Кей Скарпетта (№12) - Мясная муха

— Для такого алкоголика, как он, — говорит Люси, — это, наверное, ничто.

Берген читает дальше. Отчеты составлены очень детально, упоминается пустая бутылка из-под шампанского, полупустая бутылка водки, испачканные испражнениями трусы, штаны, полотенца.

— Похоже, ему стало плохо. Так, — продолжает Берген. — Две с половиной тысячи долларов наличными в носке в нижнем ящике комода. Золотые часы, золотое кольцо, золотая цепочка. Никаких следов ограбления. Никто не слышал выстрел, или, по крайней мере, никто о нем не докладывал.

— Обслуживание номеров. Стейк, запеченный картофель, салат из креветок, шоколадный торт, водка. Кто-то, не могу произнести имя, из персонала на кухне говорит, что Рокко заказал ужин примерно в восемь часов вечером двадцать шестого, но он не уверен. Происхождение шампанского неизвестно, но такой сорт в гостинице есть. На бутылке никаких отпечатков, кроме отпечатков самого Рокко... Комнату тоже проверили, обнаружили пистолет и магазин с патронами, все отпечатки принадлежат Рокко. На руках обнаружены остатки пороха, бла-бла-бла. С отчетом они постарались на славу, — она поднимает глаза на Люси, — я еще даже половину не прочитала.

— Как насчет свидетелей? — спрашивает Люси. — Есть что-нибудь подозрительное?

— Нет, — Берген листает страницы. — Отчет о вскрытии... ого, заболевание сердца и печени, почему это меня не удивляет? Атеросклероз и так далее... Смертельная рана от выстрела с рваными краями. Смертельная рана — твоя тетя была бы вне себя. Ты знаешь, она не выносит, когда говорят, что человек умер моментально. Никто не умирает моментально, да, Люси? — Берген смотрит на Люси поверх очков. — Как ты думаешь, Рокко умер за секунду, минуту, или, может, за час?

Люси не отвечает.

— Его тело нашли в девять пятнадцать утра двадцать восьмого апреля... — Берген озадаченно смотрит на Люси. — К тому времени он пролежал там менее сорока часов. Даже двух дней не прошло, — она хмурится. — Тело найдено... сотрудником ремонтной службы, каким-то... Не могу выговорить имя.

Высокая степень разложения... Обилие личинок, — она перестает читать. — Это слишком высокая степень разложения для тела, пролежавшего в относительно прохладной комнате всего сорок часов.

— Прохладной? Там указана температура? — Люси наклоняется, чтобы заглянуть в распечатанный отчет, который она не смогла перевести.

— Здесь говорится, что окно было приоткрыто, температура в комнате 19 градусов, регулятор температуры стоял на 22, но погода была прохладная, днем всего 15, а ночью где-то 12. Дождь... — Берген хмурится. — Начинаю забывать французский, так... Никаких других версий, кроме самоубийства. Ничего необычного в отеле не происходило в день, когда Рокко заказал ужин, если тот парень из ресторанного обслуживания правильно вспомнил число, так... — она пробегает глазами отчет. — Проститутка устроила сцену в фойе. Есть описание. Очень интересно. Хотела бы я допросить ее.

Берген снова смотрит на Люси.

— Ну что ж, — произносит она тоном, от которого Люси становится не по себе, — мы все знаем, что время смерти может ввести в заблуждение кого угодно. Получается, что полиция не уверена ни в точной дате, ни, тем более, времени, когда Рокко заказал ужин. Очевидно, они не регистрируют заказы в компьютере.

Берген наклоняется вперед, Люси знаком этот взгляд, и она начинает нервничать.

— Может, позвонить твоей тете, пусть попробует определить время смерти. Или позвонить нашему другу, детективу Марино, спросить, что он думает по поводу этой проститутки в фойе? Описание похоже на тебя. Только та была иностранкой, возможно, русской.

