1

Доктор Кей Скарпетта подносит крошечный стеклянный пузырек с раствором ближе к свету, чтобы лучше рассмотреть заспиртованную личинку. Судя по всему, она знает, на какой стадии метаморфоза находилась эта похожая на зернышко личинка, прежде чем ее поместили в пузырек и закрыли черной пробкой. Она могла бы превратиться в Calliphora vicina, трупную муху, которая откладывала бы яйца в мертвые человеческие тела или в страшные зловонные раны живых людей.

— Большое спасибо, — говорит Скарпетта, обводя взглядом четырнадцать полицейских и криминалистов — выпускников две тысячи третьего года Американской Академии судебной экспертизы. Ее взгляд останавливается на невинном лице Ник Робияр.

— Я не знаю, кто достал это для меня, и мы не будем обсуждать за столом, откуда, но...

Все в недоумении.

— Я впервые получаю в качестве подарка личинку.

Никто не сознается в содеянном, но Скарпетта уверена в одном — полицейский способен блефовать и при необходимости уличать во лжи.

Заметив ухмылку на лице Ник Робияр еще до появления пузырька, Скарпетта начала кое-что подозревать.

Пламя свечи играет на стекле крошечного сосуда, который Скарпетта держит кончиками пальцев. Ее ногти аккуратно подстрижены, изящная рука неподвижна, в ней чувствуется сила, накопленная за годы работы с трупами, с отмершими тканями и костями.

К несчастью для Ник, одноклассники не смеются, и она чувствует себя неуютно. После десяти месяцев работы с теми, кого, по идее, следует считать друзьями, она все еще остается простушкой Ник из Закари, штат Луизиана, городка с двенадцатью тысячами жителей, где до недавнего времени об убийствах даже не слышали. За много лет там не случилось ни одного, и это считалось вполне естественным.

Большинству одноклассников Ник до такой степени наскучило расследование убийств, что они придумали характеристики: настоящие убийства, судебно-наказуемые проступки, городские чистки. Ник не давала никаких характеристик. Убийство есть убийство. За свою восьмилетнюю карьеру она расследовала только два серьезных дела, и оба оказались бытовыми преступлениями. Ник было ужасно не по себе, когда в первый день занятий руководитель расспрашивал каждого полицейского о среднем количестве убийств, расследуемых его отделом. Ник тогда ответила: «Ни одного». Потом он спросил о численности персонала в отделе. «Тридцать пять», — сказала Ник. Или «меньше чем народу в восьмом классе», по выражению одного из ее новых одноклассников. То, что Ник оказалась в Академии, стало самой большой удачей в ее жизни, но с самого начала она прекратила попытки приспособиться, согласилась, что в соответствии с мировоззрением полицейских остается по ту сторону баррикад.

Ник с сожалением осознает, что ее проказа с личинкой что-то нарушила (она еще не знает, что). Несомненно, она не должна была дарить это, всерьез или в шутку, легендарному судмедэксперту, доктору Кей Скарпетте, женщине, которой Ник всегда восхищалась. Ее лицо вспыхивает, пока она следит за Скарпеттой, не в силах разгадать ее реакцию. Ник слишком напугана и смущена последствиями своего поступка.

— Итак, я назову ее Мэгги, хотя мы еще не можем определить пол, — решает Скарпетта. Тонкая оправа очков отражает пляшущие языки света. — Думаю, хорошее имя для личинки.

В комнате слышно потрескивание свечи, пламя внутри стеклянного колпака дрожит от прохладного дыхания вентилятора. Скарпетта поднимает пузырек.

— Кто мне скажет, на какой стадии метаморфоза находилась Мэгги до того, как кто-то, — она изучает сидящих за столом, снова задерживаясь на лице Ник, — не положил ее в баночку с этанолом? Кстати, я подозреваю, что Мэгги задохнулась и утонула. Личинкам нужен воздух, как и нам.

— Какой придурок утопил личинку? — не выдерживает один из полицейских.

