаются и после того, как мы переехали в новое здание? — уточнила я.

— Конечно, номер ведь у нас остался прежний, — напомнил он. — И кстати, последний звонок был как раз сегодня. Знаете, мне как-то не по себе. Может быть, попробовать отследить звонок, узнать, в чем тут дело?

— Расскажите подробнее, что происходит, когда вы снимаете трубку.

Я бросила взгляд на спидометр — мы ехали на предельно разрешенной скорости.

— Я говорю: «Морг». Тот, кто звонит, не произносит ни слова. Тишина такая, как будто связь прервалась. Я несколько раз говорю: «Алло?» — и потом кладу трубку. Я даже не знаю, есть ли кто-то на другом конце, но чувствую — кто-то есть.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше?

— Хотел убедиться, что все именно так и есть, что мне ничего не мерещится. По утрам, когда солнце еще не взошло и в морге, кроме тебя, никого нет, ощущения бывают не самые приятные.

— Значит, все началось два месяца назад?

— Примерно. Знаете, на первые звонки я в общем-то и внимания не обратил.

Мне не понравилось, что Раффин протянул столько времени, прежде чем решился поделиться со мной, но упрекать его за это сейчас не было смысла.

— Что ж, я передам капитану Марино, а ты, Чак, отныне сразу же сообщай о таких звонках мне, хорошо?

Он кивнул, не отводя глаз от дороги.

— После следующего светофора начинаем искать большое бежевое здание. Оно будет на левой стороне.

Когда мы подъехали, до закрытия оставалось всего пятнадцать минут, и на стоянке было лишь две машины. В огромном, с длинными рядами уходящих под потолок металлических стеллажей помещении гулял прохладный ветерок. На стеллажах лежало все, что только могло пригодиться в ресторанном бизнесе, начиная от больших половников и ложек и заканчивая гигантскими кофеварками и миксерами. Но меня интересовали кастрюли, и нужный отдел я обнаружила в самом конце, рядом с секцией мерных емкостей и электрических сковород.

Я уже взялась за громадный алюминиевый бак, когда откуда-то появился продавец. Это был лысеющий толстячок, на обнаженном правом предплечье которого красовались играющие в карты обнаженные женщины.

— Помочь? — обратился он к Раффину.

— Мне нужна самая большая из всех кастрюль, которая только у вас есть, — ответила я.

— Есть на сорок кварт.

Он привстал на цыпочки и, сняв с верхней полки чудовищный бак, подал его Раффину.

— И мне нужна крышка.

— Придется заказывать.

— А как насчет чего-нибудь глубокого и прямоугольного? — спросила я, представляя длинные кости.

— Есть на двадцать кварт.

Он повернулся к другому стеллажу и снял с полки бак, в котором можно было сварить несколько ведер картошки, овощей или приготовить бочку кобблера[14].

— Для нее, как я понимаю, у вас тоже крышки нет.

— Есть. — Гора металла угрожающе зазвенела, когда продавец вытащил из ее глубин то, что мне требовалось. — Здесь даже выемка имеется для ковша. Ковш тоже нужен?

— Нет, спасибо. Просто что-нибудь длинное, чтобы помешивать. Пластмассовое или деревянное. И жаропрочные рукавицы. Две пары. Что еще? — Я посмотрела на Раффина. — Может быть, взять еще и емкость на двадцать кварт? Для работ поменьше?

— Неплохая мысль, — одобрительно кивнул он. — Большой бак, когда его зальешь водой, будет просто неподъемный. Да и какой смысл пользоваться большим, если сойдет и поменьше? Но не для сегодняшней работы; сегодня все не войдет.

Продавец, растерянно слушавший наш разговор, в конце концов не выдержал и снова обратился к Раффину:

— Скажите, что вы собираетесь варить, и, может быть, я смогу что-то посоветовать.

— Разное, — уклончиво ответила я.

— Понятно, — пробормотал толстяк, хотя явно ничего не понял. — Ладно. Надо что-нибудь еще?

— Нет, все, — с улыбкой ответила я.

Пока я искала «Мастер кард», он насчитал сто семьдесят семь долларов.

— У вас предусмотрены скидки для правительства штата? — спросила я, подавая ему карточку.

— Нет. — Продавец задумчиво потер двойной подбородок, рассматривая кредитку. — Я, кажется, слышал ваше имя в новостях. — Он недоверчиво посмотрел на меня и вдруг щелкнул пальцами. — Знаю. Вы — та самая леди, которая несколько лет назад баллотировалась в сенат. Или на место заместителя губернатора?