Поднявшись с дивана, Берген подходит к окну и выглядывает на улицу. Она качает головой и проводит рукой по волосам. Когда Берген поворачивается, ее взгляд кажется непроницаемым, словно его защищает невидимая пленка, которой она прикрывается каждый день и каждый час в своей жизни.

Допрос начался.

78

Точно так же Люси могла находиться в зале заседаний на четвертом этаже офиса окружного прокурора, могла так же смотреть в пыльные окна на старые обшарпанные дома внизу. А Берген попивала бы черный кофе из пластикового стаканчика, как делала всегда, на всех допросах, которые видела Люси.

А она видела немало, по разным причинам. Люси знает, когда этот механизм в Берген начинает закипать, как изменяется, усиливается или уменьшается его сила, пока она, словно охотник, преследует, настигает и, наконец, набрасывается на обвиняемого или свидетеля, дающего ложные показания. Сейчас весь этот механизм направлен на Люси, и она испытывает ужас и облегчение одновременно.

— Ты только что вернулась из Берлина, где брала напрокат черный «мерседес», — говорит Берген. — Обратно в Нью-Йорк с тобой летел Руди, по крайней мере, я полагаю, что Фредерик Муллинз, предположительно, твой муж, был никто иной, как Руди. Он летел с тобой «Люфтганзой», а потом «Британскими авиалиниями». Вы хотите спросить, как я все это узнала, миссис Муллинз?

— Отвратительное прикрытие, наверное, самое худшее из всех, что у меня были, — сдается Люси. — Я имела в виду имя. То есть... — она начинает смеяться.

— Отвечай на вопрос. Расскажи мне об этой миссис Муллинз. Зачем она ездила в Берлин? — лицо Берген непроницаемо, словно железная маска, а страх, который сначала читался в глазах, уступил место гневу. — У меня есть ощущение, что мне не понравится то, что я услышу.

Люси смотрит на свой запотевший стакан, на поверхности в пузырьках плавает кусочек лайма.

— Обратный билет и квитанция на аренду машины были в твоей сумке, которая, как всегда, открытая, лежала на столе, — говорит Берген.

Люси молчит. Она отлично знает, что Берген ничего не упускает из виду, даже если это ее не касается.

— Может, ты хотела, чтобы я их увидела?

— Не знаю. Я не думала об этом, — тихо отвечает Люси.

Берген наблюдает за тем, как по реке буксир тянет какой-то лайнер.

Люси нервно опускает с дивана ноги.

— Итак, Рокко Каджиано совершил самоубийство. Полагаю, вы с ним нигде случайно не столкнулись, пока ты была в Европе? Не могу утверждать, что вы были именно в Щецине, хотя знаю, что многие кто едет именно в эту часть северной Польши, точно так же, как вы с Руди, летят сначала в Берлин.

— У тебя блестящее будущее в прокуратуре, — произносит Люси, не поднимая глаз. — Я бы в жизни не смогла выдержать твой допрос.

— Господи, даже не хочу себе этого представлять. Итак, мистер Каджиано, бывший адвокат мистера Жан-Батиста мертв, с пулей в голове. Полагаю, ты рада.

— Он собирался убить Марино.

— Кто тебе сказал? Рокко или Марино?

— Рокко, — признается Люси.

Она зашла слишком далеко, но теперь уже поздно, ей нужно выговориться.

— В гостиничном номере, — добавляет она.

— Боже мой.

— Так было нужно, Хайме. Это то же самое что... Что солдаты делали в Ираке, понятно?

— Нет, непонятно, — качает головой Берген. — Как ты могла пойти на такое?

— Он хотел умереть.

79

Люси рассматривает самый красивый персидский ковер, который она когда-либо видела. Она часто приходила сюда, давно, в прошлом, когда у них с Берген были совсем другие отношения.

Они стоят друг напротив друга в разных концах гостиной.

— Трудно представить тебя одетой, как проститутка, и спорящей с каким-то пьяным мужиком, — продолжает Берген. — Плохая работа, Люси.

— Я совершила ошибку.

— Да уж.

— Мне нужно было вернуться за полицейской дубинкой, — говорит Люси.