— Ага, представь, нанюхался алкоголя...

— Ты о чем, Джоуи? Ты его весь вечер вдыхаешь.

Слышны раскаты темного, зловещего смеха, словно приближается шторм, и Ник не знает, как от него увернуться. Она откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди, и пытается казаться безразличной. Неожиданно в памяти всплывает одно из штормовых предупреждений отца: Ник, дорогая, когда сверкает молния, не стой одна, не думай, что тебя защитят деревья. Постарайся найти какой-нибудь ров или углубление в земле и лежи там.

Сейчас ей некуда спрятаться, только в молчание.

— Эй, Док, мы уже сдали последний тест.

— Кто принес на вечеринку домашнюю работу?

— Да уж, мы не на службе.

— Не на службе? Понятно, — размышляет вслух Скарпетта. — Значит, если вдруг найдут останки пропавшего человека, а вы окажетесь не на службе, то никто из вас и пальцем не пошевелит. Вы это хотели сказать?

— Я подожду, пока у меня виски не кончится, — говорит один из полицейских. Его лысая голова сверкает, словно полированная.

— Это идея, — отвечает она.

Теперь смеются все, кроме Ник.

— Это может случиться, — Скарпетта ставит пузырек около бокала с вином. — В любой момент нас могут вызвать. Это может стать самым ужасным вызовом за всю нашу карьеру, а мы... захмелевшие от нескольких бокалов вина, выпитых в нерабочее время, можем быть больны, или ругаться в это время со своими любимыми, друзьями, детьми.

Она отодвигает недоеденного тунца и облокачивается на край стола, покрытого клетчатой скатертью.

— Но расследования не могут ждать, — добавляет она.

— Но ведь есть же такие, которые могут и подождать? — спрашивает детектив из Чикаго. Одноклассники называют его Моряком из-за татуировки в виде якоря на левом предплечье.

— Например, кости в колодце или в подвале. Или труп под бетонной плитой. Они же никуда не денутся.

— Мертвые нетерпеливы, — говорит Скарпетта.

2

Ночь на излучине реки напоминает Джею Талли креольский джаз-бэнд, где на басах играют лягушки-быки, древесные лягушки — на истошно вопящих электрогитарах, а цикады и сверчки энергично и пронзительно пиликают на скрипках и скрежещут на стиральных досках.

Он направляет луч фонарика в темноту, на уродливо изогнутый старый кипарис, в черной воде вспыхивают и исчезают глаза аллигатора. Свет дрожит от тихого зловещего комариного звона. «Тайный приют» медленно скользит по воде, мотор выключен. Джей сидит за штурвалом и лениво наблюдает за женщиной в трюме. Когда он покупал себе катер несколько лет назад, «Тайный приют» восхитил его. Трюм под палубой достаточно вместителен, можно перевозить более ста двадцати фунтов льда и рыбы. Или женщину с красивой фигурой, как ему нравилось.

Ее расширенные от ужаса глаза блестят в темноте. При дневном свете они голубые, прекрасного глубокого цвета. Она болезненно зажмуривается, когда Джей направляет фонарь ей в глаза, освещая красивое лицо, проводит лучом по ее телу, до кончиков ярко накрашенных ногтей. Она блондинка, возможно, ей около сорока, но выглядит моложе, маленькая, с хорошими формами. Трюм, отделанный стеклопластиком, забросан оранжевыми подушками, грязными и почти черными от засохшей крови. Джей был внимателен, даже мил, связывая ей запястья и лодыжки так, чтобы не нарушить кровообращение. Он предупредил, что веревка не повредит ее нежную кожу, если она будет сидеть спокойно.

— Все равно нет смысла дергаться, — говорит он мягким баритоном, так хорошо подходящим к его красивой внешности. — Я даже не собираюсь затыкать тебе рот. Кричать тоже нет смысла, верно?

