93

Должно быть, убийца подошел сразу после того, как она припарковала машину. Кэтрин даже не успела вытащить ключи из зажигания.

Ник полагает, что кошелек и бумажник выбросили на стоянке, а за два дня их наверняка кто-нибудь подобрал. К сожалению, пока никто не сознался. Дело Кэтрин Брусс очень широко освещается на телевидении, поэтому тот, кто подобрал кошелек или бумажник, точно знает, что располагает уликой. Какой-нибудь слюнтяй, время от времени действующий из моральных соображений. Теперь он вряд ли позвонит в полицию и признается, что держал кошелек у себя, не предполагая, что он может принадлежать убитой женщине, если Кэтрин действительно убили.

Даже если она ее еще жива, то это ненадолго.

Неожиданно Ник приходит мысль, что этот человек мог позвонить рабочей группе Батон-Руж, а у тех, вне всякого сомнения, нашелся бы повод не разглашать информацию о находке. Ник постоянно думает об «Уол-Марте», о том, что сама находилась там примерно в то же время, когда похитили Кэтрин Брусс.

Убийца наверняка сразу увез женщину в тайное место, куда отвозил и предыдущих жертв.

Ник допускает вероятность, хоть и очень слабую, что Кэтрин могла зайти в «Уол-Март», пока она бродила там, как делала каждый день после возвращения из Ноксвиля.

Фотографии привлекательной блондинки часто мелькают на экране телевизора, появляются в ежедневных выпусках газет. Но Ник не видела ни одной женщины, даже отдаленно напоминающей блондинку, пока бродила по «Уол-Марту» в тот день, разглядывала вышивание, которым никогда не занималась, и перебирала безвкусное яркое белье, которое никогда бы не надела.

Почему-то в памяти Ник постоянно всплывает образ той странной женщины с больным коленом. Что-то в этой женщине тревожит ее.

94

Во время приливов маленькие лодки могут заплывать в заводи, куда почти невозможно добраться при отливе и куда нормальные люди не поплывут даже в благоприятную погоду.

Даррен Ситрон обычно на полной скорости врывается в такие заводи на своей старой лодке, скользит по мелководью пока наконец нос лодки не уткнется в грязь. Сегодня прилив ниже, чем хотелось бы, но он все равно давит на газ, устремляясь вверх по Блайнд-ривер. Его лодка врезается в ил, который здесь может достигать полутора метров в глубину. Там запросто можно оставить свои ботинки, и хотя Даррену обычно удается вытащить лодку, он не любит бродить в воде, кишащей змеями.

Загорелый восемнадцатилетний парень, он занимается тем, что ищет новые места охоты на аллигаторов. Из-за этого занятия его не очень-то жалуют. Чтобы поймать больших аллигаторов, чью шкуру, мясо и голову можно выгодно продать, Даррену нужна крепкая веревка, большой стальной крючок и, конечно, наживка. Чем выше наживка висит над водой, тем длиннее должен быть аллигатор, чтобы достать ее. Самая лучшая наживка — собаки. Даррен добывает их в приютах, обманывая всех своим невинным видом. Он делает то, что должен, и убеждает себя в том, что собак все равно усыпят. Когда Даррен охотится, он думает только об аллигаторе, а не о наживке и о том, как добыл ее. Обычно они появляются ночью, особенно если Даррен сидит тихо в лодке, включив кассету с записью собачьего воя. Он научился не обращать внимания на наживку, а думать только об огромном аллигаторе, который появится из воды, сомкнет свои челюсти и попадется на крючок. Затем Даррен застрелит хищника в голову из ружья.

Он скользит в лодке по мутной воде, заросшей кувшинками, болотной травой и словно разлинованной тенями от кипарисов, одетых в испанский мох, которые выставляют из воды спутанные корни. Глаза аллигаторов то появляются, то исчезают, особенно если где-то поблизости самка отложила яйца. Длинные хвосты оставляют на земле заметные следы, и как только Даррен видит множество следов, он запоминает это место и возвращается ночью, если позволяет погода и прилив.

В воздух поднимается голубая цапля, недовольная вторжением человека. Даррен ищет на берегу следы, а за ним по пятам, переливаясь на солнце, следуют стрекозы. Глаза аллигаторов напоминают ему крошечные туннели, исчезающие под водой, как только он посмотрит на них. За поворотом он замечает огромное количество следов и желтую веревку на дереве. На огромном стальном крюке висит остаток приманки — человеческая рука.