— Кто из вас нажал на курок?

Этот вопрос приводит Люси в ужас. Она не хочет вспоминать.

— Рокко хотел убить Марино, собственного отца, — снова повторяет Люси. — Собирался прикончить его, когда Марино поедет на рыбалку. Рокко хотел умереть. Он сам себя убил, что-то вроде того.

Берген выглядывает в окно, стискивает руки.

— Он сам убил себя, что-то вроде того. Вы что-то вроде убили его. Что-то вроде мертв. Что-то вроде лжесвидетельства.

— Так было нужно.

Берген не хочет об этом слышать, но у нее нет выбора.

— Правда, нужно.

Берген молчит.

— Он был в розыске. Он был уже приговорен к смерти. Шандонне нашли бы его, и ему бы не поздоровилось.

— О да, убийство из милосердия, — наконец произносит Берген.

— Это то же самое, что наши солдаты делали в Ираке.

— Убийство ради мира во всем мире, ура!

— Дни Рокко были сочтены.

— Конечно, какая разница, он уже был мертв, Люси.

— Пожалуйста, перестань издеваться.

— Мне что, тебя поздравить? — продолжает Берген. — Ты еще и меня в это втянула, потому что теперь я все знаю. Я. Все. Знаю, — повторяет она, выделяя каждое слово. — С ума сойти! Господи, я сидела тут, — она поворачивается лицом к Люси, — и как дура переводила тебе эти чертовы отчеты. С таким же успехом ты могла заявиться ко мне в офис и признаться в убийстве, а я бы ответила: «Не беспокойся, Люси. Мы все совершаем ошибки», или «Это произошло в Польше, там не моя юрисдикция, поэтому все в порядке», или «Расскажи мне все, если тебе станет от этого легче». Видишь, я с тобой даже не могу быть настоящим окружным прокурором. Когда мы одни, в моей квартире — это не работа, Люси.

80

— Жидкость, белая, словно свет, искрящаяся. Страница сорок семь! Кто здесь!

— Господи боже! — в окошке, словно вспышка, появляются глаза, на этот раз другие.

Жан-Батист чувствует тепло взгляда, но это тепло слабое, тепло тлеющего угля.

— Шандонне, черт возьми, заткнись! Уже достал своими номерами страниц, меня тошнит от тебя. Ты что, книгу прячешь? — взгляд быстро, словно искра, скользит по камере. — И вынь, наконец, руку из штанов, Мини-член!

— Мини-член, Мини-член, — раздается, словно из ада, зловещий смех Зверя.

Однажды Жан-Батист был в шести метрах от него. Это расстояние от окошка в камере до зоны отдыха на первом этаже.

Заключенному с привилегиями разрешается часовая прогулка по прямоугольной клетке с деревянным полом и проволочным ограждением, словно в зоопарке. Там совершенно нечего делать, можно только бросать кольца или просто бродить по ней. Чтобы пройти милю, по подсчетам Жан-Батиста, нужно сделать семьдесят кругов. Но ему разрешен лишь один час прогулки в неделю. Обычно он бегает по кругу, равнодушный к злобным шуточкам заключенных и к их пристальным, обжигающим взглядам. Эти прогулки — единственная возможность поговорить и увидеть друг друга, хоть на расстоянии. Многие из этих разговоров довольно дружелюбные и даже смешные. Жан-Батиста не волнует, что с ним дружелюбно никто не разговаривает, а веселятся все, в основном, издеваясь над ним.

Он знает о Звере все. Хоть этот заключенный не из примерных, у него есть привилегии — ежедневные прогулки и, конечно, радио. Впервые Жан-Батист в полной мере ощутил присутствие Зверя, когда двое охранников вели того к прогулочной зоне. Жан-Батист почувствовал тогда всю нездоровую энергию Зверя, направленную на его камеру.

Настало время смотреть, и волосатое лицо Жан-Батиста появляется в окошке. Однажды Зверь может пригодиться.