Она кивает, и это вызывает у него смех, ведь она кивает, отвечая «да», хотя на самом деле, конечно, хочет сказать «нет». Но он прекрасно знает, как нестандартно люди думают и ведут себя, когда напутаны. «Бояться», «страх» — слова, которые совершенно не подходят к данной ситуации. Это всегда его поражало. Джей полагал, что когда Самуэль Джонсон трудился над бесчисленными изданиями своих словарей, он понятия не имел, что чувствует человек, когда впереди его ждет лишь ужас и смерть. Это ожидание заставляет трепетать от страха каждую жилку, каждую клеточку тела, для такого не подходит слово «ужас», это что-то большее. Но даже Джей, хотя и знал много языков, не мог выразить словами, что чувствуют его жертвы.

Объятия ужаса.

Нет, не то.

Он изучает женщину. Она ягненок. Все люди делятся на два типа: волки и ягнята.

Желание Джея подобрать подходящее название тому, что чувствуют его ягнята, превратилось в навязчивую идею. Гормон эпинефрин — адреналин — как-то странно влияет на нормального человека, превращая его в низшее существо, у которого логики и самоконтроля не больше, чем у примитивной лягушки. И еще мгновенная психологическая реакция, ее могут вызвать определенные воспоминания из жизни жертвы или богатое воображение. В книгах, фильмах и новостях столько ужасов, что жертва способна легко представить, какой кошмар ее ждет.

Да, жертвы могут представить все, но не могут произнести слово. Точное слово. Оно опять ускользнуло от Джея сегодня.

Он садится на пол лодки и вслушивается в частое прерывистое дыхание своего ягненка. Ее трясет, и ужас, словно лава (за неимением лучшего определения), проникает в каждую молекулу ее тела, в душе царит невыносимая пустота. Он спускается в трюм и дотрагивается до ее руки. Она холодная как лед. Он прижимает пальцы к ее горлу, находит сонную артерию и считает пульс по светящейся секундной стрелке наручных часов.

— Сто восемьдесят, — говорит он. — Смотри, чтобы сердце не остановилось. А то был у меня случай...

Она неотрывно смотрит на него, ее верхняя губа дрожит.

— Я серьезно. Смотри, чтобы у тебя не остановилось сердце.

Он не шутит. Это приказ:

— Сделай глубокий вдох.

Она вздыхает, ее тело содрогается.

— Лучше?

— Да. Пожалуйста...

— И почему все маленькие ягнята так вежливы, черт их подери?

Ее грязная бордовая рубашка уже давно порвалась, он распахивает лохмотья, обнажая полную грудь. Она дрожит, ее бледная кожа мерцает в тусклом свете. Он спускается от округлых форм ее груди к ребрам, ниже, к впалому животу, к расстегнутой ширинке джинсов.

— Простите, — шепчет она. По ее испачканному лицу катятся слезы.

— Ну вот, опять, — он возвращается к штурвалу. — Неужели ты на самом деле думаешь, что твое «простите» способно изменить мои планы? — Ее вежливость только усиливает его ярость. — Ты понимаешь, что для меня значит вежливость?

Он ждет ответа.

Она пытается облизнуть губы, но во рту у нее пересохло. Ее пульс отчетливо бьется на шее, словно крошечная птичка в клетке.

— Нет, — выдыхает она.

— Это слабость.

Лягушачий оркестр зазвучал снова. Джей изучает наготу пленницы, ее бледная кожа поблескивает от крема против насекомых — его скромная человеческая услуга, оказанная из нелюбви к маленьким красным точкам, последствиям комариных укусов. Вокруг нее роятся комары, но ни один не садится. Он поднимается со стула и дает ей глоток воды. Как женщина она его совсем не интересует. Вот уже три дня, как он привез ее сюда. Он хотел уединения, хотел говорить с ней и любоваться ее наготой, надеясь, что ее тело станет телом Кей Скарпетты. И сейчас он вне себя, потому что это не Скарпетта, потому что Скарпетта не была бы вежливой, потому что Скарпетта не знает, что такое слабость. В глубине души он понимает, что совершает ошибку, потому что Скарпетта — волк, а он ловит только ягнят, и не может подобрать слово, то самое слово.