95

Сегодня, впервые более чем за пять лет, Бентон разговаривает с сенатором Фрэнком Лордом из телефонной будки.

Ситуация представляется Бентону почти комичной — серьезный, безукоризненно одетый сенатор Лорд по пути в Конгресс останавливается на заправке, чтобы позвонить из телефона-автомата. Бентон устроил этот разговор после того, как вчера ночью получил от сенатора неожиданное электронное письмо.

"Проблемы, — говорилось в письме. — Завтра в 7:15. Скажи номер".

Бентон узнал номер автомата, по которому сейчас говорил, и немедленно отослал его сенатору. Если возможно, всегда выбирай простой, самый очевидный план. Слишком сложные и тщательно продуманные планы имеют обыкновение расстраиваться, теперь Бентон знает точно.

Он прислоняется к стене и следит, как бы кто не заинтересовался его побитым «кадиллаком». Бентон отмечает про себя каждую подозрительную деталь на улице, пока сенатор Лорд рассказывает ему о письме, которое Шандонне написал Скарпетте. О письме с каллиграфическим почерком.

— Как ты об этом узнал? — спрашивает его Бентон.

— Вчера вечером мне домой позвонила Хайме Берген. Она обеспокоена этим письмом, считает, что Шандонне устроил ловушку, а Скарпетта идет прямиком в нее. Она хочет, чтобы я вмешался и помог. Люди забывают, что и у меня есть некоторые ограничения. Зато мои враги всегда об этом помнят.

Сенатор с удовольствием послал бы в Батон-Руж федеральных агентов, но даже он не может нарушать закон. Рабочая группа Батон-Ружа должна сама попросить ФБР участвовать в расследовании, но только под контролем рабочей группы. В деле с этими похищениями, вернее, убийствами, есть непреодолимая проблема разграничения полномочий, но пока никакие законы не нарушены, хотя федералы и пытаются вмешаться.

— Черт бы побрал их невежественность, — говорит сенатор Лорд. — Черт бы побрал этих глупцов.

— Уже близко, — произносит Бентон. — Письмо означает, что развязка близится. Все идет не так, как я хотел. Это плохо, очень плохо. И я волнуюсь вовсе не за себя.

— Можно как-нибудь это уладить?

— Только я знаю, как. Но это потребует разоблачения.

— Думаю, что здесь ты прав, — говорит сенатор Лорд после долгой паузы. — Но назад дороги нет, мы не можем снова пройти через это. Ты правда?..

— Мне придется. Письмо значительно меняет дело, а ты ее знаешь. Он заманивает ее туда.

— Она сейчас там.

— В Батон-Руж? — у Бентона внутри все опускается.

— В Техасе. Я хотел сказать, она сейчас в Техасе.

— Черт. Это тоже не очень хорошо. Это письмо... на сей раз оно настоящее. В Техасе для нее небезопасно.

На мгновение он представляет себе, как Скарпетта разговаривает с Шандонне. Вначале у него были свои причины желать этой встречи, но, если честно, он никогда не думал, что она пойдет на это, никогда, несмотря на все усилия с его стороны. Сейчас она не должна быть там. Проклятье.

— Мы можем сколько угодно сокрушаться, но факт остается фактом, Бентон, она там.

— Фрэнк, он обязательно воспользуется этим.

— Сомневаюсь, что ему удастся. Только не оттуда. Даже если он очень умен. Я предупрежу их немедленно.

— Он более чем умен. Суть в том, что если Шандонне заманивает ее в Батон-Руж, он собирается быть там. Я его знаю. Я знаю ее. Она поедет туда, как только покинет Техас, если только он не перехватит ее где-нибудь в Техасе. Надеюсь, все произойдет не так быстро. Но в любом случае, она подвергается серьезной опасности. И это не только из-за него, но и из-за его сообщников. Наверное, они уже в Батон-Руж. Его брат должен быть там. Теперь эти убийства легко объяснить: это он, а его подружка помогает. Ее еще не поймали, поэтому у меня есть основания полагать, что они с Бев Киффин прячутся вместе.

— Похищать женщин — огромный риск для таких известных преступников, как они.

— Ему скучно, — замечает Бентон.

96

Сотрудники Полунской тюрьмы носят серую форму и черные бейсболки.