— Смотри, придурок! — Зверь снимает рубашку и показывает мускулистые руки, сплошь покрытые татуировками. Он ложится на пол и начинает отжиматься на одной руке. Лицо Жан-Батиста исчезает, он тщательно изучил Зверя, его мускулистое тело со светлыми волосами на груди. Зверь привлекательный мужчина, опасно привлекательный, с широкими скулами, красивыми зубами, прямым носом и холодными карими глазами.

Он носит очень короткую стрижку, и, даже зная, что он частенько избивает своих женщин и любит грубый секс, невозможно предположить, что на самом деле он предпочитает похищать молодых девушек, мучить их до смерти, а потом совершать половой акт с мертвым телом. Иногда он возвращается туда, где похоронил их, выкапывает и снова извращается, до тех пор пока разложение не достигает той стадии, на которой даже он не сможет это выносить.

Его прозвали Зверем потому, что он закапывает трупы, словно животное. Говорят, что он еще и каннибал. Некрофилия, каннибализм и педофилия — вот что вызывает отвращение у здешних заключенных. Они могли насиловать, душить, убивать, расчленять, приковывать своих жертв в подвалах (лишь несколько примеров), но насиловать детей или тела мертвых девушек, поедать трупы — за такое многие заключенные мечтают убить Зверя.

Жан-Батист не тратит время на мысли о том, как бы он стал убивать Зверя — это пустые фантазии тех, кто не может подобраться к Зверю ближе, чем на три метра. Необходимость изолировать заключенных друг от друга вполне понятна. Когда люди приговорены к смерти, им больше нечего терять, им ничего не стоит снова убить. По мнению Жан-Батиста, ему всегда было нечего терять, и таким образом, нечего достигать, поэтому жизнь для него не существовала. С самого детства он был тем, кого прокляли, заклеймили и вынесли за рамки общества.

Посмотрим.

Он размышляет, сидя на металлическом унитазе, вспоминает, как мать вела его в ванную, откуда открывался вид на Сену. Поэтому для Жан-Батиста Сена связана с купанием. Он вспоминает, как мать намыливала его щуплое тельце душистым мылом, просила сидеть смирно, пока сбривала отцовской бритвой завитки нежных волос с лица, рук, спины, шеи.

Иногда, нечаянно порезав Жан-Батисту палец или несколько пальцев, она прикрикивала на него, словно в ее неуклюжести был виноват он. Пространство между пальцами брить было особенно трудно. От алкоголя у мадам Шандонне дрожали руки и часто случались приступы ярости, поэтому, когда однажды она чуть не отрезала Жан-Батисту левый сосок, этим процедурам пришел конец. Отцу пришлось вызывать семейного доктора, мсье Рейно, который успокаивал Жан-Батиста, уговаривал его вести себя как ип grand garcon[24], а малыш пронзительно кричал каждый раз, когда иголка пронзала его окровавленную кожу, пришивая бледный болтающийся сосок к пушистой груди.

Его мать-алкоголичка рыдала и заламывала руки, обвиняя le petit monstre vilain[25] в том, что он не мог посидеть смирно. Слуга вытирал кровь маленького монстра, а отец маленького монстра курил французские сигареты и жаловался, как тяжело иметь сына, носящего ип costume de singe — костюм обезьяны.

Мсье Шандонне мог открыто говорить и шутить с мсье Рейно, единственным врачом, который мог приближаться к Жан-Батисту, когда тот, маленький монстр, ипе espece d'imbecile, рожденный в костюме обезьяны, жил с семьей в hotel particulier и ночевал в своей комнате в подвале. Никаких медицинских карточек, даже свидетельства о рождении, о чем позаботился мсье Рейно. Его вызывали к Жан-Батисту только в чрезвычайном случае, такие пустяки, как болезни или травмы, например, ушные боли, высокая температура, ожоги, вывихнутая лодыжка или запястье, вросший ноготь и другие несчастья, из-за которых многие дети его возраста попадали к врачу, в случае с Жан-Батистом не считались. Сейчас месье Рейно уже очень старый человек, но он не посмеет заговорить о Жан-Батисте, даже если пресса выложит кругленькую сумму, чтобы выпытать секреты о его бывшем печально известном пациенте.

