Но здесь все письма, несомненно, подвергались цензуре.
      В полном отчаянии я вернулся в десятую комнату. Обитатели ее уже начали собираться.
      - Новичок! - завопил кто-то, увидев меня.
      - Встать! Суд идет, - протрубил чей-то бас.
      Я не осуждаю их за то, что потом произошло. Это, должно быть, стало своего рода традицией, которая хоть немного скрашивала убийственную монотонность их жизни, единственной возможностью показать свое превосходство над кем-то, еще более униженным и несчастным. Ведь каждый из них тоже прошел через это. Я уверен, что в седьмой комнате эта процедура была бы куда более гнусной и унизительной, а в двенадцатой я бы вряд ли уцелел. Но здесь это было лишь способом немного поразвлечься. Уплатив "штраф" - еще одна долговая расписка - и получив положенное количество затрещин и пинков, я произнес какую-то богохульную клятву и стал полноправным жильцом десятой комнаты.
      Я не пошел вместе со всеми обедать, а остался лежать на койке. Мне хотелось умереть, стать бездыханным трупом, каким теперь считал меня весь мир.
      8
      Работу черпальщика освоить нетрудно. Встав на рассвете, проглатываешь кусок белковой массы, только что отрезанный от Малой Наседки, запиваешь чашкой Кофиеста, надеваешь комбинезон, и грузовая клеть доставляет тебя на нужный ярус. С восхода до заката под слепящими лучами солнца ходишь вокруг низких бродильных чанов с хлореллой. Если ходишь медленно, то через каждые полминуты на поверхности чана легко заметить созревший участок, пузырящийся, богатый углеводами. Собираешь черпаком готовую массу и сбрасываешь в желоб. А там ее подбирают, упаковывают в тару на экспорт или перерабатывают на глюкозу, которой кормят Малую Наседку, а та в свою очередь снабжает потребителя от Баффиновой Земли [остров в североамериканском архипелаге] до Литтл-Америки питательной белковой массой. Каждый час можешь глотнуть воды из фляги и принять таблетку соли. Каждые два часа - пятиминутный отдых. И так до захода солнца, а после заката сдаешь комбинезон и идешь в столовую съесть очередной кусок белковой массы. Затем ты свободен и предоставлен самому себе. Можешь болтать с приятелями, читать, впасть в транс перед гипнотелевизором, пойти, если хочешь, в лавку, затеять с кем-нибудь драку или до умопомрачения раздумывать над тем, что все могло быть иначе; на худой конец можешь завалиться спать. Чаще всего выбираешь именно это.
      Я писал множество писем и старался как можно больше спать, наверное, потому и не заметил, как прошли первые две недели и настал день получки. Компании "Хлорелла" я остался должен восемьдесят с лишним долларов. Кроме долговых расписок, которые я так щедро раздавал, были еще взносы в фонд благосостояния служащих (насколько я потом разобрался, мы в некотором роде платили налоги за фирму "Хлорелла"), членские и вступительные взносы в профсоюз, прямые налоги (на этот раз за самого себя), больничные (попробуй добейся, чтобы тебя полечили, жаловались старожилы) и страховые взносы.
      Лишь одно служило мне слабым утешением. Вот выберусь отсюда, - а я не переставал в это верить, - и буду знать потребителя, как никто другой в нашем мире рекламы. Правда, у Шокена мы иногда набирали в ученики толковых ребят из самых низов. Но теперь я понял, что из-за какой-то непонятной гордости они не хотели посвящать нас в образ жизни и мыслей рядового потребителя. Возможно, они сами стыдились своего прошлого.
      Кажется, только теперь я начал понимать, какое мощное воздействие на подсознание человека оказывает реклама. Куда большее, чем мы, профессионалы, привыкли считать.