Двое охранников ведут Жан-Батиста через ряд железных дверей, которые оглушительно захлопываются за его спиной, напоминая ему звук выстрела. На поясах охранников тихонько бряцают наручники. Каждый звук отзывается в крови Жан-Батиста, тонны стали вокруг превращают его магнетизм в огромную энергию, которая с каждым шагом вспыхивает с новой силой. Он чувствует себя свободным, шагая в наручниках.

— Понять не могу, кого угораздило тебя навестить, — говорит ему один из охранников. — По-моему, первый твой посетитель, да?

Его зовут Филипп Уилсон. У него красный «мустанг» с буквами ХЗН на номерном знаке.

Хозяин, — решил про себя Жан-Батист в первый же день, как попал сюда.

Он молча проходит в очередную дверь, задыхаясь от жары.

— Ни одного посетителя? — вторит ему другой охранник, Рон Абрамс, высокий, с редеющими светлыми волосами. — Печально, не так ли, месье Шандонне? — с издевкой произносит он.

Здесь охранники меняются часто, Абрамс — новенький, Жан-Батист чувствует, как он радуется возможности отвести знаменитого монстра на встречу с загадочным посетителем. Новым охранникам всегда любопытен Жан-Батист, это потом, привыкнув, они начинают испытывать к нему отвращение. По словам Мотылька, Адаме ездит на черной спортивной «тойоте», а уж он-то знает каждую машину на стоянке, так же, как всегда знает самый последний прогноз погоды.

У крошечной камеры в зале для свиданий сзади крепкая сетчатая дверь из металлической проволоки, выкрашенной в белый цвет. Уилсон отпирает ее и, сняв с Жан-Батиста наручники, снова запирает. Внутри стоит стул, на маленькой полке — черный телефон с металлическим кабелем.

— Я бы хотел «пепси» и шоколадные пирожные, пожалуйста, — говорит сквозь стекло Жан-Батист.

— У тебя есть деньги?

— У меня нет денег, — тихо отвечает он.

— Ладно. На этот раз сделаю тебе одолжение, если уж тебя еще ни разу не навещали. Было бы глупо со стороны леди покупать что-нибудь такому засранцу, как ты, — бесцеремонно произносит Абрамс.

Через стекло Жан-Батист оглядывает просторную чистую комнату, видит торговые автоматы и все их содержимое. Трое других заключенных разговаривают по телефону с посетителями.

Ее здесь нет.

Энергия вокруг Жан-Батиста начинает потрескивать от гнева.

97

Как всегда бывает когда дело срочное, все усилия разбиваются вдребезги о мерное течение повседневной жизни.

Сенатор Лорд не страдал чрезмерным самомнением и вполне мог сам сделать звонок. Он считал, что намного удобнее уладить дело лично, чем объяснять кому-то, как это сделать. Повесив трубку в телефонной будке, сенатор садится обратно в машину и едет на север, набирает номер помощника.

— Джеф, мне нужен телефон коменданта Полунской тюрьмы, срочно.

Записывать информацию и одновременно вести машину по трассе в час пик — особое искусство, которому Фрэнку пришлось научиться много лет назад.

Но тут сигнал пропадает, связь обрывается.

Теперь сенатор либо вообще не может дозвониться, либо попадает на голосовую почту. Видимо, Джеф тоже ему перезванивает.

— Повесь трубку! — восклицает сенатор.

Через двадцать минут секретарша в Полунской тюрьме все еще ищет коменданта. Наверное, ей не верится, что человек на другом конце провода — действительно сенатор Фрэнк Лорд, один из самых влиятельных и заметных политиков страны. Обычно, такие люди, как он, договариваются о встречах и делают звонки через помощников.

Сенатор Лорд пытается сосредоточиться на еле ползущем транспорте и сердитых водителях. Он уже несколько минут ждет ответа. Ни один разумный человек, вернее, ни один человек, знающий, что разговаривает с сенатором Лордом, не осмелился бы заставить его ждать. Вот тебе и награда за скромность, за то, что иногда хочешь что-то сделать сам. Например, забрать вещи из химчистки, сходить за покупками или заказать столик в ресторане, несмотря на подозрительность метрдотелей, которые решают, что это какой-то розыгрыш или что звонивший просто пытается выбить лучший столик.

— Извините, — наконец произносит секретарша. — Я не могу найти коменданта. Сегодня он очень занят, вечером у нас казнь. Что-нибудь передать?

— Как ваше имя?