И он не сможет найти его с помощью этого ягненка, как не смог с теми, другими.

— Мне надоело. Я спрашиваю еще раз. У тебя есть последний шанс. Скажи мне, что это за слово.

Она сглатывает и пытается говорить, но язык прилипает к нёбу. Звук ее голоса напоминает ему испорченный механизм.

— Я не понимаю. Простите...

— На хрен вежливость, слышишь меня? Сколько раз повторять?!

Пульс яростно бьется на ее сонной артерии, глаза снова наполняются слезами.

— Назови мне слово. Скажи, что ты чувствуешь. Только не говори, что тебе страшно. Ты же, черт возьми, учительница. Словарный запас у тебя должен быть больше пяти слов.

— Я чувствую... чувствую смирение, — рыдает она.

— Что?

— Ты не отпустишь меня. Теперь я это знаю.

3

Тонкое остроумие Скарпетты напоминает Ник зарницу. Это не громкий треск и ослепительная вспышка обычной молнии, а тихое, умиротворенное сияние, которое, по словам матери Ник, означает, что тебя фотографирует Бог.

Он снимает все, что ты делаешь, Ник, ты должна вести себя хорошо, потому что в Судный День Он покажет эти снимки всем.

Ник не верила в эту чепуху со старших классов, но ее молчаливая спутница, как она привыкла думать о совести, наверное, никогда не перестанет предупреждать, что когда-нибудь ее грехи разоблачат ее. А Ник считала, что грехов у нее хватает.

— Следователь Робияр?

Ник вздрагивает от звука собственного имени. Голос Скарпетты возвращает ее в уютную полутемную комнату, где сидят полицейские.

— Скажите нам, что бы вы сделали, если бы в два часа ночи зазвонил телефон и вас, пропустившую пару стаканчиков накануне, вызвали на место преступления, где произошло серьезное убийство, — спрашивает Скарпетта. — Позвольте заметить, что никто из нас не хотел бы остаться в стороне, когда речь идет о действительно серьезном преступлении. Возможно, мы не хотим в этом сознаваться, но это так.

— Я не пью много, — отвечает Ник. Она слышит возгласы однокурсников и тотчас начинает жалеть о своих словах.

— Господи, где ты выросла, девочка, в воскресной школе?

— Я хотела сказать, что я правда не могу, у меня пятилетний сын.

Ник замолкает и чувствует, что сейчас расплачется. Как давно она его не видела!

За столом повисает неловкая пауза.

— Слушай, Ник, — говорит Моряк, — у тебя с собой его фото? Его зовут Бадди, — обращается он к Скарпетте. — Вы должны увидеть его. Потрясающий мелкий бандит верхом на пони...

У Ник нет ни малейшего желания показывать всем маленькую фотографию сына, почти стертую оттого, что она часто вытаскивает ее из бумажника и часами рассматривает. Лучше бы Моряк сменил тему или просто не заметил бы ее молчания.

— У кого из вас есть дети? — спрашивает Скарпетта.

Поднимается около десятка рук.

— Это одно из слабых мест нашей профессии, — замечает она. — Возможно, самое страшное в нашей работе — или в нашем призвании — то, что она делает с нашими близкими, как бы мы не старались их защитить.

Никаких зарниц, только бархатная темнота, странная и прохладная на ощупь, — думает Ник, наблюдая за Скарпеттой.

Она добрая. За непробиваемой стеной бесстрашия и сурового авторитета она добрая и понимающая.

— В нашей работе родственные отношения могут только навредить. Очень часто так и происходит.

Скарпетта продолжает поучать, ей легче сказать то, что она думает, чем попробовать проанализировать чьи-либо чувства. Что чувствует сама Скарпетта, всегда оставалось загадкой.