      Поначалу я был неприятно удивлен, услышав, что здесь рекламу называют просто враками, но затем немало обрадовался, увидев, что так или иначе, а она свое дело делает. Разумеется, больше всего меня интересовало, как откликаются на рекламу проекта "Венера". В течение недели везде, где только мог, я наблюдал, как растет интерес к Венере даже у тех, кто никогда и не помышлял лететь на нее и едва ли знал кого-либо, кто туда собирался. Я сам видел, как люди смеялись, слушая шутливые куплеты и побасенки, сочиненные сотрудниками Фаулера Шокена:
      Лилипутик Крошка-Джек
      На Венере взял разбег,
      На Земле - не тут-то было,
      Парню силы не хватило.
      Очень ловко и где только можно протаскивалась мысль, что Венера избавит мужскую половину рода человеческого от унизительного чувства неполноценности. Я всегда считал, что отдел Бена Уинстона, готовящий рекламу на массового потребителя, был самым талантливым и оперативным.
      Особенно хорошо им удавались загадки. Например: "Почему Венеру называют утренней звездой?" Вроде на первый взгляд здесь не заложено особого смысла. Но если вспомнить, что у древних римлян Венера считалась богиней любви... Главное в жизни - направить в нужное русло мощный поток человеческих страстей. (Я вовсе не собираюсь оправдывать тех изменников нашему общему делу, которые, чтобы поднять спрос на отдельные виды товаров, пытаются сыграть на якобы естественном для человека "желании смерти". Оставим это неблаговидное занятие таунтонам. Оно бесчестно и аморально, и я никогда не имел ничего общего с подобными делами. Кроме того, если люди начнут думать только о смерти, это неизбежно приведет к сокращению числа потребителей).
      Не секрет, что, если в рекламе опираться на великие первобытные инстинкты, не только сбываешь товар, но целишься и подальше. Реклама помогает укрепить эти инстинкты в людях, дает им возможность полнее проявиться, привлекает к ним внимание. В конечном итоге это приведет к росту населения, а следовательно, росту числа потребителей, в которых мы, рекламные агентства, так нуждаемся.
      Я с удовольствием убедился, что компания "Хлорелла" неустанно заботится о росте народонаселения. Каждый работающий в ней ежедневно получал необходимое количество гормонов. На пятидесятом ярусе здания "Хлореллы" был открыт великолепный пансионат на тысячу коек. Компания ставила лишь одно условие - дети, родившиеся на плантациях, с десятилетнего возраста автоматически становились собственностью "Хлореллы", если хоть один из родителей к этому времени продолжал работать на плантациях.
      Но мне было не до пансионата и развлечений. Я наблюдал за окружавшими меня людьми, изучал обстановку и ждал случая. Если же случая вскоре не представится, придется самому его искать. А пока следовало освоиться как можно лучше.
      Я внимательно следил за рекламой проекта "Венера". Какое-то время дела шли превосходно. Шутки, загадки, каламбуры, небольшие рассказики, умело поданные на страницах журналов, веселые песенки, передаваемые в эфир, все это оказывало свое воздействие.
      А затем что-то произошло. Начался явный спад. Через неделю я уже не сомневался в этом. Слово "Венера" исчезло из радиопередач, а космическая ракета, если и упоминалась, то только в соседстве с такими словами, как "радиоактивное заражение", "налоги", "жертвы". В передачах на массового потребителя зазвучали новые, внушающие тревогу нотки, например: "Слыхали, какой-то болван все-таки задохся в костюме для космических полетов?"
      Внешне все как будто обстояло хорошо, и Шокену, ежедневно читавшему только выжимки из экстрактов кратких суммированных сводок, составленных на основании сокращенных резюме и рефератов докладов Отдела Венеры, вроде и не было оснований беспокоиться.
      Но я знал проект "Венера" и понял, что за дело взялся Мэтт Ренстед.
      В нашей комнате Херера считался аристократом. После десяти лет работы в компании "Хлорелла" он сумел подняться до мастера-резальщика, но топографически это означало, что он спустился глубоко под землю в огромный холодный подвал, где росла и зрела Малая Наседка. Здесь он вместе со своими помощниками ловко обрабатывал ее ножами, похожими на мечи. Одним ударом Херера отсекал большие куски созревшей белковой массы, а затем его подручные фасовали их, замораживали, варили, сдабривая специями, упаковывали и рассылали во все концы земного шара.