— Джоди.

— Нет, Джоди, вы не можете ничего ему передать. Дело срочное.

— Ну, — она колеблется. — Судя по номеру, вы звоните не из Вашингтона. Не могу же я вытащить коменданта с важного собрания, а потом окажется, что вы — не сенатор.

— У меня нет времени. Найдите его. Господи! А заместитель у него есть?

Связь обрывается, проходит пятнадцать минут, прежде чем он снова дозванивается до секретарши. Та девушка уже ушла, звонок принимает другая, но сигнал снова пропадает.

98

— Как мне это надоело, — говорит Ник отцу.

Она ездила в полицейское управление Батон-Руж, но смогла добраться лишь до фойе первого этажа. Наконец, когда она сказала, что, возможно, у нее есть улика по делу, появился детектив и тупо уставился на монетки в конверте. Посмотрел снимки, которые она сделала на стоянке «Уол-Марта», и равнодушно выслушал теорию Ник, все время поглядывая на часы. Она отдала ему монеты с твердой уверенностью, что стала посмешищем.

— Мы работаем над одним и тем же, а эти засранцы и говорить со мной не хотят. Извини, — Ник иногда забывает, что ее отец не выносит бранные слова. — Может быть, они знают что-то, что может помочь нам в Закари. Но нет, они рады выслушать меня, но на их помощь рассчитывать не приходится.

— Ты выглядишь усталой, Ник, — замечает отец, доедая омлет с сыром и кусочками колбасы.

Бадди увлеченно играет напротив телевизора, не замечая ничего вокруг.

— Хочешь еще овсяных хлопьев?

— Больше не могу, хотя, у тебя лучше всех получается заливать их молоком.

— Ты всегда это говоришь.

— Потому что это правда.

— Будь осторожна, эти люди в Батон-Руж не любят таких как ты, особенно женщин.

— Они меня даже не знают.

— Им не обязательно тебя знать, чтобы ненавидеть. Они хотят сохранить репутацию. В мое время хорошая репутация значила, что я могу прийти в магазин, взять что-нибудь и заплатить позже, когда будут деньги. Было доверие. А теперь один эгоизм. Эти ребята из Батон-Руж не хотят пачкаться.

— А об этом поподробнее. — Ник намазывает маслом еще одно печенье. — Когда ты готовишь, я слишком много ем.

— Они готовы на все, будут лгать, увиливать, красть, — говорит отец.

— А женщины продолжают умирать, — у Ник пропадает аппетит и она кладет печенье обратно на тарелку. — И кто хуже? Человек, который их убивает, или люди, которым нет дела ни до преступлений, ни до жертв?

— Два минуса никогда не дают плюс, Ник, — кивает он. — Я рад, что ты не работаешь там, иначе я бы волновался за тебя еще больше. И вовсе не из-за маньяка, разгуливающего на свободе, а из-за твоих коллег.

Ник обводит взглядом кухню, которую помнит с детства. С тех пор как умерла ее мать, здесь ничего не изменилось. Электрическая плита с четырьмя конфорками, белый холодильник, белые шкафчики. Ее мать хотела сделать кухню во французском стиле, поставить старинную мебель, купить бело-голубые занавески, может быть, какую-нибудь оригинальную настенную плитку. Но ей это так и не удалось. Поэтому кухня осталась белой. Даже если испортится какой-нибудь электроприбор, ее отец, наверняка, не захочет его заменить, пусть даже придется каждый день есть консервы. Ник беспокоит, что он не может расстаться с прошлым и продолжает жить, затаив горе и злость.

Ник поднимается из-за стола, целует отца в макушку. Ее глаза наполняются слезами.

— Я люблю тебя, па. Позаботься, пожалуйста, о Бадди. Обещаю, что скоро стану хорошей мамой.

— Ты и так хорошая мама. — Ковыряя вилкой яичницу, он поднимает глаза. — Важно не то, сколько времени ты проводишь с ребенком, а то, как ты его проводишь.

Ник думает о матери. Они провели вместе так мало времени, зато каждая минута была счастливой. Так ей теперь кажется.

— Ну вот, ты плачешь, — говорит отец. — Что с тобой происходит, Ник?

— Не знаю, не знаю. Задумалась, и вдруг — разревелась. Наверное, это из-за мамы. Все эти события напомнили мне о прошлом, затронули во мне какую-то невидимую струну, о которой я даже не подозревала, и которая отозвалась во мне странным, пугающим звуком. Мне страшно, папа. Пожалуйста, помоги мне. Пожалуйста.