— Док, а у вас есть дети? — Реба, криминалист из Сан-Франциско, наливает себе новую порцию виски с содовой. У нее заплетается язык, и она уже не контролирует себя.

— У меня есть племянница, — после некоторых колебаний говорит Скарпетта.

— Ах да! Теперь припоминаю. Люси. Ее часто показывают в новостях, то есть показывали...

Пьяная идиотка, — возмущается про себя Ник.

— Да. Люси моя племянница, — отвечает Скарпетта.

— ФБР. Компьютерный гений, — не унимается Реба. — Так, потом что? Дайте-ка подумать... Что-то про вождение вертолетов и какое-то алкогольное Бюро...

Бюро по контролю за алкоголем, табачными изделиями и огнестрельным оружием, пьяная дура. — В душе у Ник бушует шторм.

— Уж не знаю. Там был пожар что ли, и кто-то погиб? Так чем она теперь занимается? — она осушает бокал с виски и глазами ищет официантку.

— Это было давно.

Скарпетта не отвечает на вопросы, и Ник слышит в ее голосе усталость и грусть, болезненную, неизменную, как остатки кипарисов в заводях Южной Луизианы.

— Разве это не странно? Я совсем забыла, что она ваша племянница. Теперь она стала кем-то... Или... надеялась стать, — снова заговаривает Реба, отбрасывая коротко стриженую челку со лба. — Опять попала в переделку, да?

Чертова шлюха, заткнись.

Молния рассекает черную пелену ночи, на секунду Ник замечает бледный свет нового дня на горизонте. Так рассказывал отец: Видишь, Ник, — говорил он, когда они следили в окно за яростными штормами, и молния вдруг вспыхивала зигзагом пламени, вонзаясь в темноту. — Вот оно, завтра, видишь? Ты должна смотреть внимательней, Ник. Этот яркий белый свет и есть завтра. Смотри, как быстро оно приходит. Так же быстро приходит успокоение.

— Ты бы возвращалась в отель, Реба, — сдержанно произносит Ник. Таким же твердым голосом она разговаривает с Бадди, когда тот злится. — На сегодня тебе хватит виски.

— Простите, мисс Любимица, — Реба еле ворочает языком, находясь почти в бессознательном состоянии.

Ник чувствует на себе взгляд Скарпетты и почти жалеет, что не может подать ей знак, чтобы извиниться за возмутительное замечание Ребы.

Образ Люси, как привидение, заполняет комнату, и Ник чувствует ревность и зависть, о которых никогда не подозревала, ведь воспоминание о Люси вызвало столько эмоций в душе Скарпетты, хотя та старалась этого не показывать. Ник чувствует себя никем по сравнению с суперплемянницей Скарпетты, чьи таланты полицейского и глубина миропонимания недостижимы для Ник. Ее сердце сжимается, внутри все холодеет. То же самое испытывала она, когда мать осторожно поправляла сбившуюся повязку на сломанной руке Ник.

Это хорошо, что тебе больно, детка. Если ты чувствуешь боль, значит, твоя ручка жива и скоро поправится. Ты же хочешь, чтобы она скорей поправилась?

Да, мама. Прости меня за то, что я сделала.

Что за глупость, Ники! Ты же не нарочно ушиблась.

Но я не послушала папу. Я побежала в лес и споткнулась...

Мы все поступаем неправильно, когда напуганы, милая. Может, и хорошо, что ты упала, ты была ближе к земле, когда сверкали эти ужасные молнии.

4

Детские воспоминания Ник о жизни на юге континента неизбежно связаны со штормами.

Кажется, что небеса посылали неистовые бури каждую неделю, взрываясь разъяренным громом, словно пытались оглушить или испепелить всех живых существ на планете. Едва раздавался первый раскат грома, и первые вспышки молний озаряли горизонт, отец говорил, насколько это опасно, а светловолосая красавица-мать стояла в дверях и махала Ник, чтобы она поскорее возвращалась в теплый уютный дом, в ее нежные объятия.