      Однако Херера был не только мастером-резальщиком. Он играл роль своего рода предохранительного клапана. Малая Наседка могла расти десятки лет. Начав с крохотной клетки, теперь она только и знала, что множилась и росла, готовая поглотить, всосать в себя все, что попадалось ей на пути. Она грозила постепенно заполнить свое цементное гнездо, сдавливая и разрывая клетки своей нежной ткани. Пока ее кормили, она росла. Херера следил за тем, чтобы Наседка была сдобной и мягкой, чтобы ни один кусок ее не перезрел и не стал жестким и, главное, чтобы одна часть Наседки не вздумала расти за счет другой.
      И хотя за свою работу Херера получал неплохое вознаграждение, он не обзавелся семьей или квартиркой на одном из верхних ярусов. Время от времени он куда-то исчезал, и это служило постоянной темой для соленых шуток, но при нем об этих отлучках упоминали с неизменной осторожностью и почтительностью. Херера всегда держал при себе меч и изредка небрежно проводил точильным камнем по лезвию. С этим человеком я решил во что бы то ни стало познакомиться поближе. У Хереры, несомненно, водились деньги - не мог же он ничего не скопить за десять лет работы. А мне чертовски нужны были деньги.
      Что представлял собой контракт по форме Б, выяснилось очень скоро: я не вылезал из долгов. Продажа в кредит была неотъемлемой частью самой системы, как и обстоятельства, вынуждавшие людей залезать в долги. Если брать в долг по десять долларов в неделю, к концу контракта я буду должен "Хлорелле" тысячу сто долларов, и мне придется работать у нее до тех пор, пока не погашу долг. А работая, я, разумеется, снова залезу в долги.
      Мне нужны были деньги Хереры, чтобы вырваться в Нью-Йорк, к Кэти и к моей работе над проектом "Венера". Мне не нравилось, как Мэтт Ренстед распоряжался проектом. И один Бог знает, как распоряжалась собой Кэти, считая себя вдовой. Я упорно старался не думать о Кэти и Джеке О'Ши. Малютка Джек был полон решимости расквитаться с женщинами за их прежнее пренебрежение к нему. До двадцати пяти лет он был предметом всеобщих насмешек, а в двадцать шесть стал мировой знаменитостью, первым человеком, посадившим на Венере космический корабль. Едва достигнув зрелости, он уже стал бессмертным.
      Теперь ему многое надо было наверстать, особенно в любви. Поговаривали, что в этой части он поистине ставил рекорды, совершая свои лекционные турне по стране. Это-то меня и беспокоило. Мне не нравилось, что он симпатизирует Кэти, а Кэти - ему.
      Прошел еще один день - чуть свет подъем, завтрак, рабочий комбинезон, защитные очки, грузовая клеть, черпаешь, сбрасываешь в желоба, час за часом, час за часом, под палящим солнцем, затем обед, а вечером отдых и, если повезет, разговор с Херерой.
      - Здорово же ты отточил этот меч, Гэс. Люди делятся на тех, кто бережет свой инструмент и кто не бережет его.
      Подозрительный взгляд из-под ацтекских бровей.
      - Прямой смысл делать все как положено. Ты, видно, из новичков?
      - Да. Первый раз в этих краях. Как считаешь, стоит здесь задерживаться?
      Он сделал вид, что не понял.
      - Придется, раз контракт. - Херера отошел к полке с журналами.
      Следующий день.
      - Здорово, Гэс. Устал?
      - Здорово, Жоржи. Есть немного. Десять часов размахивать ножом поди не шутка. Руки отваливаются.
      - Представляю. Работать черпальщиком куда проще, да и смекалка не нужна.
      - Что ж, может, и тебя когда-нибудь повысят. Посижу, пожалуй, перед гнпнотелевизором.
      Еще день.
      - Эй, Жоржи! Как дела?
      - Не жалуюсь, Гэс. По крайней мере загорел.