Отец медленно поднимается из-за стола, прекрасно понимая, о чем она говорит.

— Не надо, Ник, — со вздохом произносит он. — Посмотри на меня. Я перестал жить. Когда я вернулся домой тем вечером и увидел... — Он откашливается, пытаясь побороть слезы. — Я почувствовал, что во мне что-то перевернулось, словно сердце оборвалось. Зачем тебе это, Ник?

— Потому что я хочу знать правду. Может быть, то, что я себе воображаю, намного страшнее правды.

Он соглашается и снова вздыхает:

— Поднимись на чердак. Там, под грудой старых ковров, ее маленький голубой чемоданчик.

— Я помню, — шепотом говорит Ник, вспоминая, как мама собирала этот чемоданчик перед отъездом в Нэшвиль к тете, перенесшей операцию на глазах.

— Она никогда не меняла код, потому что не могла его запомнить. Ноль, ноль, ноль, прямо как из магазина. — Он снова откашливается, отводя взгляд. — Все что тебе надо — там. Некоторые вещи достались мне незаконно, но я, как и ты, хотел знать все. У меня училась дочь начальника полиции, и, как ни стыдно это признавать, он сделал мне пару одолжений за то, что я поставил ей хорошую оценку и написал рекомендацию в колледж. Я получил, что хотел, и пожалел об этом, — продолжает он. — Только не приноси чемоданчик сюда, никогда не хочу больше этого видеть.

99

Сотрудница информационной службы Джейн Джитльмэн извиняется за то, что Скарпетте пришлось столько ждать.

Пятнадцать минут она стояла под дверью с надписью «Аллан Б., Полунская тюрьма». Яркое полуденное солнце жарило нещадно, так что Скарпетта даже вспотела. С дороги она чувствует себя совершенно вымотанной, ей хочется в душ. Она решила не давать воли эмоциям, но терпение начинает потихоньку иссякать. Больше всего на свете она мечтает, чтобы все поскорее закончилось, закончилось навсегда.

— Журналисты буквально оборвали нам телефон. Вечером казнь, — объясняет мисс Джитльмэн.

Она дает Скарпетте бэдж посетителя, и та прикрепляет его к одежде. Костюм она не меняла с тех пор, как выехала из Флориды. Правда, погладила его вчера в отеле, после того как они расстались с Люси. Слава богу, Люси не знает где она сейчас. Если бы Скарпетта сказала, куда направляется, племянница попыталась бы ее остановить или отправиться вместе с ней. Скарпетта поехала в Полунскую тюрьму, даже не договорившись о визите, и позвонила уже из Хьюстона. Как она и думала, Шандонне согласился ее принять. Однако было неприятно узнать, что он давно включил ее в список посетителей. По крайней мере, его дурацкая шутка оказала ей услугу. Теперь Скарпетта здесь. Возможно, даже хорошо, что у него не было времени подготовиться к их встрече.

Охранники проверяют документы Скарпетты, и мисс Джитльмэн проводит ее через тяжелые железные двери, затем через маленький садик — место отдыха для персонала тюрьмы. Миновав еще несколько автоматических дверей, Скарпетта решает, что поступает глупо. Не стоило сюда приходить — Шандонне ей манипулирует, она обязательно пожалеет об этом визите, потому что в итоге Жан-Батист получит то, что хочет.

Туфли Скарпетты звонко цокают по кафельному полу вестибюля — с точки зрения психологии, неверный ход. Строгий официальный костюм в полоску и белая рубашка с отворотами лучше бы соответствовали обстановке. И даже если бы этот ублюдок и не увидел разницы, в костюме бы она, по крайней мере, чувствовала себя не такой уязвимой.

При виде Жан-Батиста, спокойно сидящего во второй кабинке, у Скарпетты подкашиваются ноги. Гладко выбритый с головы до ног, он с наслаждением потягивает «пепси» и ест шоколадное пирожное, притворяясь, что не замечает посетительницу.

Скарпетта отказывается подыгрывать и смотрит на него в упор. Она удивлена, что он выбрит и одет во все белое. Без пучков торчащих во все стороны волос, он выглядит почти нормальным, даже со своим уродливым лицом. Шандонне допивает «пепси», облизывает пальцы. Усевшись напротив, Скарпетта берет трубку телефона.