Отец всегда выключал свет, и они втроем сидели в темноте, пересказывая библейские истории или соревнуясь в чтении по памяти четверостиший и псалмов. За точное исполнение полагался четвертак, но отец давал монетку только после того, как заканчивалась буря, потому что монеты металлические, а металл привлекает молнию.

Не возжелай.

Радости Ник не было предела, когда она узнала, что один из преподавателей в Академии — доктор Кей Скарпетта, которая в последние две недели обучения будет читать лекции по расследованию обстоятельств смерти. Ник считала дни. Ей казалось, что все эти недели до начала лекций Скарпетты никогда не кончатся. Потом доктор приехала сюда, в Ноксвиль, и к величайшему замешательству Ник, первая их встреча произошла в женском туалете. Ник как раз спустила воду и выходила из кабинки, на ходу застегивая темные форменные штаны.

Доктор мыла руки, и Ник вспомнила, как впервые увидела ее фотографию и удивилась, что Скарпетта вовсе не походила на темноволосую испанку, какой Ник ее представляла. Это случилось около восьми лет назад, тогда она знала только имя Скарпетты и не предполагала, что та окажется голубоглазой блондинкой, чьи предки происходили из Северной Италии, ближе к австрийской границе, и обладали арийской внешностью.

— Здравствуй. Я доктор Скарпетта, — просто сказала она, словно и не заметила связи между сливающейся водой в бачке и Ник. — Позволь, угадаю... Ты, наверное, Николь Робияр.

Ник вспыхнула и не могла вымолвить ни слова.

— Как...

Прежде чем она успела сформулировать вопрос, Скарпетта объяснила:

— Я запросила копии заявлений всех студентов, включая фотографии.

— Да? — Не то, чтобы Ник поразило, что ей понадобились заявления студентов, она просто не могла понять — неужели Скарпетта действительно их просматривала. — Полагаю, теперь вы знаете и номер моей страховки, — решила пошутить Ник.

— Этого я не помню, — серьезно сказала Скарпетта, вытирая руки о бумажное полотенце. — Но я знаю достаточно.

5

— На второй ступени развития, — отвечает Ник на почти забытый вопрос о личинке по имени Мэгги.

Полицейские за столом переглядываются. У Ник удивительная способность раздражать коллег, чем она, в общем-то, и занимается последние два с половиной месяца. Иногда она напоминает Скарпетте Люси, которая провела первые двадцать лет своей жизни, упрекая людей в проступках, которых те не совершали, и выставляя напоказ свои таланты.

— Очень хорошо, Ник, — хвалит Скарпетта.

— Кто спрашивал нашу умницу? — когда Реба не клюет носом над столом, она становится невыносимой.

— Думаю, Ник мало выпила сегодня, у нее трясутся руки и повсюду мерещатся ползающие личинки, — говорит бритоголовый детектив.

По его взгляду можно понять, что Ник ему нравится, несмотря на ее репутацию в группе.

— А ты, наверное, считаешь, что ступень развития — это второй лестничный пролет в твоем подъезде.

Ник хочет пошутить, но настроение у нее на нуле:

— Видели эту маленькую личинку, что я подарила доктору Скарпетте?

— Ага! Наконец-то созналась.

— Это вторая стадия развития, — Ник уже не может остановиться. — Она уже полиняла один раз после вылупления.

— Да ладно, с чего ты взяла? Сама видела, как крошка Мэгги линяет? — не унимается бритоголовый.

— Ник снимает угол в Хранилище и ночует там со своими маленькими ползучими друзьями, — произносит кто-то.

— По необходимости — ночевала бы.

Никто не спорит. Всем известны отважные вылазки Ник в Университетский центр штата Теннеси, занимающийся исследованием трупов. Там изучают процесс разложения мертвого человеческого тела и устанавливают не только время наступления смерти, но и различные изменения, с ней связанные. Ходит шутка, что Ник настолько часто посещает это заведение, словно это дом престарелых, и она навещает родственников.