      - Да, это верно. Скоро станешь таким же чернокожим, как я. Ха-ха! Что, не хочешь?
      - Porque no, amigo? [Почему бы нет, дружище?]
      - Эй, tu hablas espanol! Cuando aprendiste la lengua? [Эй, ты говоришь по-испански! Когда ты изучил язык? (исп.)]
      - Ну-ну, не так быстро, Гэс. Всего несколько слов. Жаль, что не знаю больше. Как-нибудь соберу деньжат и пойду в город к девочкам.
      - Ну, они все болтают по-английски. Вот если заведешь постоянную милашку, тогда неплохо поболтать с ней по-испански. Это ей понравится. А попрошайничать они все умеют по-английски: "Дай доллар, дай доллар", да еще знают стишок насчет того, что можно получить за доллар. Ха-ха!
      Еще день - самый удивительный. Выдали получку, и мой долг компании вырос еще на восемь долларов. Я мучительно пытался припомнить, куда ушли деньги, но все и без того было ясно.
      После смены, как и предусматривалось администрацией, я был выжат словно лимон и помирал от жажды. У фонтанчика с напитком "Попси" я набрал свою комбинацию цифр и моя получка уменьшилась еще на двадцать пять центов. Стаканчика "Попси" мне было мало, и я выпил еще один - долой уже пятьдесят центов. На обед каждый день давали одно и то же - я с трудом проглатывал кусок-другой Малой Наседки, но вскоре меня снова начинал мучить голод. Тогда к моим услугам была лавчонка, где легко можно было получить в кредит пачку галет. Сухие галеты застревали в горле и камнем ложились на дно желудка, если не запить их стаканчиком "Попси". А "Попси" бунтовал и рвался обратно, если я тут же не выкуривал сигарету "Старр". Она в свою очередь снова вызывала острое чувство голода. Как знать, не предусмотрел ли все это Фаулер Шокен, создавая свой первый глобальный трест "Старзелиус"? От "Попси" к галетам, от галет к сигаретам, от сигарет к "Попси" и так до бесконечности...
      За право пользоваться кредитом с меня и взимали шесть процентов. Так продолжаться не может. Если я не выберусь отсюда сейчас, мне уже не выбраться никогда. Я чувствовал, как с каждой минутой, проведенной здесь, глохнет моя инициатива - лучшее, что есть во мне. Небольшие дозы алкалоидов в пище незаметно подтачивали волю. Но самым страшным было сознание полной безнадежности, тупика, мысль, что ничего изменить нельзя и в сущности все не так уж плохо, - всегда можно впасть в транс перед гипнотелевизором, выпить стаканчик "Попси" или на худой конец проглотить одну из тех зеленоватых таблеток, которые продавались здесь из-под полы и стоимость которых колебалась в зависимости от спроса. Те, кто продавал их, охотно соглашались подождать, когда у тебя появятся деньги.
      Нет, медлить было нельзя.
      - Como 'sta, Gustavo? [Как дела, Густаво? (исп.)]
      Он сел и улыбнулся мне своей ацтекской улыбкой.
      - Como 'sta, amigo Jorge? Se fuma? [Как дела, друг Жоржи? Куришь? (исп.)]
      Херера протянул мне пачку сигарет. Он курил "Гринтипз", и я автоматически ответил:
      - Спасибо, курю только "Старр". Они ароматней.
      И тут же машинально полез в карман за сигаретами. Медленно, но верно я становился тем идеальным типом потребителя, которого мы с Фаулером так ценили: хочешь покурить - вспоминаешь о сигаретах "Старр", закуриваешь, тут же тебя тянет на "Попси" - выпиваешь стаканчик, немедленно вспоминаешь о галетах - покупаешь пачку, а съев галету, опять закуриваешь, а закурив... Назойливая реклама фирмы "Шокен" лезет в уши, мозолит глаза, впитывается каждой порой твоего тела. Тебе вдолбили в башку: "Я курю "Старр" - они ароматны. Я пью "Попси" - он освежает. Я ем галеты - они на вкус приятны. Я курю..."