Взгляд косых глаз Шандонне блуждает по комнате, на бледном как полотно лице появляется хищная улыбка. Рукава белой рубашки оторваны, и Скарпетта отмечает, какие у него мускулистые руки. Уродливые длинные волосы выбиваются из подмышек, торчат из ворота рубашки. Очевидно, Жан-Батист выбрил только те места, которые нельзя прикрыть одеждой.

— Как мило, — холодно говорит она в трубку. — Ты побрился для меня.

— Конечно. Хорошо, что вы пришли. Я знал, что вы придете. — Он поворачивается к ней, но, похоже, не может сфокусировать на ней взгляд.

— Сам брился?

— Да. Сегодня. Специально для вас.

— Это трудно, если не видишь, — ровным голосом замечает Скарпетта.

— Мне не нужны глаза, чтобы видеть. — Он проводит языком по мелким острым зубам, берет банку из-под «пепси». — Что вы думаете о моем письме?

— А что мне о нем думать?

— Что у меня талант, конечно.

— Ты научился каллиграфии в тюрьме?

— Я всегда умел красиво писать. Когда я был petit[29], родители запирали меня в подвале, и у меня было достаточно времени, чтобы развивать способности.

— Кто послал письмо? — продолжает расспрашивать Скарпетта.

— Мой дорогой покойный адвокат, — Жан-Батист щелкает языком. — Представить не могу, почему он решил себя убить. Но возможно, и к лучшему. Вы же знаете, он был совершенно никчемным. Может быть, дурная наследственность.

Скарпетта вытаскивает блокнот и ручку:

— Ты сказал, у тебя есть для меня информация. Поэтому я здесь. Если просто хочешь поболтать — я ухожу. У меня нет ни малейшего желания сидеть с тобой.

— Вторая часть сделки, мадам Скарпетта, — произносит он, блуждая взглядом по комнате, — это моя казнь.

— Я согласна.

Он довольно улыбается.

— Расскажите, — он подпирает щеку рукой. — Как это происходит?

— Безболезненно. Тиопентал натрия оказывает седативное действие, панкурониум-бромид — расслабляющее. Бертолевая соль останавливает сердце, — по-научному объясняет Скарпетта. Жан-Батист зачарованно слушает. — Довольно дешевое средство, со стопроцентным результатом. Смерть наступает через несколько минут.

— А мне не будет больно, когда вы сделаете укол?

— Ты никогда не испытаешь ту боль, которую причинял другим. Ты мгновенно заснешь.

— Вы обещаете, что станете моим доктором? — Он начинает поглаживать банку из-под «пепси». Ужасный длинный ноготь на правом большом пальце испачкан шоколадом, видимо, от пирожного.

— Хорошо, если ты поможешь полиции. Так что за информация?

Он диктует ничего не говорящие Скарпетте имена и адреса. Исписав страниц двадцать, она начинает подозревать, что Шандонне морочит ей голову. Информация бесполезна. Может быть.

Дожидаясь, пока он дожует пирожное, Скарпетта спрашивает:

— Где твой брат и Бев Киффин?

Жан-Батист вытирает рот и руки рубашкой, мускулы напрягаются при каждом движении. Шандонне очень силен и невероятно проворен. Скарпетте все труднее подавлять эмоции, в памяти упорно всплывает та ночь, когда этот человек, отделенный сейчас лишь стеклом, пытался ее убить. Она вспоминает лицо Джея Талли, который обманул ее, а потом тоже пришел за ней. Просто необъяснимо, как близнецы помешаны на Скарпетте. Она сама не верит в это. Удивительно, но сейчас Жан-Батист Шандонне вызывает у нее одно чувство — желание поскорее забыть ужасы прошлого. Здесь он безобиден. А через несколько дней будет мертв.

Скарпетта не вернется, чтобы сделать инъекцию, ее совершенно не волнует, что пришлось лгать.

Он не отвечает на ее вопрос, а вместо этого произносит:

— У Рокко есть небольшой chateau[30] в Батон-Руж, странное местечко, где живут гомосексуалисты. Прямо в центре города. Я бывал там много раз.

— Ты слышал о женщине из Батон-Руж, по имени Шарлота Дард?

— Конечно. Она была слишком некрасивой для моего брата.

— Ее убил Рокко Каджиано?