— Только не я. Стараюсь держаться подальше от политики.

— Тогда нас уже двое, — крикнул он нам вслед. — Они там все мошенники. Все до единого!

Вернувшись в морг, я попросила Раффина достать останки жертвы из холодильника и перевезти их вместе с новыми баками в декомпозиционную. Потом прослушала оставленные на автоответчике сообщения — звонили главным образом репортеры. Мне было не по себе, и это не укрылось от внимания Роуз, которая вошла в мой кабинет со стопкой бумаг.

— Похоже, день был не самый удачный.

— Не хуже, чем обычно.

— Как насчет чашечки чаю с корицей?

— Нет, спасибо.

Роуз положила на стол с десяток свидетельств о смерти, увеличив вечную гору документов, которые мне следовало подписать. На ней были симпатичный брючный костюм темно-синего цвета и сиреневая блузка, на ногах — черные кожаные ботинки со шнуровкой.

Роуз давно достигла пенсионного возраста, но это никак не сказалось на ее исполненном достоинства лице с искусно наложенным макияжем. Только волосы стали еще тоньше и полностью побелели, да артрит вцепился в пальцы, поясницу и бедра, отчего ей с каждым днем становилось все труднее сидеть за столом и заботиться обо мне так, как она делала это с первого дня моего пребывания в должности.

— Уже почти шесть, — с доброй улыбкой сообщила Роуз.

Я бросила взгляд на часы и со вздохом потянулась за ручкой.

— У меня обед в церкви, — дипломатично известила Роуз.

— Прекрасно, — кивнула я и нахмурилась, читая очередной документ. — Черт возьми, сколько раз надо повторять доктору Кармайклу, что мы не используем выражение «остановка сердечной деятельности». Господи, да ведь все умирают от остановки сердца. Человек умирает, сердце останавливается, верно? Или вот это — остановка дыхания. Боже, мне каждый раз приходится за ним исправлять. — Я раздраженно поставила подпись. — Сколько лет он занимает свое место? Двадцать пять, не меньше, да?

— Доктор Скарпетта, не забывайте, что он акушер. И притом очень старый, — напомнила Роуз. — Милый человек, который уже не способен учиться новому. Он еще и сейчас печатает свои отчеты на стареньком «Ройяле». Кстати, причина, по которой я упомянула об обеде в церкви, заключается в том, что мне надо быть там через десять минут. — Она посмотрела на меня поверх очков. — Но могу и задержаться, если вам что-то нужно.

— У меня еще остались кое-какие дела. И уж меньше всего мне хочется отвлекать вас от обеда в церкви. У меня и без того хватает проблем с Богом.

— Тогда спокойной ночи, — сказала Роуз. — До завтра.

Звук ее шагов растворился где-то в конце коридора, и меня обступила тишина, нарушаемая лишь шорохом перекладываемых с места на место бумаг. В какой-то момент я вспомнила Бентона, но отогнала желание позвонить ему, потому что расслабляться было еще рано или, может быть, потому что я еще просто не была готова снова почувствовать себя человеком. Трудно все-таки ощущать себя нормальной личностью с нормальными эмоциями, когда собираешься сварить человеческие останки в том, что, по сути дела, представляет собой большую кастрюлю. В начале восьмого я прошла по коридору в декомпозиционную, находящуюся неподалеку от холодильника.

Я открыла дверь и вошла в небольшое помещение, представлявшее собой прозекторскую с морозильником и специальной вентиляцией. Останки лежали на передвижном столе, прикрытые простыней. Неподалеку на электрической плите стоял наполненный водой сорокаквартовый бак. Я надела маску и перчатки и включила плиту, поставив регулятор на минимальную мощность, чтобы не повредить кости еще больше. В воду я положила две мерные ложки стирального порошка и чашку отбеливателя для ускорения процесса отделения волокнистых мембран, хрящей и жира.

Я отвернула простыню — передо мной лежал очищенный от тканей скелет с обезображенными, похожими на обгорелые обрубки конечностями. Сначала я положила в бак берцовые и бедренные кости, потом тазовые, затем части черепа. За ними последовали позвоночник и ребра. Вода стала нагреваться, и над баком поднимался едкий пар. Мне нужно было увидеть ее голые, обнаженные кости, потому что они могли сказать мне кое-что, а сделать это как-то по-другому было невозможно.

Некоторое время я сидела в комнате, слушая, как вытяжной колпак всасывает насыщенный парами воздух. Я устала. Я чувствовала себя опустошенной и одинокой. Вода закипала, и то, что осталось от женщины, которая, по моему мнению, была убита, начало перерабатываться в нечто недостойное и унизительное для человека.