      - Не похоже, чтобы тебе было весело, Жоржи, - заметил Херера.
      - Да так оно и есть, приятель. - Я говорил правду. - В странную историю я влип.
      Интересно, что он ответит.
      - Сам вижу - здесь что-то неладно. Такой смекалистый бывалый парень, как ты... Может, нужна помощь?
      Вот здорово, клюнул!
      - Не пожалеешь об этом, Гэс. Конечно, есть доля риска, но не пожалеешь. Дело в том...
      - Тс-сс. Только не здесь, - понизив голос, остановил меня Херера. Риска все равно не миновать, но когда встречаешь здесь такого толкового парня, сразу задумываешься, отчего да почему. Когда-нибудь я ошибусь, seguro [будь уверен (исп.)], и тогда жди беды, может, даже сразу выжгут мозги. Ну и черт с ними! Плевал я на них. Ведь свое дело я все-таки сделал. Вот, держи. Насчет осторожности, думаю, сам соображаешь. - Он сжал мою руку, и я почувствовал, как к моей ладони что-то прилипло.
      Херера не спеша отошел к гипнотелевизору, выбил свой номер и, получив право на получасовой сеанс, опустился в кресло.
      Я поспешил в туалетную комнату и, набрав свою комбинацию цифр, занял кабину на десять минут. Дзинь! - еще пять центов из получки. Я разгладил комочек, прилипший к моей ладони. Это была полоска тонкой бумаги:
      "Жизнь человека в ваших руках!
      При помощи листовки Номер Один Вы можете установить контакт со Всемирной Ассоциацией Консервационистов, широко известной под названием "консы". Листовку передал вам член ВАК, который решил, что Вы: а) умны; б) недовольны существующим положением в мире; в) сможете в дальнейшем быть полезным Ассоциации. Жизнь этого человека теперь в ваших руках. Прежде чем вы предпримете что-либо, просим прочесть эту листовку до конца.
      Правда о ВАК
      ВАК - тайная организация, преследуемая правительствами всего мира. Она считает, что хищническая эксплуатация природных богатств является причиной неоправданной нищеты и бедствий народов. Она считает, что, если так будет продолжаться, жизнь на Земле прекратится. Этого можно избежать, если все люди на Земле поймут, что надо добиваться планового роста народонаселения, восстановления лесных массивов и плодородия почвы, рассредоточения больших городов и, наконец, контроля над производством ненужных обществу товаров и запатентованных частными фирмами пищевых продуктов, которые не пользуются спросом. Программа воспитательной работы ВАК включает: пропаганду примером служит эта листовка, - демонстрации протеста, а также акты саботажа на товары.
      Клевета на ВАК
      Вам, вероятно, уже приходилось слышать, что "консов" называют убийцами, сумасшедшими или психически неуравновешенными людьми, которые по глупости или по злобе идут на бессмысленные разрушения и убийства. Не верьте этому. Члены ВАК - это гуманные и разумные люди, и многие из них занимают видное положение в обществе. Небылицы, распространяемые о них, охотно поддерживаются теми, кто наживается на хищнической эксплуатации природных богатств. А мы хотим этому помешать. Неразумные и неуравновешенные люди или преступные элементы, совершая акты насилия в состоянии невменяемости или с грабительскими целями, сваливают все на "консов". ВАК не имеет ничего общего с этими людьми и гневно осуждает их преступные действия.
      Что вам теперь делать?
      Решение зависит от вас самих. Вы можете: 1) выдать человека, передавшего вам эту листовку; 2) уничтожить листовку и забыть о ней; 3) пойти к тому, кто передал ее вам, и попросить дальнейшей информации. Просим вас подумать, прежде чем принять решение".
      Я подумал, хорошенько подумал - и пришел к выводу, что листовка: 1) скучнейший образчик самой бездарной писанины, какую мне когда-либо приходилось читать; 2) грубо искажает факты; 3) может помочь мне вырваться отсюда и снова увидеть Кэти.