— Нет, — Шандонне вздыхает, словно ему вдруг стало скучно. — Я же сказал, она была слишком некрасивой для моего брата. Вам стоит внимательней меня слушать. Батон-Руж. — Он отвратительно ухмыляется, взгляд блуждает по комнате. — Знаете, жизнь человека можно прочитать по его рукам.

Ее руки лежат на коленях, она держит блокнот и ручку. Шандонне говорит о ее руках, словно может их видеть, хотя взгляд его остается бессмысленным, как у слепого.

Симулянт.

— Господь ставит знаки на руках сынов человеческих, чтобы они знали о поступках своих. Каждая мысль и деяние оставляет свой след. Рука может рассказать об уме и талантах человека.

Скарпетта внимательно слушает, удивляясь, к чему он клонит.

— Во Франции можно увидеть в основном точеные руки. Как мои. — Он поднимает вверх ладонь с длинными узкими пальцами. — И как ваши, мадам Скарпетта. У вас изящные руки художника. Теперь вы знаете, почему я не трогаю руки. «Психономия рук, или руки как показатель умственного развития». Monsieur Ричард Бимиш. Очень занятная книга, с примерами из жизни. Но вы, скорее всего, не найдете ее в обычной библиотеке, она старая, тысяча восемьсот шестьдесят пятого года. Там есть два типа рук, напоминающих ваш. Квадратная ладонь, точеная, но сильная. И ладонь художника, мягкая и гибкая, и, опять же, точеная. Обычно бывает у людей импульсивных.

Скарпетта молчит.

— Да, импульсивных. Вот вы пришли без предупреждения. Неожиданно. Вы — человек резкий. Хотя сангвиник.

Он смакует слово «сангвиник». В средневековой медицине так называли человека, у которого кровь преобладает над остальными жидкостями организма. Считается, что сангвиники — жизнерадостные и оптимистичные, но сейчас Скарпетта этого не чувствует.

— Значит, ты не трогаешь руки. Поэтому на руках твоих жертв нет следов укусов, — произносит Скарпетта.

— Руки — это душа. Я не трогаю средоточие того, что освобождаю. Я только облизываю руки избранных.

Он определенно пытается унизить ее, но Скарпетта еще не все выяснила.

— Следов укусов нет и на стопах ног, — замечает она.

Вертя пустую банку из-под «пепси», Шандонне пожимает плечами.

— Ноги меня не интересуют.

— Где Джей Талли и Бев Киффин? — снова спрашивает Скарпетта.

— Я устал.

— Зачем тебе защищать брата после того, как он обращался с тобой всю жизнь?

— Я мой брат, — странно отвечает Шандонне. Затем морщится и начинает тереть живот, взгляд бесцельно бродит по комнате.

— Кажется, меня тошнит.

— Тебе больше нечего сказать? Если нет, я ухожу.

— Я слепой.

— Ты притворяешься, — выдает Скарпетта.

— Вы лишили меня зрения, но я видел вас. — Он проводит языком по острым маленьким зубам. — Помните свой замечательный домик и гараж с душем?

Вернувшись из Ричмонда, с места преступления, вы пошли в гараж, чтобы переодеться. Вы были в душе.

Скарпетта пытается подавить гнев и стыд. Она ездила на место преступления, обследовала полуразложившийся труп, найденный на причале в Ричмонде. Вернувшись домой, она проделала в гараже обычную процедуру: сняла рабочую одежду, ботинки, завернула все в пластиковый мешок и пошла в душ. Скарпетта не могла войти в дом, не смыв с себя запах смерти.

— Маленькое окошко в двери вашего гаража так похоже на окошко в моей камере, — продолжает Шандонне, отрешенно блуждая взглядом по комнате. — Я видел вас.

Его губы искривляются в уродливой улыбке, из языка течет кровь.

У Скарпетты холодеют руки, по спине пробегают мурашки.

— Обнаженной. — Он начинает сосать язык. — Я смотрел, как вы раздевались. Это было прекрасно, словно изысканное вино. Вы были бургундским, округлым и терпким, со сложным букетом. Такое нужно пить сразу, одним глотком. А сейчас вы больше похожи на бордо, потому что становитесь насыщеннее, когда говорите. Не в физическом смысле, конечно. Мне нужно было увидеть вас обнаженной, чтобы прийти к этому выводу. — Он прижимает руку к стеклу, руку, способную превратить человеческое тело в кровавое бесформенное месиво. — Да, определенно красное вино. Вы всегда...