81

Люси охватывает стыд и неподдельный страх.

Она рассказала Берген все, что произошло в номере 511 в гостинице «Рэдиссон», но не сказала, кто именно застрелил Рокко.

— Кто спустил курок, Люси? — настаивает Берген.

— Неважно.

— Раз ты не хочешь отвечать на мой вопрос, полагаю, это была ты.

Люси молчит.

Берген смотрит на сверкающие огни города, которые внезапно обрываются, превращаются в темноту Гудзона, и снова становятся переливчатыми огнями городских просторов Нью-Джерси. Расстояние между ней и Люси кажется непреодолимым, словно она стоит в воздухе по ту сторону окна.

Люси осторожно подходит ближе, хочет дотронуться до плеча Берген и ужасается при мысли, что если сделает это, Берген может исчезнуть навсегда.

— Марино не нужно об этом знать, — говорит Люси. — Моей тете тоже.

— Я должна тебя ненавидеть, — произносит Берген.

От нее пахнет духами. Уловив этот насыщенный, и в то же время легкий запах, Люси понимает, что Берген надушилась не для мужа, ведь его здесь нет.

— Называй это как хочешь, — продолжает Берген, — но вы с Руди совершили убийство.

— Слова, — отвечает Люси. — Потери на войне. Самозащита. Судебно-наказуемые проступки. Защита частной собственности. Все слова, законные термины, прикрывающие проступки, которые нельзя прощать, Хайме. Клянусь тебе, это не доставило мне никакой радости, никакого сладкого чувства отмщения. Он был жалким трусом, слюнтяем, в своей ужасной бесполезной жизни он жалел только об одном — что пришел его черед расплачиваться. Как мог у Марино родиться такой сын? Какие клетки должны соединиться в человеческом организме, чтобы появился Рокко?

— Кто еще знает?

— Руди. Теперь ты...

— Кто-нибудь еще? Может, это было задание? — не унимается Берген.

Люси размышляет об инсценированном убийстве Бентона, о многих событиях и разговорах, о которых никогда не расскажет Берген. Годами это терзало Люси, приводило ее в отчаянье.

— В этом косвенно замешаны и другие. Но я не могу об этом говорить. Правда, — отвечает Люси.

Берген не знает, что Бентон жив.

— Черт, какие другие?

— Я сказала косвенно. Не могу больше ничего сказать, не могу.

— Те, кто отдают тайные приказы, остаются незамеченными. Это твои другие? Те, кто отдавал приказы?

— Не конкретно насчет Рокко, — Люси вспоминает сенатора Лорда, группировку Шандонне. — Скажем так, есть люди, которые хотели видеть Рокко мертвым. Просто раньше у меня было недостаточно информации. В письме Шандонне я получила нужные сведения.

— Понятно. Конечно, Жан-Батисту Шандонне можно верить, как любому другому психопату. Кто бы ни был косвенно вовлечен в это, Люси, он уже исчез, можешь мне поверить.

— Не знаю. Были задания по поводу группировки Шандонне, причем уже давно, много лет. Я делала, что могла пока работала на Бюро в Майами, но мало получалось. Сама понимаешь, там были свои правила.

— О да, конечно, правила, — холодно произносит Берген.

— До этого случая с Рокко все было безрезультатно.

— Ну на этот раз ты добилась большого результата, Люси. Скажи мне одну вещь, ты думаешь, вы сможете избежать наказания?

— Да.

— Вы с Руди наделали ошибок, — говорит Берген. — Ты оставила полицейскую дубинку, и пришлось за ней возвращаться, тебя видели несколько человек.

Плохо, очень плохо. Вы инсценировали самоубийство очень профессионально, тщательно. Может, слишком профессионально. Я бы удивилась идеальной чистоте комнаты, пистолета, бутылок, одни отпечатки Рокко, что за чудеса. Я бы удивилась высокой стадии разложения, несовпадающей со временем смерти. И еще эти мухи, трупные мухи, которые не любят прохладную погоду.