      Так вот каковы они, эти страшные "консы"! Ну и тарабарщину они здесь написали! А сколько противоречий в этой листовке! И все же она производит впечатление. Составлена квалифицированно и - правда, я убежден, что это чистая случайность, - немного напоминает наши рекламные фармакологические брошюрки для врачей. В них мы сдержанно и на профессиональном уровне рекламируем новые фармацевтические препараты людям трезвым и осведомленным, с которыми можно откровенно говорить о самой сути дела.
      Это было обращение к разуму, а подобные обращения всегда опасны. Разуму доверять нельзя. Мы давно изгнали разум из нашей рекламы, и нам еще ни разу не пришлось об этом пожалеть.
      Итак, у меня было два выхода. Можно пойти в контору и донести на Хереру. Возможно, на время я привлек бы внимание к своей персоне, меня бы выслушали и даже занялись бы расследованием дела. Но тут я вспомнил, что доносчикам нередко выжигают мозги, считая, что эти люди уже подверглись влиянию вредоносных идей, - даже если их первая реакция была верной, никто не может поручиться, что они сделают дальше. Такой конец меня мало устраивал. Более рискованным, но и более героическим было избрать другой путь: войти в организацию "консов", заслужить их доверие, а потом подорвать ее изнутри. Если это действительно всемирная организация, как они утверждают, то почему бы не попытаться с ее помощью попасть в Нью-Йорк? Там у меня будут все возможности выдать "консов" властям.
      Я ни на минуту не сомневался в том, что мне удастся войти к ним в доверие. Руки чесались - так хотелось пройтись карандашом по тексту листовки: отточить фразы, выбросить все скучное, лишнее и ненужное, сделать текст броским, ярким, звонким. Это было просто необходимо.
      Дверь кабины автоматически распахнулась - десять минут истекли. Торопливо бросив бумажку в унитаз, я спустил воду и вернулся в гостиную. Херера все еще сидел в трансе перед гипнотелевизором. Пришлось подождать минут двадцать. Наконец Херера пришел в себя, тряхнул головой, заморгал и огляделся вокруг. Когда он увидел меня, лицо его стало каменным. Я улыбнулся и кивнул ему. Он приблизился ко мне.
      - Ну как, companero? [приятель (исп.)] - тихо спросил он.
      - Все в порядке, - ответил я. - Готов в любое время, Гэс.
      - Ждать придется недолго, - промолвил он. - Знаешь, в таких случаях всегда лучше впасть в транс. Уж больно неприятно ждать и мучиться. Когда-нибудь очнусь и увижу себя в лапах шпиков. От них пощады не жди. Он провел точильным камнем по острию меча.
      Теперь я истолковал этот жест совсем по-другому:
      - Для них? - спросил я.
      Он вздрогнул.
      - Что ты! Нет, Жоржи. Для самого себя. Если вдруг струшу. Чтоб не стать предателем.
      Это были смелые и благородные слова, я я проклял фанатиков, исковеркавших душу такого прекрасного потребителя, как Гэс. С моей точки зрения, это было равносильно убийству. Сколько пользы мог бы принести Гэс, работая и покупая товары, принося прибыль своим собратьям во всем мире! Он мог бы иметь семью, растить детей, которые в свою очередь стали бы потребителями. Больно видеть, что такого человека превратили в фанатика и скопца.
      Я решил непременно помочь ему, как только удастся провалить всю организацию. Херера не виноват. За все обязаны ответить те, кто настроил его против существующего порядка вещей. Есть же способы излечивать таких околпаченных простофиль, как Гэс. Я наведу справки... Нет, пожалуй, не стоит. Люди любят делать поспешные выводы. Я уже представил себе, как иные скажут: "Конечно, у меня нет оснований сомневаться в Митче, но, по-моему, он зашел слишком далеко..." "Да, "консы" остаются "консами" - это всем известно". "Я не хочу сказать, что не доверяю Митчу, но..."
      К черту Хереру! Пусть сам расхлебывает кашу, которую заварил. Человек, решивший поставить все с ног на голову, не должен сетовать, если и сам полетит вверх тормашками.