— О Господи, — прошептала я, как будто Бог мог меня слышать. — Благослови ее, где она ни есть.

Трудно представить себе человеческое существо, от которого остались варящиеся в котле кости, и чем больше я думала об этом, тем сумрачнее становилось у меня на душе. Кто-то любил эту женщину, и она достигла чего-то в жизни, прежде чем ее тело и все, что составляло ее сущность, было безжалостно и грубо отобрано у нее. Я всегда старалась отгонять ненависть, не допускать ее в сердце, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Да, я ненавидела тех злобных садистов, чьей целью было калечить жизнь и забирать ее у других, как будто эта жизнь принадлежала им. Да, я тяжело переносила казни, но лишь потому, что они воскрешали жестокие, бесчеловечные преступления и напоминали о жертвах, которых общество уже почти забыло.

Горячий, влажный пар наполнял воздух тошнотворной вонью, и, глядя на этот пар, я представляла худенькую и высокую женщину со светлыми волосами, в джинсах и высоких ботинках со шнуровкой. В заднем кармане у нее лежало платиновое кольцо, но ее кисти сгорели, и мне подумалось, что я, может быть, так никогда и не узнаю размер ее пальцев. И все же последнее казалось мне маловероятным. Судя по всему, Филдинг прав, и мне придется задать Спарксу еще один вопрос.

Размышляя о ее ранах, я попробовала представить, как несчастная могла получить их и почему вообще оказалась в ванной в не совсем подходящем для этой комнаты виде. На ней были джинсы, найденная молния оказалась застегнутой. По вплавившейся в плоть синтетической ткани я сделала вывод о том, что и грудь ее не была обнажена. Два этих обстоятельства если и не исключали возможность сексуальной агрессии, то, во всяком случае, служили серьезными аргументами против нее.

Я разглядывала кости сквозь завесу пара, когда зазвонил телефон. Первой мыслью было, что звонят из какого-то похоронного бюро, но потом я вспомнила о таинственных утренних звонках, настороживших Раффина. Снимая трубку, я почти ожидала молчания.

— Да.

— Ага, — ответил Марино.

— Ох, — вздохнула я. — Извини, подумала, что кто-то снова взялся за свои штучки.

— Какие еще штучки?

— Потом объясню. Что случилось? Почему звонишь?

— Сижу на твоей стоянке. Надеюсь, меня впустят?

— Уже иду.

Честно говоря, мне даже стало легче. Находиться одной в морге, да еще заниматься малоприятным делом — не самое веселое времяпрепровождение. Я поспешила в гараж и нажала кнопку на стене. Громадная дверь стала медленно подниматься, и Марино, не дожидаясь, пока она поднимется полностью, проскользнул под ней. За его спиной мутно светили фонари. Небо снова заволокло предвещавшими дождь тучами.

— Почему так задерживаешься? — как обычно, ворчливо спросил Марино, затягиваясь сигаретой.

— В моем офисе не курят, — напомнила я.

— Можно подумать, здешние клиенты такие уж противники пассивного курения, — усмехнулся он.

— Кое-кто здесь еще дышит.

Капитан бросил окурок на бетонный пол и раздраженно растер его каблуком, как будто впервые в жизни встретил такой, по его мнению, бездушный прием. Вообще же наше рутинное препирательство давно превратилось в стандартную процедуру, которая неким не поддающимся логическому объяснению образом закрепляла нашу привязанность друг к другу. Я не сомневалась, что Марино может даже обидеться, если я не стану придираться к нему.

— Пойдем в декомпозиционную, — сказала я, закрывая дверь. — У меня там небольшое дело.

— Надо было так и сказать, — жалобно простонал он. — Я бы лучше поговорил с тобой по телефону.

— Не беспокойся, все не так уж плохо. Я просто очищаю косточки.

— Тебе, может, и ничего, но я никак не привыкну к запаху вареной человечины.

В декомпозиционной я вручила Марино маску и, заглянув в бак, уменьшила температуру, чтобы вода не забурлила и кости не бились ни друг о друга, ни о стенки бака. Капитан тем временем повязал маску и надел одноразовые перчатки. Мне всегда казались смешными такие меры предосторожности в отношении внешних угроз здоровью, тогда как главную опасность для Марино представлял как раз тот самый образ жизни, который он вел и от которого упорно не желал отступать. Одетый в брюки цвета хаки и белую рубашку с галстуком, он тем не менее привычно потел, а судя по пятну на воротничке, еще и подвергся нападению со стороны кетчупа.