— Спорим, Ник там каждой личинке и жучку-паучку имя дала?

Все продолжают отпускать шуточки и остроты, пока Реба с громким звяканьем не роняет на пол вилку.

— Только не когда я ем отбивную! — громко заявляет она.

— Шпинат добавляет великолепный зеленый оттенок, дорогая.

— Жалко, у тебя нет риса...

— Эй, еще не так уж поздно! Официант! Принесите этой даме тарелку риса с подливкой.

— Как вы думаете, что это у Мэгги за две крошечных точки, похожие на глаза?

Скарпетта снова подносит пузырек ближе к свету, надеясь успокоить своих студентов, пока их не выставили из ресторана.

— Глаза, — говорит бритоголовый детектив. — Это ведь глаза, да?

Реба начинает ерзать на стуле.

— Нет, это не глаза, — отвечает Скарпетта. — Ну! Я уже вам подсказала пару минут назад!

— А по-моему, глаза. Маленькие черные бусины, похожие на глаза Макиллы.

За прошедшие два с половиной месяца сержант Мэгил из Хьюстона превратился в «Макиллу-Гориллу» из-за своего волосатого мускулистого тела.

— Но-но! — возражает он. — Можете спросить мою подружку, у меня что, глаза как у личинки? Когда она смотрит в мои глаза, — он выразительно моргает, — то падает в обморок.

— Вот я и говорю, Макилла. Если бы я посмотрел в твои глаза, тоже отбросил бы коньки.

— Нет, это наверняка глаза, чем еще личинка увидит, куда ползти?

— Это отверстия для дыхания, а не глаза, — отвечает Ник. — Эти черные бусинки — что-то вроде крошечных трубочек для воздуха, чтобы личинка могла дышать.

— Дыхательные трубочки?

— Минуточку. Доктор Скарпетта, передайте-ка мне пузырек, я хочу посмотреть, может, Мэгги еще носит маску и ласты?

Худощавый следователь из Мичигана держится за стул, чтобы не свалится от смеха:

— В следующий раз надо найти личинку повзрослее, чтобы поближе рассмотреть эти трубки...

Приступы гомерического хохота разносятся по комнате. Макилла почти съезжает со стула на пол.

— Черт, я сейчас лопну от смеха! — рыдает он.

— Трубочки для дыхания!

Скарпетта не участвует в общем веселье, молча сидит в стороне. Она уже не контролирует ситуацию.

— Эй, Ник, не знал, что ты была в отряде «морских котиков»!

Это продолжается до тех пор, пока менеджер ресторана не появляется в дверях, показывая тем самым, что они мешают другим.

— Ладно, девочки и мальчики, — беспокойно произносит Скарпетта. — Довольно.

Веселье прекращается так же неожиданно, как началось, запас шуток про личинку истощается. К тому же Скарпетте преподнесли другие подарки: шариковую ручку, «которой можно писать и в дождь и в снег, она не перестанет работать, даже если ее случайно уронить в тело трупа при вскрытии»; карманный фонарик «для исследования труднодоступных мест» и темно-синюю бейсболку, украшенную золотистой тесьмой, которой позавидовал бы и генерал.

— За здоровье Генерала Скарпетты!

Все выпивают, наблюдая за реакцией доктора и снова отпуская неуместные шуточки. Макилла наполняет стакан Скарпетты из четырехлитрового картонного бочонка с вином, для удобства снабженного маленьким краником. Дешевое «шардонне» наверняка сделано из некачественных сортов винограда, выращенного на низких склонах, думает Скарпетта, там ужасное водоснабжение. Если повезет, у этого вина выдержка хотя бы месяца четыре. Завтра ей точно будет плохо.

6

На следующее утро, чтобы пройти таможенный контроль в Нью-Йоркском аэропорту Кеннеди, Люси Фаринелли снимает огромные наручные часы марки Брайтлинг с нержавеющим покрытием, вынимает из карманов монеты и складывает все это на поднос.