      9
      Дни казались неделями. Херера редко разговаривал со мной. Но вот однажды вечером он неожиданно спросил:
      - Ты когда-нибудь видел Наседку?
      Я ответил, что нет.
      - Тогда пойдем со мной. Могу показать. Не пожалеешь.
      Мы прошли по коридорам до шахты лифта и прыгнули в грузовую клеть. Я зажмурился. Если глядеть, как мелькают этажи, можно потерять голову от страха. Сороковой, тридцатый, двадцатый, десятый, нулевой, минус десятый...
      - Прыгай, Жоржи! - крикнул Херера. - Ниже только машинное отделение...
      Я прыгнул.
      На минус десятом было темно, с бетонных стен сочилась вода. Потолок покоился на огромных опорах. Коридор, куда мы вышли, заполняла сложная сеть труб.
      - Система питания, - пояснил Херера.
      Я поинтересовался, из чего сделаны массивные перекрытия.
      - Бетон и свинец. Чтобы не пропускать радиоактивные лучи. Бывает, Наседка болеет. Рак. - Он сплюнул. - Тогда она никуда не годится. Приходится сжигать, если вовремя не отхватишь... - Херера красноречиво взмахнул мечом.
      Он распахнул передо мною дверь.
      - А вот и ее гнездышко, - сказал он с гордостью. Я взглянул, в дыхание замерло у меня в груди.
      Передо мной был огромный зал с куполообразным потолком и бетонным полом. Малая Наседка заполняла его почти целиком. Серовато-коричневая, словно резина, масса в форме полушария, метров тринадцати в диаметре. В эту пульсирующую массу впивались десятки труб; она жила и дышала.
      Херера стоял рядом и пояснял:
      - Весь день хожу вокруг нее. Как только увижу, какой-нибудь кусок созрел, стал нежным и сочным, - тут же отсекаю его. - Его меч, сверкнув, снова разрезал воздух. На этот раз он отсек ломоть Наседки величиной с хорошую отбивную. - Ребята, идущие за мной, подхватывают отрезанные куски, разделывают их и бросают на конвейер. - Неподвижные ленты конвейеров уходили в темные отверстия в стенах.
      - А ночью она растет?
      - Нет. Ночью трубы перекрывают, пищи дают ровно столько, чтобы Наседка не померла с голоду. Каждую ночь она почти отдает Богу душу, а утром воскресает, как святой Лазарь. - Он любовно похлопал мечом плашмя по упругой резинообразной массе.
      - Ты ее любишь? - задал я глупый вопрос.
      - Конечно, Жоржи. Иной раз она и шутки шутит со мной.
      Он огляделся по сторонам, медленно обошел зал и заглянул во все конвейерные люки. Из одного он достал короткий брус и подпер им дверь зала. Брус одним концом уперся в дверную перекладину, а другим - в еле заметную ямку в бетонном полу. Получился довольно надежный запор.
      - Одну из ее шуток я тебе сейчас покажу, - сказал Херера со знакомой мне ацтекской улыбкой и жестом фокусника вынул из кармана нечто вроде свистка без мундштука, снабженного небольшим баллончиком. - Не мое изобретение, - поспешил он заверить меня. - Эту штуку называют свистком Гальтона [свисток, работающий по принципу ультразвуковых волн], а кто такой Гальтон, я и сам толком не знаю. А теперь гляди в оба и слушай.
      Он сжал баллончик и направил свисток на Малую Наседку. Я ничего не услышал, но вздрогнул от отвращения, когда резинообразная масса начала отступать, образуя полусферическое углубление.
      - Не пугайся, companero. Иди за мной. - Он протянул мне электрический фонарик. Я послушно включил его. Играя свистком, Херера направлял неслышимые ультразвуковые волны на Малую Наседку, и она пропускала нас все дальше и дальше, пока углубление не превратилось в сводчатый коридор, полом которому служило бетонное основание гнезда Наседки.
      Ступив под своды коридора, Херера приказал: - Не отставай. - Сердце мое замирало от страха, но я последовал за Херерой. Мы продвинулись еще немного. Своды коридора поднялись, образуя купал, а за нашей спиной коридор становился все уже и уже...