— У меня для тебя кое-что интересненькое, док, — сказал Марино, прислоняясь к сияющей белизной раковине. — Мы навели справки о сгоревшем возле дома Кеннета Спаркса «мерседесе» и установили модель — «Бенц-240Д» синего цвета. Спидометр перекручивали по крайней мере дважды. Зарегистрирован на имя некоего доктора Ньютона Джойса из Уилмингтона, штат Северная Каролина. В телефонной книге он есть, но я попал только на автоответчик.

— В Уилмингтоне Клер Роули ходила в школу. Там же неподалеку и загородный домик Спаркса, — напомнила я.

— Верно. Так что пока все указывает в одном направлении. — Он уставился на кипящий бак. — Она приезжает на чужой машине в Уоррентон, проникает в дом Спаркса, когда хозяина нет дома, там ее убивают, а потом дом поджигают. — Марино потер виски. — Ну и как тебе это, док? Воняет, верно? Не меньше, чем здесь у вас. Мы упускаем что-то крупное, поэтому все остальное не имеет никакого смысла.

— В районе Уилмингтона есть какие-нибудь Роули? — спросила я. — Может, у нее там родственники?

— Есть двое, но ни один не слышал ни о какой Роули по имени Клер.

— Как насчет университета?

— Еще не проверил. Думал, ты сама захочешь.

— Утром.

— Ясно. Но ты же не собираешься оставаться здесь на всю ночь с этим дерьмовым варевом?

Я выключила плиту.

— Нет. Я поеду домой, а это должно отстояться за ночь. Кстати, который сейчас час? О Господи, уже почти девять. И утром мне еще надо в суд.

— Пойдем отсюда, — сказал он.

Я заперла декомпозиционную, и мы прошли на внутреннюю стоянку. По небу, то и дело скрывая блестящий диск луны, неслись огромные, похожие на парусники темные тучи. Порывистый ветер шевелил какой-то мусор, и из погруженных во тьму углов доносились напоминающие шорох сухих листьев звуки. Марино проводил меня до машины и, неторопливо достав сигарету, закурил.

— Не хотелось бы беспокоить тебя, док, но есть кое-что, о чем мне надо тебе рассказать.

Я открыла дверцу и села за руль.

— Боюсь даже спрашивать.

Мне действительно было не до шуток.

— Сегодня в четыре тридцать мне позвонили из газеты. Рекс Уиллис, обозреватель...

— Мы знакомы.

Я застегнула ремень безопасности.

— Так вот, он, похоже, получил некое письмо. Что-то вроде заявления для прессы. Дело дрянь.

— О чем речь?

Моя внутренняя сигнализация уже сработала, и кровь разносила тревогу по всему телу.

— Письмо предположительно от Кэрри Гризен. Она сообщает, что сбежала из «Кирби», потому что федералы подставили ее и хотят обвинить в том, чего она не совершала. Заявляет, что в тот период, когда происходили убийства, у тебя был роман с шефом профильного отдела, Бентоном Уэсли, и что все так называемые улики против нее сфабрикованы вами двумя с целью представить Бюро в выгодном свете.

— Откуда отправлено письмо? — спросила я, чувствуя, что начинаю закипать от злости.

— Из Манхэттена.

— И адресовано именно Рексу Уиллису?

— Да.

— И он, конечно, не собирается давать ему ход.

Марино замялся.

— Послушай, док. Ты знаешь хотя бы один случай, когда репортер не давал чему-то ход?

— О Господи! — простонала я, поворачивая ключ зажигания. — Они же там все просто рехнулись! Получают письмо от психопата и печатают его в газете! Уже или еще нет?

— Еще нет. У меня есть копия письма. Хочешь взглянуть? Он достал из заднего кармана сложенный лист бумаги и протянул мне.

— Это факс. Оригинал уже в лаборатории. Ребята посмотрят, что он может дать.

Я дрожащими руками развернула лист. Письмо было написано аккуратным почерком и совсем не походило на то странное послание с красными печатными буквами, которое я получила от Кэрри раньше, — четкие слова, ясный смысл. Пропустив начало, в котором она утверждала, что ее подставили, я перешла к последнему абзацу.

Что касается специального агента Люси Фаринелли, то удачливой карьерой она обязана в первую очередь главному судебному медэксперту, доктору Скарпетта, которая на протяжении ряда лет прикрывала ошибки и правонарушения своей племянницы. Когда мы с Люси были в Квонтико, это она стала инициатором наших отношений, а не наоборот, как будет утверждаться в суде. Хотя мы и были какое-то время любовницами, она использовала меня в качестве прикрытия при неудачах компьютерной программы СКИИ. А потом присвоила результаты работы, которой никогда и не занималась. Я говорю правду и клянусь в этом именем Господа. Прошу опубликовать это письмо, чтобы его прочли все. Я не хочу прятаться до конца жизни, осужденная обществом за ужасные деяния, которых не совершала. Моя единственная надежда на свободу и справедливость в том, что люди увидят правду и сделают что-то, чтобы она восторжествовала.