— В Европе обычная разновидность трупной мухи, они уже привыкли к прохладной погоде, даже до минус девяти. Конечно, теплая погода предпочтительнее.

— Наверное, ты научилась этому от тети. Она гордилась бы тобой.

— Ты бы удивилась, — Люси возвращается к ошибкам. — Ты всегда всему удивляешься, поэтому ты та, кто ты есть.

— Ты зря недооцениваешь польские власти и медэкспертов, Люси. Они не так уж плохи. Если что-нибудь укажет на тебя, я не смогу тебе помочь. Этот разговор останется между нами. Сейчас я твой адвокат, а не прокурор, и хоть это неправда, придется как-то с этим жить. Но кто бы ни дал тебе это задание, неважно как давно, он не ответит на твои звонки, забудет твое имя, просто пожмет плечами, услышав о тебе на каком-нибудь заседании, или за коктейлем, или еще хуже, превратит это в шутку или историю слишком усердного частного детектива.

— Такого не будет.

Берген поворачивается к Люси, хватает ее за руки:

— Как ты можешь быть уверена в этом, ты что, глупая? У тебя всегда была голова на плечах, что с тобой случилось?

У Люси горят щеки.

— На свете много людей, которые умеют использовать других. Они втянут тебя в грязную авантюру якобы ради мира и справедливости, а потом исчезнут, рассеются, словно дымка, окажутся выдуманными. А ты будешь гнить в какой-нибудь федеральной тюрьме, или тебя выдадут другой стране, и ты станешь удивляться, а действительно ли они существовали, те люди и, наконец, сама поверишь в то, что это лишь плод твоего воображения, потому что все вокруг будут считать тебя сумасшедшей, которая совершила преступление, выполняя секретную миссию. Кого? ЦРУ? ФБР? Чертова Пентагона? Секретной службы Ее Величества? А может, Рождественского кролика?

— Перестань, — восклицает Люси. — Все не так.

Берген трясет ее за плечи:

— Хоть один раз в жизни послушай меня!

Люси смаргивает слезы.

— Кто? — спрашивает Берген. — Кто послал тебя на это проклятое задание? Я знаю этого человека?

— Пожалуйста, перестань! Я не могу тебе сказать и никогда не скажу! Так много всего... Хайме, тебе лучше не знать. Пожалуйста, поверь мне.

— Господи! — хватка Берген ослабляется, но она не отпускает Люси. — Господи, Люси. Посмотри на себя. Ты вся дрожишь.

— У тебя не получится, — Люси сердито отступает назад. — Я не ребенок. Когда ты прикасаешься ко мне... — она отступает еще на шаг. — Когда ты прикасаешься ко мне, это все еще что-то значит для меня. Поэтому не надо. Слышишь, не надо.

— Я знаю, что это значит, — произносит Берген. — Прости.

82

В десять вечера Скарпетта выходит из такси напротив дома Берген.

Она никак не может найти племянницу, ее тревога усиливается с каждым звонком. Люси не отвечает ни на городской, ни на мобильный. На работе сказали, что не в курсе, где она. Зная свою безрассудную упрямую племянницу, Скарпетта начинает воображать невесть что. Ее смешанные чувства по поводу новой работы Люси со временем стали еще противоречивее. Люси живет в постоянной опасности, в атмосфере секретности. Возможно, это подходит ее характеру, но пугает и беспокоит Скарпетту. Очень часто Люси невозможно найти, и Скарпетта почти никогда не знает, чем она занимается.

Внутри роскошного многоэтажного дома Берген Скарпетту приветствует консьерж.

— Я могу вам чем-то помочь, мадам?

— Хайме Берген, — отвечает Скарпетта. — Последний этаж.

83

Когда Люси узнает, что в квартиру Берген поднимается Скарпетта, ее первая мысль — убежать.

— Успокойся, — говорит Берген.