      Мы находились внутри Малой Наседки, в полусферическом пузыре, медленно двигавшемся сквозь стотонную серо-коричневую резинообразную массу.
      - Посвети-ка на пол, companero, - сказал Херера, и я направил луч фонаря вниз. Бетонный пол был исчерчен какими-то линиями, которые на первый взгляд казались хаотичными, но Херера прекрасно ориентировался по ним. Мы продвинулись еще на несколько дюймов, и в голове у меня вдруг мелькнула мысль - а что если свисток Гальтона откажет?..
      Прошла, казалось, вечность с тех пор, как мы начали бесконечно медленно продвигаться в глубь Малой Наседки, но вот луч фонаря упал на металлический полукруг на полу. Херера остановился, и я увидел под ногами крышку люка. Херера трижды топнул по крышке ногой. Она тут же открылась.
      - Прыгай, - приказал он мне, и я, не раздумывая, прыгнул вниз. Упав на что-то мягкое, я лежал, дрожа от страха. Через секунду рядом со мной упал Херера, и крышка люка над нами захлопнулась. Херера поднялся, потирая руку.
      - Ну и работенка, - сказал он. - Нажимаешь, нажимаешь, а сам ни черта не слышишь. Когда-нибудь свисток разладится, а я даже и не замечу... - Он снова улыбнулся.
      - Джордж Гроуби - Ронни Боуэн.
      Херера представил меня низкорослому флегматичному потребителю в костюме служащего.
      - А это Артуро Денцер. - Денцер был совсем юн и заметно нервничал.
      Я находился в небольшом хорошо освещенном помещении, похожем на контору, с бетонным полом и вентиляционными установками. Здесь стояли столы и переговорное устройство. Трудно было поверить, что выбраться отсюда можно лишь через бурую неправдоподобную массу Малой Наседки. Но еще труднее поверить, что только крохотный свисток Гальтона может сдвинуть с места это огромное чудище.
      Разговор начал Боуэн.
      - Рады видеть тебя здесь, Гроуби, - сказал он. - Херера утверждает, что ты не лишен смекалки. Я не сторонник бюрократических формальностей, но все же хотелось бы знать, кто и что ты.
      Я выложил ему то, что знал о Джордже Гроуби, и он все записал. Когда я упомянул о низком уровне "своего" образования, он подозрительно поджал губы.
      - Скажу прямо, ты не производишь впечатление парня малообразованного.
      - Сами знаете, как это бывает, - пояснил я. - В детстве я много, читал, был наблюдателен. Нелегко расти в семье, где пятеро детей. Ты и не самый старший, чтобы тебя слушались, и не самый младший, чтобы тебя баловали. Чувствовал себя заброшенным, а поэтому и старался наверстать, что мог.
      Он удовлетворился моим объяснением.
      - Что ж, молодец. А что ты умеешь делать?
      - Я? Пожалуй, мог бы написать листовку получше той, которую вы распространяете.
      - Вот как? А что еще?
      - Ну, и вообще пропаганда. Можно пустить слухи, а люди даже не сообразят, что слухи распускают кон... то есть мы. Слухи, которые вызовут недовольство, заставят роптать.
      - Недурная мысль. Например?
      Голова у меня работала неплохо.
      - Например, пустить в столовой слух, что научились вырабатывать новый вид белка. На вкус он точь-в-точь как ростбиф и стоит всего доллар за фунт. Сказать, что о нем объявят через три дня. А когда пройдут обещанные три дня и никто ничего не объявит, можно отпустить шуточку вроде такой: "Какая разница между ростбифом и Малой Наседкой?" Ответ: "Разница - 150 лет прогресса". Такие шуточки всегда схватывают на лету, и, смотришь, люди с удовольствием начнут вспоминать старые добрые времена.
      Придумать все это было для меня сущим пустяком. Мне не впервые приходилось пускать в ход смекалку, чтобы расхваливать с моей точки зрения никуда негодные вещи.