Кэрри Гризен

Пока я читала, Марино спокойно курил.

— Тот, кто написал это, знает слишком много. У меня сомнений нет — это та сучка.

— Она пишет мне послание, которое может показаться бредом сумасшедшего, а потом отправляет в редакцию вполне разумное письмо. — Я так расстроилась, что меня даже затошнило. — Какой в этом смысл?

Капитан пожал плечами. Упали первые капли дождя.

— Я скажу тебе, что думаю по этому поводу. Она посылает сигнал. Показывает, что начала новую игру и собирается всех одурачить. Эта стерва жива не будет, если не испоганит кому-нибудь жизнь. И прежде всего тебе, док.

— Бентон знает?

— Пока еще нет.

— И ты полагаешь, газета опубликует это письмо? — спросила я с тайной надеждой, что на сей раз ответ будет другим.

— Ты же и сама все понимаешь.

Он отбросил окурок, который ударился о землю и рассыпался искрами.

— Они подадут это так, что вот печально знаменитая Кэрри Гризен, убийца-психопат, связалась с ними в тот момент, когда половина правоохранительных органов страны безуспешно ищет беглянку. Есть и еще одна плохая новость: никто не знает наверняка, отправила ли она такие же письма в другие газеты.

— Бедная Люси, — пробормотала я.

— Да уж. Бедные все, — сказал Марино.

Глава 7

Косой дождь бил иголками в ветровое стекло. Я выключила радио, потому что не хотела больше никаких новостей — день принес их слишком много, и взвинченные нервы не обещали спокойной ночи. Дважды мне пришлось сбрасывать скорость до тридцати миль в час — мой тяжелый «мерседес»-седан расплескивал лужи, как спущенная на воду яхта. Выбоины на Уэст-Кэри-стрит превратились в маленькие озера, а пробивающиеся сквозь пелену ливня красные и синие огни напоминали о том, что спешить не стоит.

Часы показывали почти десять, когда я наконец свернула на подъездную дорожку, но сердце тут же сжалось от страха — сенсоры движения на двери гаража никак не отреагировали на мое приближение. Тьма окутывала дом, и лишь ворчанье двигателя и шум дождя не позволяли забыть, в каком мире я нахожусь. На мгновение меня охватило сомнение: открывать ли гаражную дверь или развернуться и уехать.

— Это просто смешно, — громко сказала я и нажала кнопку дистанционного управления.

Дверь не открылась.

— Черт!

Я переключила передачу и подала машину назад, совершенно не видя ни дорожки, ни каменного бордюра, ни даже живой изгороди. Попавшее под задний бампер деревце «мерседесу» не повредило, зато лужайка перед домом пострадала от моих маневров куда больше. В конце концов я таки выехала к переднему входу и с облегчением отметила, что таймеры все же сработали, включив лампы у двери и свет в холле. Что касается сенсорной сигнализации, то она, похоже, отключилась во всем доме. Успокаивая себя, я сказала, что ничего страшного не случилось и дело в непогоде, вызвавшей, по-видимому, короткое замыкание.

Открыв дверцу, я схватила портфель и в одно мгновение взлетела по ступенькам. За те несколько секунд, которые понадобились, чтобы открыть дверь, дождь промочил меня до нитки. Дом встретил молчанием, всколыхнувшим недавние страхи. Беспокойный световой зигзаг на панели у двери означал, что охранная сигнализация отключилась, возможно, по причине того же короткого замыкания. Впрочем, это уже не имело значения. Страх парализовал меня. Я стояла неподвижно в холле, стараясь вспомнить, где находится пистолет.

Вернула ли я «глок» в ящик кухонного стола или оставила в кабинете или спальне в дальнем конце дома? Ветер и дождь осаждали дом, стуча в каменные стены и барабаня в окна, и я напрягала слух, пытаясь расслышать за этим шумом другие, посторонние звуки, как, например, скрип половиц наверху или поступь шагов по ковру. В какой-то момент паника подтолкнула меня к действию, и я, выронив портфель, сорвалась с места и, промчавшись через столовую, влетела в кухню. Рванула на себя нижний правый ящик стола и едва не вскрикнула от радости, увидев «глок».