— Она не знает, что я здесь, — расстроено произносит Люси. — Сейчас я не могу с ней встретиться.

— Все равно когда-нибудь придется. Почему бы не сейчас?

— Но она не знает, что я здесь, — снова повторяет Люси. — Что я ей скажу?

Берген бросает на нее странный взгляд, пока они ждут лифта.

— А чем тебе не нравится правда? — злится Берген. — Можешь сказать ей правду. Знаешь, периодически не врать очень полезно.

— Я не вру, — говорит Люси. — Никогда, если только не ради работы, особенно если это работа под прикрытием.

— Проблемы возникают, когда эти границы стираются, — Берген подходит к лифту. — Посиди в гостиной, — говорит она Люси, словно та ребенок. — Сначала я с ней поговорю.

Фойе квартиры Берген отделано мрамором, напротив изящного лифта из желтой меди букет живых цветов в вазе на столе. Берген не видела Скарпетту несколько лет, и когда та выходит из лифта, она разочарована. Кей Скарпетта выглядит усталой, мятая одежда, беспокойный взгляд.

— Кто-нибудь вообще отвечает сегодня на звонки? — сразу говорит она. — Я пыталась дозвониться Марино, Люси, тебе. У тебя было занято целый час, и я подумала, что хоть кто-нибудь дома.

— Я отключила телефон... Не хотела, чтобы прервали серьезный разговор.

Скарпетта, кажется, ее не слышит.

— Извини, что врываюсь к тебе, Хайме. Я вне себя.

— Могу представить. Перед тем как ты войдешь, хочу сказать, что Люси здесь, — произносит она, как ни в чем не бывало. — Не хотела тебя шокировать, но думаю, я тебя успокоила.

— Не совсем. В ее офисе мне отказались помочь, то есть, даже для меня Люси не было.

— Пожалуйста, входи, Кей, — предлагает Берген.

Они проходят в гостиную.

— Привет, — Люси обнимает тетю.

Скарпетта ведет себя сдержанно.

— Почему ты так со мной поступаешь? — спрашивает она, не обращая внимания на присутствие Берген.

— Как поступаю? — Люси возвращается в гостиную и садится на диван. — Ну, идите сюда, чего там стоять? — приглашает она.

— Если ты не скажешь ей, — говорит Берген, — я не хочу участвовать в разговоре.

— Не скажет чего? — Скарпетта садится напротив Люси. — Что ты должна мне сказать, Люси?

— Думаю, ты слышала, что Рокко якобы совершил самоубийство в Польше? — спрашивает ее Берген.

— Я сегодня ни о чем не слышала, — отвечает Скарпетта. — Сначала обрывала телефоны, потом летела в самолете, потом поймала такси, чтобы приехать сюда. Что значит — якобы?

Люси молча опускает глаза. Берген стоит возле двери и тоже молчит.

— Ты пропала на несколько дней. Никто не хотел говорить мне, где ты, — тихо произносит Скарпетта. — Ты была в Польше?

— Да, — отвечает Люси после долгой паузы.

— О господи, — шепчет Скарпетта. — Предположительно совершил самоубийство, — повторяет она.

Люси рассказывает о письме Шандонне, в котором он предоставил информацию об убитых журналистах и сообщил местонахождение Рокко. Она рассказывает, как его объявили в розыск.

— И мы с Руди нашли его, нашли в гостинице, где он обычно останавливался, когда приезжал по своим грязным делишкам в Щецин. Мы сказали ему, что его ищут, и все. Конец. Потому что, так или иначе, о нем бы позаботились Шандонне.

— И он убил себя, — делает вывод Скарпетта, заглядывая Люси в глаза.

Люси не отвечает. Берген выходит из комнаты.

— Интерпол уже распространил эту информацию, — бессмысленно произносит Люси. — Полиция принимает версию самоубийства.

Это на время успокаивает Скарпетту, потому что сейчас у нее нет сил выяснять правду.

Она открывает сумку и протягивает Люси письмо от Шандонне. Люси сразу же идет в кабинет Берген.