Куртка, кроссовки и ремень вместе с сумкой отправляются на сканирование багажа, но сотрудники службы безопасности не находят в вещах Люси ничего подозрительного. Служащие Британских авиалиний, одетые все как один, в строгие синие костюмы и темные жакеты, весьма дружелюбны, но полиция в аэропорту начеку. Хотя рамка металлоискателя не подает сигнала, когда Люси проходит через нее в спортивных носках и джинсах без ремня, ее повторно сканируют ручным прибором. И тут ее бюстгальтер заставляет его противно запищать.

— Поднимите руки, — говорит ей коренастая женщина-полицейский.

Люси улыбается и вытягивает в стороны руки. Женщина обыскивает ее, начиная от подмышек, — пояс, бедра и ноги, — делает она это весьма профессионально. Другие пассажиры беспрепятственно проходят мимо, с любопытством разглядывая Люси. Особенно она привлекает внимание мужчин, симпатичная девушка с расставленными ногами и вытянутыми в стороны руками. Но Люси наплевать. Она через столько прошла, что тратить нервы на излишнюю скромность было бы глупо. Может, расстегнуть рубашку и показать, что это ее нижнее белье, а не какая не батарейка или тем более не взрывчатка?

— Это мой лифчик, — небрежно замечает она женщине-полицейскому, та вздрагивает от звука ее голоса. Они нервничают больше, чем думала Люси. — Черт, все время забываю вытащить вставки, сменить его на спортивный или вообще не носить. Мне правда очень неудобно, что доставила вам столько хлопот, офицер Вашингтон, — она прочитала имя на бэдже. — Спасибо вам за хорошую работу. Что за время! Я понимаю, боевая готовность на случай теракта.

Люси оставляет озадаченного офицера, забирает с подноса свои часы и монеты и легко подхватывает остальные вещи. Сидя на холодном полу, в стороне от проходящих пассажиров, она надевает кроссовки, даже не трудясь их зашнуровать. Готовая быть приветливой и дружелюбной с любым офицером полиции или служащим аэропорта, Люси достает из заднего кармана билет и паспорт, зарегистрированные на одно из ее вымышленных имен.

Она невозмутимо проходит по десятому терминалу, шнурки кроссовок болтаются, и садится в «Конкорд», рейс 01. Бортпроводница улыбается Люси, проверяя билет.

— Место 1С, — она указывает на первый ряд, сиденье с высокой спинкой возле прохода, словно Люси никогда не летала на «Конкордах».

Последний раз это было под другим вымышленным именем, тогда она носила очки и зеленые линзы, волосы ее были выкрашены легко смываемой сине-фиолетовой краской, чтобы соответствовать фотографии на паспорте. Она была музыкантом. Хотя никто в принципе не мог знать несуществующую техно-группу «Желтый Ад», многие сказали: «Да, я о ней что-то слышал! Крутая группа!»

Люси рассчитывает на неумение людей замечать, на их страх показаться несведущими, на то, что они легко принимают ложь за правду. Она рассчитывает на своих врагов, которые замечают все, что происходит вокруг, и, глядя на них, она тоже замечает все, что происходит вокруг нее. Например, когда на паспортном контроле офицер долго возился с ее документами, Люси не удивилась, она прекрасно понимала, почему службы безопасности стоят на ушах. Примерно в ста восьмидесяти двух странах в Интернете появилась информация о том, что Интерпол разыскивает некоего Рокко Каджиано, обвиняемого в убийстве. Заполучить Рокко хотели сразу две страны — Италия и Франция. Рокко и знать не знал, что он в розыске. Он не догадывается, что Люси послала сведения в Центральное бюро Интерпола в Вашингтоне, где информацию перепроверили, прежде чем она добралась по Интернету до штаба Интерпола в Лионе. Именно там информацию о розыске напечатали и разослали правоохранительным органам многих стран. Все это заняло лишь несколько часов.