— Пожалуйста, пойдем, — начинает говорить Люси.

— Нет, — отвечает Берген, в ее взгляде читается разочарование и осуждение. — Как ты можешь ей лгать?

— Я не лгала и никогда этого не делала.

— Верится с трудом. Как насчет всей правды, Люси?

— Я расскажу. Когда придет время. Она получила письмо от Шандонне. Ты должна на это посмотреть. Происходит что-то странное.

— Это точно, — Берген поднимается из-за стола.

Они возвращаются в гостиную, рассматривают письмо и конверты в защитной упаковке.

— Непохоже на письмо, которое получила я, — сразу говорит Люси. — Оно было написано заглавными буквами и отправлено по обычной почте. Думаю, его отправил Рокко. С чего бы Шандонне писать мне и Марино заглавными буквами?

— Как выглядела бумага? — спрашивает Скарпетта.

— Как из блокнота, разлинованная.

— В Полунской тюрьме бумага обычная, белая, двадцать фунтов упаковка. Такая же, какую многие используют в принтере.

— Если не он посылал письма мне и Марино, тогда кто? — Люси медленно соображает, ей кажется, что голова сейчас лопнет от избытка информации.

Именно благодаря письму Люси приговорила Рокко к смерти. Когда они с Руди пришли к Рокко, тот ведь не признался в этом преступлении. Люси вспоминает, как он поднял к потолку глаза, это была его единственная реакция. Она не может знать наверняка, что значил его жест. Она не может знать, правдива ли та информация, которую она послала в Интерпол. Этого было достаточно для ареста, но очень возможно, недостаточно для обвинения, ведь деталей Люси не знает. Правда ли, что Рокко встречался с теми двумя журналистами за несколько часов до их смерти? Даже если так, он ли их убил?

Люси несет ответственность за то, что Рокко был объявлен в розыск. По этой причине он знал, что его жизнь кончена, неважно, сознался он в чем-то или нет. Он стал беглым, и если не они с Руди, то Шандонне распорядились бы его жизнью. Он должен был умереть. Это было необходимо. Люси убеждает себя, что мир стал немного лучше после смерти Рокко.

— Кто написал мне это чертово письмо? — говорит Люси. — Кто написал Марино и то, первое письмо, тебе? — она смотрит на Скарпетту. — Помнишь, письма с рассылкой из Национальной Академии Юстиции? Я была уверена, что это он их написал, они в его стиле.

— Согласна, — говорит Скарпетта. — Следователь в Батон-Руж тоже получил письмо.

— Может, Шандонне просто изменил почерк, когда писал это? — Люси показывает на изящный почерк. — Может, этот ублюдок уже не в тюрьме?

— Я слышала о звонках в твой офис. Зак дозвонился до меня. Думаю, мы не можем быть на сто процентов уверены, что Шандонне все еще в тюрьме, — отвечает Скарпетта.

— Мне кажется, — говорит Берген, — он бы не смог раздобыть ни блокнотную бумагу, ни конверты Национальной Академии Юстиции, находись он по-прежнему в тюрьме. Сложно сделать копии этих конвертов на компьютере?

— Господи, я чувствую себя такой беспомощной, — говорит Люси. — Вы не представляете, что я чувствую. Это легко сделать, можно отсканировать конверт, потом напечатать любой адрес и распечатать на подходящем конверте. Я бы сделала это за пять минут.

— Это ты сделала, Люси? — спрашивает Берген, внимательно наблюдая за Люси.

— Я? Зачем мне это делать? — ошарашенно произносит та.

— Ты только что сказала, что могла бы, — мрачно говорит Берген. — Как оказалось, ты способна на многое. Очень удобно было бы использовать информацию в письме как предлог, чтобы поехать в Польшу и найти Рокко, который сейчас мертв. Я ухожу. Я все-таки прокурор и не хочу больше слышать ни лжи, ни признаний. Если вы с тетей хотите поговорить, пожалуйста. Я должна включить телефон, мне нужно сделать несколько звонков.